Глава 33. Треугольник
Три винтокрылые машины шли над самой землёй, плавно перелетая леса и пригорки, обходя стороной посёлки, похожие сверху на груды тлевших угольев или на мотки новогодних гирлянд, которые бросили под ёлку и забыли выключить на ночь. Ночь…
Нетерпение грызло Тимофея, пило его и закусывало им. И чудилось Кнурову порой, что «Анатра» не летит, одолевая километры по прямой, а зависла в густой черноте и зря молотит лопастями, взбивая мрак в беспросветную пену. Но впереди опять высвечивалась автострада, и лакированные шкатулочки машин бежали по ней в огнях фонарей и фар, и все эти будни жизни проскальзывали на скорости под брюхом вертолёта. Тимофей успокаивался, веселел, а потом снова накатывала ненаселённая и ненаезженная тьма, и снова закрадывалось опасение – движения нет?..
Турбины рокотали и свистели очень тихо, не громче старого холодильника с разболтанным компрессором.
– Тимофей! – позвал Савельев с места ракетомётчика. – А пеленг взять никак нельзя?
– Отсюда никак! – виновато сказал Кнуров. – Вот сядем, тогда – да. Разложу всё по-быстрому, слинкуюсь…
– Здоровая бандура? – сочувственно спросил десантник Опанасенко. – Рация эта твоя?
– Здоровая… – уныло кивнул Тимофей. – Там же не просто связь, там сигма-усилитель, информационный фильтр, шифратор, модулятор, блок дистанционного управления и объёмного программирования…
Опанасенко хмыкнул.
– Я, – признался он, – только половину слов понял.
– Сапоги! – с нарочитым презрением выразился «альфовец» Костылин.
– Молчи, кроссовка! – крикнул конопатый Егоров, вступаясь за родимую «десантуру», и кабина переполнилась гоготом.
Кнуров, вымученно улыбаясь незамысловатому, порой весьма незамысловатому солдатскому юмору, смотрел в иллюминатор, пытаясь уловить хоть единый проблеск света и ещё разок убедиться, что «Анатра» летит, а не стоит на месте, бестолково шинкуя ночь…
С высоты было видно далёкое зарево, отсвет ночного города, вероятно, Тулы, но внизу расстилалась тьма. Иногда Тимофею казалось, что там курчавятся огромные деревья, поднимая кроны на высоту полёта, в иное время чудились провалы – в общем, шутило воображение. Но место с координатами, переданными микроинформаторами, было где-то там, внизу, совсем рядом.
Пилот включил инфракрасные прожектора, и на экране ноктовизора ярко вспыхнула картинка – невеликая пустошь с редкими кустами вразброс. Вертолёты пошли на посадку. Садились осторожно, но всё прошло штатно. Двигатели сбросили обороты, лопасти докручивались по инерции.
– Сколько времени? – спросил Кнуров.
Опанасенко задрал рукав и глянул на часы.
– Пять скоро!
– Поможете мне аппаратуру вытащить?
– Не вопрос!
Десантники в два счёта выгрузили Тимкино хозяйство и занялись решением боевых задач. А Кнуров ещё добрых полчаса соединял блоки, настраивал систему, разворачивал антенное устройство. Однако картинка не пошла. Индикация высвечивалась исправно, правда, показывала иную точку координат – всего в паре километров к западу Тимофей перепробовал все методы воздействия на закапризничавшую технику, вплоть до кулакостучания по корпусу, но ничего не помогало.
Близился рассвет. Восток зарделся, над тёмным лесом показалось красное солнце, и ночная прохлада уступила лёгкому сугреву. Попросыпались все местные пичуги, лесная живность ожила и пришла в движение, а бравые десантники стали подтягиваться поближе к контейнеру с «вечным» хлебом и костерку, на котором жарилось «условно-живое» мясо.
Часов в семь плоские экраны ожили и показали… женскую грудь. Красивую такую грудь, как опрокинутая чаша, с упругим соском, по-девичьи розовым. Тимофей сразу узнал её, а потом изображение скакнуло, и во весь экран разошлось Ритино лицо – ресницы трепещут, с припухших губ срываются стоны. Да, лицо у Риты становилось особенно красивым, когда они занимались любовью… Но кто же занимается этим с нею сейчас?!
