Копыта коней с четкостью метронома ударяли в землю, ужимая последние мили парфянской земли. Приближалась великая река Окс, по ней проходила граница.

Преторианцы вплотную подходили к еще одному пределу, еще одна веха на долгом пути обещала его скорое окончание. Ах, если бы скорое… Впереди уже лиловела пильчатая линия гор из самых великих в Ойкумене, а за ними ждал трудный путь по краю пустыни Такла-Макан, где белое солнце и полнейшее безводье не оставляли живому ни малейшего шанса. И только потом на мутном горизонте проступят зубцы Великой стены, отгородившей Срединную страну от варварских набегов. Ох, сколько же еще топать до тех зубцов…

Сергий вздохнул, легонько ударяя коня пятками, и тут же зло ощерился, вспомнив, что ограблен. Начисто.

Денег нет, саки у всех посрезали кошели и посрывали ценные вещи. Главное, и цирковые причиндалы тоже растащили! Одному Эдику повезло – набор кинжалов-пугио остался с ним. А толку? Хорошо хоть мечи успели подсобрать, а где теперь искать горючую жидкость для выдувания огня? Или это к лучшему? – попытался себя утешить Лобанов. Вкус у горючки отвратительный… Тут же ноги напомнили ему, что седел у них тоже не осталось.

– Ч-черт…

– Что? – громко спросил Искандер, скакавший рядом.

– Да вспомнил этих отморозков!

– Ничего, – прогудел Гефестай с другого боку, – парфяне их всех уделать должны.

– Никаких шансов!

– Косой вступился за нас, – прокричал Эдик, – и отомстил подлым дикарям!

Неожиданно налетел «сухой дождь» – по земле загуляли пыльные смерчи, сгустившуюся мглу пошли полосовать молнии, прогремел гром, перекатываясь из конца в конец, а вот обрушившийся ливень так и не достиг иссохшей почвы – капли испарялись на лету.

Когда душная полутьма рассеялась, впереди стеной встали прибрежные леса. Выше всех поднимались тополя, развесистые карагачи и чинары. Узкие проходы между деревьями были буквально забиты порослью тамариска и колючего чингила, а в прогалах закручивались лианы.

Выехать на берег было задачей неразрешимой, пришлось слезать с коней и мечами прорубать дорогу в подлеске.

Просека вывела отряд к прибрежным зарослям камышей.

– Ну, и чаща… – прогудел недовольный голос сына Ярная, и Сергий определил, что зашел слишком вправо.

Исправить ошибку ему не дали – из тростников высунулась морда молодого леопарда. Раздраженно скалясь, зверь фыркал и щелкал зубами, вперив в принципа-кентуриона горящий взгляд медовых глаз.

– Брысь! – сказал Лобанов.

Леопард, как спущенный с тетивы, бросился на двуногого пришельца, вторгшегося в его законные охотничьи угодья.

Сергий молниеносно увернулся, отшагивая и отводя меч. Гигантская кошка заурчала, собираясь в пружинистый комок. Напряглись лапы, под бархатистой шкурой проступило витье стальных мышц. Леопард жалобно заблеял, сжимаясь перед прыжком, и вот пятнистое тело вздрогнуло, готовясь выбросить упругую массу в толчке, подмять, впиваясь клыками…

Сергий привстал на колено, выставив акинак. В момент звериного броска нужно прыгнуть самому, стелясь по-над песком, и вонзить клинок в этого кота-переростка.

Жалко красивое животное, но что же делать, если оно русского языка не понимает?

Лобанов уже уперся толчковой ногой, как вдруг в желтом глазу суперкошки, пылающем яростью, завязла стрела. В секундной тишине донеслось пение спущенной тетивы.

Леопард конвульсивно распрямился, выбрасывая передние лапы вверх, закидывая назад голову, и упал без дыхания.

Сергий медленно обернулся. В двух шагах от него стоял таинственный спаситель, незваный ангел-хранитель с луком в руках, в шароварах и короткой куртке.

– Тзана? – спросил Лобанов, словно сомневаясь в том, кого он видит перед собою.

– Ага… – согласилась девушка и добавила, будто извиняясь: – Не успела спрятаться.

Сергий приблизился к ней и протянул руки. Тзана вздохнула, бросая лук, и прижалась к принципу, вытягиваясь стрункой. Полузабытая услада холодком прошла по спине Лобанова.

– Вот кто меня спасал… – прошептал он, ласково гладя тяжелые длинные волосы. – Моя сарматочка…

Сарматочка уткнулась лицом ему в грудь и сказала глухо:

– Ты бы и сам себя спас не хуже… Просто… Как не помочь тому, кто сказал тебе самое главное слово?

– Моя ж ты прелесть…

Тзана подняла голову, упираясь подбородком, и проговорила:

– Ты совсем не сердишься?

– Совсем… Что толку на тебя сердиться… И как только Киклопик отпустил тебя одну?

