Глава 3
Энни опасалась, что застрянет в училках на всю жизнь, и настолько ненавидела свою прежнюю работу, что теперь опоздание в музей на десять-пятнадцать минут ей доставляло наслаждение. Для учителя те же пятнадцать минут опоздания сопряжены с неизбежным скандалом, выговорами, осуждением коллег, а здесь никто не обращал внимания, за три или за тридцать три минуты до открытия мелкого малопосещаемого музея она появилась. Сказать по правде, никто не обратил бы внимания, появись она на три или тридцать три минуты и после открытия. Выскочить из школы за предполуденным стаканчиком дрянного растворимого кофе — об этом в годы учительства чаще всего можно было лишь мечтать. Поэтому Энни, воплощая свою жалкую мечту прошедших лет, ежедневно гнала себя из музея в забегаловку напротив, хотелось ей кофе или нет. Надо признать, кое-чего ей порой недоставало — хорошо проведенных уроков, когда глаза малолеток возбужденно сверкают, а внимание такое плотное, что хоть режь его ножом: подпитки оптимизмом и юной энергией, которую излучает каждый малыш, отнюдь не только самый развеселый и здоровый. Но чаще всего ей хотелось уползти сквозь щель под забором из колючей проволоки, окружавшим систему среднего образования, — в чем она и преуспела.
Теперь Энни работала фактически самостоятельно и львиную долю рабочего времени посвящала попыткам добыть для музея денег, что получалось все хуже и хуже. Казалось, ни у кого нет даже лишнего фунта для сирого и убогого краеведческого музейчика заштатного приморского городка. Будущее, как водится, сулило перспективы еще более мрачные. Иногда Энни проводила экскурсии для школьников — именно под этим предлогом ей и дали возможность ускользнуть из школьного класса. За информационной стойкой при входе обычно дежурила одна из общественниц — Вай, Маргарет или Джойс, иногда еще какая-нибудь старушка. От их болезненного желания быть полезными щемило сердце — в те редкие моменты, когда Энни их вообще замечала. Когда намечалась какая-нибудь выставка, Энни работала вместе с внештатным куратором Роз, преподававшей также историю в колледже Дункана. (Дункан, естественно, не считал их редкие столкновения в подсобке музея достаточным основанием для беседы.) Сейчас Роз и Энни пытались подготовить фотовыставку, посвященную чрезвычайно жаркому лету 1964 года, когда городская площадь подверглась перепланировке, «Стоунз» выступали в кинозале «АВС» через дорогу, а море выплеснуло на берег труп двадцатипятифутовой акулы. Через все местные и социально-исторические сайты они обратились к населению за помощью, но пока что получили лишь два снимка: самой акулы, скончавшейся от какого-то кошмарного грибка, — не слишком подходящее фото для выставки мажорного настроя — и групповой снимок развеселой компании. Давние друзья? Коллеги?
Этот поразительно высокого качества снимок, отпечатанный на фотобумаге, прибыл по почте через несколько дней после того, как они разместили свои объявления в Интернете. Мужчины без пиджаков, щеголяют подтяжками, женщины в цветастых сарафанчиках; неровные зубы, лица в лучиках морщин, набриолиненные волосы… Казалось, так они еще никогда не веселились. Получив фото, Энни показала его Роз: «Глянь, можно подумать, что это лучший день в их жизни» — и засмеялась, убежденная, что безудержное веселье запечатленной на снимке компании объясняется искусством фотографа, алкогольным опьянением или какой-нибудь скабрезной шуткой, а вовсе не добрым днем, живописными окрестностями и общим настроем участников пикника. «Похоже, что так», — только и промычала сквозь зубы Роз.
