Не прошло и четырех недель, как прибыли посланники от Халега Ведуна – на десяти лодьях прибыли, в полном боевом, а главным над ними был Аминод Мудрый, боярин и старый знакомец Инегельда. Боевой Клык встретил посланника как полагается, угостил, как следует, а после они заперлись надолго и беседу тайную имели. «Ничего не слыхать – расстраивался Малютка Свен. – Я и так пристроюсь, и этак, а оттуда все одно: бу-бу-бу-бу!»

Однако от дружины светлый князь таиться не стал. Пришел наутро в гридницу и очень серьезно сказал:

– Разговор есть. Только для ваших ушей.

Тут уж и Малютка построжел.

– Значит, так... – начал Клык. – Я тут не сидел, как некоторые, зазря и не только по охотам шастал да по девкам киевским. Следопыты знатные поработали на меня, и все как есть выяснили. Халега, сына Ингоря, ромеи убили.

Олег похолодел.

– Да, – продолжал князь, – побывало их тут немало, и купеческого звания, и духовного, однако убивцы не торгашами были и не попами. Скопец тут орудовал и девка с ним. Вот они-то и сгубили княжича... Но я не о том. Халег Ведун решил князя Ингоря не спрашивать и самому наказать ромеев. Ныне он собирает могучую дружину и явится к Миклагарду виру требовать за убиенного княжича, почти что внука своего, а чтоб все было по чину, хочет с ромеями ряд мира и любви заключить. Во как...

Почто я это все вам рассказываю? Объясню... Мы с вами завтра же продолжим путь к Миклагарду и устроимся в этерию, сторожить базилевса и беречь его. Но это для вида. Великий князь еще одну службу подкинул нам – надо будет все у ромеев разведать и сюда передать. И про «огонь греческий» вызнаем, и число кораблей сочтем, и сколько войска стоит ромейского. Ясно вам?

– Ясно, – ответила гридь вразнобой.

– Ну, тогда прощайтесь с девками и собирайтесь. На рассвете отчаливаем...

Чуден был Непр! Могучий поток мутной влаги катил с верховий к низовьям, подпитываясь притоками, и ум отказывался верить, что можно в одном месте собрать такое количество воды. Справа берег вскучивался высокими холмами, перепадавшими в глубокие балки, слева стлался низменно. В первых рядах наступающих на реку растений шли камыш и тростник, к самой воде спускался развесистый краснотал, густели бересклеты и черноствольные вязы, липа вкраплялась и ольха, высовывали острые верхушки тополя. Далее, где посуше, собирались в рощи дубы.

А запахи с берега ветер доносил иные – степные запахи. Пахло мятой, донником, вездесущей полынью.

Совсем близко от левого берега Сулы, мягким увалом перепадающего к югу, лес кончался. Кусты боярышника еще вклинивались в степное разнотравье, а чуть дальше рос один ковыль. Степь и лес рядом. Лес и степь. Лесостепь.

Скедии спускались, чередой острых килей нарезая мутную воду. Паруса здорово оживляли великую реку, распиравшую пустынные берега. Яркими красками переливались круглые щиты, развешанные по бортам, десятки весел вымахивали из воды и загребали в великолепной тождественности.

Северный ветер окреп, и над рекою разнеслась команда:

– Весла убрать!

Олег вытащил свою гребь из лючка и уложил сушиться на Т-образные козлы. Усталость покидала натруженные мышцы, сменяясь приятной истомой.

Над «Соколом» вились непровские чайки, а высоко в небе чертил ленивые круги орел. Все смешалось в природе.

– От Кенугарда до порогов, – заговорил Турберн, задумчиво почесывая грудь, отчего голова вытатуированного дракона словно морщилась, – примерно триста верст. В день мы пройдем верст семьдесят. Или восемьдесят...

– Это ты к чему? – спросил разомлевший на солнышке Малютка Свен.

– Место надо искать для ночевки.

– На берег нельзя, – мудро заметил Фудри, – а то набегут кочевники всякие, мигом скальпа лишишься! И что я тогда буду расчесывать?