– Ну, он помог мне собраться и объяснил дорогу. Я прискакала на тот берег этой вашей Италии, туда, где море… Оно, как император, называется… Адриатическое! Его я переплыла на корабле, и по виа Эгнатиа добралась до Афин. Вот… Ты только не думай, что я такая бессовестная. Мне было очень стыдно… До тех пор, пока я не придумала себе занятие – стала беречь тебя. Скажи, – внезапно спросила Тзана, – ты хотел ту женщину, на берегу большой реки?

– Большая река называется Евфрат…

– Хотел или нет?

– Хотел, – честно признался Лобанов, – но не взял бы ее.

– Почему? – удивилась девушка. – Она красивая… Была.

– Понимаешь, она была слишком грязная… внутри. Она как дерево с прогнившей сердцевиной – смотришь на такое и любуешься. А под гладкой корою – труха и жирные личинки. Да и потом, редко кто может понравиться после тебя, моя красотуля…

– Правда?

– Истинная… Пошли, удивим наших.

– Пошли! – обрадовалась Тзана.

Тут как раз Гефестай издал трубный зов:

– Сережка, ты где?

– Иду…

Неторопливо беседуя, Сергий и Тзана вышли из зарослей.

– Я думал, босс удовлетворяет естественную нужду… – бойко начал Эдик и забыл продолжение.

Искандер молча замер, глядя на Тзану так, будто встретил привидение, а сын Ярная восхищенно хлопнул в ладоши.

– Ну, что за девка! – крякнул он – Полцарства за такую не жалко, а потом и остальную половину отдашь!

– Никаких шансов! – выдавил Тиндарид.

Тзана засмеялась, словно хрустальный колокольчик прозвенел.

Ханьцы-философы растерянно оглядывали преторианцев, то и дело переводя взоры на сарматку, но, видимо, ситуация привычному анализу не поддавалась.

– Не понимаю, – жалобно сказал Го Шу, и потряс головой.

– Это моя жена, – объяснил Сергий. – Я ей велел дома оставаться, а она не послушалась.

Тзана скромно потупила глазки.

– И эта девушка все это время следовала за нами? – с ужасом спросил И Ван. – Одна?!

«Эта девушка» вздернула голову, и надменно сказала:

– Я – дочь вождя, я не из тех изнеженных, слабосильных кукол, которые прячут под толстым слоем румян рыхлую кожу и дряблые мышцы. Я – сильная!

– Мы потрясены! – выразил общее мнение «триады» Лю Ху.

Чанба, продравшись к берегу Окса, вернулся с криком:

– Там какой-то корабль плывет! Большой!

Сергий одолел проторенную Эдиком тропу, все остальные двинулись следом.

Им открылся простор мутных зеленоватых волн большой реки, влекущей к морю талую воду, отданную снегами с гор.

Вверх по течению следовала вместительная барка под парусом, вздувающемся на невысокой мачте. С борта загребали пять весел с широкими квадратными лопастями.

– Это киме, – опознал судно Искандер, – плоскодонная лоханка. Влезем все, считая непарнокопытных. Подзываем?

– Давай.

И Гефестай с Искандером, не сговариваясь, заорали:

– Э-ге-гей, на киме!

Немногочисленная команда киме заметила орущих. Некоторое время весла так же плавно гребли, потом сбились с ритма, и посудина стала разворачиваться. Неторопливо, величественно даже тронулась к берегу.

Вломившись в тростник тупым носом, киме остановилась, и кормчий заорал, путая кушанский с эллинским:

– Чего вам, путники?

– Подбросьте до Талими! – забасил Гефестай.

– Скажи ему, – зашипел Сергий, – что денег у нас нет, но мы согласны грести всю дорогу!

– У меня есть! – сказала Тзана.

– Отлично! Сэкономим греблей!

Сын Ярная перевел предложение принципа. Кормщик почесал в голове, соображая, и махнул рукой: залезайте!

С борта спустили широкий трап, и Тзана первой завела на борт своего коня – мышастой масти. Такой цвет сольется с любой тенью.

Следом поднялись философы, Сергий протопал последним.

Договор дороже денег, и нечаянные пассажиры заменили почти всех гребцов. Заскрипели уключины, заплескали лопасти. Киме неторопливо двинулась дальше. Лобанов довольно оглядел свой отряд – теперь их стало ровно восемь, полный контуберний. Хоть бы не уменьшилось это число…

В районе Талими плавное течение усилилось, на реке забелели буруны, взбугрились перекаты. Пришлось приналечь на весла. Киме плавно и очень медленно обогнула скалистый мыс у порта Талими, отстроенного на месте старинной переправы.

– Здесь можно мемориальную доску вешать, – прокряхтел Тиндарид, ворочая веслом. – «В этом месте реку Окс форсировал царь царей Кир».

– Тёзка твой тут тоже отметился, – добавил Эдик, отпыхиваясь, – Александр Филиппыч!

Каменистый берег приближался заторможено, как во сне, когда прикладываешь все силы для бега, а цель остается недостижимой.

