Глава 15
Курланд незаметно перешел в Витланд, но те же песчаные отмели тянулись по берегу моря, и такие же холмы поднимали на горбах шумливые сосняки.
В Себорге Олег совершил сделку – телегу обменял на пару седел. Без громыхавшей и тряской повозки было куда приятней, да и безопасней. Что уж говорить о конях – новые хозяева снова облегчили им жизнь. А к седлам Олег пристроил скатки одеял и похудевшие мешки с зерном.
– А мы где сейчас? – спросил Пончик, оглядывая виды. – Ну, примерно?
– Мы пересекли госграницу Российской Федерации, – торжественно объявил Олег, – и топчемся по польской территории.
– Вот теперь все понятно! – воскликнул Пончев. – А то – Курланды-Витланды…
Леса не покрывали будущую польскую территорию сплошным навалом – дебри то и дело разрывались луговинами, рассыпались отдельными рощицами. И копыта коней бодро тюпали по пыльному шляху, вьющему петли по лугам и перелескам. Нещадная жара спала, понемногу поднимался ветер, нагоняя серые облака, и столько нагнал, что тучам тесно стало в небе. Облака толклись, кружили, совершенно закрыв солнце. Иногда лишь пасмурная вата разлезалась, пропуская яркий сноп лучей, и снова затягивалась.
– Кажется, дождь собирается! – сказал Пончик, пародируя Пятачка.
Олег хотел отшутиться в той же манере дорожного трепа, но, обернувшись к своему спутнику, он разглядел на далеком холме, с которого скатывался шлях, облако пыли.
– Эта пыль неспроста! – проговорил Олег, пародируя Винни-Пуха. – Так пылить могут только те, кто скачет галопом! А зачем скакать галопом, если ты ни за кем не гонишься? По-моему, так! А за кем тут гоняться, кроме нас? По-моему, так и никак иначе. Ходу, Пончик!
Сухов хорошо подбодрил коня, тот взбрыкнул, словно гальмуя на старте, и поскакал.
– Может, это не за нами? – прокричал Пончик на скаку, судорожно вцепившись в поводья.
– Сейчас проверим!
Шлях впереди троился, разбегаясь дорожками поуже. Олег свернул на крайнюю, по-змеиному уводящую в лес. Миновав рощу грабов, он оглянулся. Десятка два всадников, мчавшихся по шляху, свернули по выбранному им пути.
– Это погоня! – крикнул он.
– Да что мы такого сделали?! – возмутился Пончев.
– А ты приглядись!
Шурик вывернул голову, разглядывая преследователей, и бледность разлилась по его лицу.
– Это витингсы! – охнул он. – И жрецы!
– А плащи какие на них?
– Белые… И желтый один!
– Значит, точно за нами!
Тропа впереди разошлась вилкой: одна тропинка забирала влево, почти поворачивая назад, а другая уводила в низкорослый ельник. Выбора не оставалось, Олег направил коня в заросли елок. Почва замокла, потянулись лужицы, крытые ряской. Начинались болота.
– Тролль нас сюда занес! – выцедил Олег, утишая бег коня, и спрыгнул с седла, на сырые мхи. – Слезай! Так не проедешь!
Сапоги проваливались в чвакающую землю, и следы тотчас заполнялись водой. А тропинка подвела к самому краю топи, заросшей мхом и осокой, и уперлась в бревенчатые мостки. Вдали их продолжали гати, вязанные из жердин.
– Пошли! Шаг влево, шаг вправо – утопнешь.
– П-понял… Угу… – ответил Пончик слабым голосом.
Мостки под ногами прогибались, и поверх выступала черная жижа. Гать вывела на более-менее сухой островок, заросший осинником и колючим боярышником, а за сухим пятачком снова потянулись мостки, замысловатой кривой проводившей путников между трясин, зеленевших болотной травой.
– Стой! – негромко скомандовал Олег и прислушался. Увы, погоня не отставала – из-за чахлых осинок и кривых черных дубков доносились приглушенные голоса, звяканье доспехов, звон колокольчиков на лошадиных сбруях. А потом все звуки забил хриплый рев боевого рога.
