Глава 27. Синие пропасти

Бирский лёг рано, а встал поздно – на часах было полодиннадцатого. Повертевшись, поскрипев пружинами, он перепробовал все положения и сел. Хватит валяться!

– Гоцкало! – позвал он. – Печку давишь, зараза?

Сергей, спавший на печи, откликнулся:

– Ой, а сам-то? Бедная изнасилованная кровать!

Весело препираясь, будто на пикнике, они встали и осторожно вышли на крыльцо. Забор и могучие ворота прикрывали дом с улицы, за двориком стояли хлев и сарай, оба пустые, а за маленьким – соток десять – сенокосом врастала в землю банька из почерневших брёвен-кругляков, крытая тёсом, как и сама изба.

Запахи, струившиеся по-над двором, были прекрасны и упоительны – душисто пахла малина, накатывал аромат сена и увядавшей травы, струился дух волглого дерева, распаренных веников, резковатого кваску Хорошо!

– Ну, что? – бодро сказал Михаил. – Уберись пока в доме, а я траву скошу.

– Коси, коса, пока роса! – заметил Гоцкало с глубокомыслием. – Косарь нашёлся… Ты хоть знаешь, как это орудие в руках держат?

– Разберёмся! – по-прежнему бодро сказал Бирский и отправился в сарай за косой. Взяв сельхозинвентарь в руки, Бирский примерялся и так, и этак, вспоминая фильмы, где крестьяне орудовали этой загогулиной. И вроде как сообразил, что к чему. Гордо выйдя во двор, он лихо махнул косой, со звонким шуршанием срезая верхушки трав.

– Вы её ниже держали бы, чтобы пяточкой! – послышался чей-то нежный голосок, и Бирский вздрогнул. Оглянулся и почувствовал «сердечный укол». На него смотрела девушка в простом сарафане, да и не надо было ей другой наряд примерять, так ей шёл этот. Девушка была на диво хороша – высокая, стройная, но не тонкая, а сильная, с широкими бёдрами и крутым бюстом. Дева могла бы показаться курбатенькой, но пышные объёмы искупала тоненькая талия, худо спрятанная под прямым покроем. Золотистые волосы были заплетены в косу, перекинутую на грудь, розовые щёчки холмиками поднимались к синим глазищам, маленький носик смешно морщился, а красивого очерка припухшие губки плохо удерживали рвавшуюся радость. Ей бы Василису Прекрасную играть, подумал Бирский. Или Марью-Искусницу…

– Правда? – лукаво спросила девушка, и Михаил понял, что потаённые слова он выразил всуе.

– Правда… – пробормотал он. – Здравствуйте…

– Здравствуйте, здравствуйте! – легко заговорила девушка. – Меня Наташа зовут, я бабы Анина внучка. Вообще-то я учусь, но пока каникулы, я тут.

– И правильно! – с жаром заговорил Бирский. – А то б так и не узнал, что… – Он потерялся, слова позабылись, и спас его рефлекс знакомства. Он представился: – Миша!

– Будем знакомы, Миша! – засмеялась Наташа.

– А это – Сергей! – указал Бирский на Гоцкало, вышедшего на крыльцо с веником и совком в руках.

– Вы из Москвы? – полюбопытствовала бабы Анина внучка.

– Да, – признался Михаил, отмахиваясь в душе от жестов Гоцкало, предостерегавшего с крыльца. – Мы учёные. А на кого вы учитесь?

– Я в МВТУ, – сказала девушка с тайной гордостью, – на третьем курсе. Нанотехнология.

– Наш человек! – сказал Сергей. – Заходите. Мы вам компот откроем, у нас его много!

– Ой, я ж совсем забыла! – подхватилась девушка.

– Не уходите! – взмолился Бирский внезапно.

Наташа глянула на него, вспыхнула и сказала:

– Да нет, я быстро, схожу только, молока вам принесу… И хлеба свежего!

– Богиня! – умильно молвил Гоцкало.

Михаил смолчал. Пятясь, он вернулся в дом, нащупал скрипучий стул, сел. И всё это время смотрел не отрываясь, как Наташа спускается с крыльца, как покачиваются крутые бедра, как перекатывается то левая, то правая ягодица, как меняют вектор складки на сарафанчике, и ловил себя на том, что улыбается – глупейшей улыбкой отрока, влюбившегося в одноклассницу. И зря он не верил в любовь с первого взгляда… Ещё и спорил с Риткой, насмехался над «романтическими бреднями» и «сопливыми сантиментами»… Хотя… откуда ему знать, что это то самое? Что это любовь кружила над ним, и вот выбрала себе добычу, и напала на него, закогтила миокард… Господи, да какая ему, в сущности, разница – любовь это, не любовь? Он испытывает томительные и сладкие ощущения, его полнит счастье нахождения объекта амурных фантазий в пределах видимости, и тёплая, тёмная бездна разверзается под ним, когда Наташа приближается. Чем ближе, тем глубже… И пусть… Как это у Миронова?

