Ветер упруго наседал с правого борта, выгибая жесткие паруса – ша-чуань шел с небольшим креном, зато вода так и журчала, расступаясь перед затупленным носом.

Солнце, воздух и океан сделали свое дело – Сергий и его команда загорели снаружи и совершенно успокоились внутри. Не было больше спешки, не от кого стало убегать, да и не числили они больше себя в беглецах – римляне возвращались домой, а ханьцы надеялись найти для себя новый дом.

В пути все передружились – драгоценное чувство товарищества испытывал каждый, ибо за плечами были опасности и тревоги, угрозы, пережитые, переборенные сообща. Они собрались вместе не по своей воле, судьба свела их по неизреченной, замысловатой логике провидения.

Сергий иной раз приходил в полнейшее изумление, наблюдая сцены корабельной жизни. Римский консул болтал с Чжугэ Ляном о драконах, мирно попивая чаек; сыновья доктора сидели втроем с Эдиком, обучая преторианца азам плетения снастей; Искандер вел нескончаемые беседы с «триадой», Тзана обучала кормчего латыни, ликторы ей подсказывали, а Гефестай по собственному желанию не отлучался от своей ненаглядной Давашфари.

Подобное состояние душ выглядело небывалым, тутошние реалии чрезвычайно редко сводили вместе представителей, по сути, различных цивилизаций. Запад с Востоком вместе…

На закате тринадцатого дня Сергий сменился с вахты и прошел на нос, где маячила одинокая фигура Юй Цзи. Благодушествуя, Лобанов брякнул:

– Как жизнь?

– Я радоваться, – выговорил кормчий. С трудом, но выговорил.

Изумленный Сергий нескоро пришел в себя, а когда вернулся туда, откуда вышел, сказал уважительно:

– А ты хороший ученик! И чему ты радуешься?

Юй Цзи покивал, напряженно вслушиваясь в чужую речь. Лицо его разгладилось, просветлело.

– Я мечтать, – измолвил он, – я хотеть. Очень-очень. Переплыть… это… – кормщик обвел рукою гаснущие горизонты.

– Океан, – подсказал Лобанов.

– Вспомнить! Да-да! Океан… Я хотеть… видеть, ходить, трогать… там! – Юй Цзи указал на запад. – Хотеть познавать… знать, сказать… нет… говорить люди там.

– Говорить с людьми.

– Да-да! Говорить с людьми… Я радоваться – мир большой, очень большой!

– Эт-точно… Я радоваться тоже.

А вокруг пластался океан, бесконечный и безмятежный. Он катил свои валы, как делал это миллиард лет назад, и будет катить еще миллиард зим и весен. Что ему искорка человеческой жизни? Вон, целая скорлупка с этими искорками, окрещенная «Чжэнь-дань», плывет над глубинами. Что стоит задуть искорки, затушить и принять в лоно пучины? А те все тлеют, все длят мгновения своих жизней, не задумываясь о тщете всего сущего, и о вечности, с которой сольются миг спустя…

К концу второй недели плавания показалась земля. Это была Синхаладвипа или просто Синхала. Арабы выговаривали так – Серендиб. Ханьцы – Сыченбу. А будущие европейцы исковеркают слово на свой манер, произнося «Цейлон».

Отвыкший от красот суши, Лобанов жадно вглядывался в желтую полосу пляжа за пенной белизной прибойных волн, в гибкие силуэты перистых пальм, клонящихся навстречу океану. С суши донеслись ароматы прели и тяжкий дух невиданных цветов, запахи горьковатые и сладкие, терпкие и будоражащие.

Ша-чуань осторожно обогнул коралловый островок, скалящий над волнами ноздреватые бугры, красные от водорослей, и вошел в укромную бухту. Дугою вдоль пляжа шла пристань, ее причалы выдавались, как редкие зубчики на расческе. По меркам времени – большой порт, однако кораблей в бухте насчитывалось всего три, не считая «Чжэнь-дань».

– Зима приходить, – сказал кормчий, – появляться много корабли! Зима еще не приходить. Рано.

Название города-порта он еле выговорил – Махатиттха.