– Вперед! – велел Олег, закидывая правую руку за плечо и развязывая кожаные завязки на устье ножен, удерживавшие меч.
– Тут сухо! – придушенно крикнул Пончик и перепрыгнул на песчистую опушку леса, где липы и дубы разбились по парам и водили хороводы вкруг маленьких полянок. Под ногами Олега хрустел сухой мох, черно-синими зрачками выглядывали из черничника поспевавшие ягоды.
– За мной! – бросил Сухов, торопливо шагая по еле различимой тропе.
Тропа вывела друзей на лужайку, крапчатую от алых капель земляники, и тут же из-за деревьев вышли десятки людей в кожаных доспехах, накинутых на голые, потные торсы. Пруссы! Их руки сжимали короткие копья и топоры на длинных рукоятках, и все это губительное железо грозило Олегу и Пончику.
Вперед вышел беловолосый, синеглазый парень и выцедил нечто вопросительно-злое.
– Наверное, он спрашивает, кто мы… – предположил Пончик.
– Мы от роду русского! – надменно сказал Олег и махом выхватил меч из-за плеча.
Вся гопа, потрясавшая копьями и секирами, сдвинула кольцо.
Беловолосый поднял руку, утихомиривая товарищей, и резко спросил на корявом русском:
– Что делать сюда?
– Что и туда! – брякнул Сухов. – Вы-то кто?
Беловолосый не имел намерения слушать Олега. Он вытянул руку и сказал прокурорским тоном:
– Вы привели сюда витингсов и слуг криве-кривейте!
– Что ты мелешь?! – вскипел Олег, спиною чуя погоню. – Эти гады за нами гонятся!
– Да? – сузил беловолосый глаза. – А за кого такой чести?!
– Вот его, – Олег хлопнул по плечу Пончика, – хотели принести в жертву! И мне пришлось убить криве!
– Ты все врешь! – закричал кто-то из толпы. – Перкун покарал бы тебя!
Сухов молча задрал на Шурике рубаху, демонстрируя зловещего вида загогулины, оставленные жрецом-вурскайтом.
– Убедились?!
Пруссы стояли как громом пораженные. Беловолосый осторожно подошел к Пончику, тот боязливо отступил. Прусс лизнул указательный палец, медленно протянул его, мазнул по загогулине, смахивавшей на букву «альфа», и понюхал. Лицо его приобрело изумленное выражение.
– Они говорить правда! – воскликнул он.
Пруссы оживились и загомонили, со страхом и почтением взглядывая на Олега, поднявшего руку на слугу Перкуна.
– Кстати, – напомнил Олег, – витингсы рядом! Вы дадите нам пройти или нам пробиваться с боем?
Беловолосый с достоинством поклонился и сказал:
– За вами гнаться криве Нестимор. Он есть мой враг. Этот недостойный слуга богу Перкуну уводить моя девушка! Он будет овладевать Гвилла семь ночей подряд, а на восьмой день принести в жертву. Я собрать друзей, согласные идти со мной. Будь и ты моим другом, рус!
– Да я бы с удовольствием… – Олег шибко потер в затылке. – Но мы спешим в земли вендов с особым поручением…
– Помогать нам! – жарко заговорил беловолосый. – И мы проводить тебя до самая Висла. Друзья мои храбры на войне, но в борьбе со жрецами они так несмелы.
– Ладно! – тряхнул головой Олег. – Если только недолго…
– Не больше один день! – заверил его беловолосый. – Если я не спасать мою Гвиллу сегодня, я потеряю ее навсегда.
– Уговорил! Звать-то тебя как?
– Тормейсо! – слегка поклонился беловолосый.
– А я – Олег! А это…
– Пончик! – расплылся в улыбке Александр Пончев, отвыкший от имени своего.
– Лаво! Васса! – представлялись верные друзья Тормейсо. – Милегдо! Серсил! Явкут!