Энни, собиравшаяся тогда в умеренно-приятное трехнедельное турне по Штатам — горы в Монтане, конечно, симпатичные, но не сногсшибательные, — почувствовала себя ущемленной. Разумеется, нетрудно представить себе, что в 1964-м, за пять лет до ее рождения, в Англии проживало достаточно людей, для которых день в северном приморском городке становился значительным событием. Она снова всмотрелась в снимок, стараясь угадать, что это за люди, чем они занимаются, сколько у каждого из них денег в кармане, какой продолжительности у них отпуск, сколько они уже прожили и сколько им осталось… Энни не особенно шиковала, однако она побывала в каждой из достойных, с ее точки зрения, европейских стран, летала в Америку и даже в Австралию. Она подивилась тому, насколько изменилась жизнь, и цель выставки вдруг представилась в ином свете — точнее, цель просто исчезла, энтузиазм улетучился. Мысли перескочили на городок, в котором Энни осела, на его значение для проживавших в нем людей. Она вдруг осознала, что теряет способность все это себе представить. К работе она всегда относилась серьезно и стремилась довести до каждого посетителя музея свои личные ощущения.
Мертвой акулой улов их и ограничился. Энни уже поставила крест на 1964 годе в качестве темы выставки. Ничего не говоря Роз, она раздумывала, как расширить охват экспозиции, не распыляясь и не нарушая единства замысла. Трехнедельный отпуск «укрепил ее в вере», вернул надежду. К тому же предстояло перебрать накопившуюся за восемнадцать дней почту.
Пришли еще два снимка. Один был от мужчины, перерывавшего архивы недавно почившей матери, — прелестная девочка-дошкольница перед балаганчиком Панча и Джуди. Другой, без сопроводительного письма, — все та же злосчастная акула. Энни понимала, что акулу непременно придется представить гвоздем выставки, но на этот снимок даже глядеть не хотелось. В обращение к населению она эту акулу включила лишь как напоминание о наиболее знаменательном событии, отметившем тот жаркий год, как зацепку для памяти. С таким же успехом можно было написать «НУЖНЫ ФОТКИ ТРУПА БОЛЬНОЙ АКУЛЫ». На этом снимке угадывалась дыра в боку рыбины, проеденная грибковой гнилью.
Энни завершила просмотр почты, ответила на несколько писем и вышла за дежурной чашкой кофе. О бешеной беготне Дункана предыдущим вечером она вспомнила лишь на обратном пути. О том, что его обзор вызвал реакцию, можно было догадаться по возбужденному топоту по ступенькам, по цоканью языком во время чтения писем и комментариев и по иным признакам активности Дункана во внезапно оживившемся его мирке. Написанного им Энни не видела — он ей не показывал, — но чувствовала, что непременно должна посмотреть. Ей и самой хотелось прочитать его обзор, так как диск она прослушала, причем раньше него. Впервые она смогла составить свое мнение независимо от диктата его невесть чем определяемых канонов истинности. Ей хотелось уяснить, насколько он свихнулся, насколько далеки они друг от друга.
Она вышла на сайт, почему-то у нее уже отмеченный, и распечатала текст, чтобы иметь возможность на нем сосредоточиться. Читая, она злилась на Дункана все больше и больше. Возмущалась его надутым чванством, хвастливым навязыванием своим собратьям ложного представления о своей избранности, мелочностью, неспособностью оценить то, что действительно обладало неоспоримой ценностью, неспособностью мыслить в унисон с этим немногочисленным и к тому же постоянно редеющим сообществом. А больше всего Энни злила его извращенность. Как можно считать эти незавершенные наброски лучше конечного продукта? Как можно восхищаться вещами, над которыми нужно еще работать и работать, полировать их, оттачивать, добиваться, чтобы музыка выражала то, что она и должна выражать? Чем больше она смотрела на смехотворное творение Дункана, тем больше злилась. Злость выросла и стала самостоятельным объектом рассмотрения, таинственным, завораживающим. Такер Кроу — хобби Дункана, а известно, что фанаты вытворяют странные вещи. Но музыка — не марки, не ужение на мотыля, не строительство судовых моделей в бутылках. Музыка доступна всем, Энни тоже слушает музыку, часто и с наслаждением, а Дункан все портит, убивает ее наслаждение, заставляет ее ощущать, что она ничего не понимает. Неужели это и в самом деле так? Она еще раз прочитала концовку: «Я живу с замечательными песнями Такера Кроу уже почти четверть века, но лишь сегодня, глядя на море и слушая „Ты и твой гламур“, слушая так, как повелели Бог и Кроу…»
Нет, этот идиот не заставит ее считать себя невеждой, заставить отказаться от своих вкусов и своего мнения. Напротив, это он ничего не понимает, а она до сих пор не позволяла себе этого заметить. Она всегда считала, что страстный интерес Дункана к музыке, к искусству кино, к литературе означает образованность и компетентность — ничего подобного! Он всегда подходит к вещам не с того конца. Какого тогда черта он наставляет учеников сантехников и будущих горничных, как смотреть и как не смотреть американское телевидение, если он такой умный? Почему он выливает свой словесный понос на занюханные сайты, которые никто не посещает? И с чего такая уверенность, что исполнитель, никогда не пользовавшийся особой популярностью, способен затмить гениальностью Дилана и Китса? Гнев ее не предвещал ничего доброго. Она препарировала писанину Дункана — и видела, что от его дутого интеллекта ничего не остается. И это ничтожество посмело назвать ее дурой! В одном он, бесспорно, прав: Такер Кроу действительно весьма значимая величина. Он помогает открыть горькую правду. Во всяком случае, о Дункане.