Тимофей лихорадочно забегал пальцами по клавишам, как музыкант, потерявший ноту. Микроинформаторы, только что выстроившиеся в «цепочки» и сформировавшие соты «сборки», переключили ракурс. Изображение рывком отдалилось, и Кнуров разглядел спину Гоцкало, и плоскую верхушку стога сена посреди поляны. Инженер-программист оглянулся – не видят ли десантники? – и вернулся к экранам. Ему не было стыдно, просто не хотелось, чтобы «постельную сцену» наблюдал кто-то другой, кроме него. А он имел право, это была его Рита… В том-то и дело, что была. И уже не его…
Тимофей досмотрел до конца, как сплетались ноги, как мозолистые руки Сергея обжимали девичью грудь, дослушал все сладкие стоны, и горячие аханья, и бестолковый шёпот любви. Состояние у него было странное, и слово «оцепенение» подошло бы лучше прочих. Но было словечко повернее – Кнуров замертвел. Застыл весь, сидел, смотрел, впитывая глазами каждый Ритин жест, и не шевелился. Кажется, и сердце билось через раз…
Жила ли в нём ревность? Да нет, скорее это была боль утраты. Он понимал, что потерял девушку, но не винил в том ни себя, ни тем более её. Рита была здесь ни при чём.
Разве он любил её? Даже когда предлагал руку и сердце? Руку – ладно, а сердце? Лукавил он тогда, лукавил. Просто побоялся потерять очаровательную любовницу, вот и предложил ей замужество. Ведь так? Да вроде так… Но ведь было, было и ещё что-то, помимо прелюбодеяния! Была в нём и нежность, и влюблённость… И что? Тогда, в ночь на девятое марта, когда он проводил Риту до дому и остался у неё до утра, они оба просто получили разрядку. И потом, в апреле, в мае, в июне… Им было хорошо вдвоём, но разве это любовь? И ведь Рита не зря выговорила для себя время подумать о свадьбе, она прекрасно понимала… ладно, не понимала, но чувствовала – это не то, что нужно ей. Ему – может быть, а ей?
Тимофей отёр лицо ладонями и долго смотрел на Риту. Изнемогшая и расслабленная, она лежала на стогу, на разбросанной одежде, глядела в небо и улыбалась. Гоцкало сидел рядом и смотрел из-под руки – где враг?
– Устала? – спросил он ласково.
– Ну да! – смешливо фыркнула девушка. – Столько оттопать! Тащил меня как паровоз!
Сергей засмеялся и погладил любимую по рассыпавшимся волосам. Девушка опять закрыла глаза.
– Я сейчас почти самый счастливый, – признался Гоцкало.
– Почему почти? – открыла глаза Рита. – А, понимаю… Отбил девушку у друга! Да?
Она села и обняла Сергея со спины.
– Не думай об этом, – сказала Рита тихо, – с Тимой я сама поговорю. Он нормальный парень, и мне с ним было хорошо, но… но нельзя же всю жизнь провести в постели! Мы друзья, мы хорошие друзья, и, я надеюсь, останемся ими…
– А я? – тихо и напряжённо спросил Гоцкало.
– А тебя я люблю, – просто сказала девушка, и Серегино лицо залучилось и воссияло…
Тимофей вздохнул. На душе было погано. Паршиво до невозможности. И не всякому о таком расскажешь, ибо не всякий поймёт. Скажет, изменила она тебе, и не морочь себе голову! Да где ж тут измена? Кто ему Рита – жена? Невеста? Подружка, хорошенькая девочка, с которой приятно провести время. И она не клялась ему в верности. Правда, было такое, что вроде как ревновала к Даше. Да нет, то не ревность была… Просто, наверное, хотела сделать ему приятное. Как же, ревнуешь, значит, ценишь! Она же очень добрая, Рита…
– Это за нами! – послышался злой голос Гоцкало, и Кнуров встрепенулся, глянул на экран. С края пустоши показался джип, переваливавшийся на буграх и ямах. Левее двигались ещё две машины.
