Глава 14
— Значит, так, — сказала Энни, разобравшись с написанным. — Прежде всего, позвони какой-нибудь из жен. Или кому-нибудь из детей. Сейчас же.
— Это все, что ты можешь сказать обо всей моей жизни?
— Звони. Без разговоров. Как я понимаю, среди прочего ты здесь признаешься, что позорно удрал из больницы, прежде чем прибыла Грейс.
— Гм… Ха… Да, точно, я забыл, что в этом еще не признавался.
— Можешь не звонить Грейс, хотя и должен. Но кто-нибудь из них ей передаст. В любом случае, ты должен им сообщить, что жив и здоров.
Он выбрал Натали. Она разозлится, окатит его презрением, но это не смертельно. В конце концов, от нее же не требуется готовить ему супчик на старости лет. Такер набрал номер мобильника Натали, вытерпел все положенные громы и молнии, изложил то, что хотел изложить, и даже дал номер домашнего телефона Энни, как будто собирался остаться у нее надолго.
— Спасибо, — сказала ему Энни и перешла к следующему пункту. — Второе: «Джульетта» очень хороша. Не надо ее втаптывать в грязь. Не смешивай музыку и свои «подвиги».
— Значит, ты осуждаешь меня?
— Да. Ты ужасный человек. Никчемный отец для четырех детей из пяти. Бесполезный муж для каждой из жен, совершенно жуткий партнер для каждой из остальных встреченных тобою женщин. Но «Джульетта» остается вне критики.
— Да с чего ты это взяла? Ты же знаешь, из какого дерьма она выросла!
— Ты когда ее слушал в последний раз?
— Бог мой… Ни разу с момента выхода диска.
— Я слушала пару дней назад. Сколько раз ты вообще ее слушал?
— Ты что, смеешься? Я ведь, если ты не в курсе, ее сделал.
— Слушал сколько раз?
— Всю подряд? С тех пор, как она вышла?
А слушал ли он ее вообще? Он попытался вспомнить. Во всех его отношениях рано или поздно наступал момент, когда он заставал своих партнеров за тайным прослушиванием его записей. Еще не забылись виноватые физиономии застигнутых врасплох «браконьеров», среди которых была даже парочка его детей. Слава богу, не Грейс. Впрочем, он слишком мало ее знал, чтобы поймать за каким-нибудь подпольным занятием. Он покачал головой.
— Что, ни разу?
— Не уверен. Но зачем мне вообще ее слушать? Я ведь играл эти песни на сцене, иногда изо дня в день, можешь ты это понять? И если бы в них что-то было, я бы заметил. Но в том-то и дело, что там только одно вранье.
— Ты хочешь сказать, что искусство — вранье?! О господи.
— Я хочу сказать, что мое… кхм, искусство — точно подделка. Погоди, я попробую объяснить по-другому. Я хочу сказать, что мой альбом — лживый кусок дерьма.
— И ты думаешь, меня это волнует?
— Мне бы не понравилось, если бы я вдруг узнал, что Джон Ли Хукер был белым бухгалтером-счетоводом.
— А кем он был?
— Он умер, — буркнул Такер.
— Ну что ж, я не знала. Но проблема в том, что ты утверждаешь, будто я идиотка.
— Хм… С чего это ты взяла?
— Как же, я слушала «Джульетту» сотни раз, и она все равно не кажется мне пустой и поверхностной. Значит, я тупая как пробка. Дело упирается в факты. Альбом дрянь — факт. Я не могу усвоить факты — тоже факт. Следовательно, я дура.
— Нет-нет. Я этого не имел в виду. Извини.
— Тогда давай сравним твое ощущение «Джульетты» с моим.
Такер задумчиво уставился на Энни. Ему показалось, что она сдерживает раздражение. Стало быть, не притворяется, стало быть, его музыка для нее что-то значит. И он это «что-то» оплевал.
Такер пожал плечами:
— Не могу. Дежурная фраза: любое мнение имеет право быть услышанным.
— Но ты в это не веришь.
— В данном случае не верю. Скажем, я шеф-повар, ты зашла в мой ресторан и рассыпаешься в похвалах моим блюдам. А я знаю, что нассал в каждую тарелку, прежде чем подать ее на стол. Так что твое мнение имеет право на существование, но…
Энни сморщила нос и рассмеялась:
— …но демонстрирует, что я, мягко выражаясь, не гурман.
— Именно.
— Гениальный Такер Кроу полагает, что серый слушатель не способен опознать вкус и запах мочи в предлагаемой ему музыке.
Именно так Такер Кроу и полагал во время последнего концертного тура. Он презирал себя, но еще больше — всех тех, кто хлебал его варево. Одна из причин, облегчивших разрыв со сценой и с музыкой.
— Для тебя не секрет, что злодей может быть гением? — спросила Энни.
— Конечно. Кое-кто из тех, чьим искусством я восхищаюсь, полные ублюдки.
— Диккенс по-скотски относился к жене.
— Но Диккенс не сочинял мемуаров под названием «Ах, как люблю я милую женушку».
— Но ты тоже не сочинил цикла под названием «Джули Битти — глубокая и тонкая натура, и я никого не буду трахать, пока я с ней». Какая разница, откуда появилось вдохновение. Ты считаешь, что твой порыв — случайность. Но верь или не верь, нравится тебе это или нет, на альбом тебя вдохновила именно Джули, и этот альбом прекрасен.
Кроу вскинул руки над головой и засмеялся.
— Чего ты? — удивилась Энни.
— Не верится, что после всего того, что я о себе рассказал, мы пришли к тому, как я велик и неподражаем.
— С чего это тебе в голову взбрело? Снова путаешь разные понятия, Такер. Ты мелкий, жалкий, самовлюбленный… говнюк.
— Премного благодарен.
— Сам напросился. Но мы говорим не о тебе, а о том, что ты создал великий альбом.
Он улыбнулся:
— Ладно. Комплимент принимается, хоть я ему и не верю. И оскорбления принимаются. Честно скажу, меня раньше ни разу не называли говнюком. Я в восторге.
— Просто ты не слышал. Наверняка называли. В Интернет-то заглядываешь? Конечно заглядываешь, ведь там мы и познакомились.
Энни замолчала. Такер понимал, что она хочет сказать еще что-то, но почему-то не решается.