Но вот, наконец, полетели швартовы. Два кушана в одних шароварах приняли брошенные канаты и живо обкрутили их вокруг вкопанных в землю столбов. Причалили.

Распрощавшись с кормчим, члены «экспедиции» сошли на берег, ведя коней за собой.

Талими виднелся весь с невысокого скалистого взлобка – вычурная смесь стилей и форм. Персы и парфяне, кушаны и эллины, индийцы и бактрийцы – все оставили здесь свои следы, а Талими, словно фильтр, отжимал на берег Окса сухой остаток культур. Вон, неподалеку от рынка, гордо высится храм Деметры, окруженный колоннадой, за ним пластается митреум, где поклоняются Митре (или Михре, это уж кто как выговорит), по другую сторону выглядывает плоская крыша храма зороастрийцев, а за холмом, сплошь покрытым глинобитными домами, над которыми свечами торчат тополя, показывает краешек крыши еще одно культовое здание…

Показав на него пальцем, И Ван радостно заголосил:

– Там храм Будды! Дацан! Последуем туда, о, мои драгоценные спутники, и слуги Златоустого примут нас!

– Если они нас еще и накормят, – хмыкнул Гефестай, – я запалю для Будды целую пригоршню сандаловых лучинок…

И отряд двинулся в сторону дацана.

Вблизи Талими напоминал обычный кишлак – те же пыльные кривые улочки, подчас упирающиеся в тупички, те же неровные линии дувалов, те же ишаки, смиренно везущие целые горы хвороста – одни ножки видны.

Разве что у аксакалов, преющих на солнце, не папахи прикрывали лысины, а тюрбаны из выцветшей ткани.

– Гефестай, – обратился к кушану Сергий, – как ты? Потянуло духом родины?

– Да им давно уже тянет, – ухмыльнулся сын Ярная. – Дымок чуете? Ветки саксаула горят и арчи – это в хлебных печах лепешки пекут… Эх…

– Кто о чем, а кушан – о кушаньях, – проворчал Чанба.

– Так я ж с утра не ел еще!

– Я будто ел…

Улочка, прошедшая зигзагом, вывела путников на круглую площадь, где и поместился буддийский храм. Сергию он напомнил тот, что стоял… вернее, будет стоять в Петербурге – те же коробчатые, угловатые формы, те же колонны у входа. За ними просматривался полутемный зал со статуей сидящего Будды. Дымки курильниц закручивались спиральками и стелились сизой пеленой.

Колонны со стенами были раскрашены в уставные цвета – белый, синий, красный, желтый. С продымленных балок потолка свисали полотнища священных изображений – бурханов – колыхаясь от сквозняка.

И Ван поспешил вперед, огибая храм и выходя к высоким воротам монастыря. Створки были распахнуты, и до ушей доносилось бренчание молитвенных мельниц.

Протяжные низкие звуки длинных труб разнеслись над храмом. Им отозвались большие и малые барабаны. Тревожные гулкие удары чередовались с пронизывающими высокими нотами флейт, сделанных из берцовых костей человека, и с редким, но долгим звоном бронзовых тарелочек.

Ноздри защекотали запахи ароматных трав, курений и молитвенного сыра, а в квадратном дворе Сергий увидел целую толпу монахов, крепко пахнущих тухлым маслом и немытыми телами. Монахи, склонившись над стопками деревянных табличек, нараспев рычали, озвучивая священные тексты хриплыми, нарочито низкими голосами, словно озвучивая демонов ада.

Мальчики-служки мигом увели коней, а старенький настоятель пригласил сияющего И Вана с друзьями разделить трапезу.

Сергий заметил, что во дворе храма находятся еще несколько человек, которые, как и преторианцы, не относились к духовному званию. Пожилой кушан в богатом халате сидел, расставив ноги и уперев в них ладони. Он слушал, что ему нашептывали двое молодых, кивал изредка, однако не ясно было, радуют ли его получаемые известия или же огорчают – красное обветренное лицо с бестрепетным взглядом не выражало ничего, как крашеная маска в эллинском театре.

Лобанов устроился в тени навеса, и юный послушник в рваном халате тут же поднес ему небогатый набор яств – горячую кашу-болтушку из прожаренной ячменной муки, сдобренную маслом, пару лепешек, сыр, горстку изюма.

Гефестай живо схомячил свою порцию и тоскливо вздохнул.

– Худеть надо, – назидательно изрек Эдик.

– Нельзя мне худеть, – уныло сказал сын Ярная. – У меня душа широкая, в тощее тулово не вместится…

– Ничего, ничего. Умнем и запихаем!