– Руку опусти, – пробурчал Турберн, – и сунь в штаны. Может, и сыщешь, чего чесать...

– Ест остров, – сказал печенег Котян, – немного плыт, да!

– Остров – это хорошо, – сказал князь.

Ветер поддувал в парус, и течение несло скедию, но так же сверкала гладь реки, не выпячиваясь ни единым клочком суши.

Солнце садилось, хмурые тени от высокого берега легли на воду, стирая дневную синеву и зелень, а после красные и оранжевые блики залепили речной простор, замельтешили, заиграли. И вот тогда из закатных блесток выступило обтекаемое черное пятно, плоское и недвижное.

– Эгей! – крикнул Фудри. – Остров вроде!

Остров был велик, его уже скрепили корни ивы, пошла расти трава. По форме он походил на перевернутую запятую, а узкий завиток-коса уходил на юг, постепенно пропадая в глубине. Северный бережок был просто завален сучьями, ветками, целыми стволами, выброшенными течением.

Пришвартовав скедии, варяги первым делом выставили охранение, а после запалили костры и подвесили над ними котлы. Повара изысками не увлекались – побросали в воду мяса, крупы, настрогали морковки, сунули головки лука, посолили. А голодной дружине много ли надо? Через часок котлы сняли с огня, и музыкой зазвучали стуки черпака, вылавливавшего гущу со дна.

После ужина разожгли еще множество костров на песке. Дождались, пока те прогорят, сгребли уголья в сторону и постелили кошмы на прогретый песок. Стало тепло и уютно. Разговоры увяли. Варяги разлезлись по кожаным спальным мешкам.

На остров опустилась тишина, только дозорные бродили берегом, шурша песком, да еще мощное журчание Непра трогало слух, пока не убаюкало.

Непр нес свои воды на юго-восток, а там, где впадала Самарь, великая река поворачивала на юг. Приближались пороги.

– Мачту снять! – скомандовал Боевой Клык.

Экипаж дружно опустил на палубу рей, замотал его в парус, уложил мачту, а после поскидывал всю одежду.

– Котян! – крикнул голый князь. – Вот только разбей мне скедию!

Котян-кормщик разобрал только свое имя, но осклабился – пришел его черед блеснуть.

– Готовност! – заорал он и махнул рукой по течению, в сторону высокого острова, выступавшего из воды посередине реки.

Остров был покрыт кустарником и высокими соснами, а от северного мыса его углом расходились буруны, будто от штевня колоссального корабля.

– Готовност! – повторил кормщик и напрягся.

Олег привстал и сразу сел – стало нехорошо. Впереди, уже совсем близко, из воды выглядывали черные скалы – вершины треугольников стоячих бурунов.

А главное, «Сокол» уже не нуждался в гребцах – река сама несла скедию, наклоняя течение. Теснина берегов сопрягалась со стремниной, и милый плеск волн вытеснялся гулом бурлящей воды. Перекатываясь меж высоких скальных островков водопадами, Непр ревел и бешено пенился, свергаясь с высот.

– Первый порог миноват! – объявил Котян. – Это – Эссупи! Готовност!

Качаясь и валясь, скедия одолела второй порог – Хольмефосс.

– К берегу! – заорал Котян. – К берегу!

Команда шустро погребла куда сказано.

– Ходит ногами, – объяснил кормщик, – по воде! И тянут! Там третий порог – Гьялланде!

Олег перелез через борт в холодную воду. Ух, ты...

– Я вам что, морж? – шепотом жаловался Пончик.

– Т-терпи, тюлень... – прокряхтел Турберн, хватаясь за буксирный конец.

– Тебе-то хорошо, вон какое пузо наел. Как у моржа! Жирному не холодно!

Железнобокий не ответил. Он зачерпнул полную горсть воды и плеснул на лекаря.

– Уй-я!

– Весла в руки, – приказал князь, – и толкаем!

Варяги разобрали весла и пристроились пихать скедию – кто нос, кто корму, кто посередке.

