Книга: И залпы башенных орудий...
Назад: Глава 20 ИНТЕРМЕЦЦО
Дальше: Глава 22 МОМЕНТ ИСТИНЫ

Глава 21
ВОЙНА МИРОВ

 

1

 

Суперкрейсеры «Радбард» и «Рандвер» пришли с базы «Умбон». Они были недоукомплектованы, на их боевых палубах не базировалось ни одного космоистребителя, да и генераторов нелинейности системы Тенина насчитывалось ровно две пары на двоих, тем не менее добровольцы поднялись на борт СК и взяли курс на Землю — была у них надежда продержаться до подхода основных сил.
В стартовой зоне над Северным полюсом суперкрейсеры разделились — «Рандвер» поплыл в сторону Гренландии, а «Радбард» взял курс на Хибины.
Первый вражеский корабль был замечен в окрестностях Санкт-Петербурга — планетарный крейсер методически выжигал остров Крестовский. «Радбард» ринулся в атаку. Удар аннигиляторов был чрезвычайно удачен, можно сказать, бравым добровольцам повезло — потоки антипротонов с первого раза уничтожили два блока эмиттеров защитного поля, прикрываться себумам стало нечем, и пакетные лазеры искромсали боевые посты по всему верху колоссального диска. Искривитель пространства всколебал планетарник, тот пошел волнами, протаял и развалился на три части, медленно осевшие на окраину острова, — ударные волны поплыли кругом, по земле и воде.
— Получили?! — радостно проорал Токмаков. — И еще получите!
— Сообщение с «Рандвера», — доложил напарник, — два эсминца подбиты над Нью-Йорком! А истребителеносец не успел даже открыть лацпорты — грохнулся в океан!
— Туда ему и дорога!
Следующая цель нашлась в Центральной Европе — планетарный крейсер себумов неподвижно висел над руинами Праги. Капитан «Радбарда» решился на опасный эксперимент — он врубил палубный генератор нелинейности еще на подходе.
Губительное искривление пространства не достигло планетарника, но до того изломало метрику, что удар себумских излучателей антиматерии не нанес «Радбарду» никакого вреда — антипротоны распались на кварки в зоне нелинейности.
А потом чудовищная сила, гнувшая пространство так, что горизонт дыбом вставал, настигла себумский корабль. И тот стал таять, словно сахар в кипятке. Едва ли половина планетарника уцелела, рухнув у подножия Судет.
— Пусть там лежит! — согласился Токмаков. — Потом доконаем!
Продолжая двигаться по меридиану на юг, «Радбард» сбил два штурмовых крейсера, «всего лишь» по пяти километров в поперечнике, после чего на него насела пара сотен истребителей. Больше половины СК уничтожил, но в результате многочисленных повреждений совершил вынужденную посадку. «Рандверу» повезло меньше — бой над Вашингтоном оказался для него последним. Себумский крейсер разрушил треть секторов СК, и тот рухнул, перегородив Потомак биокерамической плотиной.
А пять часов спустя финишировали эскадры Доброфлота.

 

2. Европа, Париж

 