И Ван с крайне смущенной физиономией подошел к Сергию и затараторил извиняющимся голосом:

– Настоятель, совершенномудрый Таши Римпоче надеется, что вы и ваши драгоценные друзья покажете свое мастерство, дабы увеселить души и согреть сердца…

– С такой едой, – проворчал Гефестай, – можно хоть сейчас скакать и кувыркаться. Желудок у меня уже пустой, а то, что я в него нечаянно уронил, давно впиталось и всосалось…

Сергий подумал и сказал буддисту:

– Передай совершенномудрому, что мы исполним пару номеров, только пусть не сетует на однообразное зрелище – нас ограбили, а циркач без своих приспособлений все равно что музыкант без инструментов…

– Конечно, конечно! Сейчас откроется диспут, а потом придет ваша очередь.

– Да будет так…

На диспут собрались несколько просвещенных богословов, вместе с ними сидел И Ван, очень гордый собой. Их оппонентами стали Го Шу и Лю Ху. Это было уже интересно, и Лобанов присоседился поближе к Искандеру.

– Будешь мне переводить, – велел он.

– Слушаю и повинуюсь, – улыбнулся Тиндарид.

Тут же пристроилась Тзана – за спиной Сергия, обнимая его за плечи, что здорово рассеивало внимание. Лобанов пропустил начало и отвлекся от волнующих дум после того, как Искандер негромко зашептал перевод, следуя за мыслью Го Шу:

– Всепроникающее Сокровенное есть не что иное, как праотец природы и великий предок различий. Поистине недосягаемы его дали, потому называют его тайным. Оно столь высоко, что словно шапкой покрывает девять небес…

Настоятель внимательно слушал даоса, ласково улыбаясь, а когда тот окончил речи, заговорил нараспев, и Тиндарид беспомощно завертел головой, стараясь уловить нить в спутках и затяжках изощренного любомудрия.

– А, брось, Сашка, – отмахнулся Лобанов, – диамат все равно круче всех этих Дао…

Часа через два, когда начало уже темнеть, диспут завершился – философы и теологи попросту устали от многословия. Но выглядели чрезвычайно довольными.

– Наш выход, – понял Сергий.

Первым выступил Эдик, жонглируя факелами, потом кинжалами. Не обжегся и не порезался.

Зрители восхищенно ахали.

Свой номер показали и Тиндарид с Гефестаем – кушан обстреливал эллина из лука, а тот отбивал стрелы парой мечей.

Устроив «потешный бой» вчетвером, преторианцы выказали отличную боевую подготовку, а под конец Сергий расколотил кулаком пару плоских камней, и ногою перешиб прочную доску. Зрители были в восторге.

Опустилась темнота, и служки подожгли бараний жир в плошках светилен. Трепещущее пламя сгустило тени.

Сергий уже хотел было уединиться с Тзаной, как вдруг к нему подсел купец, замеченный Лобановым перед диспутом, и заговорил на внятной латыни:

– Поглядел я на ваши умения и вот что подумал… Вы, слыхал я, за горы собрались? Так и мне туда же. А не пойти ли нам вместе? Лихих людей на пути попадается немало, и вы бы мне здорово помогли, ежели бы выехали со мною охранниками. Как вам это? Злата-серебра не обещаю, но и не обижу – слово Гермая Чёрного дороже золота. Фарра призываю в свидетели, Ардохша и Шиву!

Сергий улыбнулся.

– С хорошим попутчиком дорога сокращается вдвое, – сказал он. – Почему ж не пойти? Только учти, почтенный Гермай, что мы спешим. Поэтому идти будем быстро. Поспеет ли за нами твой караван?

– Поспеет, – усмехнулся купец. – У меня здоровые и выносливые вьючные лошади, умелые погонщики. Да в горах не шибко и разбежишься… Твои условия?

– Нам нужны седла, еда в дороге и корм лошадям. А плата… Если на нас нападут, мы отобьемся. И тогда уж сам решишь, во сколько оценить наши услуги.

– По рукам!

Сергий крепко пожал сухую мозолистую руку Гермая, и повлек Тзану в отведенную ему келью, сохранявшую запах несвежего масла, годами впитывавшийся в каменные стены и земляной пол.

За крохотным оконцем посвистывал ветер с гор. В левом углу, на низком столике, был оставлен ужин.

Но в данную минуту Лобанова интересовала постель – деревянная рама с натянутыми поперек полосками кожи.

Обняв Тзану, он стал целовать ее, сначала бурно, задыхаясь, но потом, придя в себя, продолжил приятный процесс более вдумчиво, со знанием дела.

– Я соскучилась по тебе… – прошептала девушка, прижимаясь, притираясь к возлюбленному.

– И я…

Медленно раздевая Тзану, Сергий забормотал:

– Настоящее искусство брачных покоев глубоко и темно, как водный поток. Совокупляясь, надо применить к себе восемь приобретений, избегая семи потерь. Секрет же подлинного единения Инь и Ян в том, чтобы не позволять семени изливаться наружу…

– Да-а? – промурлыкала Тзана.

Она ласково потерлась об него грудью, водя по коже Сергия отвердевшими сосками.

Темнота в келье сгустилась, но двоим не нужен был свет.