— Давай уже, выкладывай, — велел Такер.
— Я тоже должна признаться кое в чем. Может, почти таком же гадком, как и твои прегрешения.
— Отлично.
— Знаешь парня, который написал первый обзор на этом сайте? На том, где ты меня нашел.
— Какой-то Дункан, что ли. Вот, кстати, о говнюках!
Энни уставилась на него, прижав ладонь ко рту. Такер чуть не забеспокоился, не ляпнул ли он чего ненужного, но в глазах Энни светилось изумление пополам с озорством.
— А что такое?
— Такер Кроу знает Дункана и называет его говнюком. С ума сойти.
— Ты его тоже знаешь?
— Он… Еще несколько недель назад это был его дом.
Такер покачал головой:
— Значит, это он? Тот самый тип, с которым ты убила многие годы?
— Тот самый. Именно поэтому я так много слышала твоих песен. Именно поэтому и «Голую» услышала. После чего сочинила свой обзор.
— И… Черт… Он все еще живет в этом же городе?
— В пяти минутах ходьбы отсюда.
— Дьявол…
— Почему это тебя беспокоит?
— Просто… из всех шалманов, кабаков, забегаловок всего мира я выбрал его дом. Невероятно.
— Почему же. Логично. Не будь его, мы бы не познакомились. И я бы хотела, чтобы ты с ним встретился.
— Ой, ради всего святого, только не это.
— Да почему?
— Да потому. Во-первых, он гребаная кисейная барышня. Во-вторых, боюсь, я его придушу. В-третьих, он и сам помрет от перевозбуждения, если меня увидит.
— Последнее весьма вероятно.
— Почему ты хочешь, чтобы мы с ним встретились?
— Потому как, что ни говори, а он вовсе не дурак. Во всяком случае, в искусстве разбирается. И ты — единственный живой кумир, который для него существует.
— Единственный живой кумир? Господи боже мой! Я сейчас навскидку назову тебе сотню парней куда лучших, чем я.
— Ему не нужны лучшие, ему нужен ты, Такер. Поговори с ним. Ради него. Он с тобой на одной волне: ты будто подключен к какому-то хитрому запуганному разъему прямо в его заднице. Не знаю, почему это так, но это так.
— Тогда зачем мне с ним встречаться? По твоим словам, мы уже и так общаемся.
— Что ж, я тебя не заставляю. Он, конечно, не сахар, и общение с ним мне дорого обошлось. Но то, что ты здесь, а я ему об этом не сказала… Это хуже чем предательство.
— Скажешь, когда я уже уеду.
Они допили чай, Энни разыскала матрац и подушку для дивана. Джексон крепко спал в гостевой спальне. Кому суждено спать в кровати Энни, Такер не загадывал.
— Спасибо, Энни. — Он поцеловал ее в щеку.
— Приятно, когда кто-то есть в доме. С тех пор, как Дункан съехал, такого еще не было.
— О… И за это спасибо.
Он поцеловал ее в другую щеку и отправился наверх.
Субботнее утро, вопреки опасениям Энни, выдалось ясным, ярким и холодным, однако Такеру городок вовсе не показался симпатичнее, чем предыдущей ночью. Без вульгарной дешевки рекламного неона он выглядел усталым, как стареющая шлюха без косметики. После завтрака они направились к морю. Сделали крюк, чтобы поглядеть на музей. Остановились у кондитерской, в которой торговали леденцами наразвес по четверть фунта; Джексон выбрал довольно жуткие на вид розовые пастилки. Вышли к пляжу, принялись учить Джексона пускать «блинчики» плоской галькой, и тут Энни вдруг изрекла:
— Ого!
В их направлении мелко рысил небольшого роста пузанчик, краснолицый и потный, несмотря на прохладу. Поравнявшись с Энни, он остановился.
— Привет, — выдохнул он.
— Привет, Дункан. Что-то не припомню, чтобы ты раньше бегал.
— Ф-фу… Новый режим.
Такер, достаточно осведомленный об их отношениях, понимал, что эти простые фразы нагружены каким-то скрытым значением, но по выражению лица Энни ничего вычислить не смог. В течение краткой паузы Энни попыталась сочинить приличествующую торжественному моменту вступительную фразу, но Дункан ее опередил, с царственным видом выбросив ладонь в сторону Такера.
— Дункан Томсон, — представился он.
— Очень приятно. Такер Кроу.
Автоматизм процедуры не дал Такеру времени задуматься о весомости его имени в данной ситуации.
Дункан выдернул свою ладошку из такеровской, как будто обжегся, и окатил Энни бадьей ледяного презрения.
— Это попросту жалко, — бросил он ей.
И порысил дальше.
Троица глядела ему вслед, слушая, как затихает скрип гальки под ногами удаляющегося бегуна.
— Что ему жалко? — вдруг спросил Джексон.
— Это слишком сложно объяснить, — ответила Энни.
— А я хочу знать. Он на нас рассердился.
— Понимаешь, — принялся объяснять Такер, — этот человек думает, что я не тот, кто я есть на самом деле. Он думает, что Энни попросила меня назвать мое имя, потому что так смешнее.
Джексон сморщил нос и прищурился, пытаясь отыскать в таком развитии событий хоть что-то смешное, однако ничего не обнаружил.
— А что тут смешного? — наконец спросил он.
— Ничего.
— А почему вы думали, что это смешно? — повернулся Джексон к Энни, автору этой непонятной шутки.
— Я не думала, что это смешно, зайчик, — отозвалась Энни.
— А папа сказал…
— Нет-нет. Папа сказал… Видишь ли, я знаю, кто твой папа. А этот человек не знает. Он знает, кто такой Такер Кроу, но он не знает, что он твой папа.
— Он думает, что мой папа — Факер?
Не следовало бы, конечно, смеяться ругательству, произносимому шестилеткой. Однако Энни не удержалась, фыркнула, и Такер сообразил почему. Ребенок произнес бранное слово нейтральным деловым тоном — он честно пытался понять, что произошло.
— В точку! — воскликнул Такер. — Именно так он и думает.
— И еще одно осложнение. — Энни вздохнула. — Вроде бы это уже и не его дело, и тем не менее… Он думает, что ты человек, с которым у меня… связь.