– Бежать мы уже не будем! – решила Рита. – Хватит.
– Да что позориться, – пробурчал Сергей, – всё равно ж догонят…
Девушка натянула платье и заозиралась.
– А ты мои трусики не видел?
– Нет… Да чёрт с ними.
– Правда что…
Рита, подобрав подол, соскользнула со стога и принялась отряхиваться, поправлять волосы. Джипы приблизились и остановились. Седоватый мужчина выпрыгнул с переднего сиденья и пошёл вразвалочку.
– Мадемуазель… – сказал он врастяжку. – Вы меня огорчаете!
Он повернулся к насупленному Гоцкало и сделал неуловимое движение рукой – Сергей согнулся в дугу, хватая ртом воздух, а Рита молча бросилась на седого. Тот одной рукой скрутил её и сказал:
– Будем считать это ЧП любовным свиданием, а не побегом. И продолжим наше сотрудничество. Коста! Морис! Поставьте палатки! Нет, там вот, под деревьями! Портос, помоги мне увести наших русских друзей.
В кадр попал плотный, коренастый малый. Скрутил руки Гоцкало за спиной и тычком указал направление движения.
Тимофей медленно поднялся. Постоял и двинулся к вертолёту. Останови его сейчас и спроси, что он делает, Кнуров вряд ли сумел бы ответить. То ли обида на весь белый свет вела его, то ли потеря девушки так на него повлияла, а только Тимофей в тот момент соображал плохо. Но действовал быстро. Он натянул на себя силикетовый спецкостюм, прихватил «дюрандаль» и пошагал на запад – идти ему было минут двадцать от силы.
Он шёл быстро, перескакивая через ямины, вспрыгивая на бугры. И ни разу не оглянулся на вертолёты с обвисшими лопастями, на спецкоманду, ждущую его сигнала.
Продравшись сквозь кусты, Тимофей выбрался к лагерю – три палатки в куче, рядом джипы и костерок. На огне кипит котел, Коста нагибается над ним, берёт пробу ложкой, дует, чмокает, задумчиво оценивает вкус.
Кнуров оглянулся – никого и двинулся к палаткам. Он ступал неслышно, пригибаясь за кустами и хоронясь за стволами деревьев, и вышел прямо к надутым тентам. В каком из них Рита? Он опустился на корточки и стал прислушиваться. Тут-то его и взяли. В какую-то секунду он лишился автомата, а лицо сунулось в палую листву.
Послышалась команда на французском, кто-то грубо перевернул Тимофея лицом вверх.
– Ах, вот кто к нам пожаловал! – радостно воскликнул седой. – Месье Кнуров! Какая встреча! Надо же, все вершины треугольника в сборе.
В средней палатке охнули, и Тимофей понял, где прятали Риту.
– Отпустите девушку, – мрачно сказал он. – Что вам, нас двоих мало?
– Мало, – серьёзно сказал седой и тут же добавил в речь галльской лёгкости: – Нам без неё будет скучно!
– Вас же всё равно схватят, – пожал плечами Кнуров, – зачем же наглеть? Суд бы учёл смягчающие обстоятельства…
– Ах, Тимофей, Тимофей… – покачал головой седой. – Все русские – странные люди. Они терпеть не могут спецслужбы, но чуть что – начинают ими пугать! Ладно… Коста, вызов прошёл?
– Oui! – откликнулся костровой.
– Время, время! – озабоченно проговорил седой и прислушался. – Ага!
Он довольно потёр руки и стал глядеть в небеса. А там ширился и рос рёв, пока не перешёл в адский режущий свист. Из-за кромки леса выплыл странного вида летательный аппарат, похожий налетающую тарелку, завис над пустошью и стал опускаться. В выпуклом днище открылись лючки, высунулись телескопические опоры, коснулись земли, сжались, принимая вес, и рёв утих.
– Быстро грузимся! – скомандовал седой. – Портос! Арамис!