Тут с развилки дуба бесшумно спрыгнул молодой совсем парень и знаком показал: идут!
Пруссы растаяли среди деревьев. Олег шагнул за гребнистый ствол старого дуба, где притаился Тормейсо.
Витингсы, ведущие коней в поводу, вывернули из-за дуба с развилкой и столпились, поджидая светлейшего криве. Иерархия среди местных жрецов была посложнее, чем у христиан, но если сравнивать в приближении, то криве по силе своей, богатству и власти соответствовал епископу. Все криве носили одинаковые белые пояса, только разной длины – в том и выражались ступени священства. Криве-кривейте обматывал свой пояс вокруг жирной талии сорок девять раз, а простой криве делал всего лишь семь оборотов. А вот и он!
На поляну, окруженный вейделотами в белых повязках, вышел светлейший криве, жрец бога Перкуна. Это был мужчина в возрасте, но не старик, костлявый и рослый. На жреце было длинное белое одеяние, что-то среднее между кафтаном и халатом, а голову прикрывала остроконечная шапка, тоже белая.
– Это криве Нестимор! – процедил Тормейсо и дал отмашку.
Пару секунд ничего не происходило – пруссы готовились напасть разом. И вот, с громовыми криками, вся команда пруссов выскочила из-за деревьев. Тормейсо обогнул дуб слева. Олег свернул вправо и с ходу отсек мечом голову витингсу, стоявшему в прогале между деревьями. Угрызений совести (как же, ударил в спину!) Олег не ощутил. Он понадеялся только, что убитый им витингс приложил свою руку к убийству Крута. По крайней мере он – из них. За зло нельзя платить добром, учил Конфуций. За зло платят по справедливости!
Мгновенная атака удалась – пруссы перебили почти всех витингсов в первые же мгновения боя. Олег сделал второй шаг, ступая на полянку, пошарил глазами, высматривая следующего врага, а… уже все! Баталия кончилась. Виктория!
Пруссы, нарочито громко хохоча и переговариваясь, принялись вязать перепуганных вейдельботов. Побросали их на травку и взялись за витингсов, быстро поделив трофейные мечи, в этом времени – предметы первой необходимости, и весьма недешевые.
Ошарашенный криве Нестимор стоял посреди поляны. И без того выпуклые глаза его вылезли еще больше, едва не выпадая из глазниц. А пруссы будто не замечали жреца, идолом торчащего в самом центре места происшествия.
Тормейсо подошел к Нестимору и спросил, сдерживая гнев:
– Где моя невеста?! Отвечай!
Жрец задрал голову и проклекотал:
– Прочь, жалкий червь! Ты недостоин вылизывать следы моих ног!
Олег понял, что древние страхи, жившие в Тормейсо, помешают пруссу вести допрос, и легонько отстранил его.
– Дай-ка я им займусь!
Подняв меч, Сухов аккуратно обтер лезвие о белые одежды Нестимора. Жрец, сперва побледнев, после покраснел от злости и унижения.
– Как смеешь, ты… – прохрипел он, задыхаясь и тиская жезл – довольно корявую, сучковатую палку.
Олег выдернул у криве жезл и небрежно швырнул за плечо.
– Переводи ему, Тормейсо, – сказал он, беря жреца за правую руку. – Прежде всего, жрец, запомни: для меня ты всего лишь паршивый мужчинка, дерьмо на палочке! Дошло?
По виду Нестимора нельзя было сказать, что слова Олеговы были им восприняты как следует.
– Значит, так… – Взявшись за указательный палец жреца, Олег резким движением загнул и сломал его. Криве заорал от боли и задергался, но руку Олег не выпустил. – Слушай меня внимательно, светлейший засранец, – продолжил Сухов. – Я буду задавать тебе вопросы, а ты на них будешь отвечать. Если я услышу ложь или ты промолчишь, не желая со мной разговаривать, я буду ломать тебе палец. Понял, надеюсь? Если ты будешь молчать и после девятого вопроса, когда я переломаю все твои пальцы, то я вернусь вот к этому, который сломал первым, и сожгу его. Потом другой, потом третий… Ну так как? Будешь отвечать?.. Или молчать?.. Или врать?.. Выбирай!
