Глава 16
ГОСПОЖА ЧУЖБИНА

Серые громады линкоров подошли к городу с моря и встали на рейде, красуясь и гордясь своей силой. Восьмитонные якоря, с грохотом разматывая цепи, погрузились в воду бухты. Гидро взлетели, как вспугнутые мухи, закружились плавно, высматривая супротивника.

На «Катюше» загудели лебёдки, спуская на воду оба паровых катера и пару моторных. Первым на палубу паровика спустился Марков, за ним последовали «Степаныч» и «Гаврилыч» — Тимановский и Родичев. Кирилл с командой текинцев поместился на втором судёнышке, и вот затарахтели моторы, катера неторопливо пошли к берегу, качаясь на прибойной волне.

Всё было тщательно обговорено ещё на борту, но тревога не покидала Авинова. Напротив, с приближением к суше она росла и увеличивалась в размерах. Как их встретят солдаты-кавказцы? Вон их сколько, вся набережная пестрит, а марковцев всего-то полк. Хотя какой там полк? Их и трёх батальонов не наберётся! Корниловцев и вовсе полтора… Одна надежда на воинское умение и моральное превосходство Белой гвардии.

Было не по-зимнему тепло, ветер с берега доносил запахи восточных пряностей и неистребимую азиатскую вонь.

— Вроде как наливкой в нос шибает, — принюхался широким носом Лукьян Елманов, стоявший у штурвала. — Вишнёвой.

— Не-е… — лениво откликнулся унтер Прокопенко. — Больше похоже на помойку, куда угодил здоровый фугас…

Порт выглядел так же, как и пах, — захламлённым, запакощенным, забросанным ломаными ящиками, рваным брезентом, ржавыми частями машин, киснущим тряпьём, — он всё тянулся и тянулся вдаль, а там, где грязные причалы кончались, начинался песчаный пляж, отороченный чёрными полосами и бурыми разводами водорослей.

Катера приблизились к пирсу, высадили «десант» и тут же отвалили, спеша за пополнением. Добровольцы наскоро построились и зашагали по узкому дощатому причалу. А впереди волновалась толпа дезертиров — расхристанных, в шинелях без хлястиков, в засаленных гимнастёрках, не затянутых ремнями, кто в фуражках, кто без, а иные и вовсе в красных фесках.

— Скоро там вакуация начнётси? — заорали из задних рядов, и все дружно взревели: — Га?! Заждалися! Домой хоц-ца!

Генерал Марков, в своей куртке и папахе, стоял перед многотысячной толпою вооружённых, очень опасных людей и постукивал плетью по голенищу. Авинов, одной рукою сжимая винтовку, другой — ракетницу, настороженно оглядывал солдат, готовясь крикнуть своим: «Огонь!» — и понимая, что даже сотня винтовок вряд ли задержит озверелую солдатню. Если нижние чины попрут всею своей серою массой, добровольцев просто сметёт в море. Эх, скорее бы подкрепление…

Сергей Леонидович легко вскочил на повозку, стоявшую на пристани, шагнул с неё повыше, на штабель серых, трухлявых досок, и вскинул руку, требуя тишины. Елманов дотянулся до него и передал мятый рупор. И вот резкий голос генерала разнёсся над пристанью:

— Мы посланы Верховным правителем России генералом Корниловым, чтобы удержать землю, отвоёванную у турок! Генерал-губернатором Трапезундской области назначен Эльснер Евгений Феликсович!

Авинов помог генералу Эльснеру влезть на телегу. Тот с достоинством поклонился, не выказывая испуга, — старая школа.

— Я — генерал Марков! — продолжал Сергей Леонидович. — Моя задача заключается в том, чтобы сколотить из вас нормальную Отдельную Кавказскую армию и удержать эти горы, эти долины, эти порты и крепости!

Потрясённая, мало что разумеющая толпа молчала, с трудом переваривая новости. А потом послышался злобный, визгливый голос:

— Долой!

— Долой! Долой! — зароптала, загомонила, засвистела толпа.

