2
Манычский фронт, станица Великокняжеская.
Степь лежала широко и плоско, вся отданная выцветшему, словно линялому, лазурному небу. Тёплый ветер колыхал растрёпанные кустики, чесал невысокую траву, уже выгоравшую, — зелень бурела, высыхая на корню.
Маныч был совсем близко, да только свежестью от него не тянуло — пересохла река, мелкой стала, болотистой и чрезвычайно топкой. Ни пройти ни проехать.
Добровольческая армия выдвинулась на линию фронта, заняв позиции от села Бараниковского до станицы Новоманычской. Конница генерала Шатилова гарцевала на правом фланге к востоку от железной дороги «Царицын — Тихорецкая», 5-й конный корпус Слащова — «генерала Яши», как ласково звали командира бойцы, — растянулся вдоль Маныча к западу, имея главные силы у переправы Казённый мост, а части генерала Кутепова стояли на путях.
С колокольни хорошо было видать расположение красных — 9-й армии командарма Егорова и 10-й армии Клима Ворошилова. Весь северный берег Маныча у Великокняжеской переправы и сама станица были усилены окопами, извилисто рассекавшими чернозём. Из выбитых окон куреней, со звонниц двух станичных церквей грозили пулемёты, а за околицей выстроились батареи орудий — пятидюймовых гаубиц Шнейдера.
Мощная «совдеповская» артиллерия мигом остудила горячие головы — переправа белой кавалерии на «тот берег» окончилась неудачей. Астраханская бригада понесла большие потери, а бойцов Терского пластунского батальона красноармейцы выбили чуть ли не полностью.
Даже такому любителю лихих наскоков, как Шкуро, стало ясно: без хорошей артподготовки Великокняжескую не взять. Пушки-то были, но как их переправишь вброд по манычской болотине? Завязнут!
Пётр Николаевич Врангель собрал командиров Добрармии в Новоманычской, прямо на майдане. Генерал Кутепов, небольшого роста, коренастый, с чёрной густой бородкой и узкими, несколько монгольскими, глазами, доложил первым:
— Офицерские разъезды исследовали течение Маныча и наметили пункт переправы в восемнадцати верстах восточнее Бараниковского — эта линия реки противником только наблюдается.
— Замечательно! — громко сказал Врангель, оглядываясь на север. — Вот что… Наводка мостов будет сразу же обнаружена, так мы лишимся внезапности манёвра. Не хотелось бы! А посему применим переносные щиты — сколотим из заборов, погрузим их в воду — и быстро наведём настил. Ну, как быстро… Сапёрам и пластунам всю ночь придётся работать по пояс в воде!
«Чёрный барон», костлявая громадина с зычным голосом, всё оборачивал к северу своё узкое рыцарское лицо, щурил серовато-зелёные глаза.
Генерал Фок, начальник артиллерии 1-го корпуса, кивнул:
— Может получиться… Если позволите, я опробую такую переправу на окрестных бочагах.
— Разумно, — согласился Врангель.
Шатилов со Слащовым переглянулись, и «генерал Яша» пожаловался:
— Ваше превосходительство, сейчас ни в штарме, ни в штакорах нет ни единого автомобиля! И как тогда управлять операциями? Как поспевать? Штарму срочно нужны хотя бы шесть мощных легковых машин и не менее двух для каждого из корпусов!
— Докладываю, — усмехнулся Пётр Николаевич, недолюбливавший Слащова, но благоволивший к Шатилову: — Автомобили уже следуют к нам поездом. И шпалы, и рельсы для ремонта путей, и грузовики, и десять телеграфных аппаратов с кабелями, с искровыми станциями… Довольны?
— Так точно!
В небе зажурчали моторы. Словно перелётные птицы, пронеслись три аэропланных отряда, собранные с бору по сосенке, — крылом к крылу летели британские «хэвиленды», русские «анатры», французские «ньюпоры», даже парочка немецких «роландов» затесалась.
— Танки нам тоже подкинут. — Врангель поглядел в небо, словно ожидая, как оттуда посыпятся бронированные чудища…
…Кирилл Авинов въехал в станицу Новоманычскую, когда уже начало темнеть. Полки длинной лентой вытягивались в степь. Бодро тарахтя, проезжали повозки, лазаретные линейки, походные кухни.
Передовые эскадроны, форсировавшие Маныч с вечера, оттеснили неприятельские разъезды, а на рассвете началась переправа. Грохотали по доскам колёса орудий, дробно тюпали конские копыта. Над колоннами реяли разноцветные значки сотен.
Мелководный, местами высохший до вязкой чёрной грязи, покрытой солью, Маныч ярко блестел на солнце среди голых плоских берегов, лишённых и пучка полыни.
Далеко на север тянулась унылая и безрадостная степь, кое-где прорезанная солёными бочагами. Там маячила лава астраханцев, изредка стучали выстрелы, гоготали пулемёты.
Седой Жебрак-Русакевич напряжённо всматривался вдаль. Пощипывая ус, он отдал команду:
— Выдвигаемся к Бараниковской переправе!