Джонка подошла к причалу, и Гефестай ловко перепрыгнул через борт, прихватывая с собой носовой швартов. А тут и местный народ появился, набежал толпой коричневых от загара босяков и в десять рук поймал причальный канат с кормы.

Портовый городишко скрывался за лесополосой из кокосовых пальм, протягиваясь к берегу длинными, приземистыми сооружениями – то ли складами, то ли еще чем-то – с хозяйственным уклоном.

– Еда брать, – высказался Юй Цзи, – вода брать. Деньги давать, корабль уходить.

– Плавали – знаем! – веско заметил сын Ярная.

На берег сошли обе девушки, все преторианцы, кроме Эдика, оставленного за старшего, и консул. Каждый мужчина волок с собой две амфоры, девушки – по одной. Гефестай сперва воспротивился – как это его разлюбезная Давашфари будет воду таскать?! Однако дочь ябгу выросла крепкой девицей, и отмахнулась от своего опекуна. Команду «заготовителей» повел Юй Цзи.

Сергий направился по утоптанной дорожке через кокосовую рощу и вышел в начало пыльной улицы Махатиттхи, упирающейся в площадь, посередине которой рос огромный баньян. Дерево выпустило столько воздушных корней, что те образовали целую рощу, поддерживая пышную крону колоннадами кривоватых стволов.

Местные жители шатались по площади, с любопытством поглядывая на прибывших, а в тени баньяна сидели старики, равнодушно взирая на суету.

Юй Цзи растолковал местным, что нужно путешественникам, и те указали дорогу к источнику. Вода выходила из-под земли в скалах за городком, стекая журчащей струей. Оставалось подставлять горлышки амфор, а после тащить весьма емкие сосуды.

После второй ходки Сергий заметил кое-какие изменения на площади – там появилось много разряженных коней и не менее разряженных всадников. Юй Цзи потолкался в толпе, взбудораженной сверх меры, и узнал, что это сам Махаллака Нага явился, синхальцы звали его попросту – Махалуна. Тут Сергий едва не запутался в похожих фонемах, ибо Махалуна являлся маханой, то бишь престолонаследником синхальского раджи Гаджабахуки-гамани из династии Ламбакарна. Махана был в порту проездом, следуя в Анурадху, столицу благословенного острова.

Пользуясь случаем, Сергий задержался в тени, сгрузив с плеча тяжелую амфору, и досмотрел до конца, как Махаллака Нага покидает дом местного ваниджи, богатого купца. Насколько ваниджа прогибался, отклячивая жирный зад, настолько принц-махана задирал нос, являя собой пример надменности и глупого высокомерия. Махалуна был полноват, его сытое смуглое тело выпирало складками и колыхалось при ходьбе, а на отечное лицо с капризно выпяченной губой и плоским, словно расплющенным носом нельзя было смотреть без легкого содрогания.

Махана тоже заметил пришельцев с востока, следующих на запад, но свое благосклонное внимание уделил исключительно пришелицам. Тзана и Давашфари как раз пересекали площадь, грациозно волоча амфоры – удельная принцесса несла свой груз, уперев кувшин в изгиб бедра, что притягивало мужские взгляды. Махалуна даже облизнулся и раздул широкие ноздри, на коих выступили бисеринки пота, после чего заторопился, подгоняя свиту, и с трудом влез на коня, буквально увешанного золотом и драгоценными каменьями. Блестело и сверкало все – узда, седло, налобник, а попона была расшита жемчугом.

Пышная процессия тронулась, следуя своим путем, и вскоре покинула Махатиттху. Оживленная толпа медленно разошлась, обсуждая происшествие, всколыхнувшее размеренное течение будней, и смакуя детали. Провинциальное бытие не баловало местных зрелищами, а тут такое!

Отдохнув, Лобанов подхватил амфоры и понес их дальше, передав на борт Эдику, изображающему очень деловитого суперкарго, обеспокоенного нехваткой припасов.

– Амфор маловато, – заметил Чанба с озабоченностью. – Придется набрать в дорогу зеленых кокосов.

– Наберем, домовитый ты наш, – проворчал Искандер, передавая сначала один кувшин, потом другой. – Смотри, не пролей!

– Да ладно… Один-два кувшина не в счет. Что стоит водоносам сбегать лишний раз?