Первые ряды, ощетинясь винтовками, русскими и трофейными, двинулись на горстку белогвардейцев, сжимая невеликий полукруг. Марков оскалился и кивнул Авинову. Кирилл торопливо пальнул из сигнального пистолета Вэри — ракета с шипением ушла вверх, оставляя дымный хвост, и лопнула бледно-зелёной искрою. Секунду спустя носовая орудийная башня «Катюши» плавно развернулась к берегу. Один из её стволов приподнялся повыше и выстрелил — сначала Авинов увидал, как рванули клубы белого дыма, потом донёсся гром. Снаряд угодил в старенькое двухэтажное здание таможни — брошенное, с окнами, заколоченными досками крест-накрест, — и разорвался внутри. Грохнуло так, что у всех посносило шапки и фуражки. Дом исчез в круговерти взрыва, сверху на обнажённые головы посыпалась земля и чёрный песок, а когда дым отнесло ветром с гор, на месте таможни курилась глубокая воронка.

Приободрившийся Марков напялил тельпек и прокричал в рупор:

— У меня за спиной двадцать четыре орудия главного калибра! Если надо будет, они весь этот паршивый городишко перекопают и унавозят землю вашим дерьмом и кровью! Короче, так: кто готов остаться и отстоять завоёванное, милости просим в Белую армию. Кому неохота, пускай проваливает!

Тут из толпы выбрался кряжистый солдат, приодевшийся в офицерскую шинель.

— Хватит нас агитировать! — яростно забасил он. — Наслушалися уже! Мы тут три года турку били, довольно! Нам до дому надоть!

— Вер-рна! — заволновалась, ходуном заходила толпа.

— Мёрзли сколько! Руки-ноги поотмораживали!

— Ишаков жрали! Собак, прости господи!

— Кошек всех переловили!

— Бульоны варили из лошадиных хвостов! Это вам не марципаны кушать!

— А от тифа слегло сколько?!

— И шо, опять?!

— Домой!

— Домо-ой!

— До-омо-о-ой!

И тут Кирилл не выдержал. Двумя скачками он взлетел на «трибуну» к генералу Маркову и заорал бешено, растрачивая давно копившийся гнев:

— Куда — домой?! Да вы хоть знаете, что у вас дома творится? Там бойня идёт! Большевики всех со свету сживают! Вышли рабочие с Обуховского завода, с Путиловского требовать Учредительного собрания, так их в упор расстреляли! Или вы думаете, у вас в деревнях лучше, чем в Питере? Ошибаетесь! Землю они делить будут! А кто вам её даст? Большевики имения помещичьи себе заграбастали, в совхозы их превратили! «Совхоз» значит — советское хозяйство, это такое государственное поместье, где мужики будут горбатиться как крепостные! И это вы ещё не все словечки знаете. Слыхали про комбеды? Комбед — это комитет бедноты. Бедняки нынче всем в деревнях заправляют! Да-да, те самые лодыри и пьянчуги, что у вас картошку тырили, нынче — власть! Понравится комбедовцу твоя изба — отберёт! Глянется ему твоя дочка или жена — отобьёт! А будешь вякать, на тебя же и нашлют чоновцев — это такие каратели из ЧОН, частей особого назначения. Поставят они тебя к стенке как кулака-мироеда и пустят в расход! Что вы этих сраных агитаторов слушаете? Думайте своей башкой, а потом уже орите! Землю им! А вам известно, что большевики все банки себе взяли и все деньги, всё золото у народа отобрали? А торговать запретили! Всё! И что вы тогда делать станете на своей земле? — Подуспокоившись, Кирилл продолжил вещать в рупор, переданный Марковым: — Ну, допустим, явитесь вы к себе в деревню с пулемётом, огородите себе большую делянку, и что? Думаете, соседи вас в покое оставят? Не будут жечь вашу избу, ваши сараи, коровники, амбары? Будут! А если и соберёте урожай, то его у вас отберут! Прибудет к вам продотряд с матросами и выметет всё — зерно, муку, сало, картошку — всё! Не верите? Такой декрет подписан — об изъятии продовольствия у «деревенской буржуазии»!

— Мы не буржуазия! — откликнулся одинокий голос из толпы.

— Это по-вашему! — парировал Авинов. — А по-большевистски если, то всякий, кто не пьянствует, а пашет, у кого есть хоть одна коровёнка — буржуй! «Красные» же не могут ничего создавать, им бы только отнять да поделить, как разбойникам! И кому вы тогда пожалуетесь, если, конечно, уцелеете и не подохнете с голоду? Полиции-то нет, а всю власть вы сами же отдали Советам, где нынче засели одни большевики! С кем им советоваться? Они ж как те кукушата, всех птенцов поскидывали из гнезда — и эсеров, и меньшевиков, и анархистов. Клюв раззявили пошире — и корми их! Думаете, зря они так нас ненавидят, «белых»? Не зря! Потому что мы хотим навести порядок! Хотим всех крестьян наделить землёй и оберегать их хозяйства, мир и покой! Не верите?!