Ксавье Лассав выбрался из глубин метро и отдышался, благоразумно не покидая павильона станции. Внизу была страшная духота. Экспресс-линии, проложенные ниже основной сети, хоть как-то продувались сквозняками, а на линиях радиальных и кольцевых воздух стоял затхлый и недвижный, словно в подводной лодке, залегшей на дно. Хорошо хоть трупы убрали…
— Ксав! — тихонько позвала Аньес с лестницы.
— Тише! — сердито одернул ее Лассав.
Ксавье шел семнадцатый, а мадемуазель Пиньон исполнилось двадцать четыре, но он был старшим группы. Три десятка человек были на нем, население целого квартала в Бельвиле, все, кто ранее проживал в сотовых домах на площади Сен-Женевьев и уцелел после вторжения. Ксавье был добытчиком — по ночам он выходил на поверхность и наведывался в склады, в уцелевшие дома. Искал запасные батарейки, воду и еду, лекарства. Порой он сталкивался с «дикими» поисковиками, и дело доходило до драки, но пока что станнер полицейского образца действовал безотказно. А вот с соседями по метро проблем не возникало — старший по линии жестоко пресекал беспредел в самом зачатке. Строг был Большой Эрве, суров, а что делать? Толпе людей превратиться в стадо — раз плюнуть. Такие уже бродили по Парижу…
— Куда теперь? — прошептала Аньес, подползая поближе.
Ксавье покосился на девушку и тайком облизал пересохшие губы. Аньес волновала его. Высокая, тонкая, гибкая, с большой грудью, она не отличалась броской красотой, но была бесконечно мила и обаятельна. Аньес прибилась к его группе после нападения на станцию банды Жестянщика. Молчаливая и послушная, будто испуганная на всю жизнь, Аньес долго оттаивала — помогала хлопотливой тетушке Франсуазе готовить, потом мадам Кампана ее пристроила следить за водоочистителем и регулярно менять биофильтры. Девушка справлялась.
Лассав на четвереньках подобрался к стене, привстал, скрываясь за пучком перекрученных сизых металлических профилей, и выглянул наружу, просовывая голову между мутными сосульками стекшей пластмассы.
Перед ним в перспективу уходил бульвар Осман. Здания с обеих сторон сохранились вплоть до третьего этажа, даже деревья кое-где топырили голые ветки. А там, куда уходил бульвар, нерушимо возносилась Триумфальная арка. Ничего-то ей не сделалось!
Хрустя по пластиковому крошеву, Ксавье пробрался в угол и глянул в другую сторону. Там ржавела Эйфелева башня — перекаленное железо молниеносно корродировало под дождем. Башня сохранилась на половину высоты и распускалась к небу пучком балок и швеллеров. На обрубок «Железной дамы» бросал тень планетарный крейсер себумов. Он висел совершенно неподвижно, как заблудшая тучка, ни малейшего движения не было заметно сейчас и на нем. Изредка от гигантского диска отпочковывались истребители и лениво барражировали над руинами Парижа. Но не дай бог тебе выйти на открытое место! Невидимые детекторы моментально срабатывали, и фиолетовый луч лазера пережигал человека в кучку шлака.
— Выходим через западный лаз, — скомандовал Ксавье. — Я иду первым, ты ползешь за мной. Голову не задирать, и…
— Попу тоже! — понятливо закивала Аньес.
— Да… — буркнул Лассав, краснея. — Сумку не потеряла?
— Нет-нет!
— Тогда пошли…
Ксавье протиснулся между разошедшимися листами металлопласта, огляделся и пополз по шуршащей насыпи. Аньес ползла следом. Лассав куда с большим удовольствием двигался бы вторым, наблюдая перед собой юркий задик девушки, но долг превыше всего.
Спустившись с насыпи, он приподнялся, отряхивая куртку. Здесь его прикрывала стена, в ее тени можно было выпрямиться и шагать — до угла.
— Двигаемся поближе к стене, — сказал он и сжал губы.
Протиснувшись между домом и остовом атомокара, Ксавье выглянул из-за угла — диск пришельцев не просматривался.
— Идем, прижимаясь к стене, потом — в дверь!
— Ага…
Лассав нырнул в проем входа, провонявший кошками. Удивительно — всех кошек давно съели, а запах держится…
— Наверх по лестнице, на второй этаж.
— Ага!
— Только осторожно — там кое-где потолок провалился, жабы могут заметить…
— Ага… А ты жаб видел?
— Да где ж их увидишь? Они но улицам не гуляют…
На втором этаже было светло — огромные окна чудом уцелели, помутнели только. Лишь в одном месте окно вынесло вместе со стеной. Оттуда открывался вид на Париж, придавленный сверху брюхом планетарного крейсера.
— Здесь надо ползком.
— Я поняла… А что здесь было? До войны?
— Не знаю… Офис какой-то.
— И что мы будем искать?
— Обычный набор — аптечки, батарейки… Последний раз я тут месяц назад был, нашел в одном кабинете целый ящик пищевых рационов — такие, знаешь, типа тюбиков. Молекулярное сжатие.
Ксавье решил, что слишком разговорился, и нахмурился.
— Пошли!
Кабинеты по обе стороны коридора были устроены одинаково — диван, стол-пульт, кресла, прозрачные шкафчики. В двух помещениях Лассав обнаружил скелеты в обрывках одежды — собаки постарались… Внезапно он насторожился.
— Ты ничего не слышишь? — спросил он негромко.
Аньес прислушалась и неуверенно произнесла:
— Гавкает вроде…
— Ч-черт! Только этого нам не хватало!
— Ты боишься собаки? — удивилась девушка.
— Я боюсь тысячной стаи голодных псов! — отчеканил Ксавье.
И тут его окатило радостью — за вышибленной дверью очередного кабинета лежал усохший труп в камуфляже. Обглоданная кисть сжимала приклад двухпотокового бластера. «Только бы батареи не сели!» — пламенно взмолился Ксавье.
Взяв в руки бласт, он затаил дыхание и включил оружие. Индикатор вспыхнул желтым — батареи были изрядно разряжены, но еще импульсов на двадцать энергии хватит.
— Отлично! — залучился Ксав.
А гавканье между тем стало громовым — огромная стая собак ворвалась по их следу в коридор. Тысячи ногтей заклацали по полу, сотни смрадных глоток исторгали лай, скулили и визжали.
— Стой здесь! — процедил Лассав.
Перепуганная Аньес молча кивнула.
Ксавье переключил регулятор на непрерывный разряд и шагнул в коридор. От входа на него неслась пятнисто-коричнево-черно-белая масса. Она скалилась и хотела одного — жрать. Завидев человека, собаки взвыли и еще пуще заскребли когтями, торопясь урвать кусок.
Ксавье подпустил стаю поближе и включил оружие. Струя высокотемпературной плазмы прошипела и ударила по стае, перечеркивая первые ряды. Вой боли и страха заставил звенеть уцелевшие стекла в окнах. Собаки упирались, устраивая затор, но задние ряды напирали. Второго разряда животные не выдержали — вонючая, многолапая куча развернулась в тесном коридоре, давя нижних, ступая по головам, и повалила прочь. Только тяжелый запах псины и горелого мяса остался висеть, вызывая тошноту.
— Уходим!
Ксавье взял Аньес за руку и повел за собой. Девушка пошла за ним, часто оглядываясь.
— Они могли нас искусать?
— Они могли нас сожрать!
— Ужас какой! — воскликнула девушка и добавила сокрушенно: — Это же собаки, друзья человека…
— Вот и слопали бы нас по-дружески, виляя хвостами… Стоп, идем осторожно — здесь я еще не бывал.
Ксавье, прислушиваясь, поднялся по лестнице на третий этаж. Ступени вывели его в большой конференц-зал. Передней стены у зала не было, и стол президиума из полированного дерева очень глупо смотрелся на фоне синего неба. Из-за высокой стены выглядывал краешек себумского корабля.
— Не двигайся! — сжался Ксавье.
— Ой, смотри! — вдруг вскрикнула Аньес и вытянула руку, указывая в небо.
Лассава передернуло от страха, но тут он и сам заметил небывалое — в небе появился еще один диск, размеров не меньших, чем себумский.
— Это наши! — прокричала Аньес, уже не сдерживаясь. — Наши прилетели!
Ксавье стоял как столб и не знал, можно ли верить глазам. Но глаза не врали — на борту второго диска были отчетливо видны буквы линейного и латинского алфавита: «КФ ЗЕМЛИ». Двояковыпуклый диск земного суперкрейсера развернулся, и появилось название: «БРАВЛИН». А ниже порт приписки — «ЛУНА-ГЛАВНАЯ».
И началось… От диска себумов к диску хомо полетели вихрящиеся потоки плазмы. СК выставил защитное поле, похожее на радужную пленку, и отбил удар. И тут же протянул по воздуху белесый, фосфоресцирующий след.
— Глаза! — завопил Ксавье, хватая Аньес в охапку.
Ослепительный огонь атомного распада жег даже под веками. Тяжелый гром прокатился над Парижем. Но Ксавье больше не смотрел на бой — он обнимал Аньес, и это переполняло его невыразимым блаженством. Все выпуклости девичьего тела ощущались остро, всею кожей. Аньес доверчиво прижималась к Лассаву, но неожиданно потерлась о него, обхватила руками за шею и поцеловала. Он жадно ответил, упиваясь податливостью и доступностью девушки.
Ложем он выбрал россыпь печатных газет и журналов. Аньес торопливо, задыхаясь, срывала с него мешковатый комбез, он неуклюже, но упорно раздевал девушку. Лассав еще никогда не был с женщиной, но Аньес помогла ему, сама направила одеревеневший член, куда надо, обхватила Ксавье ногами и руками.
— Кса-ав…
Лассав задыхался от страсти и нежности. Небывалые впечатления нахлынули на него, грозя затопить.
— Еще… Еще! О, как мне хорошо с тобой…
Отрывистые слова, срывавшиеся с исцелованных губ Аньес, возбуждали сильнее всего, грели кровь, как греет огонь воду. И вот все схлынуло.
Бурно дыша, Ксавье лег рядом с подругой и прижался лицом к ее горячему плечу.
— Аньес…
— А?..
— Ты хорошая…
Хрустальный колокольчик зазвенел — это Аньес засмеялась.
— Как ты красиво смеешься…
— Правда? Смотри, смотри!
Лассав лениво перевернулся на спину и посмотрел в небо. Крейсер себумов погибал. Целые сектора были словно выгрызены из корпуса — корабль сейчас походил на слоеный пирог, от которого отрезали несколько кусков. С развороченных палуб постоянно что-то падало, осыпалось вниз, на изуродованные парижские авеню, а сам крейсер медленно, очень медленно кренился.
Аньес вскочила и подошла к столу президиума. Мимолетно полюбовавшись изящными линиями ее тела, Лассав тоже поднялся и подошел к ней со спины, ласково обняв. Девушка откинулась на него, и он принял этот приятный вес, а потом положил ладони на роскошные груди Аньес, и возбуждение снова проснулось в нем, начало раскручиваться.
— Ненасытный… — проворковала девушка.
— Давай стоя?..
— Давай…
Аньес склонилась к столу, словно к алтарю неведомого бога, оперлась о него руками и выгнула спинку. Лассав, не до конца веря своему счастью, обхватил руками загорелые ягодицы Аньес…
— Очень хорошо входит, — прокомментировала девушка. — А-ах! И выходит очень хорошо…
Лассав обхватил ладонями узкую талию девушки, и его пальцы сомкнулись. Сейчас он чувствовал себя первым человеком на Земле.
Здание зашаталось, но Ксавье было не до этого. Довершая последние, судорожные движения бедрами, Лассав чуть не задохнулся. Оторвав взгляд от гибкой спины Аньес, он увидел себумский корабль. Крейсер перекосился и словно погружался в землю — его край сминало и плющило, громадный земляной вал поднялся, словно вывороченный лемехом, и обвалился, погребая остатки Эйфелевой башни. И тут гигантский диск разломился пополам. Зависшая в воздухе половина мягко опустилась на грунт, и пол под ногами снова зашатался. Облака пыли и обломков поднялись вверх, скрывая картину кораблекрушения, а секундой позже пылевую завесу прорвали огненные смерчи. Раскатистый грохот разнесся над великим городом, который не так-то просто оказалось убить.
Аньес выпрямилась и прижалась спиной к Ксавье.
— Я тебя люблю, — сорвалось у Лассава.
— Я тоже тебя люблю… — ответила Аньес.

