Глава 22
МАРШ ДРОЗДОВЦЕВ
Из сборника «Пять биографий века»:
«Зимою восемнадцатого в Румынии было полно русских войск, хотя Румынский фронт распался совершенно. Дезертиры и комитетчики давно уж подались „до дому“, но десятки тысяч офицеров и нижних чинов всё ещё оставались в Яссах и под Яссами, не ведая, на что им решиться. Благо нашёлся деятельный человек — полковник Дроздовский. Ему, как и всем честным русским людям, тоже было за державу обидно, но он не стал лечить больную душу водкой, а принялся сбивать „Отряд русских добровольцев Румынского фронта“ для похода на Дон, к генералу Корнилову, Верховному правителю Русского государства и Верховному главнокомандующему русских армий.
Генерал Кельчевский, позже перешедший к большевикам, издал предательский приказ о расформировании русских бригад добровольцев, но полковник Дроздовский лично положил конец разнотолкам, сказав просто и легко, безо всякого надрыва:
— А мы всё-таки пойдём…»
Ночью командиры бригады собрались на вокзале Сокола у Ясс — поручики Турбин и Димитраш, полковник Жебрак-Русакевич, капитаны Андриевский и Туркул. С Туркулом остался его ординарец ефрейтор Курицын и вестовой Дроздов.
Было не холодно, но зябко и сыро. Димитраш подмигнул заговорщицки и жестом фокусника достал бутылку шампанского.
— Выпьем, господа!
Поручик Мелентий Димитраш не отличался чернотой и смуглостью, как следовало бы ожидать от южанина. Кряжистый, с рыжеватыми усами, с дерзко улыбавшимися зелёными глазами, Димитраш был образцом блестящего и бесстрашного офицера, прошедшего японскую и германскую войны. В полной походной форме, с наугольником из трёхцветных ленточек на рукаве, Димитраш поднял мятую оловянную кружку так, словно держал в руке хрустальный бокал.
— Да здравствует поход, — спокойно сказал он. — За Россию!
Все выпили, и тут подошёл сам Дроздовский. Ночной вокзал отбрасывал огни на сухощавую фигуру полковника, на тонкое, гордое лицо в отблескивавшем пенсне. У обритых, всегда плотно сжатых губ залегла горькая складка.
— Плесните и мне, — сказал он усталым голосом.
Димитраш моментально изыскал стакан в подстаканнике и наполнил его шампанским до половины.
— Михаил Гордеевич, — сказал он просительным тоном, — скажите что-нибудь.
Полковник поболтал стакан с шипучим вином и заговорил:
— Только смелость и твёрдая воля творят большие дела… Только непреклонное решение даёт успех и победу. Мы его приняли. Будем же и впредь, в грядущей борьбе, смело ставить себе высокие цели, стремиться к достижению их с железным упорством, предпочитая славную гибель позорному отказу от борьбы. Нам остались только дерзость и решимость. Пока царствуют комиссары, нет и не может быть России, и, только когда рухнет большевизм, мы можем начать новую жизнь, возродить своё отечество. Это символ нашей веры. Через гибель большевизма — к возрождению России! Вот наш единственный путь, и с него мы не свернём. За Днестровскую Добровольческую армию!
Глухо зазвенели кружки и стаканы.
— Нас окружают румынские войска, — спокойно сказал Туркул, как бы докладывая Дроздовскому. — У вокзала были брошены пушки, мы их расставили, где надо, и направили на Ясский дворец. Румыны уже присылали своего офицера с требованием разоружиться… Ну, по матери мы их не послали, хотя и хотелось, а предупредили, что при первой же попытке разоружить нас силой огонь всей нашей артиллерии будет открыт по городу и парламенту.
Дроздовский кивнул, принимая сказанное к сведению, и приказал:
— Грузимся в эшелоны!
От офицерского «ура!» жалобно звякнули вокзальные стёкла. Курицын с Дроздовым переглянулись — и добавили свои солдатские голоса ко всеобщему ликованию.