Авинов сделал широкий жест, указывая на Эльснера:

— Вот, пусть его превосходительство генерал-губернатор скажет!

Евгений Феликсович, кряхтя, взобрался на доски и величественно сказал:

— Верховный правитель России генерал Корнилов подписал «Закон о земле». Вот здесь, — Эльснер потряс толстой пачкой документов, — дарственные на землю! Это государственные бумаги, по которым каждому из вас будет передано по тридцать десятин пашни! Мы не хотим никого из вас подкупать, у нас иные намерения — вселить в вас спокойствие и уверенность. Вам, как бойцам Отдельной Кавказской армии, при делёжке отойдут лучшие земли, и это будет ваша полная собственность, священная и неприкосновенная! Никто её у вас не отберёт! Но, повторяю, дарственные будут вручены по окончании службы бойцам. Бойцам, а не дезертирам!

Пока Эльснер говорил, Авинов с беспокойством наблюдал за оживлением в толпе — кто-то толкался среди моря голов, перекрикивая генерал-губернатора, и вот взвился клич:

— Не слухай контру! Бей «белых», братва! Долой войну и да здравствует советская власть! Коли генералов!

И толпу словно прорвало — народ расступился, пропуская отряд солдат и матросов с винтовками наперевес. «Ещё немного, и конец…» — мелькнуло у Кирилла. Но тут свой ход сделал генерал Марков. Он слетел вниз, навстречу наступавшим, и закричал:

— Генералов колоть?! Да если бы тут был хоть кто-нибудь из моих «железных» стрелков, он сказал бы вам, кто такой генерал Марков!

— Я служил в 13-м полку, — неожиданно отозвался какой-то солдат, невысокий и плотный, светлоглазый и очень спокойный — типичный чалдон-сибиряк.

— Ты?!

Марков с силой оттолкнул несколько окружавших его нижних чинов в красных фесках, быстро подошёл к чалдону и схватил его за ворот шинели.

— Ты? Ну так коли! Неприятельская пуля пощадила в боях, так пусть покончит со мной рука моего стрелка!

Толпа заволновалась ещё больше, но гул шёл уже восторженный. На дороге у отряда, науськанного большевистскими агитаторами, встали крепкие мужики в шинелях и заорали:

— Осади назад! Чего прёте, как с цепи сорвались? Стоять! Пущай народ сам разберётся!

Захлопали выстрелы, толпа зашаталась, заколобродила, пошла стенка на стенку.

К Маркову подскочил давешний сибиряк и неуверенно, отвыкнув козырять, отдал честь.

— Ефрейтор Селезнёв, ваше превосходительство!

— Собирайте своих, унтер Селезнёв, — моментально отреагировал генерал, — всех, кто с башкою дружен!

— Есть! — осклабился чалдон и пропал в толпе.

Между тем к пристани подошли катера с подкреплением, а затем причалила самоходная баржа, «оприходованная» в порту смекалистым Елмановым. На берег высадились сотни три корниловцев во главе с Митрофаном Осиповичем. Кирилл сразу почувствовал облегчение. «Отобьёмся!»

«Зиночка» выкатил пулемёт «максим» и выдал очередь в воздух. Это малость отрезвило головы, захмелевшие от безвластия и безнаказанности, но не успокоило окончательно — среди солдат царили разброд и шатание. Одни склонялись на сторону «белых», другие цеплялись за вольницу, а третьи колебались, разрываясь надвое. Да и было отчего. До революции на воротах в парке таблички висели — «Вход собакам и нижним чинам воспрещён!», а теперь всё стало можно, всё было дозволено. Офицеры приказывают позицию сменить, а ты им: «Да пошли вы! Тут окопы сушее!». Станет прикапываться их благородие, а ты его штыком в пузо — и ничего за это не будет! Полицию разогнали, жандармов постреляли, трибуналы запретили — не жизнь, а малина! Легко ли было отказаться от такой-то воли да заново впрягаться в ярмо дисциплины? То-то и оно… Дык, ёлы-палы, ежели господа сами землю дают — чё делать-то?.. Вот и думай тут…

