Книга: Голая Джульетта
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12

Глава 11

— Куда потеряли? — недоумевал Джексон. — Он же еще не родился. Ведь он же не мог никуда уйти.
Брови Джексона поползли вверх. Чувствовалось, что сам он высоко ценит свою шутку и ждет такой же оценки от родителя, готовый залиться звонким смехом при малейшем к тому сигнале.
— Ну… Когда люди говорят, что они потеряли ребенка… — Такер смолк, раздумывая, как бы смягчить новость, подсластить горькую пилюлю. К черту, нечего тянуть. — Когда люди говорят, что они потеряли ребенка, это значит, что он умер.
Джексон моментально насупился:
— Умер?
— Да. Это иногда бывает. Даже часто бывает. Лиззи не повезло, потому что обычно это случается рано, когда ребенок еще очень маленький, еще не по-настоящему человек. Но у нее был уже почти настоящий.
— А Лиззи тоже умрет?
— Нет-нет. С Лиззи все в порядке. Просто она сейчас горюет, плачет.
— Значит, маленькие тоже умирают? Даже такие, которые еще не родились? Жуть какая.
— Да. Жуть.
— Только… Только ты ведь тогда не будешь дедом.
— Нет. Пока что нет.
— И сто лет нет! А если не будешь дедом, то и не умрешь. Ур-ра-а! — И Джексон принялся носиться взад-вперед и подпрыгивать.
— ДЖЕКСОН! ПРЕКРАТИ!
Такер повышал на него голос крайне редко, поэтому его вопль произвел немедленное воздействие. Джексон замер, зажал уши ладонями, втянул голову в плечи и заревел:
— Слышать такого не хочу! Лучше б ты умер вместо этого малыша!
— Послушай, ты ведь так не думаешь.
— В этот раз думаю.
Такер понимал, почему он наорал на мальчика: заедало чувство вины. Не то чтобы сам он, услышав от матери Лиззи об утрате, сразу же подумал о том, что не станет, как предполагалось, дедом. Но можно сказать, что он подумал об этом почти сразу. И, на его взгляд, слишком скоро подумал. Он получил отсрочку. Кому-то там, наверху, вздумалось продлить его — не молодость, конечно, но преддедовское состояние. Сам он об этом не просил. Он хотел, чтобы Лиззи благополучно родила здорового ребенка, желал ей счастья и всяческих благ… Но, как говорится, нет дыма без огня.
Всхлипывание Джексона тем временем утратило ожесточенность и горечь, приобрело жалостный, смиренный оттенок.
— Извини, пап. Я не хотел. Я просто обрадовался, что маленький умер вместо тебя.
Все-таки у парня в мозгах ералаш.
— Нам надо съездить в Лондон и утешить Лиззи, да, пап?
Еще чего не хватало!
— Нет-нет. Она не захочет, — уверенно заявил Такер.
У него самого такая мысль почему-то не зародилась.
Плохо это? Возможно. «Возможно» — обычный ответ на вопрос к самому себе, если исходить из личного опыта Такера Кроу. Там, в Лондоне, у Лиззи есть Натали, да и с отчимом она в прекрасных отношениях. Зачем еще и Такеру сидеть у ее постели, не зная, что сказать.
— Она наверняка хочет, чтобы ты приехал, пап. Я бы хотел, если б заболел.
— Ну, мы с тобой — другое дело. А Лиззи я почти не знаю.
— Так узнаешь.

 

Кэт зашла за Джексоном, увела кормить пиццей. Она и Такера пригласила, но тот скромно отказался. Парень нуждается в передышке, ему надо и с матерью пообщаться. Кроме того, Такер пока что не созрел играть роль в современной фрагментарной семье. По отсталости либо по простоте своей он считал, что если мужчина и женщина преломляют пиццу, то и постель им полагается общая. Бросив взгляд вслед своей бывшей, он, однако, понял, что все же смог бы запросто сидеть с ней где-нибудь в кабачке, смеяться и трепаться, как будто ничего не случилось. Еще недавно он воспринял бы это как признак морально-психологического прогресса, но сейчас осознал, что получил еще одно печальное доказательство, что на окружающий мир во всех его проявлениях ему все более начхать. Неплохо она выглядит, Кэт, ничего не скажешь, но, хоть убейся, не мог он припомнить, что его в ней привлекло, что их столкнуло. Не помнил он и того, каким образом дошло до свадьбы, до появления на свет Джексона и даже до штормовых предупреждений последнего их совместного года.
— Тебе надо лететь в Лондон, — сразу же решила Кэт, когда услышала от него новость о Лиззи.
— О, нет, — тут же отозвался Такер, и даже для него самого это «О» прозвучало неестественно, надуто. Он тут же пустился в пояснения: — Не думаю, что идея хорошая. Лиззи наверняка меня не ждет.
Надо было ему сразу начать с доводов и обоснований.
— Ты так считаешь?
— Мы с Лиззи не настолько близки. Вряд ли она рассчитывает, что я рвану через Атлантику и буду там болтаться без толку.
— Да уж. Пожалуй, на тебя она не рассчитывает.
— Вот-вот. Я это и говорю.
— Не совсем это. Тебя послушать, так ей наплевать, прилетишь ты или нет. Или даже что ей не хочется тебя видеть. Она, как и я, вправе ожидать от тебя худшего. Ты ведь не особенно разбираешься в отношениях отцов и дочерей, так ведь?
— Ну да, так. — А ведь у него не только сыновья в детях числятся.
— Она же прилетела к тебе, когда забеременела. Так что у вас с нею теперь, можно сказать, своего рода договор.
Что ж, пришлось Такеру позвонить Натали.
— Когда тебя ждать? — с ходу спросила она.
— О, — начал он деловым тоном, и на этот раз «О» прозвучало естественнее. — Как только разберусь здесь…
— Но ты приедешь? Лиззи полагает, что не удосужишься.
— Не удивлен. Я ее знаю лучше, чем она думает. А она обо мне вообще не имеет представления.
— Она на тебя зла до чертиков.
— Что ж, такие вещи будоражат, взметают муть в душе…
— С этим ты столкнешься, когда твои дети сами начнут обзаводиться детьми. Тут-то они и увидят, насколько ты безнадежен и никчемен.
— Жду не дождусь.
Такер застегнул на Джексоне куртку, поцеловал его в макушку. Слава богу, единственный ребенок, выросший у него на глазах, вряд ли успеет порадовать его своим потомством.