Олег зашел в воду по пояс и уперся веслом в борт. Это было нетрудно, течение и само несло скедию, надо было только удерживать «Сокола» на курсе, чтобы кораблик не развернуло. И нужно было шагать, нащупывая босыми ногами дно, расшибая пальцы о камни, и удерживать тело от падения – Непр ощутимо толкал в спину. И еще одна нужда была в запасе – поглядывать на берег. Степь лежала вокруг. Дикое Поле. В любой момент из неприметной балки могли с визгом выметнуться печенеги, подло напасть, осыпать стрелами и скрыться, а тебе только и останется, что метаться по берегу в бессильной ярости. И хоронить потом павших.

– Выходит! – скомандовал Котян. – Сейчас четвертый – Айфор!

Айфор, или, как его звали славины, Ненасытец, был самым коварным. Но варяги настолько озябли и вымотались, что их уже ничто не могло взволновать, – хоть все водяные на них ополчись, они только отмахнутся от нечисти. Не до вас-де...

– Катки достат! – велел печенег-мореход.

Дрожа, растирая закоченевшее тело руками, члены экипажа перекидали на берег припасенные дубовые катки. Айфор обходят посуху, а плавсредство тащат волоком. Самое трудное – это выволочь скедию на берег, дальше будет полегче.

– Каток подставляй!

– Разом – взяли! Еще – взяли!

– Пошла! Наехала!

– Тяни!

– Толкай!

– Удерживай! Удерживай!

Сила и воля команды сработала – скедия, гудя днищем и струя воду на песок, выкатилась на берег. А теперь экипажу надо было сделать ровно шесть тысяч шагов, удерживая борта скедии. Вовремя подбирать катки за кормой и подставлять их с носа. И толкать. И тянуть. Удерживать. Подбирать. Подставлять.

Позади к берегу подходил «Стратим», русы, толкавшие кораблик, крякали, растирали розовые от холода ноги и готовились к ударному труду на волоке. Среди рослых варягов выделялся гигант Кирилл. Его тело было здорово помечено рубцами. Углядев Олега, ромей осклабил беззубую пасть. Сухов помахал ему в ответ. Учитель как-никак – чуть ли не год Кирилл обучал Полутролля языку ромеев.

– Шибче ходим! – весело заревел Клык. – Шибче!

– Вода холодная! – пожаловался кто-то.

– Щас ты у меня разогреешься, потом умоешься! А ну, взялись!

Олег навалился на скользкую корму «Сокола». Уперлись всею ватагой, напряглись, оттолкнулись... Пошла, родимая!

Впереди медленно двигалась скедия «Пардус», облепленная с бортов экипажем. А справа от Олега ревел Айфор. Вода на его двенадцати грядах металась от берега к берегу, разбиваясь о скалы, острые как меч. В воздухе висела водяная пыль, среди камней кружили водовороты.

...Когда гудящие ноги Сухова домерили последнюю тысячу шагов, и скедия снова закачалась на воде, сил в теле не осталось совершенно – легкие разрывались и свистели, как дырявые мехи, руки дрожали, а сердце занавешивало глаза кровью.

Шестой порог Варуфорс образовывал большую заводь, но расслабиться не дал. Слабина в этих местах означала щепки от корабля, а от экипажа – кровь и кости.

Седьмой порог, Леанти, прошли по глубине, сторожко следуя всем изгибам берега, и лишь дважды лодья чиркнула бортом по скрытым скалам. Оба раза Котян болезненно морщился, словно это по нему саданули скалистым выступом.

Последний порог, что пенился выше Крарийской переправы, носил название Струкун, то есть «порожек», и был как перемена после очень долгого и тяжелого урока.

– Проходит! – счастливо улыбнулся кормщик.

Олег глубоко вдохнул и выдохнул. С обоих берегов расходилась вдаль степь, порою открываясь сырыми балками, иной раз дыбясь скалами. А дно было мелким. Брод. Перевоз Крария.

– Можете одеваться, – милостиво сказал Клык.

– Премного благодарны! – низко склонился Турберн.

И получил звонкого шлепка по худой заднице.