Толпа — это страшная сила. В ней властвуют инстинкты разрушения, ибо народ, сходясь вместе и растворяясь друг в друге, превращается в сброд, в безличностную серую массу. Человек в толпе оборачивается безликим атомом, интегральной единицей, несчитаемой песчинкой, он теряет ум и совесть, подчиняясь законам стада, — слепо, безрассудно идёт за вождём или механически повторяет движения соседей, умножая общее разрушительное действие…

Но Кириллу было хорошо видно со штабеля и другое — как в мятущейся толпе кристаллизовались очаги сопротивления общему безумию, как люди, подчиняясь воле вожатых, организовались в отряды, как они ломили, уничтожая сильных соперников, принуждая слабых, прирастая сторонниками.

«Красные» роты отходили к городу, скрывались в путанице его переулков. «Зелёные» — те, которые не приняли большевиков, но и белогвардейцам казавшие дулю, — сопротивлялись на два фронта, орудуя карабинами и шашками, — «белые» гоняли их по берегу, окружая, и одуревшая солдатня разбегалась, сдавалась пачками, бестолково топталась на месте.

Из гущи не то боя, не то драки возник Марков, подзывая Тимановского. Авинов мигом слез со штабеля.

— Саид! — крикнул он. — Махмуд! Ко мне!

Текинцы, очень довольные тем обстоятельством, что снова находятся на твёрдой земле, сбежались к «сердару».

— Господа солдаты! — неожиданно загремел голос полковника Неженцева. — Строиться поротно!

Неразбериха, царящая в порту, не прекратилась вдруг, но люди уже не метались во всех направлениях, а устремлялись двумя потоками, убегая прочь или спеша на построение.

Несколько тральщиков и самоходов вышли в море подсобить марковцам, и вскоре весь 1-й Офицерский полк оказался на берегу, чёткими рядами и шеренгами выстроившись напротив нижних чинов Кавказской армии, выказавших благонадёжность. Таких набралось почти восемнадцать батальонов. Вместе с марковцами — полных пять полков, больше дивизии народу!

— Сколько нас! — присвистнул Елманов, оглядывая пристань, и Кириллу стало приятно, что этот матрос, недавний неприятель, уже причисляет себя к «нашим», считая «белых» своими. Или это у него просто так вырвалось?..

Генерал Марков, оглядев оба строя, громко поприветствовал пополнение:

— Здравствуйте, друзья мои!

— Здравия желаем… ваше… превосходительство! — нестройно ответили солдаты, подзабывшие устав.

— Я слышал, что некоторые из вас, — продолжал Сергей Леонидович, — не веря в успех Белого дела, готовы покинуть ряды. Если кто-нибудь желает уйти к мирной жизни, пусть скажет заранее. Удерживать не стану: вольному — воля, спасённому — рай и… к чёрту!

Разобравшись с командирами полков, батальонов и рот, Марков одних услал прочёсывать город в поисках «красных», а других повёл за собой к цитадели, где виднелись обломанные зубцы крепостных стен и башен, а далее, за бурыми холмами, поднималась свинцового цвета гора с развалинами на вершине.

Авинов вёл текинцев широкой, изъезженной телегами, повозками и моторами улицей, что вела от порта через нижний город. И слева, и справа слепо блестели окна, за пыльными витринами прятались харчевни и кофейни, цирюльни и духаны.

Узнать среди домов те, что принадлежали армянам, было несложно — они все стояли заколоченные, с перебитыми окнами, через которые виднелась поломанная мебель, битые зеркала, изорванная одежда.

За большим неогороженным кладбищем начался подъём — по узкой кривой улочке, мостовая которой углублялась к серёдке, где по канавке стекала чёрная вонючая жижа. Первые этажи домов по всей улице были сложены из каменных плит, вторые же, деревянные, выдавались над первыми, почти смыкаясь над головой. Кое-где висели свежемалёванные вывески на русском: «Мелочная торговля. Демис Попандопуло», «Вино, водка, коньяк. Амбарцумов Енок», «Столовая „Европа“. Л. Теофилато».

Неожиданно и страшно монотонное восхождение пресеклось — из проулка разнеслись крики, и Кирилл застыл, оцепенело наблюдая, как на него, на его отряд катится пушка-трёхдюймовка. Секунду спустя он распознал, что орудие двигалось не само, что его спускали артиллеристы, матерившиеся и кряхтевшие за щитом.