Олег ухватил средний палец Нестимора и спросил:
– Где Гвилла, девушка Тормейсо?
Жрец судорожно сглотнул. Раздался тихий хруст, и крик Нестимора огласил лес.
– Спрашиваю в третий раз, – хладнокровно сказал Олег, перехватываясь за палец безымянный. – Где Гвилла?
Задыхаясь от боли, жрец простонал:
– Она… в храме Потримпоса…
– Далек ли храм?
– В одном переходе отсюда, по дороге мимо Двурогой Сосны, между Каменных Грудей, по левому берегу Черного озера.
– Веди!
Тормейсо, сияя улыбкой, ничего не сказал Олегу, лишь крепко пожал ему руку древним жестом мужской благодарности.
– А если бы криве упорствовал, – полюбопытствовал Пончик, – ты бы жег ему пальцы?
– Интересуешься, – усмехнулся Олег, – насколько мною овладели идеи садизма? Вообще-то я против пыток… Но, если бы мою девушку похитили, я бы превзошел гестапо, но вырвал бы у негодяев признание. Выдрал бы с мясом, с кровью!
– Не знаю, не знаю… – протянул Пончик. – Негодяи… Но если действовать такими методами, то кто ты сам тогда?
– Годяй! – серьезно ответил Олег и добавил: – Топай, моралист!
Пруссы вывели пленных вейделотов и криве на берег озера, заросшего камышом и осокой. Ко вбитым в землю кольям были привязаны широкие плоскодонки, каждая на две пары гребцов. Связанных вейделотов распределили по лодкам, а криве, не связывая тому рук, усадили в плоскодонку к Тормейсо.
– Мы доплывем к храму по озерам! – оживленно проговорил прусс. – Милегдо знает все здешние протоки!
Милегдо, жизнерадостный парень со светлым чубом, весело оскалился и налег на весло.
А небо хмурилось и хмурилось, сильный ветер донес первые капли дождя, а за лесом уже раскатывался гром. Близилась гроза.
– Живее гребем! – подбадривал своих Тормейсо.
И пруссы налегали на весла, проталкивая лодки через камыши, не углядывая даже, а угадывая протоки в болотистых берегах, соединявших озера, речушки и болота в единую Хлябь.
– Травяная оладья! – крикнул Милегдо, указывая вперед, на просторный участок суши, совершенно плоский, покрытый травкой, а местами светящийся песчаными проплешинами. – А вон Каменные Груди!
Олег посмотрел в указанном направлении и увидел две скалы, действительно смахивавшие на пленительные женские округлости.
– Выходим!
Олег выбрался на берег и глянул на небо. Тучи, серые, темно-сизые, почти черные, толклись в вышине, словно выдавливая воду друг из друга. Разряд молнии расколол небо, и ударил гром.
Опустив взгляд, Олег замер. То, что он увидел, длилось какую-то секунду. Криве, достав из-за пояса нож, всадил его под сердце Милегдо и тут же, выхватив трофейный меч прусса, обернулся к Олегу.
Олег отшагнул, кладя ладонь на рукоять, и поскользнулся на мокрой траве. Грянувшись оземь, он на секунду выпал из реала, «поплыл», как в нокдауне. Нестимор, кривя рот в торжествующей усмешке, поднял меч, полыхнувший отсветом небесного электричества. Глаза криве сверкали, губы подергивались, костистые руки крепко сжимали рукоять, готовясь обрушить удар возмездия на руса, причинившего ему боль. Сухов перекатился, стараясь дотянуться до клинка, привстал на колено…
– Олег! – донесся до него голос Пончика.