— Почему?
— Фото на холодильнике. Он спросил, я толком не объяснила, имени не называла, вот и…
Только тут до Такера дошло значение царственного великодушия предложенного Дунканом рукопожатия. Теперь можно было попытаться объяснить все Джексону.
— Этот человек думает, что я друг Энни. И еще он думает, что Факер это Такер.
Джексон пожевал губу:
— Ну и ничего смешного.
— Верно. Ничего смешного.
— Тогда ладно, — одобрил Джексон. — Потому что если всем остальным смешно, тогда мне это не нравится.
— В общем, я в данный момент далеко не я, — констатировал Такер.
— Точно.
— Придется доказывать?
— Проблема в том, что Дункан знает о Такере Кроу побольше твоего.
— Ага, а я зато могу предъявить документы.
Через четверть часа Дункан позвонил Энни на мобильник. Они как раз подошли к музею, Энни рылась в недрах своей сумки, разыскивая ключи от входной двери. Жидкие прелести Гулнесса им приелись гораздо раньше, чем они надеялись, так что пришла очередь знаменитой издохшей акулы.
— Не могу поверить, что ты пошла на такое, — с драматическим надрывом продекламировал Дункан.
— Никуда я не пошла и ничего не сделала.
— Если желаешь гулять по городу с дедушкой и его внуком, то это, конечно, полностью твое дело. Но зачем притягивать Такера? С какой целью?
— Но это действительно Такер. Так что немного неловко вышло.
Такер отчаянно замахал руками.
— Лучше бы подумала, прежде чем устраивать всякие детские игры, — изрек Дункан.
— Это не игры. Ты видел настоящего Такера Кроу. Он и сейчас здесь. И ты мог спросить его о чем хочешь, вместо того чтобы придуриваться.
— Слушай, Энни…
— Нечего мне слушать.
— Я тебе послал снимок Такера. Ты прекрасно знаешь, как он выглядит. А этот, с тобой… бухгалтер на пенсии.
— На снимке не Такер, а его сосед Джон, которого после этого случая вся округа прозвала Фальш-Такером, а потом и просто Факером. Именно из-за этого самого недоразумения.
— Ой, ну я тебя умоляю!.. Ладно, а где ты взяла этого своего якобы Такера?
— Он написал мне после того, как я выложила на сайте свой обзор «Голой».
— Он? Тебе? Сам?
— Он. Мне. Сам.
— Ты выложила один-единственный пост, и Такер Кроу тебе написал?
— Слушай, Дункан, Такер и Джексон стоят тут на холоде, и…
— Джексон?
— Сын Такера.
— Ага, то есть у него теперь еще и сын. И откуда он взялся, этот сын?
— Дункан, откуда берутся дети, ты должен знать. Ты видел его на фото на холодильнике.
— Да, видел — твоего пенсионера с внуком. Это не аргумент.
— Слушай, Дункан, я тебе перезвоню позже. И можешь зайти на чай, если пожелаешь. Все, привет.
И она отключила трубку.
В отсутствие Энни Роз в музее отдувалась за двоих. Работы хватало, потому что за день до отъезда Энни они обе навестили Терри Джексона и перерыли его коллекцию гулнесских древностей. Закончился визит тем, что они перевезли большую часть имущества Терри в музей. Жена Терри, которой все эти старые газеты и использованные билеты уже много лет не давали проходу в гостевой спальне, настояла на оформлении экспонатов не в качестве займа, а актом дарения. Фондов для выставки Терри не наскреб, так что для экспонирования шедевров его коллекции пришлось вытаскивать старые облезлые витрины, рамки, стеллажи… Кучи барахла еще не успели покинуть полиэтиленовых пакетов для покупок, валяющихся в углу грудой, — метод консервации, за который Ассоциация музеев с позором изгнала бы их из своих рядов.
— Зашибись… — Так Джексон отреагировал на предъявленный ему маринованный акулий глаз.
Энни решила, что он очень метко определил ценность экспоната, хотя глаз этот упорно не желал встречаться взглядом с наблюдателем, как того хотелось бы Роз и Энни, — поскольку, к несчастью, вообще перестал выглядеть глазом. Его решили сохранить в экспозиции не потому, что он мог что-то прояснить в судьбе акулы, а потому что он что-то рассказывал о жителях Гулнесса. Эти мотивы Роз и Энни, однако, в разговорах с жителями Гулнесса не упоминали.
Такеру понравился плакат «Стоунз» из коллекции Терри, а также фото четверых участников группы на прогулке по побережью.
— Они тут веселые, на снимке, а я гляжу на них, и у меня почему-то на сердце кошки скребут, — удивлялся Такер. — И ведь не только потому, что они уже старые, а иных и на свете нет. Что-то еще зудит.
— Со мной что-то похожее. Думаю, это оттого, что их время досуга настолько скупо отмерено. У нас его навалом, мы им порой толком распорядиться не в состоянии. Впервые я этот плакат увидела, только что вернувшись из трехнедельной поездки по Штатам. И… — Энни замолчала.
— Что?
— Ты и об этом не знаешь.
— О чем?
— О моих американских каникулах.
— Не знаю. Но мы ведь только недавно познакомились. Пожалуй, я не только об этих каникулах не знаю.
— Но эти критичны в свете наших предыдущих разговоров.
— Почему?
— Мы ездили в Бозман, в Монтану. И туда, где в Мемфисе была студия. И в Беркли. И в туалет в клубе «Питс» в Миннеаполисе.
— Черт, Энни…
— Извини.
— Какого черта ты с ним поперлась?
— Какая разница, как знакомиться с Америкой? Ничуть не хуже съездили, чем по туристической путевке. Мне понравилось.
— И вы ездили в Сан-Франциско, чтобы помолиться на дом Джули Битти?
— Нет-нет, в этом не грешна. Туда он один мотался. Я перешла через Золотые Ворота и прошвырнулась по магазинам.
— Значит, Дункан… Этот парень настоящая ищейка.
— Пожалуй.
Энни ощутила укол ревности. На самом деле ей вовсе не хотелось, чтобы Дункан за нею следил. Она не жаждала увидеть, как он ползает за кустами зеленой изгороди вокруг ее дома или прячется за стеллажами супермаркета, пока она покупает продукты. Но если бы он проявил к ней хоть долю того интереса, который ощущал к Такеру Кроу… Она вдруг осознала, что ее теперешний собеседник куда более серьезный соперник, чем любая женщина.