Когда Роз зашла справиться, не поступили ли какие-нибудь новые снимки, Энни все еще торчала на музыкальном веб-сайте.
— Такер Кроу, — ахнула Роз. — Был у меня когда-то коллега-приятель, нравился ему Кроу. Не знала, что его еще слушают.
— Да никто его давно не слушает. У тебя был парень в колледже?
— Был. Он тоже оказался нетрадиционной ориентации, как и я. Не понимаю, почему мы с ним расстались. У Такера Кроу есть свой сайт?
— Сейчас у каждого есть свой сайт.
— Разве?
— Я серьезно. В наше время ничто и никого не забудут. Семь придурков из Австралии, три канадских оболтуса, девять дебильных бриттов да дюжина зажиревших америкосов — и вот тебе круглосуточное перемалывание воды в ступе о музыкальном «гении», о котором уже двадцать лет никто ничего не слышал. А для чего еще Интернет? Разве что для порнухи. Тебя очень волнует, что маэстро Такер Кроу исполнял в Портленде, штат Орегон, в 85-м году?
— Да не сказала бы.
— Тогда тебе на этом сайте нечего искать.
— А как ты-то попала на этот сайт? Или ты одна из тех девяти бриттов?
— Нет. Женщины туда вообще не лазают. Мой… Ну, Дункан интересуется.
«Мой»… Кем он ей приходится, как прикажете его называть? То, что она не замужем, раздражало ее теперь именно так, как, предполагалось, будет раздражать статус замужней дамы. Назвать его своим «парнем»? Хорош парень, в сорок-то с лишком! Партнер? Сожитель? Хахаль? Спутник жизни? Друг? Все эти определения никак не соответствуют их отношениям — в особенности последнее. Кроме того, она терпеть не могла ситуаций, когда собеседник вдруг вводил в разговор каких-то неведомых Питера или Джейн. Пожалуй, следовало бы вообще избегать упоминания о ее… о Дункане.
— В общем, он намарал кучу всякой белиберды и разместил на этом сайте всему миру на обозрение. Весь мир, конечно, сразу бросился внимать.
Она продемонстрировала Роз начало обзора.
— Гм… Интересно, интересно…
Энни насупилась.
— Зря ты презираешь фанатов, — сказала Роз. — Среди них много интересных людей.
Интересно, почему все так упорно верят в этот миф?
— Да-да. Будешь в следующий раз в Вест-Энде, прошвырнись после мюзикла к служебному входу, познакомься с придурками, которые там отираются в ожидании автографа. Очень интересная публика, сразу убедишься.
— Нет, серьезно, этот диск я постараюсь купить.
— Я тебя избавлю от необходимости, дам скачать. Я его уже слышала. Все, что он тут насочинял, — полная белиберда. И меня почему-то свербит высказаться по этому поводу.
— Так выскажись, в чем проблема? Напиши все, что думаешь, и помести тут же, рядом.
— Я не эксперт, у меня рецензию не примут.
— Примут. Им наверняка нужны мнения публики, «голоса из народа», иначе они напрочь заглохнут.