Берега реки на перевозе сходились очень близко, ромей сказал бы – не шире Ипподрома. Плес невинно переливался на солнце, вспыхивая мириадами блесток. Сверкали капли воды, срываясь с весел. Расходились круги по воде, отражая в перехлестах интерференции густую горнюю лазурь.

«Обстановка какая-то... не боевая», – подумал Сухов. Даже плеск весел звучал, как в парке на гулянии, когда играет духовой оркестр, а граждане совершают увеселительные лодочные прогулки...

Обстановка изменилась резко – над травянистым откосом левого берега вдруг вздыбились фигуры всадников – десятки и десятки. Кони неслись бешено и совершенно бесшумно – топот глушился травой, а ездоки мчались молча, хищно пригнувшись к напруженным шеям скакунов. Слетая с горки, лошади подняли облако пыли. Внесясь с разгону в мелкую воду, копыта взбивали ее, вскидывая брызги выше холок.

– К бою! – заорал князь, выхватывая меч.

Всадники в черных халатах и в черных колпаках выпрямились в седлах, растягивая луки. Олег с Турберном нырнули за щиты, развешанные вдоль борта, и едва не столкнулись лбами. Выше звучно тюкнули стрелы. Мимо!

– Печенеги! – опознал напавших Малютка Свен.

– Орда большой, – дополнил Котян, – называт Сары Кулбай!

Русы уже вели прицельную стрельбу, перебегая вдоль бортов, прячась за щиты в одном месте, выныривая в другом.

А кормщик Котян предпочел отбиваться с помощью дротиков-сулиц, их у него была целая вязанка. Печенеги направляли коней «вилками», охватывая дрейфующие скедии с двух сторон, и дротики внесли заминку в тактический маневр – одна сулица пронзила шею коню, и тот пал, топя всадника и взбрыкивая ногами. Следующая за павшим животина споткнулась о труп и тоже кувыркнулась в воду. Второй дротик Котян метнул, целясь в мышастого коня, но тому повезло – передние ноги животного провалились в подводную яму, и сулица пробила грудь густо обволошенному всаднику в роскошной куртке – по ней были пришиты медные бубенчики, а вышивка бисером изображала птичьи лапы.

– Халил, собака! – взревел Котян. – Узнат?! Заполучи!

Сброшенный с седла, печенег упал, ногой запутавшись в ременчатом стремени, и мышастый поскакал к берегу, волоча на буксире ездока, раздирая его лицо о камни.

– А-а-о-о-о-у-у! – завыли кочевники.

Пятеро или шестеро самых бойких из них, подскакав к скедии, перескочили с коней на борт, воинственно размахивая кривыми мечами.

Олег подхватил круглый щит, висевший на бортовой планке, с ходу суя левую руку под одну кожаную петлю и ухватывая пальцами другую. Продолжая движение, он вскинул щит, отбивая секущий удар изогнутого меча. Махнув скимитаром, Сухов скрестил его с печенежским клинком, а ногою ударил степняка по колену. Хрустнула чашечка, кочевник ударился о борт и полетел в воду.

– Очистить палубу! – заревел Боевой Клык.

Олег развернулся и обратным ударом меча разрубил горло печенегу с безобразным носом – красным, рыхлым и пористым, похожим на перезрелую клубнику. Ударом ноги Сухов придал падавшему врагу потребное направление, и тот бултыхнулся в воду.

Загодя вытягивая руку со щитом, дабы отвести удар третьего шустрика, десантировавшегося на скедию, Олег отвел меч, но тут его опередил Хурта – стрела пронзила печенега, а ее граненый наконечник вышел у вражины из груди, прокалывая бесполезные костяные пластины.

– Турберн! Котян! – закричал князь. – Разворачивайте скедию носом к берегу! Гребем на коней!

Печенеги не ожидали, что экипаж скедии, практически захваченной ими, перейдет в наступление. Нет чтобы о пощаде верещать!