Криве вскинул меч над головой, словно пытаясь дотянуться до неба, и дотянулся. Ослепительно-лиловая молния ударила во вздернутый клинок, рассыпая снопики искр, мерцающими голубыми змеями обвила тело жреца и ушла в землю. И не гром, а оглушительный взрыв грохнул над Травяной оладьей. Ударило так, что волглая земля задрожала. На время Олег оглох, в глазах мерцали яркие пятна. Пахнуло острым запахом озона, ладони, упертые в землю, зверски защипало. А криве как стоял, так и упал. Свежий запах грозы перебился тошнотворным амбре горелого мяса и удушливым чадом тлеющих одежд. Исковерканный, оплавленный меч выпал из почерневшей руки с двумя сломанными пальцами и воткнулся в землю. Мокрый песок зашипел, остужая раскалившуюся сталь.
– Олег!
Сухов тряхнул головой, разгоняя звон, и откликнулся:
– Все в порядке!
Ошеломленные пруссы, попадавшие на землю от ужаса, несмело подымали головы. Пончик подбежал к Милегдо и замер, обреченно махнул рукой:
– Прямо в сердце, гад, попал!
Очухавшись, Олег крикнул Тормейсо:
– Хватит валяться! Нам пора!
Прусс поднялся, не отрывая от Олега расширенных глаз.
– Ну что ты на меня уставился? – пробурчал Олег. – Перкун знает, в кого целиться… Пошли скорей – сейчас польет!
И полило. Пруссы и русы побежали к далеким выпуклостям Каменных Грудей. Добежали, проскочили сырой расселиной между ними – по гранитным стенам потеками шла вода – и двинулись берегом Черного озера, из-за бесчисленных капель дождя приобретшего белесый оттенок.
– Сюда! – крикнул Васса, отплевываясь от струек, затекавших в рот.
Олег свернул в лесок и выбежал на луг, посреди которого возвышался храм бога Потримпоса – могучее сооружение из еловых бревен, поднятое на восьми толстенных сваях. Нет, это не сваи, понял Олег, подойдя поближе. Это пни, выпиравшим корням которых придали форму куриных ног.
– Восьминогая курица… – пробормотал Пончик. – Изнакурнож… Угу…
К дверям храма вела лестница, Сухов хотел было взбежать по ней, но вовремя опомнился и уступил место Тормейсо.
– Твоя очередь!
Прусс благодарно улыбнулся и поднялся ко входу с обнаженным мечом. У дверей он оглянулся, словно испрашивая у Олега разрешения, и рус кивнул ободряюще – действуй, мол, ты в своем праве!
Тормейсо скрылся в храме, и мгновение спустя под дождь выскочил жрец Потримпоса – дряхлый старик в желтом кафтане, перепоясанный белым поясом. Криве верещал, потрясая посохом, пока не поскользнулся и не съехал на худой заднице по ступеням вниз. Пруссы вежливо захихикали. Потом дверь распахнулась резко, открытая головой вейделота в желтой повязке. Вайделот кубарем покатился с лестницы, а порог храма переступил Тормейсо. На руках он держал русую девушку, закутанную в желтые жертвенные покровы, рыдавшую от счастья. Прусс, сияя, спустился по ступеням, небрежно переступив худые ноги икавшего жреца, и понес свой драгоценный груз, уже никого не замечая.
– Спасибо тебе, – сказал Тормейсо, повернувшись к Олегу. – Ты умилостивил богов!
Сухов заметил заплаканный синий глаз, глядевший на него из-под русой челки.
– Боги не делают подарков, – серьезно сказал Олег. – Они помогают только тем, кто всего добивается сам. Побежали!
Ночью дождь перестал, и небо очистилось. А в маленьком прусском селении все не ложились спать – праздновали возвращение Тормейсо и спасение Гвиллы. Заснул Сухов лишь под утро, а тут и петух прокричал, будильник местный. Олег, покряхтывая от удовольствия, оделся во все сухое и чистое, выстиранное и высушенное, выбрался во двор и умылся из бочки. Вспомнилась кадушка в Алаборге, их первая с Пончиком ночь в чужом времени, в чужом мире. Как давно это было…
Олег отерся холстиной и осмотрелся. Землю кутал туман, и глиняные стены домов поднимались из него, как островки на молочной реке. Серо-зеленые камышовые крыши блестели росою, с них капало.