 

3. Индия, Гималаи

 

От самого Каргила дорога постоянно шла в гору по величественной долине реки Суру, которую окружали чудовищные горные вершины. Их обнаженные склоны чугунного цвета уходили далеко в чистейшее небо, а еще выше — истинно горние выси! — отражали солнце сверкающие снежные пики. Краулеры проезжали мимо деревушек, обрамленных полями тибетского ячменя-грима, рощицами ив и абрикосов. Крохотные селения выглядели зелеными заплатками на сером ковре — долина Суру была безрадостна и безжизненна, как плоское дно высохшего озера или как лунное море. Кое-где торчали купола мечетей, расписанные цветистыми орнаментами, и тыкались в небо минаретики, но до чего ж убогими и неуместными казались они в отблеске вечных снегов!
А дальше, за развалинами старинного монастыря-гомпы, раскинулись лагеря беженцев. Тысячи и тысячи палаток залепили пологий склон, люди, издали походившие на муравьев, лениво копошились на фоне тентов, закамуфлированных под осыпи и трещиноватую землю. Впрочем, себумы не интересовались горами, их корабли ни разу не затмили прозрачных небес. На то и был расчет — спасти людей, бежавших из Кашмира, хотя бы на этих высотах. Но относительная безопасность дорого стоила — в Гималаях нечего есть. Голодающие давно уже разграбили местные деревушки, подчистили все запасы, забили космачей-яков и употребили их в жареном и вареном виде.
Караваны поисковиков спускались с гор, шарили по брошенным городам и возвращались с добычей. Иногда в полном составе, иногда в уполовиненном. Порой пропадали без вести — малые линкоры себумов постоянно патрулировали предгорья и сжигали все, что движется.
Амад Гупта с первого дня записался в поисковики, добирался до самого Сринагара и всегда умудрялся выжить. И вернуться. Вот и теперь он был горд и доволен, ибо вел за собой целый караван юрких и малозаметных краулеров, чьи грузовые отсеки были доверху набиты лекарствами. Трудно сказать, что ценилось больше — экспресс-обед в «вечной» упаковке или карман-аптечка. Каждый второй беженец страдал от полученных ран, ожогов и переломов. Кто-то нахватался рентген и маялся лучевой болезнью, а кому-то не повезло уже здесь, в Гималаях, — наглотался ледяной воды и простудился.
…У Амада нещадно колотилось сердце — высота была в три с лишним тысячи метров, и легким не хватало кислорода. Месяц необходим, чтобы привыкнуть к недостатку живительного газа, да где ж их взять, эти тридцать дней?
Последние километры стекломассовой дороги, проложенной вдоль ревущей и грохочущей Суру, вели путников и странников по безлюдью, где царят ледники, сползающие с двойной цепи гор. На высоте в четыре с половиной километра бурные речки цвета нефрита и берилла ворочают громадные камни и омывают стены Рингдом-Гомпы, самого западного ламаистского монастыря. Сюда начальники всех лагерей свозили тяжелобольных. А дальше за Рингдомом, по другую сторону перевала Пенси-Ла, простирается затерянная во времени и пространстве долина Заскара. Туда беженцы даже и не совались — там уже месяц как лежали снега.
Вымотанные до предела, покрытые пылью, продрогшие до костей, поисковики достигли Рингдом-Гомпы лишь к вечеру. В центре круглой долины, замкнутой десятками семитысячников, бугрился одинокий холм, на нем крепко пристроился красный массивный дзонг, одновременно крепость и монастырь. К нему прилепилась деревенька из больших кубических домов, землистых с охряным. Над их плоскими крышами бились белые молитвенные флажки.
Крепость-монастырь естественно продолжала холм, своими наклонными стенами и культовыми обелисками напоминая причудливый останец. В Гималаях темнеет быстро, и вскоре угловатый силуэт Рингдома четко рисовался на фоне медно-зеленого неба. В зените белела крошечная долька Луны, а над цепью хребтов пылали четыре алых солнца, преломляясь в наплывах ледников.
К самому монастырю не поехали — ежевечерняя церемония изгнания злых духов уже свершилась, и дзонг, надежно защищенный от демонов ночи, закрыт теперь для всех до самого утра. Амад и его команда поставили краулеры в круг близ беленого чхортена и надули три палатки. Солнце заходило, и его ложные двойники погасли один за другим. Дико выли и скрежетали ледники, нагоняя первобытную жуть, остывало металлическое сияние над горными цепями, фиолетовая непроглядная мгла поглощала равнину, и только клокочущая река неверно вспыхивала отблесками пены. Амад сонно обошел чхортен — своего рода буддийский памятник. На большее сил у Гупты не хватило. Не став даже дожидаться, пока обогреватели нагонят в палатку тепло, он лег и моментально уснул.
Утро выдалось холодное — оранжевый купол тента покрывала тонкая стеклянистая корочка льда. Дрожа, Амад выбрался наружу и поспешил повернуть терморегулятор куртки на максимум.
Солнце еще не взошло, но сквозь пепельный сумрак проявлялись с ночного негатива кромешные тени гор. Клокотала укутанная паром река. Белые вершины загорались розовым и золотым, синим дымом проступали облака, а в долине все еще стыла черно-белая мгла.
Луч, первым прорвавшийся между двумя пиками, высветил красную твердыню Рингдома. Издалека долетел рев яка. Затявкала собака. Надо же, усмехнулся Амад, не всех еще съели…
Сердце у него билось, как сумасшедшее, одышка одолевала, а он уливался тихим восторгом первооткрывателя.
Воздух в Гималаях настолько чист и сух, что горы видны за сто пятьдесят километров. Далекие вершины почти скрываются за горизонтом, но синие макушки выглядывают из-за края света. В свете шести ложных солнц шел дождь и испарялся в сухом воздухе, а многоцветная радуга замыкалась в правильный круг. Почти никогда прежде Амаду не встречалась такая грандиозность, такое грозное величие! На высоте Рингдома даже самые высокие пики казались ниже его — не то студента-заочника, поисковика по необходимости, не то полубога.
Вернувшись в явь, Амад сипло задышал и побрел к ближайшему леднику за водой для чая — серая, с примесью слюды, вода из реки испортила бы «полезный, хорошо утоляющий жажду напиток». Набрав полный чайник, он двинулся обратно другим путем, через русло высохшего потока, собрав пучок высохшего чертополоха на растопку, и вернулся в лагерь.
— Ну, как? — встретил его Намгьял, седой и словно высохший в горном воздухе. — Нравятся Гималаи?
— Ничего, — сдержанно ответил Амад. Ему остро захотелось добавить себе лет и опыта, чтобы стоять вровень с этим бывалым человеком. Неожиданно ему помог Анарендра. Смешливый бомбеец фыркнул и небрежно произнес:
— Что ему ваши Гималаи? Амад поднимался на Олимп!
— Подумаешь, Олимп! — усмехнулся Милко, на груди которого красовался знак «Тигр снегов» — им награждали только тех альпинистов, кому покорились пики-восьмитысячники. — Его и горой не назовешь, так — горка!
— Товарищ не понимает! — ласково проговорил Анарендра. — Не тот, не эллинский Олимп, а марсианский Никс Олимпика!
— Ну и что? — не сдавался Милко. — Не Джомолунгма же!
— Да куда той Джомолунгме!
— Что?! Скажи еще, что эта ваша Никса выше девяти тысяч метров!
— Двадцать семь тысяч! — не утерпел Амад и подумал, что кое в чем он таки уел «Тигра снегов».
— Сколько?! — вытаращил глаза Милко.
— Двадцать семь тысяч метров с копейками, — с удовольствием повторил Амад.
Реакция Милко была бурной — в короткой, но энергичной пантомиме «Тигр снегов» выразил и восхищение, и зависть черно-белую, и живейший интерес.
— Расскажи! — попросил он.
Амад, с трудом удерживаясь от важничанья, начал:
— Да что рассказывать? Я три года на Марсе отработал, и как раз на третий год послали меня в командировку на станцию «Тарсис Мон» — там плато такое, и рядом Олимп. И меня планетологи на выходные потащили на прогулку. Подъем, говорят, не крутой, и весишь ты на Марсе вполовину меньше, так что собирайся и пошли. Ну я и пошел… Н-да. В пятницу начали восхождение, к вечеру воскресенья только спустились. Подъем там и вправду не крут, но пока оттопаешь двадцать кэмэ, да все в гору… И толку с того, что я на Марсе вешу меньше? Они на меня столько всего понавесили, что куда вашим кули! Зато как сделали привал, и я обернулся… Мама моя! Такое впечатление, что я пол-планеты вижу зараз! Смотришь — дымка вроде стелется внизу, а это вся атмосфера! Там утро, глянет кто вверх — небо увидит, а с Олимпа звезды видать, и черноту, и солнечную корону. Космос совсем рядом! А с самой вершины вид был… Даже видать, как Марс закругляется! На склон смотреть страшно — как, думаешь, ты по этой крутизне влез и не скатился?! И видно все вокруг — резко, четко. Хребты внизу, как грядки огородные, дюны, как мятая плиссированная юбка. А повернешься — и видишь кратер… Прорву! Туда Нью-Йорк можно поместить, и он там затеряется, не сразу-то и разглядишь! И все равно не то, — неожиданно вывел Амад. — Здесь вид получше. Не знаю почему. Наверное, не ждешь от Земли чего-то космического, и вдруг — такое!
— Ну, всё, — поднялся Намгьял. — Пошли. Лама нам обещал аккумуляторы подзарядить…
Свернув лагерь, поисковики бодро тронулись в путь — ехать было недалече.
По крутой петляющей тропе краулеры поднялись к величественному порталу Рингдом-Гомпы. Створки тяжелых ворот, сбитые из кедрового бруса, охранялись страхолюдными масками в коронах из черепов с пылающими киноварью глазницами. К зажатым в оскаленных клыках медным кольцам были привязаны вылинявшие лоскутья.
За воротами прятался пустынный мощеный дворик, там Амад приказал оставить краулеры и повел всех в центральный двор, более просторный, в центре коего высился чхортен и древко с молитвенными флажками. Во дворе было людно от монахов-«трава» — крепких щекастых парней с раскосыми глазами. Они ходили в платьях без рукавов из грубой красной шерсти, оставлявших открытым правое плечо, головы их были бриты, а на шеях висели четки и амулеты. И еще было полно беженцев — женщины щеголяли в ярких, расшитых серебром плащах, волосы они заплетали в десятки косичек и украшали кожаными лентами, на которые привешивали куски бирюзы, а мужчины кутались в подобие халатов из некрашеной ворсистой шерсти. Только больных было не видать — лежачие и ходячие не вылезали из палат, окружавших следующий двор, самый большой в монастыре, размером с городскую площадь. Беженцы переговаривались:
— И как теперь жить?
— Так и будем прятаться? Словно крысы…
— Уходить надо отсюда!
— Куда?!
— Не знаю я! Но оставаться тут нельзя! Микропогодные станции больше не работают, со дня на день снег пойдет, и завалит все на восемь месяцев!
— Вот-вот… А у нас ни запасов, ни генераторов, ничего! Как греться столько времени?
— А питаться чем? Вода тут чистейшая, согласен, ею хорошо запивать… ну, хотя бы кашу!
— Вопрос — из чего эту кашу варить?
— То-то и оно…
Амад, правда, не зацикливался на проблемах. Война не убавила его любопытства и интереса к жизни. Он без устали вертел головой во все стороны, испытывая необычные ощущения. Весь ворох прежних, наивно-романтических представлений о Тибете, где были перемешаны ламы и яки, тантры и мантры, цзамба и Шамбала — был развеян, вытеснен из сознания реалом. Сказочным реалом… Убогие европейцы искали в Гималаях откровений и чудес — то ли по дурацкой христианской привычке, то ли из невежества — и не осознавали красот и прелестей, данных им в ощущениях. Вот этот дзонг, или гомпа — как его правильно будет назвать? — эти высоченные горы вокруг, упрямые кустики белого рододендрона, цеплявшегося за хилый проблеск почвы, — вот они, чудеса явленные!
Амад вздохнул, вбирая сладковатую гарь кизяка — единственного местного топлива, и дымки курительных палочек. Сверху, с навесной галереи, наплывал монашеский рык — «трава» читали молитвы нарочито низкими голосами, срываясь в хриплый рев, нараспев и с расстановкой.
— Воздух! — отчаянный крик Милко перебил молитвы.
Поднялся крик, люди заметались по двору, ища укрытия, а Амад взлетел на верхнюю галерею. С запада приближались ракетные катера себумов. Было их штук двести. Выстроившись тремя клиньями, обтекаемые веретенца катеров буравили разреженный воздух, протыкая его зелеными спицами лазерных лучей. Вспыхнул и загорелся краулер с регенерационными блоками, занялся другой. Обвалилась угловая башня монастыря.
Тоска и ярость смешались у Амада в душе. И сюда добрались!
Катера бесшумно пролетели над гомпой, уносясь к Заскару, и тут…
Над дальним хребтом вдруг вздыбился колоссальный диск, темный снизу, позолоченный сверху солнцем. Но это не был корабль себумов — на борту диска блестели земные буквы и эмблема Доброфлота — пятиконечная звезда.
Ракетные катера резко затормозили, закладывая крутые виражи, но веер бледно-лиловых лучей догнал их. Огненные клубки посыпались с неба на безжизненную и безрадостную равнину. Минуты не прошло, а уже все ракетные катера выпали в осадок.
— Ур-ра-а! Виват, Доброфлот! — заголосили во дворе.
Исполинский диск величаво проплыл над Рингдомом. На планетарники себумов он походил только размерами. Планетарные крейсера были плоскими, с толстой кромкой, а земной корабль представлялся двояковыпуклым, с острым краем.
— Здорово! — завопил Милко, появляясь рядом с Амадом. — Ну, теперь наши покажут чужим!
Гупта, не находя слов для выражения, только кивал головой, глазами провожая диск. Никогда бы раньше не поверил, что будет так радоваться космическому кораблю…
Заревели трубы-радонги, завыли раковины, зарокотали барабаны — начался нечаянный праздник, счастливая энергия требовала выхода.
— Нам наверх, — сказал незаметно подошедший Намгьял и повел компанию на галерею, опоясывавшую двор. — А вот и хозяин!
Кланяясь и складывая перед собой ладони, Амад двинулся навстречу маленькому человечку с лысым черепом и сморщенным личиком, одетому в желтый халат и красную гребнистую шапку секты Сакьяпа. Это был высокопреподобный верховный лама Нюима Норбу, настоятель монастыря Рингдом.
Обменявшись любезностями, хозяин и гости направились в трапезную. От ее каменных, грубо побеленных стен несло холодом, и верховный велел внести бронзовые грелки с горящими угольями и благовонной можжевеловой хвоей. Трапезная была наскоро убрана — с продымленных балок потолка свисали полотнища священных бурханов, золоченое изображение Будды в глубокой нише было наряжено в «парадное» облачение из индийской парчи, а семь курительных палочек перед ним завивали пахучие колечки дыма. На резных столиках подали угощение — сырые яйца и кислое молоко, рис, приправленный шафраном и кардамоном, картофель с маринованными овощами, ростки гороха маш и целебный горный лук. По европейским понятиям это и не еда даже, а так, легкая закуска. Было и что выпить — чанг в конических медных сосудах с серебряной чеканкой и настоянная на змейках водка в бамбуковой бутылочке, подогретая и готовая к употреблению.
— Выпьем за Доброфлот! — предложил Намгьял, и все поддержали его.
Водку Амад не пил, но попробовать чанга не отказался. И не прогадал. Чанг — это тибетское пиво, очень питательное, по вкусу напоминающее апельсиновый сок, а по цвету — кефир. Чанг веселит, но не вызывает похмелья, и Амад смело подставил свою пхорпа — небольшую деревянную чашечку — под пенную струю. После второй он «захорошел» и даже решил попробовать знаменитый тибетский чай, тот самый, что приправляют молоком, горстью слегка поджаренной ячменной муки, солью и оранжевым буйволиным маслом. Не так уж и плохо, решил Амад, отведав яство. По цвету — действительно чай, а по вкусу… Суп. Болтушка. Главное, греет кровь и придает сил.
Гупта разомлел, примостился у грелки и, потягивая чанг, счастливо улыбался, довольный собой и миром.
— За победу! — вскричал Намгьял. — За Середу!
«До победы еще далеко, — подумал Амад. — А вот за флагмана грех не выпить…»