В распахнутую дверь постучали. Вошла старушка-общественница в куртке с капюшоном и протянула им конверт. Роз шагнула навстречу бабуле, приняла письмо.
— Акула, — сообщила старушка и зашаркала к выходу.
Энни закатила глаза. Роз засмеялась, открыла конверт. Смех погас; она протянула Энни фото. На нем доминировала та же зияющая рана в боку акулы, новой деталью оказалась крохотная девочка: которую какой-то махровый идиот усадил на дохлое чудище. Сочилась гнилая жижа из акульей раны, текли слезы из глаз плачущей девочки, ножки которой болтались рядом с дырой.
— Бог мой, — простонала Энни.
— Видать, «Роллинг стоунз» выступали здесь в шестьдесят четвертом перед пустым залом, — презрительно проворчала Роз. — Дохлая акула сманила всю публику.
Энни засела за свою статью тем же вечером. Она не собиралась ее никому показывать. Просто хотела разобраться со своими мыслями, а также воткнуть виртуальную вилку в эмоции, вспухавшие, как сосиска на решетке гриля. Лопни эта сосиска, последствия могли бы оказаться непредсказуемыми.
В музее ей тоже приходилось развлекаться сочинительством. Письма, отписки, резюме, описания экспонатов, уведомления, извещения для музейного сайта… Однако большую часть времени, как ей казалось, она вымучивала какие-то словесные реакции и мнения буквально на пустом месте. Здесь все обстояло иначе. Ей приходилось выбирать из нескольких одновременно варившихся в голове и просившихся на бумагу вариантов. «Голая Джульетта» непостижимым образом вызвала в ней мысли об искусстве, о ее работе, об отношениях с людьми, о Такере, о связи человека и музыки, о мистической притягательности темной стороны жизни. Энни размышляла о роли припева в песне, о сути и целях гармонии, о целеустремленности и амбициях. Она заканчивала абзац, а на экран уже просился следующий, незваный и вопиюще не связанный с предыдущим. Она решила как-нибудь — не здесь и не сейчас — написать обо всем этом. Сейчас же нужно сосредоточиться на этих двух альбомах, на колоссальном, неизмеримом превосходстве одного над другим. И на тех личностях (читай: на Дункане), которые слышат в «Голой» то, чего в ней нет. И на том, почему эти личности (то есть Дункан) слышат то, чего нет… И что из этого можно вынести о самих этих личностях… И, быть может… Нет, это в следующий раз. Весь этот мыслеворот произвел на Энни столь глубокое впечатление, что она начала сомневаться: а вдруг перед нею и вправду гениальная вещь? Однако она отбросила эту идею. Из занятий своего книжного кружка она помнила, что книги, которые не нравятся, тоже могут стимулировать возникновение плодотворных мыслей. Таким образом, в «Голой» ее вдохновляли зияния, отсутствие, а не наличие (присутствие).
Друзья Дункана тем временем не дремали: на сайте появилось еще несколько объемистых статей. В Такерляндии как будто наступил религиозный праздник. Все правоверные прекратили полевые работы и присоединились к своему интернет-семейству, чтобы отпраздновать событие обильными возлияними и воскурениями (от иных статей как будто попахивало марихуаной). «НЕ ШЕДЕВР, НО ШЕДЕВРАЛЬНОЕ НАЧХАТЬ» — такой заголовок украшал одну из статей. «КОГДА ВЛАСТИ ПРЕДЕРЖАЩИЕ ПЕРЕСТАНУТ ПРИДЕРЖИВАТЬ ЗАЖАТОЕ?» — вопрошала вторая, в которой утверждалось, что существует целых СЕМНАДЦАТЬ неизданных альбомов.
— Что это за парень? — спросила она Дункана, просмотрев пару абзацев лихорадочного, страстного, иногда хватающего за душу текста.
— А-а… Хм… Бедняга Джерри Уорнер. Преподавал английский в какой-то средней школе. Разок его застукали с шестиклассником — вышибли, естественно. Ну, он немножко и того… повернулся. Времени у него в избытке. А что тебя-то интересует на сайте, хотел бы я знать.