 

Лишь много позже, уложив Джексона, Такер сообразил, что для путешествия в Лондон требуются деньги. Которых у него, естественно, нет. Ему и в Нью-Йорк-то не на что смотаться. Он жил за счет Кэт, если правду сказать. Что потом — да хоть потоп; будущее его не очень интересовало. Джексону все равно никто не даст умереть с голоду, а это главное. Он снова позвонил Натали и сообщил, что не может оставить ребенка.
— Что, за ним мать присмотреть не сможет? — удивилась Натали. — Надо же!
Ее «надо же» прозвучало так по-английски, так ядовито.
— Да нет, может, почему же. Но…
— Что «но»?
— Мать в отъезде. По делам.
— Она у тебя вроде йогуртами занималась.
— По-твоему, йогуртом только на дому торгуют?
— И все настолько безысходно?
Ее язвительный тон напомнил Такеру прошлое. Он и тогда терпеть не мог редкого сочетания тупости и сварливости этой дамочки. Ни умнее, ни покладистее Натали с годами не стала.
— Возьми его с собой. Уж с ним-то Лиззи с удовольствием поболтает. Она о нем очень тепло рассказывала, — предложила Натали.
— Пожалуй, не выйдет.
— Почему?
— Занятия в школе и вообще…
— Лиззи сказала, что вы с Кэт расходитесь.
— Ну… В общем, похоже на то.
— И тебе просто не на что лететь в Лондон.
— Да не в этом дело!
— И тебе просто не на что лететь в Лондон, — повторила она.
— Я вам там нужен, как доктор покойнику.
— Ты нужен, как врач умирающему.
— Да, мне не на что лететь, не на что. Довольна своей проницательностью?
— Мы заплатим.
— Ни в коем слу…
— Такер, я прошу тебя.
— Ладно, согласен. Спасибо.
На безденежье можно не обращать внимания, когда все твои расходы сводятся к ежемесячной вылазке с Факером. Однако нормальные взрослые люди, особенно обремененные подрастающими и взрослеющими детьми, иногда попадают в ситуации, требующие более значительных сумм, чем несколько купюр в коробке на комоде, великодушно оставленные отбывшей экс-супругой. Муж Натали чем-то занимался — чем конкретно, Такер не имел представления, но помнил, что чем-то скользким. Кажется, без конца шастал в смокинге по всяким встречам. Агент какой-то, что ли… В кино? Ага, точно, теперь вспомнил: Саймон — или не Саймон? — шеф лондонского отделения некоего безымянного голливудского агентства. Вроде бы. Но в любом случае — пиявка, амеба, посредственность безликая. Легко ощущать себя выше таких типов, когда ты наделен талантом, даром Божьим. Но талант тебя вдруг покидает — и эти амебы вырастают в полноценных личностей с постоянным доходом, а ты скатываешься на коврик домашнего питомца, паразита, вынужденного жить подачками вчерашних амеб.
— Есть у тебя знакомые в Лондоне? — спросила Натали. — Найдешь у кого остановиться?
— Да, найду. То есть она не в центре живет, но можно добраться поездом или еще как-нибудь.
— И где же она живет? — Такер не мог не услышать курсив в голосе Натали. Вполне в ее духе.
— Местечко называется Гулнесс. Где-то на берегу.
— Гулнесс! — взвизгнула Натали. — Как это тебе повезло познакомиться с кем-то из Гулнесса?
— Долгая история.
— Гулнесс на другом конце света. Это невозможно. Мы с Марком найдем, где тебя поселить.
Ага, Марк, не Саймон. По смутным ощущениям, Марк вроде не амеба. Наверное, Саймон муж какой-то другой из его бывших.
— Слушай, я не хочу создавать никому проблем.
— Квартира Лиззи сейчас пустует, в конце-то концов. Они с Заком поживут у нас, пока она не придет в норму.
Зак — это бойфренд Лиззи? Кажется, он и вообще еще не слышал этого имени. В этом-то и проблема, что слишком много побочных связей. Слишком много детей, слишком много отчимов, сводных братьев, сводных сестер. Такер сообразил, что половину людей, связанных с его детьми, он даже не знает по именам. У Натали, скажем, были еще дети после Лиззи, но кто знает, как их звать? Кэт знает, вот кто.
— А Джексона возьмешь? Проблемы с ним тоже небось из пальца высосал?
— Да нет, не сказал бы.
Итак, он отправится в Лондон. Один.