Рано утром контуберний седлал коней – Гермай не поскупился. Сам купец пригнал к монастырю полсотни навьюченных лошадей. Кроме самого Гермая, в поход отправлялся десяток молчаливых парней верхом на коротконогих конях могучего сложения, что выглядело препотешно.

Густой набатный гул поплыл над Талими – ударили в главный барабан шести локтей в поперечнике.

Проводить караван вышел сам настоятель монастыря. Поклонившись всем пяти буддийским сторонам света, он совершил обряд приношения коней счастья.

– О вы, могучие и несравненные будды и бодхисаттвы! – простер Римпоче сложенные ладони. – Вы, взирающие благосклонными очами на трудные пути земли! Будьте милостивы к путникам, всем идущим и едущим, всем ищущим, всем тоскующим о радости!

Неожиданно поднялся ветер, он дул порывами, взметая пыль и шурша листвой карагачей. Настоятель вдохновился.

– Пусть эти кони, подхваченные четырьмя ветрами священных гор, летят далеко на холмы и равнины! – говорил он с проникновенностью. – Да станут они живыми конями счастья для всех неведомых странников…

Настоятель взмахнул руками, и фигурки лошадей, вырезанные из ткани, полетели по ветру, как листья осенью, уносясь на юг. Туда же лежал путь и живых коней – по долине реки Акес, до самых истоков.

В начале пути река текла спокойно, ее течение охватывали болотистые тугаи с непролазными зарослями камыша и гигантских тростников, скрывающих лошадей со всадниками. А потом долина ужалась до тесного, мрачного каньона. Речной поток грохотал, заглушая голоса, взбаламученная Акес крутилась внизу, перекатывая валуны и выбрасывая перистые фонтаны брызг, а караван двинулся по тропе, над кручами и ревущей водой. Бывало, что кони оступались, иногда падали на сыпких откосах, где разлезшиеся сланцы ползли вниз широкими разливами каменных потоков. Погонщики метались суетливо, спасая товар и животных, а вверху кричали хищные птицы, призывая погибель и предвкушая поживу.

В верхнем течении Акес успокоилась. На севере ввысь ушли исполинские Комедские горы, невозможно прекрасные, немилосердно крутые, вонзенные в глубину неба, а с юга мокрую глубину долины охватывали исполинским полукольцом горы Индийские, поднявшиеся надменно и недосягаемо. Целый ряд шеститысячников выстроился прямо по курсу, зубчатой линией урезая горизонт. Они были выше этого мира, который по нечаянности подставил им свои равнины. Их покрывал снег, но эти гиганты были белее снега. Они невесомо парили в необъятности небес, подставляя солнцу граненые бока. На заре, когда в долинах лежала сонная тьма, снежные вершины шеститысячников занимались розовым и оттенялись синим. Днем они сверкали ослепительно-белым и голубым, а на закате багровели, чередуя отраженный огонь светила с лиловыми тенями. На их вершинах в самую последнюю очередь угасал солнечный отблеск – мир спал, погруженный во тьму, а на этих горах все еще плавилось закатное золото.

Река потекла плавно, понесла удивительные светло-зеленые воды между непроходимыми зарослями колючей облепихи и небольшими лугами.

На одном из лужков сделали привал. Кони жадно хрумкали сочную траву, а люди тупо отдыхали от трудов и опасностей пути.

Солнце в горах заходит быстро. Черные острые клинья теней быстро взбежали по ложбинам и промоинам каменных круч, и вскоре лишь снежные вершины сияли в закатных лучах, переливаясь алым и золотым.

Синяя дымка подножий сгустилась в черную мглу, затапливая глубокие ущелья. Потухло сияние, разлитое в лучезарном воздухе. Красные, коричневые, черно-зеленые краски горных откосов смешались в чугунно-серый колер, и только лиловатое небо все еще сохраняло цветность, зеленея потихоньку, подпуская темноту и зажигая звезды.

Сергий и Тзана легли спать отдельно, нарочно подчеркивая равенство внутри «восьмерки», но как только свет в долине ужался до размеров костра, они нашли друг друга…

…Рассвет в горах начался с того, что черные вершины вспыхнули ломаной оранжевой чертой и небо за нею медленно перекрасилось из фиолетового цвета в светло-сиреневый. Несколько мгновений – и оно багровое. Светлея, сделалось золотистым. «Лунная вода» – роса – заблистала по лугу россыпями стразиков. Потянуло свежим ветром. Неугомонные кеклики выступили будильниками-петухами, рассыпая свое: «Кра-та-та, кра-та-та…» Подъем!

Миновав несколько кушанских крепостей, охраняющих шелковый путь, и пару зороастрийских храмов, караван поднялся по реке Памир, оставив за спиной хребет, застивший полнеба. У основания хребет был черен, выше сверкал бело-голубым льдом, а поверху разливалось небо удивительной темной синевы.