 

4. Регион Океания, остров Витязя

 

— Сообщение от Осведомительного Агентства! — прогремел звучатель, и Полина Страут напряглась. — В ходе победоносного наступления Доброфлота Западное полушарие Земли полностью освобождено от вооруженных сил противника!
Ожесточенные боевые действия продолжаются в Северной Индии, над Экваториальной Африкой, в отдельных районах Центральной Европы и Северной Атлантики.
Третья и восьмая эскадра завершают зачистку бассейна Тихого океана в районе островов Палау, в восточной части Индонезии и на севере Австралии. Себумские колониальные транспорты успели совершить посадку на Большом Барьерном рифе и островах Полинезии — малые атмосферные крейсеры уничтожили их с воздуха.
Поступило сообщение из Южной Африки, куда из Конго перелетели четыре дестроера противника и штурмовой планетарный крейсер. Эсминцы «Стерегущий» и «Безупречный» попытались задержать вражеские корабли, но были уничтожены превосходящими силами. Суперкрейсеры «Рюрик» и «Хакан» пошли на перехват и сошлись с себумами над пустыней Намиб…
— Полинка, как бы не опоздать… — осторожно проговорил дядя Мирон.
— Да подожди ты! — шикнула Полина. — Дай дослушать!
— А все уже…
Полина разогнулась, вздохнула и сказала:
— Спасибо тебе за Женьку! Я не знаю, что бы я делала без нее! Если б не ты…
— Да ладно тебе! — засмущался дядька. — Тоже мне подвиг — вернулся домой и забрал ребенка!
— Мог бы и не успеть…
— Тогда б нас обоих уже не было… Ну, ладно, — вздохнул дядя Мирон, — поеду я… передавай там привет Лешке! Да, и вот еще что…
Дядя Мирон подтолкнул к молодой женщине старенького боевого робота типа «Вий», десятиглазого и шестирукого. Робот исполнял обязанности повара, дворника, уборщика и няни для Жени Страут, чудного создания четырех лет от роду, с личиком примерного ангелочка и золотистыми кудряшками.
— Вот, Асур, это твои новые хозяйки! Слушайся их!
— Приказ понял, — прогудел робот.
Мирон быстро чмокнул в щечку Полину, потрепал по головенке Евгению Алексеевну и строго сказал Асуру:
— Чтоб охранял! Понял?
— Приказ понял… — монотонно пронудил кибер, подхватывая три чемодана сразу.
— До свидания, Мирон! — провопила Женя.
Павильон станции метро «Проспект Вернадского» был разрушен, а сама станция представляла собой глубокий котлован, на дне которого протянулись перроны. К ним вели временные мостики из пластконструкций. Сбегая по шатким сходням, Мирон оглянулся, хватаясь за перила, и помахал рукой.
— Осторожно, двери закрываются, — с заботливой ноткой в голосе объявил автомашинист.
Двери сомкнулись, и Мирон домахал из-за бликующего окна.
— Мам, а поцему Милон не с нами едет? — поинтересовалась Женя.
— Надо говорить «дядя Мирон». Он потом приедет, попозже. У него сейчас работы много, он с дядей Шуриком разгребает завалы… Помнишь дядю Шурика?
— Помню! Он мне на день р-роздения куклу подар-рил! Больсую! Вот такую!
Женя развела ручонки и встала на цыпочки, демонстрируя габариты подарка.
— Ну, вот. А мы сейчас к папе поедем, на остров…
— Настоящий остр-ров?! — впечатлялась Женя, округляя голубые глазенки.
— Ну а как же? Конечно, настоящий…
Семейство Страутов приблизилось к проспекту. Полина заметно хромала после ранения левой ноги.
Полина прищурилась. В Москве было солнечно и ясно. И знобко — осень.
— Женя, тебе будет полезно надеть куртку, — обеспокоился Асур.
— Асул! — сердито сказала Женя. — Какой ты пр-ротивный!
— Да-да, дочечка, — встала на сторону робота Полина. — На улице холодно!
— Мама! — изумилась Женя. — Я зе в свителе!
— Надень, надень…
Асур подал куртку свободным манипулятором, и девочка, насупившись, продела руки в рукавчики.
— Было бы желательно, — затянул робот, — включить подогрев твоей куртки…
— А я тебя не слышу, а я тебя не слышу! — запела Женя, закрывая уши пальцами. Полина улыбнулась, взяла лицо дочки в ладони, нагнулась и звонко поцеловала в носик. Женя смешно зажмурилась.
— Такси прибудет через четыре минуты, — доложил «Вий».
— Подождем. Да, Женька?
— Подоздем, подоздем!..
Полина выпрямилась и смахнула челку со лба. Огляделась по сторонам.
Парки и скверы Юго-Запада уцелели не все — огромные пятна выжженной растительности чернели угрюмо и пугающе. На фоне растрепанных облачков хорошо смотрелась вереница сорокаэтажников слева, за проспектом Вернадского. Удивительно, как им удалось устоять… Справа наискосок поднимались старое и новое общежития МГУ, сохранившие прежнюю высоту, вот только боковые стены обрушились, завалив террасы и наползая на пруд. За общежитиями небеса прочерчивала дуга фривея, переломленная точно посередине. Разноцветными капельками плыли по воздуху птерокары и вертолеты. Их было мало, не то что раньше, но и эти первые робкие вылеты радовали. А сам проспект был почти пуст, укатываясь стеклянной дорожкой в перспективу, где плечистой громадой маячил Университет. Старательно объезжая воронки, подкатило такси и распахнуло двери перед пассажирами. Пока Полина с Женей усаживались и спорили, кто из них займет переднее сиденье, «Вий» погрузил чемоданы в багажник и втиснулся туда сам.
— В Шереметьево! — велела Полина и со вздохом облегчения откинулась на подушки.
Двумя часами позже стратолет «Голубая комета», имея на борту тысячу пассажиров, в списке которых числились «П. и Е. Страут» (Асур путешествовал ярусом ниже, в багажном отделении), вылетел из Шереметьево на Таити, где следовало сделать пересадку. Прямиком на остров Витязя пока не попасть — военное положение…
Садился стратоплан на огромном плавучем терминале — таитянский аэродром Фааа был погребен под обломками громадного себумского транспорта.
Стратотерминал был так велик, что даже в сильный шторм лежал неподвижным блином на кипящих волнах, медленно дрейфуя вокруг одной точки координат. Поверхность терминала расчерчивали посадочные полосы и круги стартовых пунктов. В северной части располагались здания аэропорта, а южная сторона продолжалась пирсами для катеров, прогулочных яхт и грузопассажирских электроходов, снующих от стратотерминала к Папеэте и обратно. Глубокая синева окрестных вод поражала, цвет пологих валов казался нереальным, искусственным — будто кто-то нарочно подсинил волны. Недаром себумы развили тут бурную деятельность — циклопические сооружения перегораживали всю бухту. Архитектура чужих отталкивала — эти косые толстые колонны, поднимавшиеся из моря, эти странные оплывы на выпуклых стенах, дырявые купола… Готовый мемориал памяти погибших в боях за Океанию.