 

— Скоро?
— Еще минут десять. Но, Джексон, ты пойми, что десять минут нам только до аэропорта. В аэропорту придется ждать самолета. Потом снова ждать, пока самолет взлетит. А потом семь часов лететь. После этого мы будем ждать, пока привезут багаж. Получим багаж — снова надо ждать, пока подъедет автобус. И снова ехать, может час, от аэропорта к дому Лиззи. Если тебе все это не нравится, то еще не поздно, я тебя могу отвезти домой, к матери.
— Нравится-нравится.
— И ждать нравится?
— Да, и ждать тоже нравится.
Сообщить Джексону, что он собирается в гости к Лиззи в одиночку, оказалось не лучшей идеей. Последовали потоки слез и полная безоговорочная капитуляция. Такер еще помнил слезы своих детей, вызванные причиной противоположного характера. Матери по необходимости оставляли их на попечение отца на день или на вечер — иногда даже всего на двадцать минут, чтобы принять душ, — и дети горько рыдали, не желая с ним оставаться.
Каждый раз при этом он чувствовал себя ненужным, а то и попросту вредным. Дети боялись его, даже ни в чем не провинившись. Теперь же его ребенок нуждается в нем, любит его и беспокоится из-за самого недолгого расставания, а об уходе речь вообще не может идти. Нельзя сказать, что Такер относился к этому однозначно. Подразумевается, что дети не настолько зависят от отцов. Даже добропорядочным отцам дозволяется не ночевать дома по случаю командировки от фирмы или концертного тура по планете.
Еще один звонок Натали, просьба раскошелиться еще на один билет, связанные с этим неприятные ощущения собственной неполноценности. Одно дело, когда за себя заплатить не можешь, но ведь отец-то подразумевается кормильцем, добытчиком, а не просто самцом-производителем, не важно, ночующим дома или нет и по какой причине. Этот же конкретный папаша оказался выданным на милость бывшей жены и ее мужа, ничтожества без творческой искры.
Они с Джексоном прошли регистрацию, купили немалую гору леденцов и с десяток комиксов. Такера вдруг бросило в жар, потом в холод; выступивший пот неприятно леденил кожу. Во время профилактического похода в туалет он глянул в зеркало и встревожился бледности собственной физиономии. Лицо его оказалось совершенно бесцветным, ибо столь интенсивную белизну считать «цветом лица» он не решился. Ничего умнее гриппа ему в голову не пришло, и он представил себе, как в день прибытия сляжет с высокой температурой. Ясное дело, он слишком болен для трансатлантического перелета, можно остаться дома, не боясь прослыть худшим отцом в мире.
Очередь на контроль службы безопасности, казалось, изобрели специально для того, чтобы запугать Джексона. Такер объяснил сыну, что копы ищут у пассажиров пистолеты.
— Зачем пистолеты?
— Ну, иногда попадаются бандиты, и у них есть пистолеты, чтобы грабить богачей. Но мы-то с тобой не богачи, так что нам бояться нечего.
— А откуда они знают, что мы не богачи?
— Богачи носят идиотские часы, и от них вкусно пахнет. На нас вообще нет никаких часов, да и пахнем мы неважнецки.
— А зачем кроссовки снимать?
— Бывают маленькие пистолетики, их можно в кроссовки спрятать. Ничего, прошлепаем босиком, не простудимся.
Старая англичанка, продвигавшаяся к контрольным воротцам перед ними, повернулась к Джексону:
— Они не пистолеты ищут, молодой человек. Они ищут взрывчатку. Удивительно, как это ваш папочка не слыхал о взрывчатке в ботинках. Причем в ботинках англичанина. Конечно, он был мусульманин, но все же из Англии.
Папочка, который о бомбах в ботинках, разумеется, не только слышал, но и читал, молча проклял старую суку и пожелал ей захлопнуть пасть и отвернуться.
— Взрывчатка в ботинках? — зачарованно переспросил Джексон.
Такер подумал, что, даже если они доберутся до Лондона, домой они вряд ли вернутся. Во всяком случае, самолетом. Пускай Марк бронирует два места на океанской посудине. Если, конечно, Джексон к тому времени не прознает о «Титанике». А уж тогда придется Марку раскошелиться на одну из пресловутых британских закрытых школ, откуда выходят придурки с кретинским «аристократическим» акцентом в языке, одежде и манерах.
— Да-да, он хотел взорвать аэроплан взрывчаткой в ботинке. Представьте себе только! — не унималась «старая сука». — Маленькая дырочка в полу и — ШШШШУХ! — всех нас высосет наружу и рассеет по просторам океана.
Джексон поднял голову, повернулся к Такеру. Тот скосил глаза в сторону старухи и незаметно для нее повертел указательным пальцем у виска.
— Благодарение Господу, жизнь моя подходит к завершению, — елейным голосом продолжала старая ведьма. — Я пережила мировую войну, но чует мое сердце, что нынешнюю молодежь в будущем ожидает кое-то похуже блицкрига.
Наконец они прошли контроль и отделались от старухи. Такер, не закрывая рта, молол всякую успокоительную, с его точки зрения, ахинею, позволяющую ему без излишних волнений провести Джексона в самолет. Ему пришлось даже сочинить опровержение бабкиного прогноза ее скорой смерти и злоключений, ожидающих всех ее переживших.