Названные кинулись к средней палатке и вывели Риту и Гоцкало. Девушка оборачивалась к Тимофею, пыталась что-то сказать, но дюжий Портос мало этому способствовал. Седой поволок Тимофея. Всех троих запихнули в тесный отсек с голыми стенами и надувным матрасом на полу, и откинутый трап поднялся, запирая узкий проём. Только маленький круглый иллюминатор пропустил луч света, вытянутым овалом лёгший на исшарканный металлический пол.
– Это ракетоплан! – подал голос Гоцкало. – Экспериментальная модель. Как они её, интересно, выцарапали?
– Деньги… – пожала плечами Рита, не поднимая склонённой головы.
Тимофей не знал, что сказать. Пробормотал только:
– Вот же дурак я… Надо было вертолёты поднимать на захват, а я сам припёрся… Как дурак!
Ефимова всхлипнула и заплакала. Гоцкало дёрнулся её утешать и остановился, взглядывая на Кнурова. Тот дёрнул рукой: чего ты, дескать? Утирай любимой слезы, я тут третий лишний…
За стенами взревело, отсек зашатался. Тимофей приник к окошку и увидел рушившийся вниз лес, а за лесом – поднимавшиеся вертолёты. Он обрадовался поначалу, но быстро понял беспричинность радости – ракетоплан заскользил над лесом на такой бешеной скорости, что никакому вертолёту не догнать.
Поверхность земли отдалилась, вокруг замельтешили облака, и вот уже ровное облачное поле, залитое солнцем, взбугрилось понизу, словно богатый урожай хлопка. Потом пошли разрывы, они ширились, пока облачность не исчезла вовсе.
Внизу проносилась земля, похожая на топографическую карту – узнавались дороги, кварталы городов, нарезанные квадратами и трапециями поля – одни из них желтели, другие зеленели или шли бурыми пятнами. Курчавыми моховищами гляделись леса, реки казались гнутыми зеркальными полосками, отражавшими небо.
– Куда мы летим?! – прокричала Рита.
– Не знаю! – проорал в ответ Кнуров. – Куда-то на юг!
– А?!
– На юг!
Шатаясь, он отошёл от двери-трапа и плюхнулся на матрас. Гоцкало подвинулся, но Рита осталась сидеть посередине, и Сергей потихоньку вернулся на старое место. Кнуров с новым ощущением – смущения и неловкости – притулился к тёплому боку девушки, стараясь не смотреть на голые ноги недавней подруги. Сидеть было неудобно, и голову не прислонишь – борт дрожал, и дрожь отдавалась под череп.
Сколько они летели, Тимофей не мог сказать, но спустя какое-то время он почувствовал, что ракетоплан пошёл на снижение – это ему доложили внутренности, захотевшие выпрыгнуть наружу. Он встал и подобрался к окошку. Внизу пролегала степь, а сбоку блестела мелкая вода. Юг Украины? Азовское море?
– Крым! – громко сказал Кнуров. – Я вижу Симферополь! И горы! Я их помню, садились как-то в Аэро-Симфи!
Ракетоплан выполнил разворот и потянул к горам. Степь с клиньями лесочков помчалась навстречу, кренясь и покачиваясь. Потом сливавшиеся потоки трав остановили свой бег, замерли, закружились и поднялись, подхватывая аппарат. Сели!
Минуты не прошло, а трап уже пошёл вниз – Тимофей едва успел отскочить. Седой – руки в боки – мотнул головой: вылезайте!
Кнуров, Ефимова и Гоцкало покинули отсек и сошли на траву. Седой и Портос с Арамисом без особых церемоний оттащили их подальше. Стратосферный ракетоплан завыл, как раненый демон, взлетел и канул в небо.
– Наш путь ещё не закончен, – бодро объявил седой. – Прошу в машину!
Жестом радушного хозяина он показал на лимузин с затемнёнными стёклами.
– Туссен, – сказала Рита, – когда вас поймают, я не сдержусь и дам пинка!
– О, мадемуазель! – воскликнул Туссен. – Пинок такой красивой ножкой доставит мне массу удовольствия!