– Ты у меня сейчас сам поскачешь!

Сергий подхватил последнюю пустую амфору, радуясь, что руки будет оттягивать всего один сосуд, а не два, и двинулся не торопясь к источнику. Воткнул амфору острым концом в песок, и струя гулко забила о донышко.

– Сергий! – донесся крик Гефестая. – Дава пропала! И Тзаны нет!

Куда только делась сергиева лень!

– За мной! – рявкнул он и ринулся к порту. Гефестай почесал следом, нащупывая рукоять меча на поясе.

На бегу Лобанов собрал всех «заготовителей» – местные шарахались от него в испуге. Юй Цзи, огорченно цокая языком, пошел в народ выпытывать, кто видел пропавших девушек, как вдруг на дороге показался богато украшенный конь. В седле сидела Тзана и махала Сергию рукой.

– Это махана! – расслышал он крик сарматки. – Они на нас напали в роще, посадили на коней и повезли! Своего я сбросила, а Давашфари осталась у них!

– Убью! – взревел Гефестай.

Привести в бешенство кушана было трудно, но уж если кому удавалось подобное, то это было последней удачей в жизни такого умельца…

– Ищем коней! – скомандовал Лобанов.

Найти конюшню было несложно. Никто, однако, не спешил доверить незнакомцам коней напрокат. Гефестай, доведенный до белого каления, смотался на ша-чуань, вернулся с мешочком шелка и сунул его владельцу конюшни, тому самому купцу-ванидже, что давеча махану привечал. Следом за кушаном поспешал перепуганный И Ван.

Минуту спустя растерянный синхалец переводил взгляд с шелка на уводимых коней и обратно – чужаки показались ему подозрительно щедрыми, но набежавшие соседи с восторгом щупали чудесную ткань, хором успокаивая купца, пока тот не поверил собственному счастью.

А преторианцы с консулом и Тзаной, ведомые бывалым Юй Цзи на пару с неусидчивым И Ваном, понеслись по дороге на Анарадху.

Дорога не поражала шириной и была довольно разбитой – всю ее пересекали борозды, прорытые дождевыми потоками, а в колеях блестела красная жижа. По сторонам выстроились величественные талипотовые пальмы, а там, где их строй прерывался, восставали к небу деревья, снизу доверху окрученные лианами ротанга.

В первый день догнать похитителей не удалось – махана менял лошадей в каждой деревне. Те, кто бросился за ним в погоню, такой привилегией не пользовались. Так что, как ни рвался Гефестай «догнать и перебить», а пришлось искать ночлег в маленьком запущенном храме, оккупированном обезьянами. С визгливыми криками приматы разбежались, вскакивая на деревья, и стали с безопасной высоты скалиться и швыряться объедками.

– Бандерлоги недоделанные, – ворчал Искандер, – Каа на вас нету…

Сергий сидел поближе к костру и думал, что огонь не отогнал тьму – он ее лишь раздвинул, сгустив по краю светового пятна. Великанские деревья угадывались по смутным теням, то и дело взблескивали глаза обитателей джунглей. Крики, шорохи, осторожные шаги, шелест доносились непрерывно или находили волнами, не стихая ни на минуту – жизнь в ночном лесу бурлила и кипела. Кто-то кого-то ел, кто-то от кого-то спасался, кто-то с кем-то спаривался. Запахи прели и гниющих фруктов, мокрой шерсти и растертых листьев били в нос, доносимые теплым влажным ветром – джунгли не давали людям покоя, атакуя мозг через обоняние, отгоняя дрему и лишая сна.

– И давно ты в претории? – полюбопытствовал консул, подбрасывая корягу в огонь – Три года, – ответил Лобанов. – Три года кого-то ловим, кого-то спасаем… Никак не набегаемся.

– Ты недоволен?

– Как сказать, сиятельный… Не мальчик уже, чтобы скакать и биться, не спрашивая себя: а что дальше? Что мне, так и скакать всю жизнь? Я, знаешь ли, горизонтальную плоскость уже хорошо освоил, пора бы и вверх податься, расти начать…

– И чего ты хочешь?