— Держи! — раздался полузадохшийся крик.

— Подставляй!

— Заряжай!

— Уже!

«Сейчас они скомандуют: „Пли!“ — пронеслось у Кирилла в мозгу, — и меня не станет…» После штабс-капитан со стыдом вспоминал эти секунды томительного столбняка, когда рассудок утратил на мгновение власть над ослабевшим телом, но тогда он просто стоял и смотрел, как плавно опускается ствол, как чернеет зияние дула.

Саид сообразил первым — одну за другой он метнул две гранаты, облапил и повалил «сердара». Два взрыва раздались почти одновременно, сливая грохот воедино, — осколки посекли близко сходившиеся стены, кровь забрызгала их, стекая струйками, впитываясь в пористый камень.

— Ай-ай-ай, — укоризненно поцокал языком Батыр, — шуть-шуть Аллаха не увидал, сердар!

— Спасибо тебе, Саид! — выдохнул Авинов, поднимаясь и отряхивая пыль. Затмение минуло, пришёл стыд, а вот Батыр уж и забыл о мелком инциденте — глядя на тонкий минарет с балкончиком для муэдзина, что выглядывал над крышами, текинец омыл руками лицо и пробормотал: «Аллаху акбар!»

Минарет, словно веха, указывал на храм Святого Евгения, небесного покровителя Трапезунда. От него было рукой подать до цитадели — неровной площади, замкнутой глубоким рвом, могучими стенами и башнями. Отсюда хорошо было видно море с застывшими на нём серыми веретенами линкоров.

Цитадель давно облюбовало русское командование — здесь располагались армейские склады, депо, мастерские, а у главной башни Святого Иоанна находились штаб — двухэтажный дом, из-под крыши которого выползал целый пучок телефонных проводов, — и комендатура.

Последнего коменданта Трапезунда солдаты прикончили, выбрав вместо него матроса-балтийца, а потом и этого шлёпнули по нечаянности. Так что должность осталась вакантной.

Генерал-губернатор Эльснер выпросил у Маркова доктора Родичева, Сергей Леонидович скрепя сердце дал согласие — и сделался «Гаврилыч» комендантом города и всего Платановского укрепрайона.

А самого Маркова больше заинтересовали грузовики «Бенц», которыми была заставлена половина двора. Эти немецкие пятитонки выпускались специально для нужд фронта, вот ими и поделились с султаном.

Немногочисленный гарнизон цитадели выстроился, приветствуя новое начальство, однако генерал отмахнулся от пожеланий здравия, указав плетью на «Бенцы»:

— И сколько таких в наличии? Сколько вообще моторов в таком виде, чтобы сел и поехал?

Бледный очкастый писарь вытянулся по стойке «смирно» и доложил неожиданно мужественным голосом:

— Шесть автомобильных рот по двенадцать грузовых моторов в каждой! В составе — наши «Лесснеры» и ихние «Даймлеры». И ещё триста трофейных «Бенцов», на ходу — двести сорок.

— Отлично!

— Осмелюсь заметить, ваше превосходительство, — вставил писарь, — бензину нема — разворовали-с.

— Найдём! Где телефон?

Марков, ступая широким шагом, ворвался в штаб и связался с начальником порта.

— Бегом на причал, — приказал генерал, — и передайте с катером на флагман: пусть выгружают транспорт в бухте Кавата, это к востоку от Трапезунда, между селом Арсени-Искелесси и мысом Кавата-Бурну. Там хороший берег, как мне подсказали, самый подходящий. Подводы я пригоню. Всё ясно? Тогда живее!

Вскоре Кирилл увидел с высоты, что приказ генерала исполняется — транспорт медленно заскользил на восток, разгоняя «усы» бурунов, а за ним следом тронулся «Император Александр III».

В тот же день вереницы автомобилей, телег, повозок и арб запылили вдоль берега — в сторону бухты Кавата-Шан они шли порожняком, а обратно везли горючее, уголь, медикаменты и самих врачей, тёплое обмундирование, патроны и ещё кучу вещей, жизненно важных на любой войне.

К вечеру Марков совершенно загонял текинцев и их «сердара».