Она уже закончила свою статью. Каким-то образом «Голая», сама по себе или в представлении о ней, пробудила Энни от глубокой спячки, подтолкнула к действию. Теперь ей хотелось писать, хотелось, чтобы Дункан прочитал написанное ею; хотелось, чтобы другие тоже прочитали. Она гордилась плодом своего творчества, подумывала даже о его общественной значимости. Может, кто-нибудь из этих психов, прочитав ее статью, покраснеет, опомнится, вернется к жизни.
— Я тут кое-что написала.
— О чем?
— О «Голой».
Дункан уставился на Энни:
— Ты?
— Да. Я.
— Э-э… Вот как… ну и ну… Х-ха… — Он нервно хохотнул, встал, зашагал по комнате. Пожалуй, так бы он реагировал, если б она ему сообщила, что он скоро станет папашей двойни. Новость его вовсе не обрадовала, но он понимал, что реагировать следует в рамках приличия.
— Полагаешь… В смысле, ты думаешь, у тебя достаточно подготовки, чтобы об этом писать?
— Неужто дело только в квалификации?
— Интересный вопрос. Конечно, ты имеешь полное право писать обо всем, о чем тебе заблагорассудится.
— Спасибо.
— Но писать для сайта — совсем другое дело. Народ ожидает от автора определенного… опыта.
— Твой Джерри Уорнер начинает свою статью утверждением, что Такер Кроу прячется в гараже где-то в Португалии. Исходя из богатого опыта, что ли?
— Но его слова не обязательно воспринимать буквально.
— Значит, он живет в воображаемом гараже или в воображаемой Португалии?
— Джерри, конечно, иной раз хватает через край. Но он помнит наизусть каждое слово каждой песни.
— Это дает ему возможность маршировать из бара домой с песней на устах. Но для музыкального критика этого вряд ли достаточно.
— Ну ладно, — вздохнул Дункан с видом директора фирмы, вынужденного пригласить в совет управляющих уборщицу, — давай я почитаю.
Она молча протянула ему распечатку.
— Спасибо.
— Не буду мешать.
Энни поднялась наверх, улеглась с книгой и попыталась читать, но не смогла сосредоточиться. Казалось, она сквозь межэтажное перекрытие слышит, как он покачивает головой.
Чтобы выиграть время, Дункан прочитал статью дважды. Неуютно он себя почувствовал сразу же, как только принялся читать в первый раз. Статья оказалась очень толково написанной, но полностью ложной в отношении как исходных позиций, так и выводов. Фактических ошибок он не обнаружил, хотя и понимал, что посетители форумов непременно откопают какую-нибудь вопиющую несообразность, без этого никогда не обходится. Неспособность Энни оценить совершенство альбома свидетельствовало, однако, об ужасающем отсутствии вкуса. Каким образом она умудрялась до сих пор читать, смотреть, слушать что бы то ни было и приходить к верной оценке вещей? Наудачу? Или же благодаря набившему оскомину развитому вкусу критиков воскресных газетных обозрений? Ну да, ей нравится «Клан Сопрано» — велика заслуга! Кому он не нравится? Сейчас Дункану представилась возможность проследить, как она приходит к самостоятельной оценке, но Энни напрочь изгадила эту возможность.
Утаивать статью он, однако, не собирался. Прежде всего, это покажется несправедливым. К тому же она вовсе не оспаривала величия Такера Кроу, напротив того, статья в целом воспринималась как гимн достоинствам классической «Джульетты». Нет-нет, он выложит ее статью на сайт. Пусть другие выскажут ей все, что о ней думают.
Он перечитал сочинение Энни еще раз, чтобы утвердиться в своем решении, и совсем расстроился. Да, пишет она лучше, чем он. Все лучше, все отлично — кроме главного: смысла никакого. Гладко написано, бегло, с юморком, убедительно… если музыки не слышать. Сам Дункан писал напористо, тоном поучающим, за что и сам себя зачастую упрекал, но ничего не мог с собой поделать. У нее же эти недостатки полностью отсутствовали. Дункан призадумался. А что, если ее не растопчут, как он надеется? Что, если используют против него в качестве дубины? «Голая», которую все уже успели прослушать, вызвала смешанную реакцию. В откликах отмечалось, что негативной реакции в немалой степени способствовал неумеренный энтузиазм его обзора. Дункан застыл, обдумывая свои сомнения относительно публикации статьи Энни, и тут она возникла перед ним собственной персоной.