– Не знаю… Вернее, знаю – во всадники мечу, а после и в сенаторы неплохо бы выдвинуться. Но с чего начать – не знаю. Ты-то с чего начинал?

– Я-то? – усмехнулся консул. – Ты не забывай, принцип, что моя дорожка на самый верх была твоей короче, и намного. Я принадлежу к знатному роду и начал путь с трибуна-латиклавия. Три года прослужил на границе с германцами, а потом дакийские войны начались, на парфян пошли… Так вот и шел. Тебе придется куда трудней – прорасти в Сенат с самых низов… Это задачка та еще! Но и ее люди решали. Мой тебе совет – не покидай преторию. Будешь верно служить императору – и получишь кольцо всадника. А дальше… Всё от тебя зависит. Рим жесток и крут, он не всякому благоволит. А ты не стелись перед ним, не раболепствуй – хватай удачу за шкирку, за горло! Душу вынимай из ветреной Фортуны! И сбудется любая мечта…

– Уговорил, сиятельный… – улыбнулся Сергий. – Ладно, спать пора.

С часок поворочавшись, Лобанов уснул. Поднялся он перед рассветом, разбуженный треском сухой ветки. Протерев глаза, принцип приподнялся и успел заметить, как в темном прогале между деревьев загорелись два зеленых глаза. Тигр? Медведь? А, может, питон?

Глаза мигнули и пропали, не дав разгадки.

– Подъем, – буркнул Роксолан.

Консул встал первым.

– Припасов не взяли, – посетовал он.

Гефестай задумчиво почесал грудь.

– Сашка, – спросил он, – ты случайно не знаешь, обезьян едят?

– Ты ее слови сначала… Поищи лучше личинок.

– Спасибо, сам кушай.

– Ничего, – утешил их консул, – у голодных прыти больше.

– По коням!

Ближе к полудню отряд выехал к большому каналу, протянувшемуся на мили. Это был именно канал – прямой, глубокий, обложенный каменными глыбами. Канал вливался в каскад водохранилищ, тоже превеликих размеров. А затем показалась Анурадхапура. Это был огромный город, куда больше и Рима, и Чанъаня. С четырех сторон его прикрывали стены с башнями, и каждая из этих стен протягивалась на шестнадцать миль.

За зубцами клубилась пышная зелень и блестела черепица крыш, но куда выше поднимались дагобы, вздымаясь на двести локтей.

В каждой из крепостных стен имелись ворота. Отряд въехал в город через Западные.

На улицах города было людно, в толпе на каждом шагу попадались монахи, приветствующие И Вана, собрата по вере.

– Что скажешь, Ваня? – спросил Сергий. – Бывал здесь?

– В молодости посещал здешние монастыри…

– К чему нам монастыри? – завелся Гефестай, но И Ван не сник, как обычно, под напором более сильного.

– Послушай лучше, – парировал он. – Махана скрылся за стенами дворца, а дворец раджи находится во внутреннем городе, там же, где и монастыри. Рядом с дворцом стоит Абхаягири, его выстроили для монахов, изгнанных из Махавшары за ересь…

– При чем тут это? – возвысил голос Гефестай.

– А при том! – не сдавался расхрабрившийся И Ван. – В монастыре Абхаягири проживают несколько тысяч монахов, и туда подается вода – для питья и омовения. Чтобы ее хватило, выкопано несколько огромных водохранилищ, самое большое из них – Эт Покуна – подводит воду к монастырю и, отдельно, во дворец, по подземному каналу…

– Ага! – смекнул консул. – И широк тот канал?

– Ну-у… Локтя четыре будет. Только там решетки…

– Выломаю! – пообещал Гефестай, загораясь. – Веди нас, Ванька!

Взбодрившись, И Ван направил коня вдоль по улице.

Вокруг поднимались дома в один-два этажа, по тяжелым аркадам проходил водопровод, подпитывая живительной влагой сады и парки. Улицы были распланированы грамотно, как в Лояне или в Антиохии, и порою на них выходили не только лавки, но и больницы, гостиницы, школы.

За громадой Медного дворца, выстроенного в девять этажей, открылся внутренний город.