— Ничего-ничего! — утешал Авинова генерал. — В дороге отдохнём. Надо спешить к Эрзеруму — там основная завязка, главный узел. Фронт развален, но если мы закрепимся в Эрзеруме, туркам нас будет не взять! Трапезунд прикроют линкоры, Ван защитят тамошние армяне-добровольцы, а главный удар держать нам.

— Путешествие в Арзрум, — усмехнулся Кирилл, вспоминая пушкинские записки.

— Именно! — энергично кивнул Марков. — И телегами тут не отделаешься. Да и где взять тыщи подвод? А коней кормить чем? Моторы же — совсем другое дело. В общем, капитан, гуляйте пока, а с утра — в поход!

Авинов до того устал, что идти куда-то, делать что-то, даже ужинать ему не хотелось вовсе, но Саид, знавший странную тягу русского человека к помывкам, настоял-таки, чтобы «сердар» посетил турецкую баню-хаммам.

— Устал? Как рука снимает! — убеждал Кирилла текинец.

— Ну, чёрт с тобой, — простонал штабс-капитан, поднимая себя из шаткого деревянного кресла, — пошли!

И они пошли. Ниже цитадели, возле златоглавого храма Богородицы, превращённого турками в мечеть, а ныне отнятую у правоверных в пользу православных, была заметна деятельность фортификаторов, внедрявших в городе русский дух, — дома близ храма были снесены, а освободившаяся территория разровнена под площадь для парадов. Пока что площадь пылила изрядно, напоминая плац в степном гарнизоне, но Кирилл приветствовал даже грязь ради искоренения азиатчины.

А вот и купола хаммама показались. Авинова встретил банщик-теллак, здоровенный пузатый дядя с мускулистыми лапами и мощной грудью в колечках седых волос. Непрестанно кланяясь, теллак повёл Кирилла в предбанник, где штабс-капитан разделся, оставив вещи на попечение Саида, и закутался в полотенце-пештамал. Дальнейший путь лежал в жарко натопленную мыльню, где банщик разложил Авинова на гебек-таши, ложе из пористого камня, подстелив тонкую циновку, и давай измываться над русским человеком — ломать члены, вытягивать суставы, чувствительно поддавая кулаками, локтями и коленями. Потом теллак долго тёр Кирилла рукавицей из верблюжьей шерсти, оплескал горящее тело тёплой водичкой, намылил взбитой ароматной пеной и обмыл из двух медных тазиков.

Когда Авинов покинул гебек-таши и прошлёпал в отдельный зальчик покейфовать, он ощутил в теле необычайную лёгкость. Дух его был бодр, а недавнее утомление будто смылось водою.

Он сидел на красном скрипучем диване и вольно дышал. Теллак, угодливо склоняясь, предложил ему трубку с мундштуком от кальяна, но Кирилл отказался — восточная нега хороша в меру.

Расслабленным вернувшись в предбанник, он встретил там верного Саида.

— Ну как, сердар? — лукаво улыбнулся текинец.

Авинов молча закатил глаза, и Батыр растянул губы ещё шире.

— Потопали, Батыр…

Солнце садилось, когда штабс-капитан двинулся в обратный путь. Сознание его, недавно ещё притуплённое, прояснилось, как по волшебству, в мышцах жила свежесть — хоть сейчас в поход!

— Помогите! — послышался женский крик. — Спасите!

Не раздумывая, Авинов бросился помогать и спасать. Завернув за баню, он обнаружил троих оборванцев — двое держали за руки вырывавшуюся девушку, а третий, рывком расстегнув коротенькое, поношенное пальтишко, задирал подол длинного богатого платья. Кирилл сразу узнал ориорд Нвард.

— Пошёл вон, грязный ушахбаз! — яростно шипела она, вырываясь из цепких рук.

Подскочив к троице, Авинов свалил насильника, стоявшего спиной к нему, врезав по шее ребром ладони, после чего, продолжая движение, саданул локтём в челюсть тому, кто держал «одалиску» за правую руку. Босяк свалился, а его напарник ощерил зубы и выхватил длинный тонкий стилет. Этого уделал Саид — словно не замечая кинжала, Батыр двинул без замаха могучим кулаком, снося противника с ног. Готов.

Девушка не удержалась на ногах, и Кирилл подхватил её под руку, радуясь, что побывал в бане до стычки. Хвала теллаку, в теле жила готовность пойти хоть на десяток подвигов!

— Они вас не тронули? — спросил Авинов заботливо.