Конца он не помнит, жалко. Там было что-то вроде: «Спасённому – листик травы, упавшему – синий цветок!» Лично он с радостью бы упал…

Наташа вернулась и принесла с собой двухлитровый глечик с молоком и румяный каравай.

– Только давайте втроём, – попросил Бирский. – Ладно?

– Ладно! – засмеялась девушка.

Они сели и стали завтракать – ломали тёплый, сладкий хлеб и запивали его ещё не остывшим молоком.

– Баба Аня как чувствовала, – болтала гостья, – говорила, что вряд ли вы рано встанете. И точно!

Михаил ничего не говорил. Он блаженствовал.

– Вы тут долго будете? – спросила Наташа. – У меня машина, мы бы вместе уехали.

Бирский отчаянно запереживал, а Гоцкало сказал со смущением:

– Боюсь, что мы уедем уже сегодня… Вернее, уйдём.

– Да? – огорчилась девушка. – Жалко… Вам по работе, да?

Сергей повернулся к Михаилу и пнул его под столом ногой.

– Всё ужасно плохо, Наташа, – тихо проговорил начальник проекта, не обращая внимания на выходки подчинённого. – Больше всего в жизни я хочу остаться здесь и уехать с вами на машине. Но я не могу. И вообще… – поборовшись с собой, он добавил: – Наташа, вам опасно быть с нами.

– Нас ищут, – буркнул Сергей и ожесточённо рванул кусочек от каравая.

– Но вы не могли сделать ничего плохого! – убеждённо сказала Наташа. – Я же вижу!

– Да мы и не делали, – пожал плечами Гоцкало.

Бирский, не вытерпев, выложил девушке историю их злоключений – давясь фактами, морщась от эпитетов. Внучка бабы Ани была потрясена.

– Бедненькие… – прошептала она, сжимая ладонями щёки. – И что же теперь делать?

– Не знаю, Наташенька… – вздохнул Михаил. – Но мы так привыкли убегать, что вот я сижу, а у меня спина деревенеет – всё чудится, что окружают и вот-вот схватят… Когда бежишь, хоть видимость спасения остаётся, кругом много путей отступления. Адом… Он как ловушка, как западня.

– Мы не сию минуту уйдём, – сказал Сергей. – Лично я, пока в баньку не схожу, шагу никуда не ступлю. Хватит! Я уже насквозь провонялся!

– Правильно! – обрадовалась Наташа. – А я вам постираю! У нас стиралка есть.

Бирский вяло запротестовал, но девушка смотрела так умильно, что он совершенно разрыхлел душою, как мякиш в молоке.

Гоцкало подхватил совок и веник – навести чистоту в бане, а Михаилу велел наносить дров и всего, что сии дрова заменить сможет. Бирский безропотно подчинился. Дров, сложенных в поленницу, хватало, правда, многие поленья успели подгнить и сыпались трухой, но горят, и ладно.

Наносив воды из колодца во вмурованный котел, начальник, доктор, лауреат и прочая, и прочая, и прочая, растопил печку. С первой попытки это у него плоховато получилось – вьюшку забыл открыть, но потом дело пошло. Огонь в топке загудел, тяга была хорошая, и тепло мягко повалило от каменки, нагревая баньку.

Работа убавила Бирскому отчаяния. Руки, занятые простой и монотонной работой, не требующей особого интеллекта, как ни странно, мешали мозгу мыслить. И страдать сердцу. Ох уж эти хомо сапиенсы! Любят они причинять себе мучения. Ну, повстречал ты девушку своей мечты, и что? Ну, расстаёшься с ней в тот же самый день. И что?! А ничего, угрюмо думал Михаил. Совершенно ничего! Ни сейчас, ни в будущем. Вот нагрянут эрвисты доконать его, приставят дуло к голове, а что той голове вспомнить? Абитуру, общагу, аспирантуру, диссертацию? Хорош набор, нечего сказать! Всё, что нужно для счастья – кроме самого счастья. Кроме Наташи…

Бирский пошурудил кочергой жаркие уголья, подкинул дров и закрыл дверку. Вода нагрелась, можно мыться… И сваливать. Бросать всё, рвать едва протянутые ниточки, выдирать их с нервами, с сукровицей…

Он вышел во двор и остановился. По двору бродила рыжая корова, позванивая колокольцем, за нею присматривала Наташа с хворостиной.