Тимофей первым погрузился в прохладное нутро лимузина – на улице припекало – и подвинулся, освобождая место для друзей. За Гоцкало и Ритой залезли Портос и Коста, которого иногда называли именем нахального гасконца, попившего кровушки кардиналу Ришелье. Лимузин тронулся, и по дуге рампы-съезда выехал на Главный фривей.
Дорога то шла низиной, то взлетала на эстакаду, пересекая глубокий овраг. Степь да степь стлалась кругом, трамплинами восходя к горам. Их пологие уступы поднялись, зазеленели, сжали боками ленту автострады и расступились, пропуская к морю. А вот и оно, тёплое Чёрное, благодатный Эвксинский Понт! Синий разлив от галечных пляжей и слоистых обрывов уходил за горизонт и пропадал в туманной дымке. С высоты открылся город на берегу.
– Ялта! – узнала его Рита и спросила Портоса с невинной улыбочкой: – Мы что, на купания выехали?
Портос, по-русски ни бум-бум, только расплылся в улыбке.
Лимузин заскользил вниз, следуя серпантину дороги, и въехал на ялтинские улицы. Замелькали стандартные коттеджики, пошли расти этажи отелей и пансионатов. Народу на улицах хватало, но толкучки не было – не сезон.
Остановился лимузин у самого берега, за воротами роскошного особняка – новодела, но выстроенного в стиле девятнадцатого века. Коста молча показал на дверь, щёлкнувшую спущенной блокировкой.
Рита вышла первой, и Тимофей испугался, что её ноги оголятся до талии, демонстрируя наглым французикам плохо загорелую попу. Пронесло…
Во дворе собралась целая толпа, причем все – и приехавшие, и хозяева – оживлённо переговаривались, кто на языке Бальзака и Гюго, кто на родном наречии Диккенса и Голсуорси.
Пленников провели в комнату и угостили завтраком по-европейски: тостики, джем, масло, кофе. Кнуров, перекусивший с десантниками, отказался и передал свою порцию проголодавшимся Рите и Гоцкало.
– Что будем делать? – спросила девушка.
– Ты о нашем положении сейчас? – уточнил Тимофей. – Или о треугольнике?
– Задача о трёх телах… – усмехнулась Рита. – Да, она меня тоже интересует. Давайте раз и навсегда разберёмся с этим!
– Давайте… – сказал Кнуров и пожал плечами. – А чего тут разбираться? – Он вздохнул и добавил: – Я всё видел, правда, не с самого начала… Твои микроинформаторы показали, Сергей.
– Ты разобрался? – и смутился, и обрадовался Гоцкало. – Ну вот, я ж говорил…
– А что толку? – горько сказал Тимофей. – Мы явились на трёх вертолётах, а я все испортил! Герой-одиночка…
– Это ты из-за меня? – тихо спросила Рита.
– Я и сам не знаю… – признался Кнуров. – Но ум мне тогда точно отшибло. И нечего тут решать! Ты любишь его, он любит тебя, и всё. А я третий лишний.
– Тима… – выговорила Рита.
– Да нет, Рит, всё в порядке… Мы же друзья?
– Да…
Девушка обняла Кнурова и прижала его голову к груди. Тимофей вытянул губы и поцеловал пленительную, всё ещё пленительную выпуклость. Рита не отодвинулась, и он счёл это хорошим знаком.
Часа три продержали их взаперти, выпуская только по нужде, потом подали экспресс-обеды.
– И куда нас теперь? – спросила девушка, откупоривая рацион. – Я думала, до самого места по воздуху…
– Эта скотина-летун, шо продался за поганые евро, – проговорил Гоцкало, – просто побоялся границу пересекать. Так ещё ладно – кто заметит? Следят за ним? Скажет, навигационное оборудование забарахлило или ещё чего соврет. А за границу если смотается… тут уж его точно не пожалуют! Найдут и кокнут.
– Тогда как нас… – начала Рита и её осенило: – Морем! На яхте какой-нибудь. Тут много яхт в порту – из Франции, Израиля, из Англии есть, из Америки даже.
– И шо потом? – помрачнел Сергей.