Дункан налил себе апельсинового сока и подсел к кухонному столу.
— Джина…
— Да, золотко мое?
Она сидела у кухонного стола, пила кофе и листала журнальное приложение к «Гардиан».
— Как ты думаешь, велики ли шансы увидеть Такера Кроу в Гулнессе?
Она перевела на него недоуменный взгляд:
— Того самого Такера Кроу?
— Да.
— В этом самом, извините, Гулнессе?
— Да.
— Я бы сказала, что шансы, мягко говоря, очень невелики. А что случилось? Тебе показалось, что ты его видел?
— Энни утверждает, что я его видел.
— Энни утверждает…
— Да.
— Ну, не зная подоплеки, так, с ходу, я бы сказала, что она тебя разыгрывает.
— Я тоже так подумал.
— Но зачем ей это понадобилось? Странный поступок. И жестокий, если учесть твою… заинтересованность.
— Я бежал трусцой вдоль пляжа, увидел ее там с господином почтенного вида и возраста и с мальчиком. Я остановился, и этот господин представился мне как Такер Кроу. Назвался этим именем.
— Представляю, что ты при этом испытал.
— Зачем она подговорила его так назваться? Неумно. Не смешно. Позже я позвонил ей из спальни. Перед душем. И она настаивает на подлинности истории. На подлинности этого Такера.
— А он хоть похож?
— Ни капельки.
Оба, не сговариваясь, повернули головы к камину, на доске которого стояло захваченное Дунканом при переезде фото. Такер на сцене, возможно в нью-йоркском «Ботом лайн», скорее всего в конце 70-х. Дункан вдруг ощутил легкий приступ паники — как накануне вечером, когда он спросил Джину про ее впечатления от «Джульетты». Человек, которого он встретил утром на пляже, явно не тот, кто пел «Фермера Джона» в американской глубинке несколько недель назад, это очевидно. И, разумеется, этот «бухгалтер» с пляжа не тот встрепанный троглодит со знаменитого снимка Нила Ричи. Но теперь Дункан впервые задумался, мог ли молодой Такер Кроу с каминной полки за эти годы превратиться в поседевшего дикаря, атакующего камеру Нила Ричи. У них не было ничего общего. Разные глаза, разные носы, рты… До этого момента Дункан принимал постулаты кроулогии как святые истины, не подлежащие критике. Он воспринял историю Нила Ричи как непреложный факт. Только вот — легкая паника быстро превращалась в ужас — Нил Ричи-то законченный идиот. Дункан с ним не встречался, но невежество, грубость и неумеренное самомнение этого парня принимались всеми кроуведами как не менее непреложный факт. Несколько лет назад Дункан получил от Ричи электронное письмо агрессивного и путаного содержания. А потом этот Нил Ричи поехал черт знает куда, чтобы нарушить уединение человека, который не желал, чтобы в его жизнь вторгались посторонние. Подобный поступок никак нельзя назвать нормальным. И такой источник казался Дункану заслуживающим большего доверия, чем Энни и благообразный старикан на пляже! Если отвлечься от снимков двух «Фермеров Джонов», напялить очки на молодого певца из «Ботом лайн», посеребрить его волосы сединой, подстричь…
— Бог мой… — вырвалось у Дункана.
— Что?
— Я не могу представить себе, с чего бы этому человеку представляться Такером Кроу, если он не Такер Кроу.
— Да что ты говоришь?
— Энни не садистка. И тот парень с пляжа… похож… на вот этого, — Дункан кивнул на фото. — Только старше.
— Энни объяснила, как с ним познакомилась?
— Она сказала, что он ей написал. Ни с того ни с сего. То есть после того, как она выложила свой обзор «Голой» на сайте.
— Если это правда, — задумчиво произнесла Джина, — то ты наверняка готов удавиться.
Увы, Дункану была не под силу вторая пробежка по улицам Гулнесса — он еще не пришел в себя после первой. Вследствие этого пришлось ограничиться ускоренным шагом, прерываемым краткими остановками, чтобы отдышаться. Передышками он пользовался для размышлений. А поразмышлять нашлось над чем.
До недавних пор Дункан редко о чем сожалел. Но за последние недели он не раз пожалел, что совершил те или иные поступки, повел себя так, а не иначе. Оказалось, что многое он сделал зря, сделал неправильно. Приходилось раскаиваться, ругать себя, а то и ненавидеть. Ошибка, вызывающая наибольшее сожаление, — «Джульетта». Последняя, «Голая». Где была его голова? О чем он вообще думал? С чего он взял, что она лучше первой? После пятого прослушивания песни поблекли и приелись; после десятого он решил, что больше никогда не поставит этот диск. И не только потому, что второй альбом слаб, мелок и ничтожен, но и потому, что он бросает тень на великий оригинал. Кому интересно видеть проржавевшие железяки внутренней арматуры статуи? Разве что исследователям. Дункан, конечно, исследователь, ему интересно. Но каким образом он пришел к заключению, что набросок лучше оригинала? Ответ на этот вопрос отчасти ясен: «Голая» пришла к нему прежде, чем о ней прослышали остальные его соратники из воинства фанатов Кроу, и отрицательный отзыв о ней свел бы на нет это преимущество. Искусству свойственно иной раз рассыпать дары, он свой получил, однако не в той валюте. Обменный курс превратил подарок в труху. Может, снять свой обзор? Он повернулся к компьютеру, но передумал. Успеется.
Мало того, теперь еще и это. Если Такер Кроу действительно в Гулнессе — да еще в его прежнем доме! — у Дункана достаточно оснований для скорби и без его нелепого обзора «Голой». Не будь он столь раздражен равнодушием Энни, они бы не расстались, встретились бы с Такером вместе. Помести он отрицательный отзыв, вроде того, что сочинила Энни, — Такер, может, написал бы ему. Как же все это несправедливо… Он прожил всю свою жизнь с оглядкой, осторожно, но в тот единственный раз, когда он скомкал свою осторожность и швырнул ее в окно, — вот что принес ему ветер! (Да плюс Джина — еще одна линия той же драмы. Образно выражаясь, Джина — его «Голая», по ночам даже и без кавычек, подчеркивая уместность метафоры. Он и тут поспешил.)