Поразительно, но именно здесь, на большой высоте, склоны покрылись густой зеленой щеткой типчака с полосками низких осоковых лугов, завиднелись бледные цветы, и даже бабочки запорхали. После пустынных долин верховий Акес, безжизненных и будто брошенных, глаза отдыхали на живом и зеленом. По склонам спускались архары и прыгали горные козлы-киики, пушистым извивом стлался снежный барс-ирбис.

Заблестело большое озеро. Оставив его слева, караван вышел к небольшой, едва текущей реке. Русло ее петляло, а топкие, бочажинные берега покрылись кочками.

И вот впереди встала последняя гряда гор, закрывающая доступ на восток.

Привал сделали у горячих источников, где преторианцы вдоволь намылись и напарились, а потом любовались, как полуголая Тзана стирает одежду…

А утром Гермай Чёрный вывел караван к перевалу, где под ветром гнулись мачты с хвостами яков и громоздилась продолговатая куча камней, обложенная кусками гранита. Купец торжественно возложил еще один камень, и начал спуск, следуя к Каменной башне, кушанской крепости, оберегающей владения царя Канишки на пути через Куньлунь.

Серпантин тропы вился по необъятному склону, порою расширяясь до нескольких шагов поперечнике. Сергия более всего поражало, что караван спускался по бесконечному цельному камню – серому и ребристому. Наверное, с вершин гор и он сам, и его спутники казались цепочкой муравьишек, затерявшихся на гигантской глыбе. Воистину, в горах иная шкала масштабов, иные понятия о том, что велико, а что мало…

Спуск длился и длился, и суровые твердыни гор незаметно занимали свои места – рядом с небесами.

Появились первые луга, посреди зелени словно глаза открылись – два озерка. В них плавала пропасть мелких рачков – чудилось, что это красные ленты переплетаются, вытягиваются, вьются петлями. Здесь Гермай запасся водой, ключевой, холодной. Каменистые отвалы у родника поросли травой сумбулой – точно пряди девичьих волос распушило. Коротенькая передышка на перепаде высот – и снова вниз.

Лобанов до того вошел в ритм, что почувствовал легкую неуверенность, когда конь одолел последние метры крутизны и зашагал по широкой долине.

– Хвала Шиве и Михре! – воскликнул Гермай. – Провели мимо нас камнепады, ни одного коня не отдали рекам и горам. Да будут благословенны священные!

Эдик подъехал к Го Шу, и поинтересовался:

– А Поднебесная скоро?

– Ах, как долог путь, драгоценный Эдик, – вздохнул даос. – Когда-то, говорят, уже и эти земли принадлежали Сыну Неба, но совсем недавно царь Канишка отвоевал их – и Яркенд, и Кашгар, и дальний Хотан…

Чанба оглядел неприступные откосы гор, и пожал плечами.

– Не понимаю, – признался он, – что тут делить? Сплошной камень!

– Делят то, – вступил в разговор Лю Ху, – что видят наши глаза и где ступают наши кони, – дорогу.

Только здесь можно пройти и на запад, в Кушанию и Парфию, и на юг, в Индию. Кто охраняет этот путь, тот держит в руках всю торговлю.

Так, за разговорами, пролетали часы и мили. И вот показалась Каменная башня – большая крепость, сложенная из гранитных глыб. Ее стены наклонялись внутрь, к ним прилепился храм, а поближе к дороге высилась громадная квадратная башня.

Крепость прочно сидела на возвышенности, а долину перегораживал высокий вал, лишь в одном месте прорезанный неширокими воротами, запираемыми на ночь.

День был в разгаре, а посему тяжелые створки, обитые позеленевшими полосами бронзы, стояли открытыми. Несколько копьеносцев, до пояса скрытые неровной кладкой из каменных глыб, бродили по верхушке вала.

– Гляди! – шепнула Тзана и показала направо. Там, где насыпь подходила к крепости, лежал огромный скелет слона. Бивни, понятное дело, были спилены, а остальные кости белели, как надраенные – стервятники изрядно постарались.

Стражи на валу затрубили в рога, им откликнулись трубачи на башне. Гермай подбоченился и с видом триумфатора въехал на коне в ворота.

За воротами Сергий разглядел просторный двор, этакий загон-отстойник, примыкающий к валу и огороженный с трех прочих сторон. Восточные ворота стояли запертыми. Небось пошлину требовать станут…

Караван свободно поместился во дворе, и западные ворота тоже закрылись. Двое бойцов уложили в кованые ушки солидный брус – граница на замке.

Гермай, кряхтя, слез с коня, подтянул колчан на перевязи и направился к башне, до которой были уложены грубые ступени.

И вдруг началось нечто странное. На вал выбежали человек десять с луками и принялись стрелять караванщиков. Чёрный бросился на землю и проворно отполз за камень. Погонщики закричали, кто-то из них упал, раненый в ногу, кто-то взмахнул руками, уже безразличный к несчастьям и радостям мира – стрела торчала у него из груди.

– Лоб! – заорал Искандер, спрыгивая с коня. – Это парфяне!

Сергий и сам уже заметил не характерные для кушан конические шапки. Впрочем, попадались и тюрбаны.