 

Такер попытался вспомнить, когда он в последний раз пользовался услугами пассажирской авиации, но не смог. Да, он летел из Миннеаполиса в Нью-Йорк в тот самый день, когда завязал с музыкой. Пьяный в дупель, злой как собака, ненавидящий всех и себя. В тот полет он лапал стюардессу и пытался врезать тетке, которая хотела ему помешать. Поэтому рейс Миннеаполис-Нью-Йорк ему запал в память. Он тогда почему-то вбил себе в голову, что эта стюардесса — лучший ответ на все вызовы, брошенные ему поганой жизнью. Нельзя сказать, что он рассчитывал надолго к ней прилепиться, но совершенно определенно предвидел терапевтический эффект лечебных процедур в ее постели. А поскольку она стюардесса, то частые ее отлучки дадут ему возможность без помех заняться творчеством, может, даже засесть в какой-нибудь студии недалеко от ее дома, подлатать карьеру… Она всего этого, разумеется, не поняла своим куцым умишком, полагая, что он ее вульгарно лапает за задницу. В общем-то, он ее, конечно, лапал, но в этом лапании содержалось куда больше! Что он и попытался ей объяснить, слезливо и во всеуслышанье. Он ее любил!
Слава богу, она оказалась существом благоразумным. Ведь запросто мог бы загреметь в Нью-Джерси на скамью подсудимых. Но вместо этого сошелся с другой, потом еще с одной, потом появились дети… Может, стюардесса была как раз то, что надо. Если бы он смог убедить ее в жизнеспособности их связи… Но ведь тогда у него не было бы Джексона.
Он глянул на соседнее сиденье. Джексон, напялив наушники, свернулся клубочком под одеялом и смотрел пятую подряд серию мультфильма про Спанч-Боба. Он блаженствовал. Дурные предчувствия Такера, предупредившего Джексона, что кинопрограммы авиалиний сплошь дрянь, не оправдались. Такер, впрочем, опирался на собственные туманные воспоминания. Тогда у него сложилось впечатление, что для показа в самолетах специально снимаются дерьмовые фильмы. Джексон ерзал и хихикал от удовольствия, его уже не смущала длительность перелета. Очевидно, его мнение о принципах и методике развлекательной системы авиакомпании резко разнилось с папашиной оценкой. Такер обреченно вернулся к романтической комедии, которую пытался смотреть до этого. Насколько он уловил, главная проблема, мешавшая герою и героине слиться в экстазе, состояла в том, что у него была собака, а у нее — кошка, и обе твари грызлись друг с другом буквально как кошка с собакой. По неким туманным причинам, которые сценарист не удосужился прояснить, это заставляло героев вести себя аналогичным образом. Что-то подсказывало Такеру, что эти четверо сумеют решить свои проблемы за отпущенные фильму два часа. За героев можно не беспокоиться, а он лучше обратится к тому Диккенса. Но «Барнаби Радж» тоже оказался не к месту в салоне с неестественным стерильным воздухом, резким больничным освещением, мигающими телевизионными экранами и сверкающими жестянками содовой.
Чувствовал Такер себя по-прежнему преотвратно, давило ощущение неминуемой катастрофы (кажется, когда-то он видел такой заголовок статьи или что-то в этом роде). Джексон превратил его в ипохондрика. Убежденность сына, что любой чих и любая царапина предвещают рак, чахотку, преждевременное старение и иные страсти, не принесла добра ни самому Джексону, ни Такеру. Поразмыслив, Такер пришел к выводу, что все эти приступы потливости, аритмии и озноба вызваны внезапным и столь основательным «выходом из подполья». Он знал, что его немногочисленные поклонники, обитающие в виртуальном мире, в киберпространстве, описывают его как отшельника, затворника, но до сих пор считал такое представление полной чушью. Он выезжает из дому, ходит в магазины и бары, посещает игры Малой лиги — до Сэлинджера ему далеко. Он просто больше не занимается музыкой и не общается с настырными музыкальными журналистами, но ведь это можно сказать и о большинстве жителей земного шара. В аэропорту он, однако, обнаружил, что озирается вокруг с открытым ртом. Возможно, в нем куда больше от Каспара Хаузера, чем ему представлялось. Да и само их путешествие не обещало спокойствия: они летят в большой город, к бывшей его жене и к дочери, которая его ненавидит… Чудо, что сердце все еще держит какие-то 74 удара в минуту. В общем, вполне приемлемо. Он опустил книгу и сполз в болезненный, липкий полусон.