— Ну? — спросила она, явно нервничая.
— Угу, — промямлил Дункан.
— Я чувствую себя как после письменного экзамена. Жду оценку.
— Извини. Я как раз думаю о твоей статье.
— И что?
— Я с тобой не согласен. Но написано неплохо.
— Да? Ну спасибо.
— Если хочешь, выложу ее на сайте.
— Хочу.
— Ты должна будешь указать свой электронный адрес.
— Обязательно?
— Да. К тебе наверняка пристанут какие-нибудь психи, без этого не обходится, но ты их просто удалишь, если не захочешь связываться.
— Могу я использовать псевдоним?
— Зачем? Тебя все равно никто не знает.
— Ты обо мне ни разу не упоминал в контактах с друзьями?
— Гм… Пожалуй, ни разу.
— Вот как.
Энни выглядела чуть ли не оскорбленной, но что в этом такого? Никто из серьезных знатоков Кроу в их городке не жил, общались они лишь на интересующие их темы — о Такере да иногда о других исполнителях…
— А вы когда-нибудь получали материал от женщин?
Дункан сделал вид, что вспоминает. Случалось, он задумывался, почему пишут лишь мужчины средних лет, но никогда не придавал этому особого значения. Теперь пришлось на эту тему высказаться.
— Бывало. Только давно. И все, о чем они хотели сообщить, это насколько они находят привлекательной его внешность.
Его реплика прозвучала так, будто он не может себе представить женщин иначе как пустоголовыми неуравновешенными существами, неспособными к серьезному размышлению, анализу, обсуждению. Дункану удалось оттянуть ответ лишь на две-три секунды, однако и это время можно было бы использовать продуктивнее. Если он когда-нибудь выжмет из себя роман, над женскими персонажами ему придется попотеть.
— Значит, женщины находят его привлекательным?
— Еще бы!
Голос Дункана изменился. Собственно, с чего бы ему меняться, в гомосексуальном влечении уже давно никто не находит ничего странного. Но он не мог оставаться спокойным, высказываясь относительно привлекательности Такера.
— В общем, перешли мне статью приложением, и я ее сегодня же выложу в Сеть.
Подавив свои сомнения и возражения, он так и поступил.
На следующий день, прибыв в музей, Энни наведывалась в Интернет по нескольку раз в час. Сначала она убеждала себя, что ее интересует реакция людей на написанное ею, на ее дебют в Сети. Позже пришлось признаться самой себе, что гораздо больше зуда вызывает желание «отделать» Дункана на его поле. Он высказался — и получил в ответ отклики враждебные, саркастические; ему не верили, ему завидовали. Она надеялась, что к ней люди окажутся добрее, оценят ее красноречие и остроумие. К ее восторгу, так оно и вышло. К пяти вечера она получила семь откликов в разделе «Комментарии», шесть из них положительных — хотя и примитивно-односложных.
«Отличная работа, Энни!» — «Добро пожаловать в наше сетевое мини-сообщество!» — «полностью согласен дункан заплутал пропал из поля зрения радаров базы». Единственный недовольный казался недовольным абсолютно всем. «Такеру Кроу ХАНА ПОЛНАЯ забутте его жалкие людишки сколько можно нудеть о парне который за 20 лет ничо не накапал. Ему и тогда слишком много чести было и щас и Моррисси куда как выше тянет смех и только».