– Пастушка младая… – осклабился Гоцкало и заторопился. – Я пошёл мыться, вода уже горячая!

Михаил едва заметил Сергея. Наташа увидела Бирского и крикнула:

– Я тут, у вас, Марту попасу! Тут травка зелёненькая ещё! А вы раздевайтесь, я постирать возьму!

Улыбающийся Михаил кивнул только, будто поклон отвесил. Оставив всю одежду в предбаннике, он шагнул в маленькую низкую дверь и окунулся во влажную горячую духоту. Гоцкало, даром что хохол, остервенело хлестался веником в парной, покряхтывал только. Напарившись, он окатил себя из ушата и, довольно стеная, выбрался вон, кутая тощие чресла полотенцем. Наташа, впрочем, и внимания не обратила на Сергея, ковылявшего по стерне и издававшего шипящие звуки. Бирский вздохнул и принялся вяло натираться мылом душистым. Всё земное есть тщета…

Дверь опять хлопнула, запуская порыв не горячего, а обычного тёплого воздуха с улицы, воспринимавшегося зябким.

– Вам спинку потереть? – грянул с небес ласковый голос, и Михаил обомлел, узрев Наташу подле себя, голую и босую. Всё, что сарафан подчёркивал, оказалось ещё чеканней и выпуклей, всё, что скрывали его складки, радовало глаз крутизной изгиба, глубиной западин и мягкой гладью.

– Это было наитие! – призналась девушка, алея щеками.

Бирский только головой покачал.

– Вы лучше всех! – сказал он убеждённо и коснулся груди девушки. Касание обожгло его и словно зарядило от поверхностного натяжения.

– Никакого секса! – предупредила Наташа. – Ладно?

– Ладно! – с восторгом согласился Михаил. – Да мне просто видеть вас – уже наслаждение! Оно меня переполняет. Всего! Наташа! – сказал он в порыве. – Я вас люблю! Тс-с! Ничего не говорите! Я знаю, что это глупо, смешно даже – вот так, на третий час знакомства говорить о любви и в страсти признаваться! Но вот я уйду и оставлю вас, и… и… я не знаю, что стану делать! Как жить? Нет, если всё кончится хорошо и мы уцелеем, я обязательно разыщу вас. Год буду искать, но найду! Но… Господи, Наташа, уже столько смертей позади, что я просто боюсь с кем-то расставаться! Так и ждёшь, что первая встреча окажется последней… вы только не подумайте, что я пытаюсь вам понравиться, прикинуться этаким несчастненьким, нет. Я говорю то, что чувствую сейчас, и ни врать, ни притворяться пока не способен. Пока! Мне просто очень хочется донести до вас то, чему вы сами стали причиной – мою любовь… Я люблю вас и хочу, чтобы вы знали об этом, Наташа…

Девушка молча подошла к нему и положила ему ладони на грудь. Бирский с удивлением ощущал себя и уже начинал сомневаться – на Земле ли он или где-то гораздо выше. Наташа гладила его по лицу и шептала, что верит, что рада, что ей очень приятны и слова его, и чувство, и он сам…

– Всё будет хорошо… – выговаривали её губы. – Вот увидишь… Ещё целый час всё будет хорошо, потому что стиралка ещё не выполнила программу, а ей надо и сушить, и гладить… и только потом…

Михаил слушал Наташин шёпот, впитывал его, вбирал в себя, вдыхал запах её волос, касаясь шелковистого и мягкого.

– Только кто тебе сказал, глупый, – тихо сказала девушка, – что я с тобой расстанусь? Нетушки… Я пойду с тобой, с вами…

– Это опасно, Наташенька! – выплыл Бирский из нирваны. – Правда!

– Я верю! – проворковала девушка. – Ну и что? Все мы внезапно смертны. Что будет, то и будет… но мне почему-то кажется – всё будет хорошо…

Наташа закинула ему руки за шею, опуская трепещущие ресницы, и губами нашла его рот, словно снимая поцелуем заклятие, и Бирский ответил девушке, и ощутил на щеке её опаляющее дыхание, и то, как приятно вдавливаются отвердевшие соски, и прерывистые сокращения сердец, и сладостный опустошающий провал…