– Пробиваемся в крепость! – крикнул Лобанов, оглядываясь в поисках Тзаны.

Девушка стояла под прикрытием лошади и хладнокровно выцеливала нападающих. Вот она спустила тетиву – и один из парфян на валу выгнулся дугой, слепо шаря по груди, нащупал оперение стрелы, ухватился за него, но без толку – рана была смертельной.

– Тзана!

– Иду!

Трое философов неслись к башне, сгибаясь в трогательном единстве. По очереди останавливаясь, ханьцы натягивали луки и стреляли по врагу. Погонщики, призванные хриплой бранью Гермая, тоже организовались и вступили в бой.

– Гефестай! Искандер! Прикрывайте!

– Есть!

К эллину с кушаном присоединился сам Чёрный, вооруженный тугим степным луком. Втроем они здорово подчистили вал, а тут и Тзана присоединилась, пуская стрелы от подножия башни.

Лобанов, поняв, что ругань тут не поможет, выхватил меч и понесся ко входу в крепость, вжимая голову в плечи и сдерживая рвущуюся ярость.

Лучники на валу, видя такое дело, кинулись к башне и юркнули в боковой ход. С ревом, поминая Митру и Орланго Веретрагну, за парфянами бросился Гефестай. На карачках взобравшись на вал, кушан перескочил через невысокую ограду и вскоре исчез в полукруглом провале входа. Следом кинулся Искандер.

– Все сюда! – заорал Лобанов, призывая погонщиков.

Тех осталось всего пятеро, но вместе с Гермаем это была сила. Тзана хотела было первой ворваться под низкие своды главного входа, но принцип-кентурион не стал следовать правилам галантности и сунулся в крепость прежде дамы.

Он попал в полутемный коридор, приведший его в тесное помещение, заставленное мощными колоннами, поддерживающими плиты нависшего потолка. Свет сюда попадал сквозь узкие бойницы, но освещать тут было некого. Первый этаж башни был пуст.

Еще один коридор выводил на вал, а с другой стороны, в самом темном месте обнаружились ступени, ведущие наверх. Дверь. За нею свет.

Сжавшись, словно пытаясь стать меньше, Лобанов влетел в дверь, сразу же принял боевую стойку.

Этого от него и ждали. Могучего сложения парфянин со свернутым набок носом мгновенно захлопнул толстенную створку, ржавые навесы которой весили не меньше пуда, и задвинул засов. Полсекунды – и он уже щерился, поигрывая трезубцем ханьской работы. Опасный товарищ…

– Вот и свиделись… – послышалось из угла. Лязгающий голос говорил на латыни, хоть и с заметным акцентом восточного жителя.

На свет вышли двое, одинаковых с лица – в кушанских тюрбанах, ярко-голубом и алом, в кожаных шароварах по степной моде и в парфянских халатах на голые тела, бугристые от мышц. Между ними затерялся третий – невысокий парфянин в панцире из кожи носорога с бронзовыми пластинами, вероятно, снятом с воина Поднебесной, и в кожаном шлеме, расшитом раковинами каури и пучками красных нитей.

Свет упал ему на лицо, и Сергий узнал Орода.

– Ага, так вот кто провонял всю Каменную башню… – затянул Лобанов.

В дверь яростно затарабанили кулаками и ногами.

– Друзья верны тебе, Сергий Корнелий, – с усмешечкой проговорил Ород. – Но их верность не навсегда – они сами вошли туда, откуда уже не выйдут. Мои люди заперли обе двери наружу, еще двое твоих друзей прорвались на второй этаж, но там собрался десяток отменных лучников, так что попрощайся с Александром и Гефестом… нет, Гефестаем. Я не сделал ошибки?

– Ты посмотри на него, – ухмыльнулся Сергий, – он еще и наслаждается! И в кого ты такой дурной? Впрочем, ладно. Перед тем, как я тебя прикончу, ответь мне: какого… этого самого… ты за нами вообще увязался? Неужели заняться больше нечем?

Косоглазый злобно ощерился.

– Прикончишь? – зашипел он, брызгая слюной. – Ты?! Меня?! Это вы все тут сдохнете! Хочешь услышать мой ответ? Пожалуйста! Именем царя царей мне было приказано уничтожить тебя и всех, кто шел с тобой. Это оказалось труднее, чем я предполагал. Как видишь, мне пришлось забраться в горы и только тут похоронить вас… Я имею в виду – скормить падальщикам.

– Не ожидал, что саки сплохуют и оставят кого-то в живых, – проговорил Лобанов, стараясь тянуть время. В дверь больше не стучали, но друзья обязательно что-нибудь придумают…

– Да, – мрачно усмехнулся Ород, – уцелел всего десяток. Пришлось нанимать желающих по дороге.

– А кто ж вас в крепость пустил?