Мысли Энни перепрыгнули на более общую тематику. Почему вообще кто-то почесался прокомментировать? Нечем заняться? С жиру бесятся? Впрочем, такого рода вопросы к Интернету неприменимы, иначе вся мировая Сеть съежилась бы до размеров крохотной паутинки. Почему она написала, да почему они прокомментировали… И она отреагировала на их реакцию. Спасибо за ваш комментарий, МистерМоцца7, спасибо все остальные, как они там себя прозвали…
Вечером, перед тем как выключить компьютер, Энни еще раз проверила почту. Она подозревала, что Дункан заставил ее открыть свой электронный адрес, чтобы отпугнуть. Конечно же, она предпочла бы ограничить возможности обратной связи колонкой комментариев. Дункан пытался ей внушить, что по Сети бродят ужасные кибер-убийцы, плюющиеся кипятком и грозящие бедами неминучими. Однако пока что ее бог миловал.
На этот раз пришли два послания от некоего Альфреда Манталини. Темой первого Манталини указал «Ваш обзор». Письмо короткое, скорее записка. «Благодарю за добрые и толковые слова, мне действительно понравилось. Такер Кроу». Второе называлось «Постскриптум» и гласило: «Не знаю, насколько тесно вы общаетесь с населением этого сайта, но народ они довольно непутевый, так что буду благодарен, если мой адрес вы сохраните в тайне».
Неужели?.. Дурацкий вопрос, а уж то, что у нее невольно дух захватило, и вовсе идиотизм. Полная чушь. Явная шуточка, причем вовсе не остроумная. Плюнуть и растереть, и думать нечего… Она подумала, опустила сумку на пол и перекинула куртку через спинку стула. Что бы такого написать в ответ… «Дуришь, Дуркан-Дункан?» Или все же лучше вообще не отвечать? А что, если…
Она принялась себя поддразнивать, но эта процедура действовала, лишь когда она «думала головой Дункана», то есть воображала, что Такер Кроу и вправду самый знаменитый человек на свете и что скорее с ясного неба на нее свалится Рассел Кроу. Но кто такой Такер Кроу? Позабытый всеми музыкант второго эшелона из давних восьмидесятых, которому по вечерам нечем заняться, кроме как ползать по сайтам, вспоминающим его и посвященным его памяти, да покачивать головою, глазам своим не веря. Можно понять также, почему он не рвется к контакту с Дунканом и ему подобными: факел, которым они размахивают, полыхает слишком ярко. А что за псевдоним у него? Она ввела «Альфред Манталини» в поисковую строку Гугла. Альфред Манталини оказался персонажем из «Николаса Никльби», бездельником, бабником, паразитом, загубившим бизнес своей супруги. Что ж, неплохо подходит, в конце концов. Показывает, что Такер Кроу обладает способностью взглянуть на себя самого критически. Далее долго не раздумывая, она нажала «Ответить» и напечатала: «Это действительно вы?»
Этот человек незримо присутствовал в ее жизни в течение пятнадцати лет, и мысль о том, что отосланное ею сообщение может появиться в его доме — если у него имеется свой дом, — казалась Энни жутковатой. Она промаялась перед экраном еще часа два, надеясь на ответ, затем отправилась домой.
Такер Кроу
Из Википедии — свободной энциклопедии
Такер Джером Кроу (род. 6 сентября 1953 г.) — американский автор-исполнитель и гитарист. Добился известности в середине 70-х годов, сначала как солист группы «Политике оф джой», затем как самостоятельный исполнитель. Как автор Кроу испытал влияние со стороны Боба Дилана, Леонарда Коэна и Брюса Спрингстина, как гитарист — Тома Верлена. После трудного старта добился успеха; высшей точкой его карьеры считается альбом «Джульетта» (1986), посвященный разрыву отношений с Джули Битти и часто фигурирующий в списках лучших альбомов «всех времен». Во время турне в поддержку альбома Кроу внезапно прервал всякую деятельность, связанную с искусством, и исчез из поля зрения общественности. Толчком этому послужил некий инцидент в мужском туалете одного из рок-клубов Миннеаполиса. С тех пор Кроу не давал интервью и не обнаруживал никаких признаков творческой активности.
Биография
Ранние годы
Кроу родился и вырос в Бозмане, штат Монтана. Его отец Джером владел мастерской химчистки, мать Синтия работала учительницей музыки. Несколько песен его ранних альбомов посвящены отношениям с родителями, например «Перлюкс и квитанции» (альбом «Такер Кроу»; перлюкс — товарное название перхлорэтилена, химиката, применяющегося в процессе химчистки), «Ее пианино» (альбом «Неверность и другие домашние открытия», песня посвящена матери, умершей от рака молочной железы в 1983 году). Старший брат Кроу Эд погиб в 1972 году в возрасте 21 года в дорожно-транспортном происшествии. Вскрытие показало «значительный уровень» содержания алкоголя в крови.