– Припрячьте оружие, а ты, Тзана, прикрой лицо и грудь, – распорядился И Ван. – Я поведу вас в монастырь Абхаягири как гостей и посланцев.

Сергий напустил на себя выражение кротости и покорности судьбе. Консул глянул на него, попытался повторить его мимику, и фыркнул, морщась и передергиваясь.

– Это ненадолго, сиятельный, – смиренно заметил Лобанов.

Публий снова фыркнул и сжал губы.

Стража в воротах заупрямилась было, но И Ван все бубнил и бубнил, занудно взывая к Просветленному, и воины сдались. Отступили в стороны и отвели копья, подозрительно зыркая на странных паломников.

Могучим усилием воли Гефестаю удалось-таки изобразить на лице отрешенность от земного.

– Ом мани падме хум… – басил он себе под нос. – Ом-м… Ом-м…

Во внутреннем городе монахов было еще больше. Могучие купола огромных дагоб отбрасывали округлые тени, осеняя храмы и дворцы.

Монастырь Абхаягири был заключен в великолепную ограду из каменных слонов, высеченных в полный рост. Стройные ряды исполинов стояли, задрав хоботы, и словно возносили хвалу Просветленному.

Удивительной компании, составленной из ханьцев и римлян, никто в монастыре не удивился. Приняли их радушно – младшие монахи увели коней, а «пилигримов» проводили к кельям, выстроенным в стиле панкаваса и сгруппированным по пять комнат, огороженных общей стеной. В центре находилась главная комната, где хранилась библиотека и проживал гуру, а по углам имелись еще четыре помещения, каждое на троих учеников.

Устроены монахи были с комфортом, недостижимым даже в Риме – в кельи подавалась и холодная очищенная, и горячая вода, имелся туалет, действовала канализация. Вскоре явился служка, еле удерживающий поднос с грудой фруктов. Поклонившись, он поставил угощение на низенький столик в углу.

– Да-а… – протянул консул, оглядывая оштукатуренные стены. – Неплохо устроились твои собратья, И Ван…

Буддист скромно потупился.

– И где тут канал? – приступил к делу Гефестай. – Показывай!

И Ван вздохнул. Сергий прекрасно его понимал – не лежала у буддиста душа к насилию. Однако «Ване» хватило ума понять – ненасильственным путем Давашфари от бесчестья, а то и от смерти не уберечь. Как бы он ни спорил с римлянами, а идеи гуманизма давали-таки всходы в его душе. От этого трещала такая ясная и понятная, милая сердцу вселенная, взращенная годами медитаций, устоявшаяся в богословских дискуссиях… и до того неживая, сухая, бумажная, что порою страх брал И Вана – а если то, чему он посвятил полжизни, просто выдумано?!

Римляне же иные, они постоянно сомневаются, не доверяя догмам и авторитетам. Ранее это приводило И Вана в изумление, в ужас, а теперь он понимает главное: философия того же Сергия или Искандера потому кажется ему переменчивой, что она живая, она растет и развивается вместе с человеком-носителем знания. Верно сказал Тиндарид: «Устоявшееся учение – это муть, грязнившая воду и осевшая илом на дно. Истинное учение подобно отстоянной воде, текучей и изменчивой».

– О чем задумался, Ванек? – ласково осведомился Гефестай.

Встрепенувшись, И Ван решительно сказал:

– Идемте.

Покинув келью, он вышел во двор, где в тени деревьев бодхи сидели молодые монахи, вызубривая священные тексты, и тихонько прошел за угол странноприимного дома, углубляясь в пальмовую рощу. Обойдя сравнительно невысокую дагобу, сложенную из кирпича, он вывел отряд спасателей к толстой, покатой стене, за которой Сергию открылось водохранилище Эт Покуна. Спокойное зеркало чистой воды покрывало площадь шести олимпийских бассейнов.

И Ван забрался на стену-плотину, огляделся и тихонько сказал:

– Удача! В сухой сезон вместилище обмелело, и подводный водовод открылся наполовину – можно проплыть во дворец на лодке… А вон и лодка! – он показал на тростниковые лодчонки чистильщиков, в чьи обязанности входил сбор мусора, вроде дохлых птиц или занесенных ветром листьев.