– А ничего, – спокойно сказал Тимофей. – Сволокут в «ящик», создадут тебе комфортные условия и скажут: а ну-ка, склепай нам, мусью Гоцкало, предиктор!
– А если мы откажемся? – поинтересовался «мусью».
– Ты знаешь… – раздумчиво проговорил Кнуров. – Я немножко в тюрьме посидел и понял одну вещь – человека очень легко заставить делать то, чего его совесть вроде бы не позволяет. Вот подержат тебя в изоляторе с месяцок, и ты сам запросишься на работу!
– А потом нам сунут по карточке с приличной суммой на счету и дадут пинка… Или просто дадут пинка, чтобы зря не тратиться!
– Скорее всего, – усмехнулся Тимофей, – застрелят в тихом месте и схоронят.
– Да хватит вам! – заныла Рита. – Что вы меня пугаете?
– Ладно… – вздохнул Кнуров. – Ещё не вечер…
Минут десять похищенные «вершины треугольника» переваривали стандартные экспресс-обеды, наверняка из армейского рациона, после чего явились их старые провожатые и жестом показали на выход: приключение продолжалось.
В комнате напротив незнакомые парни северной наружности помогли им надеть гидрокостюмы, нацепить шлемы и навесить акваланги. Ещё четверо «людей-лягушек» показались в коридоре. По фигурам Тимофей узнал «мушкетёров».
Туссен приподнял шлем и глухо сказал:
– За мной и без фокусов! Коста, Морис – страховать!
Чередой они спустились по лестнице в туннель, круто уводивший под пляж и кромку прибоя. Скоро в круглом зиянии туннеля заплескала вода, они погрузились в неё и поплыли. По сторонам смутными пятнами расплывались лампы, горевшие оранжевым и жёлтым. Вот и море.
Туссен позади, Граншан впереди живее заработали ластами, уходя от берега и в глубину. Плыли минут тридцать, вокруг крутилась любопытная кефаль, даже акулка-катран подплывала осведомиться, что этим двуногим понадобилось в её море. Потом у Портоса в руках появились фонарики, вроде подводных факелов, горящие красным. Он замахал ими, описывая круги.
Из синей глубины выплыла туша субмарины, остроносая, с приплюснутой рубкой, явно не боевая, и выкрашенная в грязно-белый цвет, под водой казавшийся синим. Чёрные буквы на борту складывались в аббревиатуру Комитета подводных исследований. Как же, подумал Тимофей, учёные выискались…
В борту подлодки открылся круглый люк, пуская пузыри. Просим-с!
Человек в серебристом гидрокостюме выглянул из люка и махнул рукой: уэлкам, мол.
Цепочка из «мушкетёров» и их пленников потянулась к люку. Шлюзовую камеру проходили по очереди, по трое зараз. Последним отшлюзовались Туссен Норди и встречавший их подводник. В центральном отсеке было очень тесно, Тимофей стоял боком в проходе между пультами и не знал, куда девать ноги с ластами и тяжёлые баллоны за спиной. Полковник снял шлем, вздохнул облегчённо, оглядывая двух подводников за пультами. Встречавший их тоже снял шлем, открывая обширную лысину со скобкой чёрных волос и жёсткое лицо, посечённое шрамами. Тот ещё волк!
– Всё в порядке, Андрэ? – спросил его Туссен почему-то по-русски.
– В лучшем виде, – пробасил лысый на языке Пушкина и Достоевского и махнул рукой пилоту: – Погружаемся! Глубина двести, держи на юг.
Пилот субмарины молча пробежался пальцами по клавишам пульта. Под полом забулькало, отдаваясь в пятки, и субмарина стала погружаться. Одновременно заныли переборки, дрожа от кручения турбин.
– Вы же русский! – вдруг сказала Рита, не сводя злого взгляда с лысого. – Почему же вы с ними?!
Лысый не рассердился и не улыбнулся. Равнодушно глянув на девушку, он пожал плечами и перешёл к главному пульту.
– Андрэ Сегаль родился и вырос в Нормандии, – спокойно сказал Туссен, удобно устраиваясь между двух приборных досок. – Он наш!