— Иа ора на! — осклабился толстенький администратор в белом мундирчике и с венком на курчавой голове. Если Таити действительно последний рай на Земле, то этот жизнерадостный толстяк был приставлен ко вратам парадиза. — Маэва Таити! Проходите, мадам!
Мадам наградила стража ослепительной улыбкой и прошла пункт регистрации, ведя за ручку Женю. К ним тут же пристроился Асур, вынырнувший из грузового рукава.
— Конвертоплан «Анатра», следующий по маршруту «Терминал Аремити — остров Витязя», — монотонно заговорил робот, — ожидает на взлетно-посадочной площадке для летательных аппаратов местного сообщения номер пятьсот три…
— Так мы что, — огорчилась Полина, — на Таити не съездим?
— Конвертоплан «Анатра», следующий по маршруту… — затянул «Вий».
— Поняла я, поняла! — сморщила Страут носик в легкой досаде. — Не нуди!
Первый привет с Таити донес ветер — повеяло чем-то пряным и теплым. На синей подставке горизонта едва ощутимо покачивались окутанные дымкой вершины гор — Орохена, Орофити и Аораи. Правда, какая из них Орохена, а какая — Орофити, Полина затруднилась бы ответить. Да и какая разница?
Страшные воспоминания, тяжкие, мертвящие душу, потихоньку отпускали ее. Она перестала кричать по ночам, ей больше не снились трупы, не преследовал ужасный запах горелой плоти. Однако мир был еще далек, «ожесточенные бои» продолжались. С каждым убитым себумом победа делалась ближе, но какие гекатомбы надо еще принести в жертву богу войны, чтобы враг был разбит?..
…Динамики над полем затянули «Э мауруру а вау», а влажный ветерок, лаская обоняние, смешал запахи земли, благоухание бугенвилеи и прелых кокосов.
Голубеющие горы впивались в облака над ярко-зелеными холмами, понизу отороченными перистыми пальмами. Притягивали взгляд роскошные пляжи… Полина тихонько вздохнула и утешила себя обещанием искупаться в лагуне острова Витязя и вдоволь поваляться на его белом песке.
Конвертоплан «Анатра» напоминал собой короткохвостый геликоптер с двумя толстыми лопастями. Пилот в серебристом комбезе болтал с пассажирами. Пассажиров было трое — веселый парень, обритый наголо и похожий на жизнерадостного щенка, солидный краснолицый мужичина с парой громадных баулов и каким-то прибором под мышкой и хрупкая бледненькая девушка, спрятавшаяся от солнца под огромным сомбреро. Маленькая и худенькая, она в своем головном уборе напомнила Полине грибок-опенок.
— Здравствуйте! — приветствовала она честную компанию. — Вы на Витязь?
— Туда! — вскочил пилот и отрекомендовался: — Роонуи Горелов!
— Полина Страут.
— Богдан, — представился юноша.
— Терентий Кузьмич, — поклонился мужчина.
— Алена, — пискляво отрекомендовалась девушка.
— А к кому летим? — поинтересовался пилот.
— К мужу! — улыбнулась Полина.
— Ну вот! — преувеличенно огорчился Горелов. — Вот всегда так! Не могли уж к брату слетать или к отцу!
— В другой раз!
— Не будет другого раза… — вздохнул пилот. — А ревнивицу эту как назвали? Ишь, как на меня зыркает!
— Это Женя!
— Мама! — возмущенно произнесла «ревнивица», — ты их с Асулом не познакомила!
— Ах, извините, извините! Вашего любимого Асурчика забыли представить!
— Я тебя тоже люблю, мамочка! — утешила Полину дочь.
Пилот захохотал и распахнул дверцу.
— Прошу садиться!
Галантно пропустив Алену и Полину, он передал последней брыкавшуюся малышку, а Богдан с Кузьмичом побеспокоились о себе сами. Пилот оббежал острый нос конвертоплана, заскочил в кабину, с ходу завел мотор. Турбины взвыли, две лопасти крутнулись, сливаясь в круг. Машина, словно потеряв вес, качнулась, клюнула носом и всплыла в воздух.
Вид на Таити радовал глаз: синева океана у берега разбавлялась до колера светлого берилла, взбивалась в пену прибоем. За мелкой водой светилась полоска пляжа, дотягиваясь до пальмовой рощи. Буйная зелень взбегала на холмы. А постройки себумов с высоты уже не казались такими чужеродными.
Разогнавшись над океаном, конвертоплан остановил лопасти в положении крыльев и понесся на северо-запад. Звукоизоляция в кабине была замечательной, не нужно было кричать в ухо соседу, и пассажиры продолжили знакомство. Терентий Кузьмич оказался инженером-гастрономом, добывавшим на таитянском базаре редкие овощи и приправы. Профессиональная деятельность Алены полностью отвечала ее внешности — она была занята в отделе статистики. А весельчак Богдан оказался зоопсихологом. И дрессировал он не абы кого — гигантских кальмаров!
— Так вы в цирке работаете? — не разобралась в ситуации Полина.
Богдан даже слегка обиделся.
— Да вы что?! — воскликнул он, но тут же вновь заулыбался: — Я в Океанской охране тружусь, хочу мегатойтисов к делу пристроить, чтобы они у китопасов навроде овчарок были! Ну там касаток отгонять или акул, поднимать с глубины раненых китов или субмарину, если та в аварию попадет…
— А поднимет? — усомнилась Полина.
— Ха! Только так! Нафанаильчик мой вдвое длинней подлодки — пятьдесят метров в нем! А силищи!
— Могучая кучка щупалец… — проворчал Терентий Кузьмич.
— Ну, так еще бы! — легко согласился Богдан, не вдаваясь в подтекст услышанного.
— Все равно они опасны, чудища ваши, — вывела старшая Страут. — И страшные они очень!
— Что бы вы понимали в мегатойтисах! — с легким пренебрежением профессионала отмахнулся Богдан.
Разговор мигом перешел на Великих Морских Змеев, Больших Белых Акул и прочих монстров океана, и Полина отвлеклась, задумалась о своем. О Жене. О себе. Об Алексее.
Три года семейной жизни не слишком изменили ее, не опростили, не свели Мироздание к пятикомнатной квартире. Быт не затянул в себя Полину Страут, и домашние хлопоты не заслонили прочие радости и прелести, в избытке предложенные бесконечной Вселенной.
А Женька пока что доставляла ей минимум переживаний — болеть коклюшами и корями доченьке не придется, а проблему хронического недосыпа решил Асур. Старый боевой кибер стал для Жени роботом-мамой, очень нудной и очень требовательной, но никогда не забывавшей поменять подгузники и подогреть молочко в бутылочке. Полина даже ревновала «Вия», опасаясь, как бы эта «универсальная рабочая машина» не стала Жене роднее матери. Не стала… А что было бы, если бы Мирон не успел? — похолодела Полина. — Если бы их обоих накрыло плазменным взрывом? Как бы она тогда жила?.. Не думать, не думать! Это слишком ужасно…
Разговор как-то сам собой увял, пилот рулил, пассажиры задремали, а понизу все плыл и плыл гофрированный пассатами океан…
Полина открыла глаза вовремя: в небе по-над горизонтом заиграл зеленый отсвет — это в мареве испарений отражалась лагуна за Барьерным рифом. Остров Витязя.
— Подлетаем! — сообщил пилот.