Петерс тут же обернулся к своим:
— Рота, зарядить винтовки… Курок. На плечо! Шагом марш…
Дроздовцы направили стопы к Манычу. Вдоль северного берега реки наступал 4-й конный корпус генерала Шатилова. Правее, пыля по Царицынскому тракту, скакали кубанцы генерала Покровского. В тылу противника реяли аэропланы.
Тугой раскат грома озвучил орудийный залп. Манычская грязь в огне и грохоте поднялась чёрными, дымными столбами. Лопнула в небе шрапнель, надулись облачка разрывов.
Шатиловские части с ходу атаковали Бараниковскую переправу и овладели окопами — красные сдавались сотнями.
Горская дивизия полковника Гревса первой переправилась за Маныч, следом грузной трусцой устремился 3-й Офицерский. Колонны шли под залпами, шли не в ногу, без строя, теснясь друг к другу, тяжело звякая амуницией. Лица дроздовцев были темны, залиты потом, напряглись вилки жил на лбах, расстегнуты рубахи у ворота. Пулемёты красных стреляли по голове колонны, где шагал Авинов. Вдруг Кирилл почувствовал тупой удар по лицу. Непроизвольно схватился рукой — царапина. Пулемёты били вёрст с четырёх, на пределе, когда пули теряют силу на излёте.
— Во, едрёна-зелёна, — хмыкнул Исаев, — и пуля не берёт!
Полковник Жебрак поднялся на стременах и закричал Петерсу:
— Почему ваша рота идёт не в ногу?
Мимо пронёсся на «форде» генерал Дроздовский, мелькнуло его тонкое, гордое лицо, блеснуло пенсне. И тут же сорвался гром огня, пронёсся над клёпаными балками моста, обдал запахом сгоревшего кордита.
— В ногу, в ногу! — повысил голос Евгений Борисович. — Подсчитать ногу, рота! Раз-два! Раз-два!
И вот уже весь полк с силой отбивает ногу, всё твёрже, всё ровней.
Кирилл перешёл Маныч, в лицо пахнул запах сырой земли. Окопы!
По соседству, похлопывая стеком по пыльному сапогу, с травинкой в зубах, шагал невысокий, черноволосый, румяный капитан Иванов-Седьмой — простецкая армейщина.
— Коня, бгатец, — сказал он ординарцу, и тот подвёл… боевую клячу, старого, костлявого Росинанта.
Авинов не удержался.
— Капитан! — крикнул он. — Это какой же-с породы ваш резвый скакун?
— Дворняга хороших кровей! — хохотнул Петерс.
— Я быстгых коней не люблю, я не кавалегия, — ответил Иванов с достоинством и улыбнулся: — Я пехотный офицег!
— Господа офицеры! — бодро крикнул Жебрак. — За мной, в атаку! Ура! — и поскакал с ординарцами вперёд.
Вскочив на своего одра, капитан Иванов скомандовал, красуясь:
— Четвёгтая гота, с Богом, в атаку!
Дроздовцы одним ударом смяли красноармейцев — те дружно вбивали винтовки прикладами вверх в копаную землю, и поднимали руки, крича: «Мы мобилизованные!»
Кубанцы генерала Покровского заняли хутора Безуглова, части генералов Шатилова и Улагая подошли на две версты к станице Великокняжеской.
Неожиданно далеко вправо забухали орудия. Прискакал казак, крича, что со стороны Ельмута в охват правого фланга Добрармии подходят большие конные лавы противника — это спешил на выручку своим кавалерийский корпус «товарища» Думенко, двинутый усиленными переходами со станции Ремонтной.
Астраханская дивизия, потеряв убитыми и ранеными всех командиров полков, дрогнула под натиском красных, поддалась. Ряды астраханцев заколебались, заметались — и побежали.
Наперерез ослушникам и трусам стронулась, понеслась широким разливом Атаманская дивизия — атаманцы на скаку секли бежавших четырёххвостками.
Аэропланные отряды полковника Ткачёва бомбили кавалерию Думенки, щедро опорожняли целые ящики увесистых «стрелок», падавших с высоты — и протыкавших насквозь всадников вместе со скакунами.
— По кавалерии… пальба батальоном!
— Вторая рота, пли!
— Третья рота…
— Четвёгтая…
Двумя часами позже дроздовцы вошли в станицу.
— Ишь, как уделали, ироды… — проворчал Исаев, хмуро поглядывая на Великокняжескую, обрамлённую траурным кантом окопов, на пару церквушек, рябых от шрапнели, на перерытые воронками улицы, на пожарища, из чёрной гари которых вставали закопченные печи, будто памятники могильные. На площади торчали виселицы — это Врангель велел вздёрнуть мародёров из Горской дивизии. А ты не кради!
Станица была оставлена красными — Ворошилов с Егоровым поспешно отступали, уводя свои потрёпанные армии. Это был отчаянный драп вдоль железной дороги — тянувшийся рядом с путями тракт был сплошь забит брошенной артиллерией и обозами вперемешку с конскими и людскими трупами.