Начало карьеры
В Монтане Кроу организовал группу «Политике оф джой» («Политика радости») и ради гастрольной поездки бросил школу. Группа распалась, не успев оформить контракт на запись, однако большинство ее участников работали с Кроу и в дальнейшем, а его третий альбом получил название «Такер Кроу и политика радости». Первый альбом Кроу, названный его именем и фамилией, вошел в историю музыкальной индустрии как эталон катастрофического провала. Выпускающая фирма, уверенная в успехе, запустила широкую рекламную кампанию с претенциозным лозунгом «БРЮС ПЛЮС БОБ ПЛЮС ЛЕОНАРД КОЭН — ТАКЕР ЭТОГО ДОСТОИН!» под лихим ретушированным фотопортретом Кроу в стетсоновской шляпе. Пьяного Кроу полиция задержала на Сансет-бульваре в Голливуде (Калифорния) при попытке содрать громадный рекламный плакат подобного рода. Рок-критика беспощадно разгромила альбом. Грейл Маркус в «Крим» подвел итог своему обзору фразой: «Чушь свинячья плюс мычанье телячье плюс чуток Джон-Денверячьего — что получится собачье?..» Уязвленный Кроу выпустил четырехтрековый мини-альбом «Эй, кто-нибудь меня слышит?» (теперь так называется веб-сайт, посвященный творчеству Кроу, где ведется оживленное, иногда не лишенное пафоса обсуждение его музыки). Этот альбом в значительной мере способствовал переоценке творчества Кроу и повышению его популярности.
Гастрольные поездки
Начиная с 1977 года и до ухода со сцены Кроу интенсивно разъезжал с концертами. Выступления его, по общему мнению, резко различались по качеству, в основном из-за склонности музыканта к пьянству. Иной раз шоу продолжалось лишь три четверти часа с длительными перерывами между номерами; Кроу осыпал публику оскорблениями, выказывал ей свое презрение. Иногда же он, как показывает бутлег «У чувихи», полностью выкладывался в течение двух с половиной часов, приводя публику в восторженное исступление. Стечением времени концерты его все чаще прерывались из-за обмена оскорблениями и проявлений насилия. В Кельне (Германия) он спрыгнул в зал и набросился с кулаками на зрителя, требовавшего песню, которую Кроу не желал исполнять. Большинство ветеранов группы «Политике оф джой» покинули Кроу задолго до завершения его карьеры, ссылаясь на грубость и несдержанность своего лидера.
Личная жизнь
Полагают, что Такер Кроу является отцом дочери Джули Битти Кэрри (род. в 1987 г.), хотя сама Джули это отрицает. Сообщают также, что он бросил пить.
Жизнь вне искусства
Полагают, что Кроу живет на ферме в Пенсильвании, хотя о двух последних десятилетиях его жизни известно мало. Часто возникают слухи о его возвращении в искусство, но до сих пор они оказывались ложными. Некоторые его поклонники утверждают, что он участвовал в создании недавних альбомов групп «Конипшнз» и «Дженуин артиклз», а также альбома «Да, опять» (2005, две песни) реформированной группы «Политике оф джой», хотя участники группы это и отрицают. В 2008 году появилась демоверсия нового альбома «Голая Джульетта».
Дискография
Такер Кроу — 1977
Неверность и другие домашние открытия — 1979
Такер Кроу и политика радости — 1981
Мы с тобою оба — 1983
Джульетта — 1986
Голая Джульетта — 2008
Награды и номинации
В 1985 году Кроу получил почетную степень университета штата Монтана.
В 1986 году альбом «Джульетта» номинирован на «Грэмми» в категории «Лучший альбом». В том же году Кроу номинирован на «Грэмми» в категории «Лучший рок-исполнитель» за песню «Ты и твой гламур».