— Ага! — сипло проронил Терентий Кузьмич. Богдан смешно всхрапнул и смутился, поймав улыбку Полины. Она отвела глаза от зоопсихолога и подалась к окну, о который Лена уже плющила нос.
Острову Витязя в будущем году должно стукнуть сто сорок лет — биоинженеры сдали его в эксплуатацию приблизительно в 2084-м. Ранее на его месте существовала подводная гора Витязя, названная в честь знаменитого научно-исследовательского судна. От плоской вершины той горы до поверхности было восемьсот шестьдесят метров. Строители заделали в ее макушку решетчатые вышки, а инженеры-биотехники нарастили на этот каркас быстрорастущие кораллы и организовали бесперебойное кормление прожорливых крошек-полипов, подавая спецраствор на узловые точки и приемники питательных нитей. Через год с лишним на карте появился новый атолл — твердый коралловый монолит, разорванным кольцом окружавший лагуну километров десяти в поперечнике. Не дожидаясь, пока «искусственное территориальное образование» заселят обитатели рифов и «нажуют» пляжи, строители завезли готовый коралловый песок с островов Полинезии. Биологи насадили кокосовые пальмы, широколиственные кусты сцеволы и баррингтонии, оплели их вьющейся кассидой. Выпустили пастись рыб-попугаев, рыб-бабочек и прочую цветастую живность.
И комиссия приняла остров без замечаний. Потом уже, на мелководье, между самим атоллом и Барьерным рифом, принимавшим на себя удары прибоя, выросли белоснежные здания рыбопланктонного комплекса, перерабатывающий комбинат, лаборатории, береговой стационар Океанской охраны, жилые модули поселка. Сдали и объекты «соцкультбыта» — клубы, гостиницы, госпиталь на два десятка койко-мест. В сквериках благоухали тиаре апетахи, а на дачных участках радовали хозяев ананасы.
Место для острова было выбрано не зря — именно этими водами привыкли ходить кашалоты. Теперь малакологи устроили вокруг Витязя кальмарные пастбища, а цетологи позаботились о районах китового молодняка, где благоденствовали счастливые мамаши и нагуливало привес их потомство.
— Прошу посадку! — сказал пилот в усик микрофона и кивнул неслышному ответу.
Конвертоплан качнулся, крылья его провернулись и расплылись винтом. Горелов пошел на снижение, заскользил над лохматыми верхушками пальм и мягко посадил машину в центре круглой зеленой полянки.
— Приехали! — весело объявил он и заглушил мотор.
Офис Океанской охраны, вернее здешнего берегового стационара, помещался на северном берегу острова, поблизости от громадного фундамента под будущий дом-город. Полина, нарядившаяся по местной моде — в шортики, «шлепки» и яркую пелеринку — прошла под пестрый навес, в тени которого смаковали мате двое глубоководников, и поднялась на второй этаж, в приемную.
Секретарей-автоматов тут не держали, да и самого «предбанника» у начальственного кабинета не было. «Нач. станции проф. Смагин Р.В.», как сухо сообщала табличка на двери, сидел в гигантском кожаном кресле и читал с проектора, включенного на последней странице «Вопросов цетологии» за август месяц. Одеяние начальника сильно подрывало его авторитет, ибо ограничивалось цветастыми «Пифагорами». Ничего иного на профессоре Смагине не было, даже шлепанцев.
— Можно? — спросила Полина.
Смагин оторвался от проектора, посмотрел на посетительницу и взгляд его приобрел осмысленность.
— А-а, залетные! — вскричал он весело и вскочил. — Просим, просим! По делам или как?
— Вы понимаете, — начала Полина с проникновенностью, — я прилетела к мужу. Он у вас работает китопасом. Сейчас он кашалотов перегоняет, а я с дочкой буду его здесь ждать. Но… не хочется в гостинице устраиваться… Найдется тут у вас какой-нибудь домик на семью?
— Фамилия? — по-прежнему весело спросил Смагин.
— Чья? — нахмурила лобик Полина.
— Мужа! — ухмыльнулся Смагин.
— А-а! Страут! Алексей Страут.
Смагин склонился к терминалу, подудел, просматривая список, и сказал:
— Есть такой! Старший смотритель Страут. За ним зарезервирован домик на южной стороне. Номер два «а». Хватайте свободный джип и езжайте! У нас тут нравы простые…
В приемную вплыла высокая, дородная индианка с колоссальным бюстом, уперла руки в боки и задала вопрос грозным голосом:
— Где стабилизаторы, Роман Витальевич? Биокомбайн второй день простаивает! Мне что, планктон руками собирать?!
— Видите, — кротко сказал Смагин, обращаясь к Полине. — Вконец опростились! Они почему-то думают, что начальник и кибернетист-снабженец — это одно и то же лицо! Они же не могут сходить на склад и потребовать запчасть там! Нет, они идут к начальнику! Потому как я — верблюд и везу все это хозяйство, а кто везет, на того и грузят! Да, Суджата свет Рошановна?
Суджата Рошановна не особо-то и смутилась. Фыркнула только и величественно выплыла из приемной, смутно бурча что-то насчет «слабого мужского пола». Полина решила воспользоваться моментом и вышла следом, не забыв попрощаться.
Все ее семейство было в полном составе: Женька играла с роскошным рыжим котом, млевшим от жары и неги, а Асур стоял рядом и гундосил насчет блох и стригущих лишаев.
— Пойдемте! — сказала Полина и повела домочадцев через кокосовую рощицу, раскинувшуюся у лаборатории генетики. Здание лаборатории было низкое, круглое, голубого цвета. В широких дверях стояли две девушки в белых халатах, наброшенных на голое тело, и щебетали о чем-то своем, девичьем. Вокруг лаборатории кольцом завивалась улочка — утоптанная песчаная дорожка, обсаженная еще какими-то пальмами, не кокосовыми, другими, с растрепанными перистыми листьями. На углу, возле решетчатой башни микропогодной установки, загорал на солнцепеке целый выводок кибердворников, а впереди сквозь сочную зелень проглядывали разноцветными пятнами стены стандартных литопластовых домиков.
— Мам, а, мам? — Страут-старшую подергала за руку Страут-младшая. — А куда мы идем? К папе?
— Мы сейчас в папин дом пойдем, дочечка. Вот пригонит наш папа китов, и мы будем вместе…
— А киты больсые?
— Очень большие!
— А они папу не укусят?
— Нет, дочечка, киты хорошие…
Тропинка вывела их к наезженной дороге. Теперь справа тянулись какие-то длинные белые цистерны, а слева, за рядами кольчатых стволов пальм, блестело мелководье, скаля кроваво-красные рифы, и накатывали волны, вспухая облаками пены. Жесткий, широкий ритм прибоя потихоньку стихал, блуждая по чаще, и неразличимо сливался с шорохом листьев-опахал. В тени пальм, защищенная от падающих орехов пластмассовым тентом, располагалась стоянка. На ней пребывали в неподвижности два белых квадратных джипа — открытых, на пузатых скатах шаровых шасси.