 

Натали прислала за ними автомобиль. Их доставили на квартиру к Лиззи где-то в Ноттинг-Хилл; водитель подождал, пока они разберутся с багажом и переоденутся. Такер снова ощутил тошноту, головокружение, вернулось предчувствие надвигающейся катастрофы, хотелось отдохнуть, однако он опасался заблевать стерильную белизну квартиры, хозяйку которой ввиду тяжести состояния или предполагаемых осложнений содержали в каком-то модном стационаре. Так что если уж блевать, то лучше там, где вокруг много медиков.
И лишь когда Такер толкнул стеклянную дверь шикарной лечебницы, оказавшуюся неимоверно тяжелой, он вспомнил, симптомом чего является предчувствие катастрофы. Некий великан вроде робота Кинг-Конга обхватил гигантскими стальными руками-манипуляторами грудную клетку Такера и сжал ее. Мощные электрические разряды выстрелили в руку и в шею; он попытался отвернуться от побледневшего, испуганного лица Джексона. Такеру отчаянно хотелось извиниться — не за нагрянувшую немочь, а за все свое вранье.
«Извини, сын, — хотел он выговорить, но не смог, — вся эта ерунда, что я болтал насчет долголетия, это неправда. Люди умирают и будут умирать всегда. Придется тебе к этому привыкнуть».
С трудом передвигая ноги, он зашаркал в направлении сидящей за столом женщины.
— Добрый день. Могу я вам чем-нибудь помочь? — обратилась к нему дежурная.
Он разглядел свое отражение в ее очках, попытался заглянуть дальше, в глаза.
— Надеюсь. По-моему, у меня сердечный приступ.

 

Разными причинами вызывается передвижение людей между странами и континентами: наводнения и голод, войны и революции, спортивные события разного масштаба. В этом случае, однако, причиной послужила внезапная болезнь гражданина средних лет не слишком примечательной наружности. В домах и квартирах разных населенных пунктов Америки и Европы раздались звонки, телефонные трубки прижались к ушам привлекательных, все еще стройных женщин под сорок, за сорок и даже слегка за пятьдесят лет. Взметнулись к губам наманикюреные пальцы, затем последовали новые звонки, разговоры приглушенными голосами… Заказывались авиабилеты, те же и другие пальцы разыскивали засунутые бог весть в какие ящики паспорта; перекраивались планы, переносились и отменялись встречи. Жены и дети Такера Кроу собирались в дорогу.
Кашу заварила Лиззи. В повседневной жизни она отличалась повышенной сентиментальностью и запросто пускала слезу над зверюшками, малышами и романтическими драмами. Встреча с Такером к повседневности, однако, не относилась, в первую очередь из-за краткости. Время, проведенное с ним, не шло ни в какое в сравнении со временем, проведенным без него. Битва оказалась неравной. Уже вид его и звук его голоса вызвали у нее резкую реакцию. Она ненавидела себя за то, что срывается на крик в разговоре с Такером. Но, войдя в больничную палату, она застала его спящим под воздействием снотворного, беспомощного, — и злость и раздражение улетучились без следа. Пока он оставался в этом состоянии, она могла чувствовать себя любящей дочерью, готовой ухаживать за больным родителем, помогать ему. Когда Такер очнулся, Лиззи приготовила для него тот голос, которым общалась с самыми любимыми людьми.
Ее заверили, что смерть ее отцу не грозит, но главное не в этом. Главное — следует использовать момент. И если она ощутила к Такеру небывалый прилив теплых чувств, то наверняка и другие почувствуют то же самое. А отсюда прямо следует желательность сбора всех заинтересованных лиц, чтобы попытаться объединить необъединимое. Правда, Лизи не была уверена, что Такер разделяет ее желание собрать всю свою разрозненную семью. Впрочем, не ее вина, что она не имеет понятия о его желаниях.
12 июня 1986 года, Миннеаполис
В начале своей карьеры Такер собирал анекдоты о безобразиях, творимых коллегами, — как другие коллекционируют открытки. Интерес его объяснялся вовсе не стремлением соперничать в злодействе с другими музыкантами или даже их переплюнуть. Напротив: он, руководствуясь высокоморальными устремлениями, стремился избежать всех этих вопиющих нарушений правил человеческого общежития. В его среде выглядеть приличным человеком не составляло особого труда. Воздержись разок от вышвыривания из окна надоевшей девицы — и тут же прослывешь Махатмой Ганди. Он даже несколько раз дрался, защищая чью-нибудь честь — дамы, парня из числа своих роуди, регистратора в отеле. Однажды, когда Такер в очередном припадке донкихотства врезал басисту инди-рок-группы, впоследствии собиравшей стадионы, он услышал вопрос: кто он такой, чтобы считать себя долбаным королем? Вопрос, разумеется, риторический, однако впоследствии Такер много размышлял, отыскивая на него ответ. Какое ему дело, как ведет себя эта зеленая поросль? С тех самых пор, как изобрели первую лютню, музыканты всегда были и остаются засранцами, так что чего же он хочет добиться, пнув парочку пьяных задниц из их числа? Какое-то время он винил в своем дурацком воспитании романы, коих начитался в детстве, затем перенес обиду на чрезмерно порядочных родителей, после чего сосредоточился на братце, умудрившемся в весьма нетрезвом состоянии въехать в слишком прочную стену. Книги, родители и трагически погибший брат сложились в солидную этическую базу. Теперь-то Такер понимал, что с самого начала избрал неверную стезю, ведущую к погибели. Оказалось, что он моралист, бичующий других лишь потому, что боится собственной слабости. И чем глубже он скатывался в пучину нетерпимости, тем труднее было оттуда выбраться. В своих страхах Такер не ошибся. Встретив Джули Битти, он убедился, что путь к падению недлинен.
Проснувшись в то утро, Такер Кроу не ведал, что конец дня ознаменует окончание его жизни. Впрочем, знай он об этом, возражений с его стороны не последовало бы. Уж очень осточертела ему эта жизнь. Ели бы его спросили, в чем проблема… Ну, если б его спросили вы, он вряд ли стал бы отвечать, ибо привык изображать себя немногословным, таинственным, ироническим — потому что так «круче». Да кто вы вообще такие, чтобы цеплять самого Такера Кроу? Гребаный рок-журнальный репортеришка или, того хуже, фанат? Но если бы он спросил себя — а он иной раз задавал себе вопросы, когда не напивался вусмерть или не отсыпался, — то ответил бы, сугубо для себя же самого. И сообщил бы самому себе, что пришел к прискорбному и, увы, неизбежному заключению, что «Джульетта», альбом, который он каждый вечер исполняет со сцены, представляет собою пошлую, лживую, слюнявую, говенную чушь. И что его от этого альбома тошнит.