– Как на заказ, – буркнул Гефестай.

– Вперед! – сказал консул, решив что пора поруководить.

Сергий благоразумно промолчал, не желая спорить о субординации. В конце концов, кто он – и кто консул, пусть даже консуляр? То-то и оно… Лобанов глубоко вдохнул, пытаясь снять напряжение – все тело сводило, как пружину. Каждую минуту стража могла заметить их и поднять тревогу. И как бы их теплая компашка ни была сильна и умела, но сразиться с целой армией… Нет, это слишком.

Две лодочки-поплавка приняли на борт всю «аварийную команду», но почти не погрузились под воду. Четыре узких весла дружно загребли, толкая плавсредства к черному полукругу – входу в подводный канал, перекрытому бронзовой решеткой.

Гефестай решительно разделся и сиганул в воду. Ухватился за граненые прутья, напрягся… Вздулись чудовищные мышцы спины, и решетка жалобно завизжала, прутья гнулись и выворачивались из кладки. С коротким звоном решетка отошла от стены – настолько, что позволяла проплыть.

– Вы шуруйте, – проговорил Гефестай сдавленным голосом, – а я придержу…

– Геракл ты наш, – проворчал Искандер, быстро загребая веслом.

– Да куда тому Гераклу, – фыркнул сын Ярная, пропуская лодки и притягивая решетку за собой, – брехливые у тебя предки были, вот что. Видал я того Геракла в мраморе – один жир! Плавали – знаем…

– А сам-то! Толстопуз!

– Тише ты! Разорался тут, худоба…

Сергий в перепалку не вмешивался, понимал – друзья снимают стресс. Если изредка не поругаться, накопленный негатив накопится, превзойдет критическую массу, и – взрыв…

– И Ван, – голос консула гулко разнесся под сырыми кирпичными сводами, – а куда выходит этот… водопровод?

– Точно не скажу, но мне рассказывали, что вода из монастыря орошает дворцовый сад.

– Это большой плюс, – оценил Лобанов. – Верно, сиятельный?

– Посмотрим, – сказал консул уклончиво.

Вскоре спасатели приплыли к выходному отверстию, перекрытому бронзовыми воротцами, к общему удивлению и удовольствию – не запертыми.

За воротцами обнаружилась каменная цистерна, чей свод поддерживался массивными колоннами, а свет проникал сквозь широкие колодцы. Впрочем, карабкаться наверх не пришлось – сбоку, у стены шли узенькие ступеньки, ведущие к низкой полукруглой дверце.

Сергий открыл ее первым и опасливо выглянул наружу. Действительно сад… Множество деревьев росло вокруг, разделенных зелеными лужайками или пышными кустами. На одних ветках наливались неведомые Лобанову плоды, на других распускались цветы – природа готовилась то ли ко второму, то ли к третьему урожаю. За глянцевой зеленью угадывались стены дворца.

– Пошли!

Все выбрались по очереди, дошагали до высокой стены и двинулись вдоль нее, высматривая дверь или окно. Ни того, ни другого они не обнаружили, зато встретили здоровенного белого тигра, лениво валяющегося на травке. Рядом лежал перевернутый таз.

– Мурчика покормили! – нервно хихикнул Искандер. – Никаких шансов…

Тигр поглядел на них озадаченно, видимо, не понимая, зачем добыча сама пришла к нему в лапы. Полосатый поднялся, зевнул, клацая зубами, потянулся и неспешно двинулся навстречу спасателям.

– Будем резать, – деловито спросил Тиндарид, – или будем бить?

– Можно почесать за ушком, – предложил свой вариант Сергий. – Или дернуть за хвост.

– Никаких шансов…

Неожиданно тигр изменил свои намерения. Повернув голову, он рыкнул, как показалось принципу, в недоумении. Затем развернулся и направился к стене.

И только тут Сергий догадался глянуть на верх стены. А там, неустойчиво качаясь на краю, стояла Давашфари в растерзанном платье. Ее распущенные волосы были тяжелы, их почти не трепыхал ветерок. Принцесса нервно оглядывалась, не решаясь прыгать вниз, но и устоять долго на узеньком карнизе она тоже не могла.