Бригада за бригадой грузилась в вагоны 1-го класса и теплушки, товарный состав забивали тюками прессованного сена с интендантских складов, ящиками с патронами и снарядами, а пушки и броневики закатывали на открытые платформы.
Состав за составом отбывал в Кишинёв, но румыны так и не посмели тронуть русских — связываться не хотели с двадцатью тысячами ожесточенных офицеров и солдат. Увы, на Дон уходила лишь половина офицеров Румынского фронта, остальные не верили в победу над «красными», предпочитая получать на руки сто пятьдесят румынских лей «подъёмных», нежели брать в руки оружие.
Несмотря ни на что, беспримерный поход начался — конные и пешие, подводы и повозки, автоколонна и броневой отряд в пятнадцать машин двинулись на восток.
— Песенники, вперёд! — скомандовал полковник Жебрак.
И запевалы грянули «Дроздовский марш»:
…Шли дроздовцы твёрдым шагом,
Враг под натиском бежал,
И с трёхцветным русским флагом
Славу полк себе стяжал!
…Несло сырой мартовский снег, мокрая степь дымилась туманом, чавкала под ногами холодная грязь. День за днём, неделя за неделей.
На паромах переправились через Южный Буг, перевалили на левый берег Днепра.
Под Каховкой дроздовцы пересеклись с германскими уланами. Все немцы были на буланых конях, в сером, и каски-пикхельмы в серых чехлах, у всех жёлтые сапоги. Под ветром трепетали уланские значки.
Русские напряглись, но вот слегка поволновались буланые, перелязгнуло оружие, и германский уланский полк отдал русским добровольцам воинскую честь.
С боя заняли Росаново и захватили Мелитополь. Там, на складах военно-промышленного комитета, нашлись огромные запасы защитного сукна. Сапожники и портные со всего города за три дня обули и одели Днестровскую Добровольческую армию.
Зазвенел, запах апрель. Степь отогревалась под жарким солнцем, сквозь бурую, полуистлевшую траву пробивалась буйная зелень.
После двух месяцев, проведённых в походе, одолев тысячу двести вёрст пути, дроздовцы вышли к Ростову.
…Вечером 22 апреля, в Страстную субботу, они атаковали Ростов-на-Дону, с ходу заняв вокзал и привокзальные улицы. Полковник Войналович со 2-м конным полком прорвался к вокзалу и был убит.
Вокзал сотрясало от взрывов. Гремело, скручиваясь, железо, с колким звоном сыпались стёкла, ржали лошади, кричали люди, ружейная пальба и пулемётные очереди оглушали, приводя в неистовство.
Большевики толпами отступали в Батайск, к Нахичевани — и попадали под казацкие лавы Донской армии. Калединцы пленных не брали и не щадили никого.
А в самом Ростове бои резко на убыль пошли. Ночь стояла тёплая, ни ветерка. Святая ночь.
Полурота штабс-капитана Димитраша шагала по ночным улицам к ростовскому кафедральному собору. Имевшие смелость горожане-богомольцы шли к заутрене, несмело приветствуя освободителей.
Собор смутно теплился огнями свечей. Архиерей в белых ризах провозгласил с амвона:
— Христос воскресе!
Вместе с толпами молившихся Димитраш выдохнул:
— Воистину воскресе!
Где-то в темноте сухо рассыпалась редкая стрельба, гремели по-над Доном, сотрясая воздух, пушечные громы, а люди шли с заутрени и несли свечи, бережно заслоняя их руками от угасания.
Девушки в белых платьях и седые дамы, мальчики и девочки христосовались с дроздовцами, несли им в узелках куличи и паски.
Будто очнувшись, сбросив пелену зябкого страха, заговорили колокола, разнося над городом благую весть:
— Христос воскресе!
Генерал Дроздовский и атаман Каледин одним движением сняли фуражки и осенили себя крёстным знамением:
— Воистину воскресе!