Чуть ли не всю свою сознательную жизнь он мечтал встретиться с Такером Кроу или хотя бы оказаться в одном с ним помещении. И вот ему такая возможность представилась. Но он отчаянно трусит. Такер прочитал обзор Энни, стало быть, мог и его обзор прочитать. И возненавидеть идиота-автора. Такер знает, кто я, думал Дункан, и ненавидит меня. Конечно, он не мог не разглядеть серьезного отношения автора обзора, его страстности, увлеченности. Ой ли? А вдруг ему и это противно? Тогда уж лучше, чтобы все оказалось дурацкой выдумкой ставшей вдруг зловредной Энни. Дункан снова вернулся в настоящее время и попытался рассуждать здраво.
Параллельно этим сомнениям, метаниям и ненависти к самому себе Дункан невольно продумывал хитрые вопросы, которыми можно проверить истинность этого нежданного явления или изобличить обманщика-бухгалтера. Но как доказать Такеру Кроу, что он не Такер Кроу? Ведь Такер-то себя знает лучше, чем даже Дункан Томсон. Если его спросить, скажем, кто играл на педальной стил-гитаре в «Кто ты?», он заявит, что это вовсе не «Сники» Пит Клейноу, как ошибочно написано на конверте, — и попробуй возрази. Такер знает наверняка. Нет, нужно что-то другое, что известно только им обоим и больше никому. И Дункан понял, что располагает этим «другим».
Энни чуть не ахнула, увидев Дункана, крадущегося — с видом гордым и независимым — вдоль кустарника зеленой изгороди ее дома, который еще недавно был и его домом. Наблюдая, как он спотыкается о собственные пятки, не решаясь подойти к двери, и пытается незаметно заглянуть в окна, то и дело озираясь по сторонам, Энни готова была захохотать в голос от иронии происходящего. Меньше двух часов назад она расстраивалась, что Дункан недостаточно тоскует по ней, чтобы караулить ее возле дома, — и вот он здесь и занимается именно этим. Но тут же она сообразила, что никакой иронии нет и в помине: Дункан шастает вокруг ее дома только потому, что здесь находится Такер Кроу. Снова она не в счет, как и раньше. Энни высунулась из двери:
— Дункан, не валяй дурака, заходи.
— Извини. Я только… — Он прищурился, соображая, что он «только», ничего не придумал, пожал плечами и шагнул к двери. Джексон сидел у кухонного стола и рисовал, Такер у плиты жарил бекон для позднего завтрака.
— Здравствуйте… еще раз, — запинаясь, произнес Дункан.
— Здрасьте, здрасьте, — тут же отозвался Такер.
— Существует некоторая вероятность, что я должен принести вам извинения.
— Отлично. И когда же вы будете знать наверняка?
— Это так неожиданно и сложно…
— Что тут сложного?
— Я начинаю думать, что у вас нет никакой причины называть себя Такером Кроу, если вы не Такер Кроу.
— Прекрасное начало.
— Но, полагаю, Энни вам объяснила… Я давний поклонник вашего творчества, но в течение нескольких лет полагал, что вы выглядите совершенно иначе.
— Это Факер, — отозвался Джексон, не отрываясь от рисования. — Факер наш сосед, Фермер Джон. Тот дядька сфотографировал его, а всем наврал, что это папа.
— Да-да. Теперь я понимаю, — кивнул Дункан. — Это вполне вероятно, и я вам верю.
— Спасибо, — сказал Такер. — Могу и паспорт показать.
Дункан удивленно вскинул брови:
— Хм… О документах я и не подумал.
— Жаль вас разочаровывать, но вы мыслили в неверном направлении. Вы живете в мире слухов, толков, чуть ли не заговоров, верите экзотическим фото. А мой мир проще, прозаичнее. Паспорта, родительские собрания, выплаты по страховкам. Мой мир банален, и в нем куча бумажек. Вот и бумажка в подтверждение.
Такер полез во внутренний карман висящего на спинке стула пиджака и вытащил паспорт.
— Прошу. — Он вручил паспорт Дункану. Тот пролистал документ.
— Да-а… Действительно, — с сомнением в голове протянул Дункан. — Кажется, все в порядке.
Энни и Такер захохотали. Дункан вздрогнул, но потом оправился и выдавил нерешительную улыбку:
— Извините. Наверное, это звучит слишком официозно.
— Хотите, паспорт Джексона покажу? Если вы думаете, что мой паспорт поддельный, то, сами посудите, какой смысл подделывать еще и паспорт для пацана, чтобы он носил ту же фамилию?
— Э-э… Энни, можно я воспользуюсь туалетом? — Не дожидаясь ответа, Дункан деревянной походкой двинулся из кухни.
— Он немного не в себе, ошеломлен, — вполголоса обратилась Энни к Такеру. — Ему нужно восстановить картину мира. Попытайся проявить к нему капельку теплоты, ведь это ключевой момент его жизни, можно сказать.
Дункан снова появился на кухне, и Такер обнял его за плечи.
— Все в порядке, все нормально, — успокоил он.
Энни рассмеялась, Дункан с некоторым запозданием к ней присоединился, но она заметила, что он зажмурился.
— Дункан! — почти выкрикнула она и, смягчив голос, как ни в чем не бывало добавила: — Садись-ка с нами завтракать.
Намазывая масло на тосты и распределяя яичницу по тарелкам, они почти непринужденно болтали друг с другом. Энни готова была расцеловать Такера. Тот видел, как нервничает Дункан, и задавал нейтральные вопросы — о городке, о его жителях, о колледже и преподавательской работе, — на которые Дункан мог ответить, не срываясь в истерику. Голос Дункана иной раз подрагивал, держался он чрезмерно чопорно, раза два без видимой причины хихикнул, но по большей части можно было представить, что проходит нормальная чинно-пристойная встреча родственников или добрых друзей, где все четыре участника чувствуют себя совершенно комфортно.