Засвистел припоздавший паровоз.
— Господа! — весело воскликнул Петерс. — Подарки везут!
На платформах длинного состава, приткнувшись капот к капоту, стояли новенькие грузовики «фиат». Их ёмкие кузова были прикрыты парусиновыми тентами.
— Да сколько их… — протянул поручик Петров, прозванный Медведем.
— Всем хватит, ещё и останется!
Перебивая паровозное пыхтенье взрыкиваньем, «фиаты» съезжали по трапам и выстраивались в колонны.
— Господа офицеры, по машинам! — отдал полковник Жебрак новую для него команду.
Дроздовцы с довольным хохотом полезли в кузова, рассаживаясь вдоль высоких бортов.
— Трогай!
Кириллу не сиделось. Он встал за кабиной, цепляясь за борт, и глядел на пыльный тракт. На мир. На войну.
Тысячные толпы пленных тянулись по обочинам дороги. В изодранных рубахах, босые, с измождёнными, землистого цвета лицами, они медленно брели на юг. Пленных почти не охраняли, пара казаков гнала по две-три тысячи красноармейцев, слабых и больных людей. Бывало, они падали тут же на пыльном тракте и оставались лежать, безропотно ожидая смерти.
— Никак тифозные, — нахмурился Кузьмич. — Едрёна-зелёна…
Вёрст через пять диагноз Исаева подтвердился — маленькая станция была сплошь забита ранеными, больными, мёртвыми и умиравшими. Лишённые ухода тифозные бродили по разъезду, ища хлеба и воды, шатались, падали, долго поднимались на четвереньки или теряли сознание, окончательно выбившись из сил.
— Слеза-ай! — донёсся до Кирилла знакомый голос. — Пгиехали…
Дроздовцы молча спрыгивали на землю — жуть брала даже бывалых.
Заглянув в железнодорожную будку, Авинов обнаружил там восемь человек.
— Какого полка? — громко спросил он.
Семеро не ответили, были мертвы. Восьмой доживал последний день — он лежал на полу, используя вместо подушки труп соседа, и тискал облезшую, худую собаку. Та тихонько повизгивала, облизывая щетинистый подбородок нечаянного хозяина.
У Кирилла мурашки пошли по телу. Сыпной тиф посвирепствовал вволю — серая вошь победила Красную армию.
— А чего ж… — хмуро бурчал денщик. — Коли ни порядку у них, ничего… Чай, и баньку не истопят против хворобы-то!
— Да уж… — поддакнул штабс-капитан.
Особые отряды генерала Покровского принялись очищать станцию от больных и мёртвых — пленные не успевали откатывать ручные вагонетки со сложенными на них мертвецами, окоченевшими в разнообразных позах.
— К песчаным карьерам, товарищи! — бодро восклицал бывший комбат. — Валим всех туда!
Здоровые красноармейцы, уже остриженные наголо и отмытые, выстроились на перроне. Капитан Иванов медленно прохаживался перед строем, озабоченно поглаживая самый кончик острой чёрной бородки. Военнопленные со страхом, исподлобья глядели на белого офицера.
Остановившись перед рослым парнем, капитан спросил вполголоса:
— Кто таков? Какой губегнии?
На простом солдатском лице, скуластом и курносом, отразилось смятение.
— Орловские мы, — глухо ответил парень. — Митрием крещён.
— Дегевенский?
— С хутора Кастырин.
— И хогоша землица на хутоге?
— Да родит пока…
— И баба есть?
— А то!
Лицо красноармейца посветлело.
— Стагики живы хоть?
— Они у меня крепкие! — Солдат белозубо улыбнулся.
Капитан Иванов коснулся стеком его плеча и сказал:
— В четвёгтую, бгатец, готу.
Авинов только головой покачал: их полк не зря звался Офицерским — в каждой роте числилось не менее полусотни «их благородий» и «высокоблагородий», одна четвёртая сплошь из солдатни. И ведь ни единого перебежчика! Народ у Иванова всё был — добры молодцы, здоровенщина. Вот и этого Митрия скоро откормят, лосниться будет, морду отъест. И ведь строг капитан, и лапа у него железная, а солдаты любят своего командира, чтут за праведную простоту и живут с ним дружной солдатской семейкой.
— Ваш-сок-родь! — лихо козырнул Кузьмич, брякая «полным бантом». — Извольте до баньки пройтить — истопил, как полагается!
— Вот это здорово! — обрадовался Кирилл и окликнул Петерса: — Евгений Борисович! Попариться не желаете-с?
Долго уламывать капитана не пришлось — за ним водилась исключительная страсть к омовениям, а его Ларин таскал не только табаки, но и заштопанный коврик, на котором Петерс принимал водные процедуры.
— А тиф не подцепим? — прищурился Евгений Борисович, подначивая Исаева.
— Да ни в жисть! — обиженно прогудел денщик. — Я такого жару напустил — ни одна вша не выдюжит!..