— Быстро садимся! — весело скомандовала Полина и заняла место водителя.
Женя забралась с ногами на переднее сиденье, Асур с кладью поместился сзади. Атомокар засопел, выкатился на дорогу и, мягко покачиваясь, повез троицу на юг. Дорога то шла по берегу океана, то сворачивала к лагуне. В океане были видны многочисленные фонтаны кашалотов, нагуливавших вес на кальмарьих пастбищах, и медленно дрейфующий молочный танкер, а чуть подальше, вздымаясь со дна, задирал к небу обломанный отражатель Д-звездолет, подбитый еще в первый день вторжения. Скоро прибой доконает незваного «гостя», и тот опрокинется, уйдет в глубину… Полина перевела взгляд на лагуну. Там, по гладкой воде, ползали, опираясь на поплавки, уродливые биокомбайны, собирая урожай хлореллы, похожей на густую зеленую ряску. Рядом с комбайном медленно плыл катамаран и принимал на борт отжатые брикеты водоросли.
Атомокар вырулил на открытую травянистую поляну, и впереди открылся поселок — белые домики, разбросанные в нагромождениях зелени.
Дом, отмеченный табличкой «2а», был жилым модулем с энергопристройкой и полным набором хозяйственной автоматики.
— Всё, Женька, вылазь! Асур, занеси вещи в гостиную!
— Приказ понял…
Весь день прошел в домашних хлопотах. В модуле было чисто — киберуборщик постарался, даже легкую мебель расставил в идеальном геометрическом порядке.
Полина достала из чемодана любимые занавески, выгладила их и повесила на окна. Стол в гостиной застелила бабушкиной скатертью, поставила в центре вазу и воткнула в нее букетик алых гибискусов, сорванных по дороге. Появился уют, пустота заполнилась, и помещение стало по-настоящему жилым.
Поужинав в поселковой столовой и уложив Женьку спать, Полина села перед СВ — посмотреть аргентинский сериал «Синие поля». Нашла ли дона Лусия своего ребенка, похищенного роддерами? Бросила ли пить Марсела, неработающая красотка? Удалось ли ей соблазнить того симпатичного арбайтера — Александриньо, кажется? Больше всего в «Синих полях» Полине нравились актеры — молодые, красивые, — и яркие платья актрис. Сюжет — это дело десятое, да и какой у «мыла» сюжет? Сплошная тягомотина, правильно Лешка говорит… Зато успокаивает.
Да и просто так хотелось посидеть, привыкнуть к новой обстановке, психологически утвердиться, освоиться, вжиться. Женьке просто, она всюду на Планете — дома. Об Асуре и речи нет, а вот ей сложновато…
Отследив, как пройдошистый Педро волочится за Эстерситой, Полина переключила СВ на канал новостей и подошла к окну. Спать не хотелось совершенно. Оно и понятно — в Москве сейчас день, а тут ночь и темь.
Полина подняла раму окна и впустила волну теплого воздуха, шелеста пальм и плеска воды. «Искупаться, что ли?» — подумала она и решила, что идея неплоха. Быстро сбросив юбку, трусики и пелеринку, молодая женщина подцепила пальцами ног босоножки, прихватила полотенце и тихонько приоткрыла дверь.
— Вы куда? — строго спросил «Вий».
— Тьфу! Напугал! — сердито сказала Полина и ядовито добавила: — Искупаться можно?
— Я провожу вас, — заявил робот.
Полина только рукой махнула и вышла в ночь и темь. Идти голой было приятно — ласковый ветерок гладил все тело, будто умелый любовник. Взошла Луна, высинив белый песок. Две тени — стройная и угловатая — протянулись черным по синему. От лагуны тянуло влагой, словно из ванной, мелкую волну серебрил лунный свет, а под водой разгорались и гасли морские «светлячки». На глубоком месте тускло горело огромное разлапистое пятно, то расплываясь в огненный цветок, то стягиваясь в китайский фонарик, разожженный кем-то у самого дна.
Полина сбросила босоножки, оглянулась на Асура и вошла в воду по колено.
— Ах, какая теплая!
— Осторожно, — занудил кибер, — там могут быть ямы!
— Да уж как-нибудь выплыву! — фыркнула Страут. Забравшись по пояс, она оттолкнулась ногами и поплыла. Прелесть!
«Вий» на берегу стоял в позе Большой Укоризны, размытым силуэтом выделяясь в отсветах уличных фонарей. Один фонарь постоянно заслоняло листом пальмы и было похоже, что он подмигивает.
Полина окунулась, вынырнула и направилась к берегу. И в этот самый момент ее бедра коснулось что-то скользкое и холодное. Себум?! Полина взвизгнула и рванулась к берегу. Все мысли вылетели из ее головы, а душа полнилась ужасным ощущением — хватательные щупальца жабы трогали спину, обжимали ногу, присасывались и отлипали.
— Асур! — закричала Страут, барахтаясь и оставляя в воде фосфоресцирующие шлейфы.
Робот на берегу вскинул руку, и тонкий зеленый луч лазера проколол темноту, вспарывая шипящую воду и поражая неведомую тварь. Выстрел помог — щупальца. соскользнули с тела женщины, взвились в воздух, мелькая спицами исполинского колеса, и рухнули в воду.
Изнемогая, Полина выбралась на берег. Сердце колотилось, как сумасшедшее, и ее саму колотило, словно в ознобе.
— Нафанаил, не балуй! — донесся с лагуны знакомый голос, и яркий луч фонарика осветил Полину. Страх в ней перешел в ярость.
Прикрыв рукой глаза, она крикнула:
— Ну, всё? Насмотрелись?
Луч фонарика мигом прянул в сторону и краем задел человека в гидрокостюме и с аквастатом за плечами. Человек стащил с себя маску, и Полина узнала Богдана.
— Да это я вам светил! — нашел оправдание зоопсихолог. — Темно же… Вы не пугайтесь, это Нафанаильчик познакомиться хотел! Он очень любит знакомиться!
За спиною Богдана, метрах в двадцати от берега, колыхнулось давешнее световое пятно. Вздыбилось, скатывая с колоссального тела потоки воды, и поднялось холмом блестящей, красноватой плоти. Отражая лунное сияние, глянули два круглых глаза, каждый размером с колесо грузовика.
— Нафанаильчик! — нервно хихикнула Полина. — Привет, зверушка!
Дрожащими руками она нащупала полотенце, обулась, и рукой провела по бедру, опасаясь обнаружить какую-нибудь противную слизь. Нет, чисто. Только руки неприятно пахнут аммиаком.
— Я вас провожу, — смущенно предложил Богдан.
— Спасибо, — сухо сказала Полина, — меня есть кому проводить.
— Извините, ради бога! — покаянно произнес Богдан. — Мы вас просто не предупредили, местные-то в курсе наших купаний…
— Ладно. Пошли, Асур! Ты не ранил малютку Нафанаильчика?
— Нет, — ответил кибер. — Луч лазера был ослаблен водой. Кальмар получил ожог, не опасный для его здоровья.
— Ну и слава богу, а то я так беспокоилась…
Несчастный Богдан остался на берегу, долго и тоскливо вздыхая, Полина неспешно шагала к дому, белея и светясь в ночи, а кальмар Нафанаил распустил гигантские щупальца по воде и задумчиво закатил глаза к Луне.
Назад: Глава 20 ИНТЕРМЕЦЦО
Дальше: Глава 22 МОМЕНТ ИСТИНЫ