– Гефестай, – спокойно сказал Сергий, – только не кричи…

– Дава… – охнул кушан. – Дава! Стой! Не двигайся!

Принцесса вздрогнула, расслышав родной голос, на мгновенье расцвела улыбкой – и потеряла равновесие.

Тигр в это самое время встал на задние лапы и потянулся, прогибаясь, царапая стену выпущенными когтями, словно пытаясь дотянуться до Давашфари. А девушка уже начинала неотвратимое падение…

– Гефестай! – вопль разнесся по саду, и кушан рванулся на зов.

В три гигантских скачка долетев до стены, он поймал возлюбленную, крякая от натуги. Тигр испуганно отскочил и скрылся в кустах, нервно подергивая хвостом.

– Давашфари! – радостно орал Гефестай.

– О, Гефестай…

– За тобой гнались? – нетерпеливо спросил консул.

– Да, я от них убежала… Не совсем.

Давашфари показала пальчиком на стену, за которой возникла сначала одна голова в шлеме, потом другая, потом сразу десяток.

– Бегом отсюда! Они нас перестреляют, как куропаток!

– Обратно нельзя, там открытое место!

– А куда?!

– За мной!

Спасатели и спасенная юркнули в тень деревьев, и в ту же секунду пышную крону пронизали шелестящие стрелы.

– Ищем выход!

Снова вспугнув тигра, Сергий выбежал к небольшому навесу, под которым пряталась квадратная дверь, обитая полосками бронзы.

– Да тут вообще нет выхода!

– А это что, по-твоему?

– Это вход!

Гефестай, опустив, наконец, свое сокровище на землю, набросился на дверь. Сергий ему помог, и, под ударами закаленных пяток дверь разломилась пополам и влетела внутрь. Куда?

Лобанов снова был первым. Он проник под невысокие своды подвала, и остолбенел. Немаленькое помещение было заставлено сундуками. Лучи солнца, пройдя через бойницы, упирались в эту тару, полную злата-серебра и каменьев. Мрачными сгустками синевы гляделись сапфиры, кроваво калились рубины, изумруды испускали налитую зелень, а крупные, отборные жемчужины, снизанные в бесконечные бусы, светились матово, словно растворяя в себе бледные отблески солнца. Золото выступало фоном, желтым и маслянистым, жарко горя и просясь в руки.

– Это сокровищница раджи! – воскликнула Давашфари.

– Попала иглой – кивнул консул несколько заторможенно.

Сергий переглянулся с Искандером, и оба кивнули. Вытряхнув из походных мешков остатки припасов, они стали горстями наполнять их драгоценными камешками, иногда прихватывая тяжкое злато.

Консул подумал-подумал, и тоже принялся затаривать свой мешок.

– Это будет компенсация! – сказал он.

– Не жадничаем! – прикрикнул Лобанов. – Не забываем, где мы есть!

В это время из сада донеслись крики и рев тигра. Видимо, воинов раджи полосатый не боялся. Оборвавшийся вопль доказывал это со всей очевидностью – одним верным слугой стало меньше.

– Уходим! – крикнул Сергий. – Вон дверь!

– Ты что? Там дворец!

– Знаю! По каналу нам тоже не уйти! А там и внутренние стены, и внешние…

– Я понял! Есть идея?

Вместо ответа Сергий спросил Давашфари:

– А где принц?

– У себя, – криво усмехнулась принцесса. – Последний раз я видела его воющим и скрюченным – я врезала ему хорошенько между ног…

– Это правильно! – горячо одобрил Гефестай.

– Проводишь? – не отступал Лобанов.

– Попробую.

– Вперед!

Сын Ярная понесся впереди, выставив могутное плечо, и высадил дверь на счет «раз». Створка слетела с петель и с грохотом ударилась о стену – этот звук слился с победными кликами воинов, врывающихся в сокровищницу из сада. Перед дверью стояли дюжие охранники, но вынесшиеся на них преторианцы казались демонами-ракшасами. Бой был кратким.

– Уходим!

Сергий понесся вперед, рядом с ним бежал Юй Цзи.

– Я видеть бадакарику, – выкрикнул кормщик, – он есть хранитель скоровищница… цы. Бадакарика очень-очень злиться!