– Олег?
Скрипнув дверью, вышел Тормейсо. Он был серьезен.
– Думал уже, куда подашься? – спросил его Олег.
Тормейсо кивнул.
– В Гардарики! – объявил он свое решение. – Иной путь у меня нет, криве-кривейте не прощать мне смерти свой слуги и поругания храма… У великий из великих, судья судей, длинные руки…
– Правильно, – кивнул Олег. – Только будь осторожен – в Гардах война.
Тормейсо нахмурился и тут же сказал упрямо:
– Все равно!
– Олег! – позвал товарища Пончик. – Ты где?
– Где-то здесь! – отозвался Сухов. – Ты собрался?
– Ага!
– Явкут и Кирбайдо проводить вас, – сказал Тормейсо. – Они знать место…
– И ты не мешкай, – посоветовал Олег. – Хватай Гвиллу и беги! Дадут боги, еще свидимся в Гардах!
До Вислы доскакали быстро, поменяв лошадей у знакомых Явкута. Река разливалась широко, куда там Олкоге. Низменные берега были безлесны, одна трава кругом, да кусты.
Олег вывел коня на берег Эстмере, Свежего залива, как называли вислинское устье, и остановился. О, боги! Он добрался до Виндланда! Вон он, берег земель вендских, за рекою тянется!
– Последний рывок, да? – пробормотал Пончик.
– Последний… – выдохнул Олег.
– Ой, смотри! Там корабль!
Олег пригляделся. Невдалеке, где море встречалось с рекою, стояла рыбацкая деревушка, а у пристани покачивалась лодья.
– Поскакали! – крикнул Явкут и пришпорил коня.
Кирбайдо, Олег и Пончик бросились следом за ним.
Вблизи оказалось, что о причал трется не лодья, а купеческий кнорр – более развалистый, чем снекка или скедия, и попузатее боевых лодий. Веслами на кнорре гребли только с носа и кормы, средняя часть была отдана грузу.
Олег спрыгнул с коня и подошел к качавшемуся борту. На него оглянулись рабы, прикованные к веслам. Одетые в Драное и грязное, гребцы сидели на скамьях, сутуля спины, и чесали мозоли на лодыжках, натертые кандалами. Ни викинги, ни варяги не позволяли трэлям грести на своих лодьях, но купцы – иное дело.
– Где хозяин? – резко спросил Олег.
С тюков поднялся меланхоличный малый, жующий кусок сала. Утерев жирные губы, он спокойно ответил:
– Ну я.
– По-русски понимаешь?
– Не разучился еще… – пожал плечами купец.
– Нам нужно в Старигард! Мне и ему! – Олег показал на Пончика. – Мы заплатим золотом!
– Да я и так иду туда, залезайте, всегда рад пассажирам! Люди называют меня Удо, сыном Онева, меня все знают.
Олег передал поводья коня Явкуту и перебрался через борт. Следом перелез Пончик.
– Доброго пути! – крикнул Кирбайдо, вскидывая руку.
– И вам! – ответил Олег.
– А скоро отплываем? – поинтересовался Пончев.
– Вона, – показал купец шматом сала на грязную харчевню, из дверей которой выходило с десяток изрядно набравшихся мужиков. Следом вышли еще трое. – Как погрузятся, так и тронемся…
Пьяный экипаж, осилив сходни, тут же пристроился отсыпаться. Худой парень в обносках, поглядывая на пьяных с неприязнью, быстренько отвязал причальные канаты и запрыгнул обратно на палубу. Ветер дул с моря, поэтому Удо, сын Онева надавал пинков рабам, побуждая тех к действию. Гребцы, вжимая головы в плечи, ухватились за рукоятки весел.
Покачиваясь на мелкой волне, кнорр выполз в Эстмере, и на скрип уключин наложились пронзительные крики чаек. «Последний рывок…» – вспомнил Олег и широко, от души улыбнулся.