 

В этом, собственно, нет ничего трагического. Все группы всего мира то и дело записывают и рекламируют говенную чушь, прекрасно сознавая ее цену. Скорее всего, тем же грешат актеры, режиссеры и писатели: если у них есть лучшие творения, неизбежно есть и худшие. Но с «Джульеттой» дело обстояло иначе. Ведь это была его единственная запись, которая вроде бы пришлась по вкусу публике. Не слишком-то она и раскупалась, но за последние месяцы на его концерты посыпалось множество обоего пола сопливых студиозов, в жизни не нюхавших нужды и горя, все свои беды высосавших из ненатруженных пальчиков. Они внимали звукам «Джульетты», каждому слову каждой песни, они глотали такеровские откровения, не пережевывая, воображая их манной небесной, и общаться со зрителями Такер мог лишь единственным образом: закрыв глаза и посылая слова куда-то поверх их голов (его манера исполнения, естественно, вдохновила одного из обозревателей на заключение, что «певца все еще гложет боль утраты»). Впрочем, до огульного охаивания своих песен Такер не дошел. С точки зрения музыки они были очень хороши, и группа с каждым разом играла их все лучше. Ежевечерне Такер со своими музыкантами выдавали ураганное шоу, прошибавшее зрителя насквозь. «Ты и твой гламур», завершавшая каждый концерт, стала настоящим боевиком, а перед гитарным соло Такер вставлял фрагменты классических любовных песен прежних лет: в один вечер «Когда с моей девушкой что-то случилось», в другой «Лучше ослепнуть». Иной раз он посреди песни падал на колени, и публика приходила в неистовство, а иногда ему казалось, что он профессиональный шут, который обречен выворачиваться наизнанку, чтобы слушатели хоть что-то почувствовали. Но текст песни «Ты и твой гламур» получился далеко не банальным, пусть он и сам его написал. Свое фиаско с Джули Битти он преподнес публике в самых ярких трагических тонах.
Нет, настоящая причина провала заключалась в самой Джули — пустоголовой, пошлой, мелкой идиотки с душой пластикового манекена, которой по нелепости досталось скульптурное совершенство форм. Такер обнаружил это вскоре после того, как представил ошеломленной публике свое собрание гимнов в честь величия Джули. Услышав посвященный своей особе цикл, его пассия настолько прониклась страданием отринутого кавалера, что снова сбежала от мужа. Бедолага, должно быть, шею свернул, наблюдая, как она носится вверх-вниз по лестнице с чемоданом. Она преподнесла себя Такеру как красиво упакованную подарочную куклу, и уже через три дня ему эта кукла осточертела. Он понял, что у него больше общего с какой-нибудь техасской старшеклассницей-чирлидером, чем с этой набитой дурой. Она не имела представления, что такое читать, мыслить, разговаривать. А тщеславие! А самомнение! Где были его глаза? Допустим, глаза он залил алкоголем, отчего и случилась вся эта дурацкая надрывная драма. Но не только в этом дело. Ему непременно надо было вращаться в ее обществе, жить ее жизнью. Ему хотелось свести знакомство с ее знакомыми, ужинать в доме Фэй Данауэй. Он считал, что имеет на это право. У него был талант, и он жаждал жизни, достойной его таланта. В общем, вел он себя как последний кретин, о чем и напоминала ему «Джульетта», досаждая, как застрявшая в заднице заноза.
Двенадцатое июня поначалу ничем не выделялось из череды других дней. Во время переезда из Сент-Луиса в Миннеаполис он прикорнул в фургоне, немного почитал, послушал в плеере «Смитс», морщась от вонючих бздюхов ритм-секции. Провели саунд-чек, закусили, Такер прикончил бутыль красненького, нарушив данное себе обещание не прикасаться к вину до окончания концерта. В подпитии принялся донимать группу: высмеял неосведомленность барабанщика в вопросах текущей политики госдепартамента; басиста обвинил в том, что от его носков воняет подмышками, нахамил жене местного промоутера. После концерта кто-то предложил ему послушать какую-то группу в местном клубе. Такер, уже достаточно поддатый, горел желанием продолжить пьянку, да и о группе этой, как ему казалось, он уже слышал положительные отзывы.
Он в одиночестве стоял у стойки, косясь на сцену и пытаясь припомнить, какой идиот присоветовал ему тащиться за девять кварталов слушать этих мудаков, ради которых и шага ступить не стоило. Затем вдруг оказалось, что он уже не один. Рядом материализовался какой-то волосатик в футболке с обрезанными рукавами и с бицепсами рестлера. «Ник-каких драк-к», — без всякого повода приказал себе Такер, косясь на этого типа, хотя за последний год его беспробудного пьянства отсутствие повода само по себе служило причиной для драки. Шкаф-волосатик оперся о стойку, копируя позу стоявшего рядом Такера, подчеркнуто не обращавшего на него никакого внимания.
Шкаф наклонился к Такеру и проорал ему в ухо, перекрывая шумовой фон:
— Можно тебя на пару слов?
Такер пожал плечами.
— Я парень Лайзы, Джерри. Тур-менеджер «Наполеон-соло».