– О, ее гарнизон так соскучился по новым людям, что нас приняли как дорогих гостей. Угостили жареной свежениной, а у нас – случайно! – нашлись бурдюки с крепким вином… Но вот что поразительно – в чашах, из которых пили тутошние охранители границы, оказался яд. Представляешь? Ума не приложу – и кто ж это мог подсыпать его?..

– До чего ж ты подлый… – протянул Сергий. – Нет, я не говорю, что это плохо, наоборот – куда приятнее убить мерзавца и подонка, чем честного вояку… Кстати, это не ты ли подослал жрицу из храма Астарты?

– Я, – расплылся Косой в довольной улыбке. – Правда, неплохо было задумано? Я получил приказ – перебить вашу банду в Ктесифоне, но уж очень хотелось начать пораньше, вот я и подговорил Низу…

– «Перебить вашу банду!» – издевательски повторил Лобанов. – А перебили твою.

Косой оскалился.

– Сначала я следовал приказу, – проговорил он сдавленным голосом, – но когда ты нас подставил и стравил с саками, уничтожить проклятых фроменов стало для меня вопросом чести!

– Ну уж, ты сейчас наговоришь! Какой еще чести? Разве у такого ублюдка, как ты, может быть честь? Кстати, не просветишь ли ты меня, какой еще подонок раскрыл секрет о нашем походе?

– Этого подонка, – расплылся в улыбке Косой, – зовут Луципор, он твой раб.

– А ты сам-то чей холоп?

– Кончай его, Пакор! – каркнул Ород.

Парфянин с перебитым носом громко засопел и бросился на Сергия. Молниеносный выпад трезубца ушел в воздух – Лобанов отпрыгнул, уходя в кувырок. Удар по ногам Пакора тоже не прошел – парфянин отбил акинак древком трезубца и нанес удар. Мимо! Обратным ударом Пакор хотел зацепить Сергия, но принцип-кентурион решил малость уравнять шансы – упав на пол, он перекатился под свистнувшим над ним трезубцем, и закаленной пяткой перешиб древко у самого наконечника.

Пакор очень удивился, оставшись с обломком в руках, а в следующее мгновение акинак вынул из него душу, пронзив парфянина от паха до печени.

Выдернув меч, Сергий вскочил, едва поспевая скрестить клинок с двумя кушанами, выбравшими мечи, прозванные картами – удлиненными акинаками. Кушаны недурно владели своим оружием, и уделать их было делом проблематичным – Лобанову представилась пара случаев, но, увы, не хватило длины клинка.

Кушаны прижали Сергия к стене, за их спинами прыгал Ород, подбадривая своих головорезов. Рубаки наседали, щеря желтые зубы. По их лицам струился пот, но сил обоим Митра отмерил немало – малейшая промашка – и карта перечеркнет нить жизни принцип-кентуриона…

И тут с потолка в углу посыпалась пыль. Ни Ороду, ни его наемникам это не было видно, а к Сергию словно второе дыхание пришло – кто еще мог ворочать каменную плиту, кроме великана Гефестая?!

Плита сдвинулась, под нее сунулся бронзовый лом, зеленый от времени… И вес был взят! В пролом свесился Искандер с луком. Выгнувшись назад, он выпустил стрелу, и тут же скрылся наверху. Кушан в ярко-алом тюрбане вздрогнул, вытягиваясь на кончиках пальцев, словно на пуанты становясь, и рухнул под ноги Сергию. Его напарник отвлекся на долю секунды, но и этого хватило, чтобы акинак, отбив карту, почти срубил голову в тюрбане небесно-голубого цвета.

Со второго этажа спрыгнул Гефестай, ринулся к Сергию, но тот уже и сам справился.

– Ород где? – заорал Лобанов. – Только что тут был, зар-раза!

Сын Ярная метнулся за угол, и оттуда крикнул:

– Тут дверь! Маленькая! Запертая…

Сверху соскочил Искандер.

– Там есть кто живой? – спросил Сергий, тыча пальцем в потолок.

– Были такие… – оскалился Тиндарид.

– Понятно!

Лобанов подскочил к двери и отодвинул засов. На этаж тут же прорвалась разъяренная Тзана.

– Живой?!

– Да что мне сделается… Орода видела?

– Сбежал Ород! – донесся глухой голос Эдика. – Двух коней Чёрного прихватил – и сбежал!

– А куда? Вперед или назад?

– Вперед, конечно! Он же чокнутый…

Сергий, не выпуская из руки акинак, обошел все этажи Каменной башни, встречая погонщиков, бледных, как снег, Гермая, возносящего благодарственную молитву Митре за спасение, ученую триаду – Го Шу и Лю Ху устало обтирали трофейные мечи.

Лишь теперь Лобанов ощутил усталость. Выбравшись во двор крепости, он присел на каменную ступень и равнодушно огляделся. Еще один бой. Еще одна победа. А сколько иных сражений уготовано в будущем? И всегда ли им будет сопутствовать виктория?

Превозмогая себя, принцип-кентурион встал и негромко скомандовал:

– Собираемся. И едем. Подальше отсюда…