Скедия развернулась и наплыла на скопление конников. Двигалась она неторопливо, но и лошадям, залезшим в воду по брюхо и выше, было не развернуться. Скедия ударила неспешным тараном, ее острый форштевень подмял под себя одного коня, другого. Чалый жеребец, пуча безумные глаза, сделал попытку выпрыгнуть из воды, сковывавшей движения, и дико заржал, вскидывая на планшир передние ноги. Всадник, натягивавший лук, обронил свое оружие и судорожно ухватился за гриву, но лодья продолжала движение. Чалый оступился, ударился о борт головой и скрылся под веселенькими блестками, рассыпанными солнцем по воде. Только обезоруженный всадник задержался над поверхностью. Ивор тут же помог ему свести близкое знакомство с рыбами, ударив печенега копьем в шею.

Олег обернулся к корме – там бился Турберн. На него обрушивал меч ездок, чей конь буравил воду параллельным с ладьей курсом. Кривой и тяжелый клинок вышиб у Железнобокого меч из рук, варяг сразу же пригнулся, уходя от обратного удара, и подхватил весло. Разъяренный неудачей, Турберн заработал веслом как дубиной, одним концом разбивая голову коню, а другим, с разворота, его хозяину, – оба канули на дно.

Другого степняка Железнобокий снял, работая веслом как кием, – мокрая лопасть ударила всадника по голове, как по костяному шару.

– В лузу его! – заорал Олег. – Ха-ха-ха!

У Фудри рука была в крови, не понять, своей или чужой, но он продолжал азартно вертеть мечом. Однако кочевники отпрянули от скедии, и Москвич бросил меч в ножны, хватаясь за копье. А тут как раз молодой и прыткий печенег подвалил, вскакивая на седло ногами, – видать, сигануть решил на борт, удаль свою потешить. Копье вошло ему в живот, сгибая удальца в прямой угол. Фудри едва успел выдернуть оружие – кочевник перекинулся в реку.

– Уходим! – разнеслась команда князя.

Боевой Клык отбросил щит и упал на скамью.

– Уходим! – повторил он, хватаясь за весло.

Печенеги и сами, понеся потери и утратив боевой задор, спешно отступали, напрягая бедных своих земноводных коней. Русские стрелки, выстроившись рядами, посылали вслед убегавшим по десять-двенадцать стрел в минуту – живыми ушли не все. Олег сощурился – на вершине откоса недвижимо стоял одинокий всадник. Хан?..

Скедия развернулась на мелкой воде. Набирая скорость, двинулась к правому берегу, уходя на середину реки, куда не долетит никакая стрела.

Князь привстал, оглядывая своих.

– Все живы? – спросил он.

– Убиенным – выйти из строя! – подхватил Пончик.

– Не умничай! – ухмыльнулся Клык, радуясь, что все целы. – Вон, скинь лучше мертвяка!

У Пончика вытянулось лицо.

– Вот сколько уже раз говорил себе, – горько сказал он, – чтоб не высовывался. И все без толку!

Тяжко воздыхая, Шурик подобрался к мертвому печенегу, задержавшемуся на борту. Брезгливо перебросил за борт ноги в грязных шароварах, поднатужился, перевалил окровавленное тулово. Наклонившись к воде, чтобы омыть руки, он отчетливо прошипел:

– Угнетатель!

Котян, восседавший на месте кормщика, весело лыбился, хоть и плохо понимал, о чем говорят. Да и чего тут понимать? Радуются люди! Избежали смерти, одолели врага – чем не повод?

– Хортица! – крикнул он, вытягивая длань к югу.

Снизу наплывал большой остров, миль пятнадцать в длину, ромеями прозванный именем Святого Григория. Хортица – место удивительное, здесь, как в фокусе, было собрано все, что создала природа к северу от Русского моря. Ее берега и песчаными пляжами тянулись, и каменистыми откосами скатывались, и дыбились крутыми скалами. Остров надрезали балки и овраги, по нему стелились луга и вставали леса, вода пересекала его по протокам, сбегала ручьями, копилась в озерцах. А уж живности сколько тут бегало, ползало и летало! Словно со всей степи съехались делегаты от пернатых, лохматых и чешуйчатых.

Котян плавно подвел скедию до укромной бухты, по берегу которой тянулась добротная пристань с бревенчатыми вымолами.