Энни считала, что Такер заслуживает похвалы и во многих иных отношениях. Ей пришло в голову, что все присутствующие в кухне, по разным причинам и с разной интенсивностью, обожают Такера. (Все, кроме него самого. Он-то — Энни это точно знала — относится к самому себе весьма скептически.) Любовь Джексона несколько истерическая, эгоистичная, однако в пределах нормы, насколько Энни могла судить по остаткам воспоминаний курса детской психологии. Дункан предан своему кумиру с мрачной одержимостью, а она… Можно, конечно, охарактеризовать это кратко: дурь, блажь. Возможно, зачатки чего-то более глубокого, всеобъемлющего. Или отчаянный порыв тонущей в омуте одиночества женщины — иначе говоря, сознание, что надо хоть с кем-то переспать, пока шансы не улетучились окончательно. Мысли эти копошились в голове у Энни; она уже жалела, что за последние сутки то и дело отчитывала Такера по поводу и без повода. Конечно, ему это не помешает — но только в том случае, если он останется в мире, в который наконец вылез из своего подполья. Она же ругала его как будто с подтекстом: хочешь жить со мной в Гулнессе — разберись со своей семьей. Так у нас здесь принято. Но если учесть, что он вовсе не собирается оставаться с ней, то какое ее дело? Все равно что уговаривать Спайдермена не скакать по небоскребам и поберечь здоровье. Она забыла учесть его собственные желания.
Приятельские посиделки вчетвером вскоре переросли в нечто иное — в основном из-за того, что любое произнесенное Джексоном или Такером слово Дункан рассматривал как подтверждение или ниспровержение системы, выстроенной им в течение долгих лет кропотливой деятельности.
— Выглядит аппетитно, — вежливо похвалил еду Дункан, усаживаясь.
— Моя сестра бекон не ест, — объявил Джексон, и Энни заметила, что Дункан борется с желанием задать уточняющий вопрос.
— У тебя есть сестра, Джексон? — спокойно произнес он, очевидно решив, что вовсе ничего не спросить будет грубостью.
— Ага. Сестры и братья, четверо. Только они не с нами живут. У них свои мамы, разные.
Дункан чуть не подавился куском хлеба:
— Кгх… Э-э… То есть…
— И ни одну из мам не зовут Джули, — вставил Такер.
— Ну, от этой теории мы давно отказались, — авторитетно заявил Дункан.
Джексон глянул на него, потом на отца.
— Это неинтересно, Джек, — успокоил его Такер.
— А-а…
— Я показала Такеру и Джексону наш музей, — вступила Энни, выводя беседу на нейтральную тему, подальше от деталей, вызывающих излишние эмоции. — Показала новые экспонаты, акулий глаз. Помнишь, я тебе рассказывала об акуле? Кажется, и глаз упоминала.
— Да, помню. Ваша выставка ведь скоро откроется?
— Да, в среду.
— Непременно зайду.
— Мы устроим небольшую вечеринку во вторник вечером. Ничего особенного. Парочка представителей городского совета да наши общественницы, в узком кругу.
— Уговори Такера спеть на вашем приеме.
Ну вот, получается, что сама напросилась. Энни прикусила язык. Дункану только дай зацепку, он шанса не упустит.
— Ага, — скептически заметила Энни, — если Такер захочет прервать двадцатилетнее молчание, то лучшего случая, чем выставка в музее Гулнесса, и желать нечего.
Такер рассмеялся. Дункан уставился в тарелку и проблеял:
— Любой случай подходящий. Не знаю, сказала ли вам Энни, но я давний почитатель вашего таланта. Я… Без преувеличения можно сказать, что я лучший в мире знаток вашего творчества.
— Читал.
— О… Черт… Можете указать, в чем я ошибся?
— Даже не знаю, с чего и начать, — ухмыльнулся Такер.
— Может быть, дадите интервью? Чтобы упорядочить сведения. Вы видели наш сайт, публика там внимательная и благодарная.
— Дункан, перестань, — перебила его Энни.
— Извините.
— Да нечего упорядочивать, — отмахнулся Такер. — Вот я, вот моя жизнь, и вот где-то полтора десятка человек вроде вас, которые по каким-то причинам, только им известным, тратят кучу времени на гадание о жизни моей недостойной особы.
— Вполне может быть, что с вашей точки зрения все именно так и выглядит.
— Думаете, другие точки зрения вернее?
— Мы могли бы ограничиться лишь вопросами, касающимися песен.
— Отстань, Дункан! — велела Энни. — Вряд ли Такера интересуют ваши вопросы.
— Ага, значит, вы по-прежнему стремитесь проверить, я это или не я? И у вас заготовлен убойный вопрос, который поможет это выяснить?
— Я… Да, точно. Есть такой вопрос.
— Валяйте. Хочу проверить, достаточно ли я знаю свою жизнь.
— Только… Не будет ли этот вопрос слишком личным…
— Если не для детских ушей, мы проводим Джексона в его комнату.
— Нет-нет… Ничего особенного. Я только хотел спросить, кого еще вы рисовали, кроме Джули Битти.
Энни показалось, что температура в кухне вдруг упала на несколько градусов. Очевидно, Дункан затронул тему, которую нельзя было затрагивать, но почему эту тему нельзя затрагивать, Энни понять не могла.
— С чего вы взяли, что я ее рисовал?
— Я не хотел бы открывать источник.
— Ваш источник врет.
— Исключено.
Такер опустил нож и вилку на тарелку:
— Нет, мне это положительно нравится. Эти ребята воображают себя ясновидящими, а сами под носом ни хрена не видят.
— Иногда они достаточно зоркие ребята.
— Да бросьте!
Внезапно глаза Дункана утратили способность встречаться взглядом с присутствующими. Признак гнева, как Энни знала по опыту. С гневом своим Дункан управлялся несколько своеобразно; как и остальные его эмоции, гнев частенько находил самый неожиданный выход.
— Портрет Джули вовсе не плох. Только вот, могу поспорить, она больше не курит.
Надо признать, последнюю деталь Дункан преподнес с триумфом — который, правда, подпортил Такер. Он вскочил, перегнулся через стол и ухватил перепугавшегося Дункана за ворот рубашки.
— Ты был у нее!
Энни вспомнила день, когда Дункан ездил в Беркли. Вернулся он в гостиницу в странном настрое, рассеянный и возбужденный. Еще он сказал ей в тот вечер, что его одержимость Такером Кроу слабеет.