Кнуров подумал-подумал и снял ласты. Хватит тут хомо акватикуса изображать…
– И куда нас теперь? – спросил он. – Кому по эстафете передадите?
Туссен поёрзал.
– Всплывём через часок, – сказал он, – и вас обратно на небеси.
Рита бросила на Норди убийственный взгляд, но Туссен был непробиваем. Тогда девушка понурилась и нахохлилась. Гоцкало сделал движение её приобнять, но не решился. Видать, побоялся нарваться на резкость.
На глубине двести метров субмарина шла часа полтора, отплыв от берега миль на пятьдесят. Затем лысый Андрэ скомандовал всплытие.
Когда пол мерно закачался, Тимофей понял, что они на поверхности.
– Арамис! Портос! – скомандовал Туссен. – Наверх. Гоцкало, на выход! Мадемуазель! Мсье Нурофф!
Мсье Нурофф с трудом поднялся, чувствуя онемение во всём теле от жёстких сидений и твёрдых полов, и поплёлся за мадемуазелью.
Наверху было свежо. Необъятная обливная синева моря, тронутая барашками, уходила во все стороны. А вверху – чистейшая лазурь небес. И вдруг, прямо в этой лазури, распахнулась дверь!
Кнуров обомлел, но быстро пришёл в себя, разглядев колебания воздуха и стеклистое марево – к ним спускался «невидимый» дирижабль, прозрачный для света и радиоволн локаторов.
Из двери в небе спустили трап, и Туссен с поклоном предложил Рите подняться первой. Девушка фыркнула и взошла. За ней двинулся Гоцкало, последним в гондолу забрался Тимофей.
Внутри дирижабль был вполне видим и ощутим. Всё вокруг покрывал серый пластик, гондолу вдоль рассекал узкий коридор – от машинного отделения до рубки. С обеих сторон в коридор выходили узкие двери кают.
– Вперьод! – махнул пистолетом курчавый малый в лётном комбезе. Его шкиперская бородка забавно переходила в баки, все лицо обегая валиком волос, словно рамкой-опушкой.
Рита передёрнула плечами и зашагала по коридору. Дверь впереди открылась, выпуская ещё одного жгучего брюнета, смахивавшего на грузина. Брюнет, глумливо усмехаясь, придержал дверь, а лысый затолкал «вершины треугольника» в каюту.
Каюта была невелика, три на три, и походила на купе железнодорожного вагона – те же диваны у стенок, над ними – откидные койки. Наружную стенку прорезал круглый иллюминатор, под ним имелся столик. Всё голо, чисто, пусто, блестит пластиком или полированным металлом. За иллюминатором искрится и туманится синее море. Эх, в тур бы на таком дирижабле!
Незримый вовне цеппелин двигался неторопливо, не быстрее гоночного автомобиля, зато совершенно бесшумно и плавно. Аппарат словно стоял на месте, висел между небом и морем, и не шевелился. Но показавшийся за кругом горизонта белый лайнер доказал обратное – кораблик быстро приблизился и пропал под днищем дирижабля.
– Летим куда-то на юго-запад… – сообщил Гоцкало, понаблюдав за солнцем.
– Спать хочу… – пробормотала Рита и зевнула.
– Ложись, конечно! – всполошился Гоцкало.
– Вы тоже ложитесь, – пробормотала девушка, – всю ночь на ногах…
Кнуров разулся и забрался на верхнюю полку. Паче чаяния, там обнаружилась надувная подушка. Подкачав ее, Тимофей лёг и вытянулся. Мысли плыли медленно и лениво, как сонные мухи. Он уже тыщи три километров отмахал, если не больше, а впереди долгий рейс. Наверняка эта «невидимка» держит курс на Южную Америку, к тому сверхсекретному центру в сельве… Проект «Деус»… проект «Гото»… Рита, Серега… Три минус один… Замороченная лишняя вершина в любовном треугольнике, окрещённая Тимофеем, заснула. Первые морщинки, заработанные за последний месяц, разгладились, лицо Кнурова стало по-детски губастым и спокойным.