– Ого! – удивился Олег. – Да здесь целый порт!

– Сюда каждую осень ромеи прибывают, – объяснил Турберн, – торг ведут со степняками.

– Все-то ты знаешь...

– Ученье – свет, а неученье – тьма! – назидательно произнес Пончик.

Скедия причалила к мосткам, и Котян соскочил на причал, мгновенным движением накручивая канат на истертый деревянный столб.

– Надо приносит жертва! – объявил кормщик, и светлый князь серьезно закивал: надо!

Олег только плечами пожал – приносите, мол, если вам делать больше нечего...

Разминаясь и гогоча, варяги повалили на сушу. Князь Инегельд топал впереди всех и вел за собой гридь.

По набитой тропе они поднялись на обширную поляну, отделенную от берега строем кряжистых дубов. Но на самой поляне произрастал и вовсе гигант леса, всем дубам дуб! В десять обхватов, с порепанной корою, оплывшей от старости, дерево впивалось в землю корнями толщиной с человечий торс и воздымало к небу кипу могучих сучьев по четыре локтя в поперечнике.

Из земли, усыпанной толстым слоем фигурных листьев, выступал древний каменный алтарь. На нем было высечено яйцо, изображающее Вселенную, и скорчившийся человек – там, где полагалось быть желтку.

Котян с Хуртой скрылись в зарослях и вскоре вернулись. Печенег и славин тащили по птице – Хурта держал за лапы баклана, а кормщик волок селезня.

– Вы их в лавке купили? – сострил Фудри.

– Нет, – серьезно ответил Хурта. – Да тут это просто – подходи и бери. На Хортице охотиться и воевать нельзя – со всей Степью договор!

– А чего ж вы... – удивился Олег, кивая на добычу.

– А это не для еды!

Торжественно скрутив головы своим птицам, Хурта с Котяном побрызгали теплой кровью на корни дуба, приговаривая что-то нараспев – благодаря богов за то, что смерть отвели и даровали победу.

Князь и Турберн принесли в жертву несколько стрел, воткнув их в землю, Малютка Свен покрошил богам хлеба. Воист посыпал вокруг себя сыр, а Ивор плеснул вина из кувшина.

– А теперь и наша очередь! – довольно прогудел Турберн.

Расстелив на траве плащи, экипаж устроился поудобней и доел остатки провианта, захваченного в Киеве.

Олег как раз допивал вино из чарки, когда, скосив глаза, заметил выходившего из чащи старикана в белом. Старикан опирался на посох, его седые космы были обвязаны золотой тесьмой. «Жрец!» – догадался Сухов.

– Здравы будьте! – пророкотал жрец неожиданно густым и сочным баритоном.

Князь с Турберном поднялись с достоинством и поклонились.

– Наверное, это жрец бога Хорса, – предположил Пончик, – других святилищ тут нет.

– Тебе лучше знать, – сказал Олег. – Ты у нас в делах языческих смекаешь...

– Поднимался я на скалу, – неспешно заговорил жрец, – видал оттуда, как вы с ворогом расправились... Боги радовались, глядючи на вас из чертогов небесных.

Неожиданно зоркие глаза жреца глянули из-под нависших седых бровей прямо на Пончика.

– Пойдем, Александр, – сказал жрец. – Мой бог надоумил меня сделать тебе подарок...

Недоумевая, откуда жрец узнал его имя, Пончик пошел вслед за жрецом. Старикан не шмурыгал слабою старческой походкой, а шагал, хоть и не широко, но энергично.

Олег, а за ним и варяги двинулись следом, оставаясь в почтительном отдалении. Миновав дубовую рощу и светлый соснячок, они вышли к подножию невысокого холма, заросшего травой. На плоской вершине холма крепко сидел храм странной архитектуры – шестиугольный, с острой крышей, уложенной шиферными плитками, окруженный кольцевым навесом на резных столбах. В глубине храма, сразу за открытыми дверями, угадывалась статуя бога Хорса – пухлощекий истукан держал на груди солнечный круг.