– Позлится и перестанет.

– Сюда! – крикнула Давашфари, показывая на вход в галерею.

Оттуда выскочили двое стражников – выскочили и растерялись при виде целого отряда вооруженных людей, неведомо как проникших во дворец и творящих безобразия. Одного смахнул ногой Гефестай, другой получил такой удар от Сергия, что его припечатало к стенке.

– Вперед!

Бежать им пришлось недолго. Вскоре галерея вывела отряд в белокаменный зал, куда выходили высокие позолоченные двери.

– Это здесь!

– Искандер, за мной! – скомандовал Лобанов. – Остальные держат оборону!

Ворвавшись в позолоченные двери, Сергий сразу увидел бледного, стонущего махану, лежавшего на кровати под балдахином. Вокруг него суетилась целая толпа слуг и служанок, лекарей и знахарок. Увидав римлян, вся эта свора порскнула в стороны.

Подскочив к кровати, Лобанов ухватил махану за шкирку и стащил на пол.

– Вставай! – рявкнул он, пиная махану для острастки. – Чего разлегся?

Махаллака Нага кое-как поднялся на трясущиеся ноги. Лицо его искажалось от ужаса – видать, принц ожидал смерти неминучей.

– Топай давай!

За дверями Сергий велел И-Вану перевести для Махалуны следующее: если махана настроен остаться живым и здоровым, то он должен будет приказать своим людям и страже дворца не приближаться к ним.

– Да, да! – пролепетал махана.

– А для пущей гарантии ты пойдешь с нами, – добавил Лобанов. – В порту мы тебя отпустим.

Выслушав перевод, Махалуна перекосился от переживаний.

– Не будешь чужих девушек лапать, жирная задница! – прорычал Гефестай, едва сдерживаясь, чтобы не вмазать по трясущимся губам маханы.

– Пошли отсюда! Я веду принца, Публий с Искандером страхуют меня, остальные охраняют девушек!

Так они и двинулись. Весь дворец гудел, как улей, куда лез медведь. Раз десять на спасателей, переквалифицировавшихся в похитителей, накатывали стражники и тут же смирели, слыша вопли маханы, приказывающего остановиться и не приближаться. Воины играли желваками, их пальцы, сжимающие рукояти мечей и древки копий, белели, но делать было нечего – волнистое лезвие криса недвусмысленно прижималось к тройному подбородку принца.

Отступление продолжалось до самого двора. Стражники медленно следовали за похитителями, держа дистанцию.

– Прикажи подать коней! – велел Лобанов.

Махана сначала выпучил глаза, затем выслушал перевод и провопил указание. Слуги бросились исполнять повеление маханы, и вскоре во дворе загарцевали гнедые кони, их атласная кожа так и переливалась на свету.

– Поедешь со мной, моя радость! – успокоил махану Лобанов, закидывая на коня сначала грузного принца, легшего как тюк, а затем забираясь в седло сам. Скакуна Сергий выбрал самого крупного – этот двоих выдержит.

– Вперед! Держимся кучней! И не зеваем!

Так они и поехали, оставив за спиною сначала внутренний город, а потом и Западные ворота Анурадхи.

Обратная дорога заняла меньше времени – сменных лошадей предоставляли по первому требованию. Глубокой ночью похитители выехали к порту.

– Где вы были?! – провопил с борта Эдик.

– С якоря сниматься! – распорядился Сергий, не слушая Чанбу.

– Давашфари с вами хоть? – крикнул Квинт.

– Тут я! – подала голос дочь ябгу, и ликтор малость успокоился.

Погрузившись, римляне дали пинка махане, и тот слетел по трапу на причал. А ша-чуань медленно выходил в море.

Уже с рейда Сергий разглядел сотню факелов, чей свет метался по берегу, выхватывая из темноты блеск доспехов и лезвий. Успели…

«Чжэнь-дань» взял курс на юг, в полной темноте разминувшись с огромным кораблем, идущим на север. Обводы судна не были ясно видны, но дрожащий свет фонарей выбивался из окон, расположенных в три этажа – словно большой дом набрался смелости и отправился в плаванье, изменив твердой земле. Это плыл лоу-чуань.