— Только чтобы воспользоваться туалетом.
— Она тебя пригласила воспользоваться туалетом?
— Такер! — крикнула Энни. — Отпусти его. Ты пугаешь Джексона.
— Ничего не пугает, — отозвался Джексон. — Наоборот, круто. Мне этот дядька вообще не нравится. Врежь ему, пап!
Его реплики хватило, чтобы Такер мгновенно выпустил рубашку Дункана.
— Нехорошо, Джексон, — отеческим тоном произнес Такер.
— Еще как нехорошо, — подтвердил Дункан.
Такер бросил ему предостерегающий взгляд, и Дункан, извиняясь, вскинул руки.
— Ладно, Дункан, будьте любезны объяснить, как вы оказались в туалете Джули.
— Конечно, я был неправ, признаю. Но когда я подошел к ее дому, у меня чуть пузырь не лопался. У дома сидел парень, и он знал, где ключ от входной двери. Джули не было дома, так что этот парень открыл дверь, мы вошли, я сходил в туалет, а потом он показал мне картину. Все вместе заняло не больше пяти минут.
— Тогда все в порядке. А то ведь если семь минут — это уже вторжение в чужие частные владения.
— Глупо получилось, верно. Я ужасно переживал. И сейчас еще переживаю. Даже забыть пытался.
— Однако теперь хвастаешься.
— Я не хвастаюсь. Но я хотел бы подчеркнуть, что я… серьезный человек. То есть серьезный исследователь.
— Похоже, это не одно и то же. Серьезный человек не станет вламываться в чужой дом.
Дункан тяжело вздохнул, и Энни испугалась. Сейчас еще что-нибудь выдаст!
— Что мне сказать в оправдание… Вы призывали нас слушать, и некоторые слушали слишком внимательно. Я хочу сказать, что если бы у кого-то появился шанс влезть в дом к Шекспиру, то такой шанс нельзя упускать, ведь так? Этот человек мог бы обнаружить ценную информацию. Мы узнали бы больше. Я легко могу оправдать человека, который роется в грязном белье Шекспира. В интересах истории и культуры.
— Вас послушать, так Джули у нас Шекспир.
— Жена Шекспира.
— Ох-х… — Такер сморщился, криво усмехнулся. — Вот что, ребята. Зарубите на носу: я даже не Леонард Коэн, что уж тут говорить о Шекспире.
Вы призывали нас слушать… Что ж, тут не возразишь. Было. К словам Дункана не придерешься. Тогда, в беседах с радиодиджеями рок-журналистами, Такер всегда утверждал, что ничего не сделал для того, чтобы стать музыкантом, он просто и есть музыкант — и останется им, будут его слушать или нет. Но Лайзе, матери Грейс, он говорил и другое. Говорил, что хочет стать богатым и знаменитым, что не успокоится, пока его талант не будет признан во всех смыслах. Денежного дождя, правда, он так и не дождался, даже «Джульетта» позволила ему лишь продержаться на приличном уровне в течение года, от силы двух. Но все остальное он получил. Получил популярность у публики, уважение музыкантов и обозревателей; получил обожание фанатов и моделек, которые путались с Джексоном Брауни и Джеком Николсоном. И получил Дункана и компанию. Если хочешь влезть к людям в душу, то не удивляйся, когда они захотят влезть в твою.
— Может, это звучит глупо, — убежденно проповедовал Дункан. — Может, вы этого не желаете слушать. Но я не единственный, кто верит в вашу гениальность. Если вы не уважаете нас как людей, то это еще не значит, что мы неверно судим. Мы читаем, смотрим фильмы, размышляем… Пожалуй, я попал впросак со своими глубокомысленными выводами о вашей «Голой». Обзор был написан не вовремя и исходил из ложных посылок. Но ваш первый альбом… Вы, может, и сами не имеете представления, насколько он емкий, насыщенный. Я до сих пор не могу похвастаться, что проник в самую суть, за все это время. Не берусь судить о том, сколько эти песни значили для вас, но форма выражения, аллюзии, музыкальные отсылки… Все это и составляет искусство. По моему мнению, во всяком случае.
И еще одно… Прошу прощения, заканчиваю. Мне кажется, что люди одаренные свой талант ценят недостаточно. Это неудивительно, ибо то, что дано тебе без всяких с твоей стороны усилий, всегда ценится невысоко. Но я ценю то, чего вы достигли в этом альбоме, выше, пожалуй, чем все остальное, что я слышал. Так что спасибо вам. А теперь мне, пожалуй, пора. Еще раз извините, не мог не сказать вам всего этого, раз уж довелось встретиться.
Дункан поднялся, и в это время зазвонил телефон Энни. Она взяла трубку и почти сразу протянула ее Такеру. Тот сначала ее жеста не заметил. Он все еще глядел на Дункана, как будто произнесенные им слова висели в воздухе возле головы, вписанные в облачко, как на картинке комикса. Похоже Такер внимательно эти слова перечитывал.
— Такер!
— А?
— Грейс.
— Ура! — подпрыгнул Джексон. — Грейси!
В течение двадцати последних лет Грейс служила Такеру козлом отпущения по самым разным поводам. Из-за нее он бросил работу, из-за нее был вынужден, едва заглянув внутрь себя, тут же отшатываться и снова прятаться под панцирь. Она была как темный чулан, куда никогда не заходят; как письмо, которое не дождется ответа; как симптом, о котором никогда не расскажешь врачу. И даже хуже — поскольку при всем этом она оставалась его дочерью.
— Грейс, минуту…
Он удалился с трубкой в гостиную, размышляя о том, что этот странный приморский городишко наилучшим образом приспособлен для примирения, для здорового завершения болезненной истории. Конечно, не следует просить Энни принять еще одного члена его семьи, но они вполне могли бы остановиться на пару дней в какой-нибудь ночлежке с завтраком. Можно было бы прогуливаться по пирсу, сидеть, свесив ноги над водой, говорить, слушать, снова говорить…
— Такер?
Обращение «папа, отец» еще надо заслужить, подумал Такер. Может быть, этим и должны завершиться их беседы на пирсе: она назовет его «папа», он всплакнет…
— Да, это я. Извини. Вышел с телефоном, чтобы никто не мешал.
— Где ты?