Такер повторил жест плечами, однако без прежней уверенности. С Лайзой он спал, когда встретил Джули Битти. Лайза заслуживала лучшего отношения. Такер не смог бы даже самого себя убедить, что обращался с Лайзой по-человечески. Он продолжал спать с ней, даже когда уже вовсю таскался за Джули. Просто потому, что не был готов поставить все точки над «i». В конце концов он просто бросил ее, без всяких объяснений. Разумеется, общаться с парнями Лайзы Такер желания не испытывал.
— Не хочешь знать, как у нее дела?
Такер пожал плечами в третий раз:
— Чует мое сердце, ты мне все равно расскажешь.
— Да пошел ты…
— Сам пошел…
Такер вдруг вспомнил, что именно Лайзе нравилась группа, слушать которую они сюда приперлись. С чего-то накатило раскаяние. Может, и не дожил бы он с нею до седин, но, во всяком случае, отношения с Лайзой были далеки от теперешнего бесконечного публичного позора с Джули. До чего же противно обо всем этом думать. Что случилось бы с его творчеством, останься он с Лайзой? Конечно, никакую «Джульетту» он не родил бы. Не брось он Лайзу, он бы, вероятно, был больше доволен собою. Но успех, внимание публики… Отсутствие всего этого заставило бы его себя ненавидеть. Этак вот…
Мужик-шкаф оттолкнулся от стойки, отвернулся, чтобы уйти. Такер задержал его:
— Постой. Извини. Как Лайза?
— Нормально, — бросил парень.
И ради этого вялого ответа он только что обматерил Такера?
— Ну, я рад. Передай ей от меня привет.
По совершенно непонятной, лишенной логического обоснования причине любимая группа Лайзы вдруг воздвигла шумовую Берлинскую стену, использовав в качестве стройматериала фидбэк и тарелки. Как раз в этот момент Джерри что-то сказал, чего Такер не усек. Он помотал головой и показал на уши. Джерри повторил попытку на пределе громкости, и Такер уловил что-то похожее на «мама». Мать Лайзы Такер хорошо помнил. Приятная тетка.
— Сочувствую, — проорал Такер.
Джерри глянул на него так, как будто собирался врезать. Такер сообразил, что произошло недоразумение. Иначе с чего бы злиться на уместное проявление сочувствия?
— Ее мать умерла?
— Нет! Я сказал… — Он ткнулся прямо в ухо Такера: — Я СКАЗАЛ, ЧТО ОНА СТАЛА МАТЕРЬЮ! ТЫ В КУРСЕ?
Такер помотал головой:
— Не знал.
— Сомневаюсь.
Быстро это она, подумал Такер. Год, как они расстались, так что она должна была…
— Давно?
— Уже полгода девочке.
Такер прикинул в уме, потом незаметно посчитал на пальцах, потом снова в уме.
— Полгода… Хм… Интересно.
— Пожалуй, — согласился Джерри.
— Есть две причины интересоваться.
— А?
— Я говорю, У МЕНЯ ЕСТЬ ДВЕ ПРИЧИНЫ ИНТЕРЕСОВАТЬСЯ…
Джерри пошевелил губами, подняв два толстых, как сардельки, пальца. Такеру пришло в голову, что дальше в своей беседе они в такой обстановке вряд ли продвинутся. Суть обсуждаемой темы на пальцах прояснить сложно.
— Чего две? — переспросил Джерри.
Такер впоследствии гадал, почему ни один из них не сообразил предложить другому выйти, чтобы поговорить нормально. Привычка, решил он. Оба они привыкли к общению в грохочущих рок-клубах, привыкли к тому, что упускают половину реплик, но если чего и не услышат, то и ладно, невелика потеря. Теперь же Такеру требовались обстоятельность и, пожалуй, красноречие: речь шла о чем-то важном, возможно первостепенного для него значения.
— ДВЕ ПРИЧИНЫ! — Черт бы драл этот грохот! — Ты хочешь сказать, что это мой ребенок?
— Твой, твой, — Джерри истово закивал головой.
— Я отец…
— Ага. Грейс!
— Что?
— ГРЕЙС! ИМЯ ДЕВОЧКИ. ТВОЕЙ ДОЧКИ.
— Ее зовут Грейс?
— ДА! ТЫ ОТЕЦ ГРЕЙС.
Так он об этом узнал.
Берлинская стена рухнула столь же внезапно, как и возникла. Ее сменили жидкие неловкие аплодисменты. Теперь можно было бы поговорить, но Такер не знал, что сказать. Он определенно не желал озвучивать свои мысли: он думал о работе, о музыке, о «Джульетте» и гастролях, о том, что сочетание «Джульетты» и Грейс станет нелепым и невыносимо унизительным. А для Лайзы уже наверняка стало. Он надеялся, что последняя мысль его как-то оправдывает, хотя бы с точки зрения этики. Ведь он думает не только о себе. Авось Всевышний не пропустит его мысль мимо всеслышащего уха, пусть даже она пришла в самом конце эгоистического вихря соображений о себе любимом.
— Ну и что ты собираешься делать? — спросил Джерри.
— А что тут поделаешь? Не думаю, что есть штаты, в которых разрешены аборты после рождения.
— Очень остроумно. Просто класс. Даже взглянуть не хочешь?
— Рад был с тобой познакомиться, Джерри.
Такер прикончил содержимое стакана и припечатал донышко к стойке. Отчитываться перед этим парнем он не собирался. А вот разобраться с самим собой… Короче, на выход.
— Вот еще что, — произнес Джерри, — ни к чему конечно, но ты еще та гнида, так что уж одно к одному…
Такер задержался и сделал мину «Я весь внимание».
— Эта твоя «Джульетта»… Ясно дело, тебе не терпелось ее трахнуть. Баба хоть куда, я ее фото видел. Но все эти страсти-мордасти!.. Тошниловка. Я твой диск точно не куплю.
— Не спорю. Мудрое решение.
Такер иронически ухмыльнулся, сделал Джерри ручкой и вышел. Он хотел сразу уйти, но не позволил мочевой пузырь. Это несколько снизило драматический накал, поскольку на обратном пути из туалета ему пришлось еще раз отсалютовать Джерри тем же самым жестом.