Внезапно из храма выбежали две собаки невиданной Олегом породы – размером со сенбернара, но больше всего походили на чау-чау. Большие, крупные, эти псы ступали мягко, вминая траву толстыми лапами, уши на лобастых головах стояли торчком, а хвосты мотались пышными бубликами. И оба были одной масти – рыжей.

Огромный косматый волкодав, порыкивая на Александра, завизжал, подлащиваясь к жрецу, заюлил, бешено заработал хвостом, вскидывая толстые лапы слуге Хорса на плечи, пытаясь лизнуть в лицо влажным красным языком.

– Привет, собака, – ласково потрепал пса жрец и указал на Пончика: – Свои!

Рычание булькнуло в глотке пса и заглохло. Язык вновь умильно свесился за ряд убийственных клыков.

– Танай! – громко позвал жрец.

В дверях храма показался подросток в штанах и меховой безрукавке на голое тело.

– Принеси Кавана!

Отрок кивнул и исчез. Минуту спустя он уже спускался, держа перед собой короб, плетенный из луба. В коробе что-то ворчало.

Жрец принял у подростка короб и протянул Пончику. В лубяной таре развалился лохматый рыжий щенок, головастый, с короткими толстыми лапами.

– Это хорт, – торжественно объявил жрец, – сам бог Солнца вывел этих собак и повелел дарить человекам. Нет лучшего сторожа, чем хорт! Когда щеня вырастет, он справится и с вором, и с волком.

Шурик запустил руку в короб и погладил детеныша. Тот блаженно зажмурился и хлопнулся на бок – давай, дескать, продолжай в том же духе.

– Благодарю тебя, – церемонно сказал Пончик и взял короб на руки. А увесист детеныш! Вот же ж бегемот вырастет...

Вернувшись на поляну, он гордо продемонстрировал подарок.

– Собака – друг человека! – выдал Сухов.

– Очень свежо, – заметил Шурик.

– Настоящий хорт! – выдохнул Фудри и потянулся погладить.

Щенок заурчал и ляскнул пастью.

– Ого! – рассмеялся Железнобокий. – Защитничек нашелся, признал Пончика за хозяина!

– Ну, все, – проворчал князь, грозно сводя брови, – двигаем дальше.

– Дай я понесу, – выпросил Олег.

– А не съест? – усомнился Пончик, передавая короб.

Хорт внимательно поглядел на Сухова, и акцию устрашения проводить не стал – улегся и закрыл глаза.

– Все на борт! – объявил Инегельд. – Опоздавших оставляем на зимовку!

И вновь потянулись берега. Теперь слева по борту расстилался Великий Луг – непровская пойма, самая большая в мире. Густые плавни, разрезаемые неисчислимым количеством проток и стремительных речищ, где болота и озера, бобровые запруды и старицы чередовались с островками и кучугурами, стелились до самого горизонта. Непроходимые заросли тростника, лозы, осоки, камышей чередовались с плавневыми дубняками и клочками ковыльной степи. А надо всем этим растительным беспределом кружились стаи пеликанов и бакланов, вспархивали тетерева, а из тени дубрав доносилось уханье множества филинов.

Непр вновь изменил направление своего течения, повернув на юго-запад. Река делалась все шире и шире, пока берега и вовсе не ушли за горизонт – лодью вынесло в лиман. Вода все сильнее отдавала солью, а волны качали не по-речному.

Оставив справа по курсу остров Борисфен, который анты переиначили в Березань, а ромеи посвятили Святому Элевферию, скедия пошла в виду Гилеи, которую позже обзовут Кинбурнским полуостровом. Древние эллины чтили эти места, именно здесь шумела священная роща Гекаты. Весь полуостров зарос дубом, березой, ольхой, осиной, в Гилее паслись стада оленей и кабанов. Со времен Геродота предприимчивые ольвиополиты плавили здесь лучшее железо из наносов, принесенных рекой, и варили стекло. И что останется от Гилеи к векам будущим?..

С этими бодрыми мыслями Олег Сухов выплыл на просторы Русского моря, шумнокипящего Понта Эвксинского.