— Н-нет… — ответила Нвард дрожащим голосом. — Спасибо вам огромное, вы уже второй раз спасаете меня!

— Пустяки! — с удовольствием отмахнулся Кирилл. — Я провожу вас?

— Будьте так любезны! Я остановилась в гостинице у Мехмета-эфенди, он осман по отцу, а мать его из рода грузинских князей Чичуа. Греки его не трогают, боятся — Мехмет-эфенди держит в руках местных контрабандистов, а с этими ребятками не забалуешь.

— А оружие у вас есть, Нвард?

— Откуда? — печально сказала девушка. — Ударить ножом я не смогу, не хватит ни сил, ни духу, а стрелять я не умею…

— Это просто делается. Саид! Дай мне твой «браунинг».

Батыр протянул сердару пистолет, а тот передал его ориорд Нвард.

— Осторожно, — предупредил текинец, — оно на взводе!

Девушка приняла «браунинг» обеими ладошками, взялась опасливо за рукоятку — и, не глядя, двинув большим пальцем, поставила на предохранитель. Покачав пистолет в руке, она спрятала оружие в карман.

— Уже лучше, — заключил Кирилл.

Нвард нежно сжала его пальцы и сказала тихонько:

— Мне будет по-настоящему спокойно, если вы останетесь со мной до утра… Иначе я не засну.

Авинов взволновался, в его воображении мигом поплыли пленительные картинки.

— Хорошо, — сказал он дрогнувшим голосом…

…В гостиницу Мехмета-эфенди, скромно наречённую «Версалем», Нвард вошла через чёрный ход и провела Кирилла по лестнице наверх, в гулкий коридор второго этажа. Номер её находился в самом конце — это была небольшая комната, половину которой занимала огромная кровать под рваным балдахином. У противоположной стены помещался продавленный диван, в углу стояло трюмо, на широком подоконнике — тазик и кувшин с водой. Пахло в номере приятно — крепким кофе и женскими духами.

Пока Кирилл озирался, Нвард скинула пальто и теперь расставалась с платьем. Девушка снимала его, стягивая через голову, и допускала взгляд к стройным ногам, крутым бёдрам, узенькой талии, круглым грудям… Кизлярагасы был прав — эта девушка поневоле восхищала, вызывая желание.

Раздевшись, Нвард шагнула к Авинову — гладенькая, влекущая, ласковая — и принялась раздевать своего спасителя, улыбаясь сладко и непосредственно, словно то, что она затевала, относилось к невинным детским забавам.

Подавшись к Кириллу, девушка потерлась об него отвердевшими сосками и прошептала:

— Я не забыла уроков, преподанных в гареме…

Авинов молчал, жадно водя руками по шелковистому телу девушки, а после подхватил и отнёс на ложе, склоняясь к манящим ручкам, касаясь, трогая, целуя, погружаясь в горячее и влажное, затягивающее в жаркую и сладкую тьму…

Рано утром он проснулся рядом с Нвард. Девушка лежала в позе мадам Рекамье и глядела на него с улыбкою. Заметив, что Кирилл проснулся, она протянула руку и погладила его по груди. Перебирая ладонью, прошлась по напрягшемуся животу, дотянулась до лобка, надавливая подушечками пальцев. Авинов молча сграбастал нечаянную возлюбленную, подминая, тиская, лаская грубо и нетерпеливо.

Четверть часа спустя он остыл достаточно для того, чтобы вести связную речь.

— Мехмет-эфенди говорил, что русские уезжают в Эрзерум… — проговорила Нвард. — Ты тоже уедешь?

— Я должен, — просто ответил Кирилл.

— Понимаю… А можно мне с вами? Нет-нет, — заспешила девушка, — ты не думай, что я навязываюсь! Мехмет-эфенди даст мне свой мотор, у него почти новый «лорен-дитрих». Водить я умею, но ехать одной в Ван, да ещё зимой… Это настоящее безумие!

— Ну конечно, — сказал Авинов неуверенно, — я поговорю с генералом.

— Поговори, пожалуйста… — промурлыкала Нвард, подлащиваясь, и села на него сверху, поелозила попой, прогнула спинку, прижалась легонько, гладя грудями, касаясь пальцами…

Ровно в девять утра караван из трёхсот с лишним «Бенцев», «Лесснеров», «Даймлеров» и одного «Лорен-Дитриха» покинул Трапезунд, направляясь к Эрзеруму.