 

Шли годы, кучка озабоченных фанатов дискутировала в Интернете, моделировала и анализировала каждый шаг, каждую секунду этого похода в туалет. Такер такой узколобой мелочности, стремлению к детализации всегда дивился. Если бы Мартину Лютеру Кингу перед его знаменитой речью «У меня есть мечта» пришлось на минуту завернуть в туалет, такого рода аналитики с ходу предложили бы версию, что вся речь родилась благодаря этой вынужденной паузе? Выходя из туалета, Такер столкнулся со стремящимся туда барабанщиком Билли. Скорее всего, именно в затуманенном травкой мозгу Билли и вспыхнула идея, что знаковое событие произошло в туалете. А беседа с Джерри, к чести и вящей славе последнего, навсегда осталась тайной.
По пути домой, где-то между клубом и мотелем, Такера вырвало. Он выблевал красное вино и ирландский виски вперемешку с ломтиками бекона, но вместе с ними, казалось, вышло и кое-что еще. Наутро он позвонил менеджеру. На самом деле ничего особенного той ночью не случилось, ничего такого, о чем потом судачили в Сети. Он узнал, что стал отцом. Он отменил турне. Той же ночью по всей Америке куча музыкантов узнали то же самое и отменили свои туры — такая уж у музыкантов судьба. И это не означает, что следующий день стал особенным, или послеследующий, или через один — и так до бесконечности. Просто накопилось.
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12