— В маленьком городке на восточном берегу Англии. Гулнесс называется. Скучноватый городок, но забавный. Тебе бы понравился.
— Гм. Поздравляю. Ты, конечно, знаешь, что я приехала из Франции, чтобы навестить тебя в больнице.
Голос она унаследовала от матери. Даже — что еще хуже — темперамент, не только голос. Такер услышал ту же решимость видеть в нем — и в любом другом — лучшее, почуял ту же стеснительную улыбку. С Грейс, как и с Лайзой, ему было особенно тяжело — с их всесокрушающей терпимостью, сочувствием, готовностью все простить. Ну как прикажете с такими общаться? Он больше привык к язвительности и сарказму, которые проще игнорировать.
— Да, я слышал, что ты должна приехать.
— Знал, значит. И удрал.
— Я не от тебя удрал.
Не следует слишком много врать человеку, с которым надеешься наладить добрые отношения, но без одной-двух маленьких неправд, без небольших тактических отступлений от генерального направления никак не обойтись.
— Не хотел встречаться с тобой в присутствии остальных.
— Гм. Нелишне напомнить, что большинство среди этих остальных — твои дети.
— Большинство. Но не все. Там еще пара бывших жен. Я чувствовал себя с ними неловко. Ну, и общее самочувствие к тому же…
— Ладно, в конца концов, тебе лучше знать, как справиться с этим.
— Я вот о чем думал… Не хочешь сюда ко мне приехать? Тогда мы с тобой могли бы…
На язык лезли всякие пошлые слова фразы вроде «исцеления», «залечивания ран», «выяснения отношений» и «налаживания связей». Нет уж, спасибо, вслух он такого не скажет.
— Что могли бы?
— Потусить.
— Потусить?
— Да. И, наверное, поболтать.
— Хм…
— Как ты к этому относишься? Может, продиктовать расписание поездов?
— Спасибо, Такер. Но не надо расписания. Не поеду.
— Ох-х…
Такер ушам не поверил. Где готовность к компромиссу, мягкость, неуверенность?
— Мне и в Лондон не хотелось ехать. К чему?
— Спроси у Лиззи.
— Я вообще не пойму, зачем эти встречи, где бы то ни было. Не хочу показаться невежливой, Такер, я считаю, что ты значительный и талантливый человек, и мне было очень интересно читать все эти статьи о тебе. У мамы целая папка вырезок. Но у нас с тобой не слишком много общего, правда?
— Ну… в последние годы…
В трубке раздался мелодичный смех.
— Если точнее, в последние двадцать четыре года.
Ей уже двадцать четыре?
— И я понимаю, что само существование мое… как бы это сказать… не к месту. Я твой альбом слышала. Ни меня, ни Лайзы там и духу нет.
— Это было давно.
— Согласна. Это было давно, когда ты ставил искусство выше… в общем, выше меня.
— Нет-нет, Грейси, я…
— Я понимаю. Правда-правда. Хотя не должна бы. Но ведь на самом деле я ничего не имею против людей искусства, они мне даже нравятся. И я все понимаю. Но чего ты теперь от меня хочешь? Допустим, ты хочешь провести разговор по душам в этой дыре, у черта на куличках. Но дальше-то что? Дальше ничего, если тебе не вздумается изображать лицемера. А мне не нужно твое лицемерие. Не думаю, что ты сильно изменился со времен «Джульетты».
Нет, конечно же, не могла она унаследовать такую проницательность от Лайзы. Что ж, гордись собой, родитель.
Такер вошел в кухню и вернул Энни трубку.
— Ну как?
Он покачал головой.
— Жаль.
— Да ладно. Я ее уже давно потерял. Просто сериалов насмотрелся.
Дункан очень тщательно и очень медленно натягивал пальто, все время что-то поправляя и не попадая в рукава. Жадно впитывал последние минуты свидания всей своей жизни.
— Да вы не торопитесь уходить, — вскользь бросил ему Такер. Дункан поднял на него собачий взгляд, безнадежный, как у прыщавого старшеклашки, который услышал, что первая красотка класса пока что не совсем лишила его своей благосклонности.
— Правда?
— Правда. То, что вы мне тут сказали… Я и сам часто над этим задумывался. Я вам искренне благодарен.
Теперь старшеклашка видит, как первая красотка стаскивает трусики и… Нет, тухлая аналогия, что ни говори. Банальная, захватанная… как резинка трусиков. Стоит лишь взглянуть на нее несколько более критически…
— Если вам интересно порассуждать о моей работе, мне было бы только приятно. В том, что вы в ней здорово разбираетесь, я уже не сомневаюсь.
Какого, собственно, дьявола? За каким чертом он полжизни провел в подполье, прятался от всего света, прятался от таких вот дунканов? Сколько их на свете? Горстка по всему глобусу. Гребаный Интернет объединил их и придал видимость солидности и авторитетности. И тот же гребаный Интернет сделал Такера центром его собственной параноидальной микровселенной.
— Я сожалею, что вломился в туалет Джули Битти, — вздумал вдруг извиняться Дункан.
— Бросьте. Не знаю, с чего я так взбеленился. Честно говоря, не для протокола… Джули Битти иной раз представляют этакой музой-фурией с огненным бичом. На деле же она всего лишь симпатичная пустышка. Ежели время от времени кто-то посторонний наведается в ее туалет, она вряд ли хоть сколько-нибудь пострадает.
Главными ингредиентами жизни любого нормального человека не без оснований считаются работа и семья. Такер долгое время пренебрегал обоими. С обломками его семьи — вернее, множества семей — уже ничего не поделаешь. Наладить общение с Грейс ему вряд ли удастся. Отношения с Лиззи будут колебаться от взаимно терпимых, хотя и с трудом, до раздражающих их обоих. Старшие сыновья его не очень интересуют. Значит, опять остается Джексон — что дает двадцатипроцентную индульгенцию его отцовских грехов. Но, ответив на один вопрос из пяти, ни один экзамен не сдашь.
Что искупить его грехи может работа, Такеру до сих пор в голову не приходило. Однако, весь вечер слушая зацикленного зануду, который с выпученными от рьяности глазами снова и снова объяснял ему истоки его гениальности, Такер начал склоняться к мысли, что надежда на искупление куда как не утрачена.
