Подготовительные материалы к роману «Новь» (Заметка о замысле романа, «Формулярный список лиц новой повести», две редакции конспекта романа – «Краткий рассказ новой повести» и «Рассказ новой повести», Разные заметки). 41 л. Хранятся в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 76; описание см.: Mazon, р. 79–80; фотокопия – ИРЛИ, P. I, оп. 29, № 339. Опубликовано: Revue des études slaves, 1925, т. V, вып. 1–2, p. 85–112 (вторая редакция «Рассказа», не полностью; разные заметки опубликованы впервые: Т, ПСС и П, Сочинения, т. XII, с. 340–342).

«Новь», роман Ивана Тургенева. Черновой автограф в 3-х тетрадях. 492 листа авторской пагинации. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 89, 90, 91; описание см.: Mazon, р. 86–88; фотокопия – ИРЛИ, P. I, оп. 29, № 320–322.

«Новь». Наборная рукопись – беловой автограф. 298 листов авторской пагинации. Хранится в Отделе рукописей ГПБ, ф. 795, № 25; описание см.: Отчет ИПБ за 1883 г. СПб., 1885, с. 259; Заборова Р. Б. Рукописи И. С. Тургенева. Л., 1953, с. 20–21.

Корректура (гранки) «Вестника Европы» с авторской правкой. 41 л. (между л. 31 и 32 – телеграмма Тургенева к M. M Стасюлевичу от 3 (15) января 1877 г.). Хранится в ГПБ вместе с наборной рукописью (см. выше); описание см.: Заборова Р. Б. Рукописи И. С. Тургенева, с. 20–21.

«Орловский вестник», 1876, 24 декабря (5 января 1877), № 100 (конец второй главы романа от слов: «Господин Нежданов дома?» и вся третья глава).

BE, 1877, № 1, с. 5–136; № 2, с. 465–580.

Т, Новь, 1878 – Новь. Роман в двух частях И. С. Тургенева. М.: изд. Ф. И. Салаева, 1878.

Т, Соч, 1880, т. 5., с. 193–500.

Т, ПСС, 1883, т. 5, с. 219–568.

Впервые опубликовано: BE, 1877, № 1 и 2, с подписью: Иван Тургенев – и с пометой: с. Спасское-Лутовиново, 1876; перепечатано: Лейпциг, В. Гергард, 1877 (Русская библиотека, т. 37–38).

Печатается по тексту Т, ПСС, 1883 с учетом списков опечаток, приложенных к книжкам 1 и 2 «Вестника Европы» (1877) и к изданию 1880 г., а также опечаток, указанных Тургеневым в письмах к М. М. Стасюлевичу (см.: Т, ПСС и П, Письма, т. XII, кн. 1, № 4094, 4100, 4103, 4110, 4112, 4117, 4119, 4128, 4142, 4173, 4178 и 4188), и с устранением явных опечаток, не замеченных писателем.

В текст Т, ПСС, 1883 внесены следующие исправления по другим источникам:

Стр. 133, шмуцтитул. Эпиграф помещается после заглавия «Новь» (по письму Тургенева к Ф. И. Салаеву от 22 июня (4 июля) 1877 г.). Ранее ошибочно печатался после обозначения: «Часть первая».

Стр. 138, строка 5: «застарелой дурной привычке» вместо «застарело-дурной привычке» (по всем другим источникам).

Стр. 145, строки 21–22: «индивидуй!» вместо «индивидуум!» (по всем другим источникам и по письму Тургенева к M. M. Стасюлевичу от 1 (13) декабря 1876 г.).

Стр. 149, строка 22: «Озаряя» вместо «озирая» (по всем другим источникам).

Стр. 154, строка 1: «Оттого-то я и повторяю» вместо «Оттого-то я повторяю» (по всем другим источникам).

Стр. 164, строка 9: «фигюрируют» вместо, «фигурируют» (по всем источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 165, строки 36–37: «русые густые волосы» вместо «русые и густые волосы» (по наборн. рукоп., BE, Т, Новь, 1878 и Т, Соч, 1880).

Стр. 169, строка 22: «топотал» вместо «топал» (по черн. автогр., наборн, рукоп., BE).

Стр. 169, строки 40–41: «азиатщина» вместо «азиятщина» (по черн. автогр., наборн. рукоп., BE, Т, Новь, 1878, Т, Соч, 1880).

Стр. 171, строка 28: «грачиный гам» вместо «гам грачиный» (по всем другим источникам).

Стр. 179, строка 10: «к обедне в церковь» вместо «к обедне» (по черновому автографу).

Стр. 190, строка 40: «переночуете» вместо «ночуете» (по черн. автогр., наборн. рукоп., BE).

Стр. 201, строки 33–34: «а всякий это чувствует по себе» вместо «а всякий чувствует по себе» (по всем другим источникам):

Стр. 203, строка 1: «За раскрытыми дверями» вместо «За закрытыми дверями» (по всем другим источникам).

Стр. 209, строка 5: «опять мгновенно глянула» вместо «мгновенно глянула» (по всем другим источникам).

Стр. 211, строка 1: «пачки» вместо «пучки» (по черн. автогр., наборн. рукоп., BE, Т, Новь, 1878).

Стр. 221, строка 43: «подоконнике» вместо «подоконнице» (по черн. автогр., наборн. рукоп., BE).

Стр. 227, строка 17: «дать их ему на дом» вместо «дать ему на дом» (по черн. автогр., наборн. рукоп., BE).

Стр. 230, строка 6: «с красными коленками и локтями» вместо «с красными коленками или локтями» (по корректуре BE и BE).

Стр. 231, строки 41–42: «прилизанный человечек» вместо «прилизанный человек» (по черн. автогр., наборн. рукоп., BE, T, Новь, 1878);

Стр. 245, строки 12–13: «должо́н он сказать» вместо «должен он сказать» (по наборн. рукоп., BE, T, Новь, 1878).

Стр. 247, строка 27: «вздумал» вместо «выдумал» (по черн. автогр. и наборн. рукоп.).

Стр. 248, строка 8: «зарабатывали» вместо «заработывали» (по черн. автогр. и наборн. рукоп.).

Стр. 248, строка 30: «это» вместо «эта» (по черн. автогр. и наборн. рукоп.).

Стр. 261, строка 35: «помолчал» вместо «молчал» (по черн. автогр., наборн. рукоп., BE, T, Новь, 1878).

Стр. 264, строки 2–4: «что она негодовала бы, если б не удивлялась, и удивилась бы еще более, если б частью не презирала, частью не сожалела…» вместо «что она негодовала бы, если б частью не презирала, частью не сожалела…» (по всем другим источникам).

Стр. 265, строка 35: «скользили по ее фигуре» вместо «скользили по фигуре» (по всем другим источникам).

Стр. 299, строка 8: «вы сию минуту упомянули» вместо «в сию минуту упомянули» (по черн. автогр. и наборн. рукоп.).

Стр. 308, строка 44: «нам свидеться» вместо «свидеться» (по черн. автогр., наборн. рукоп., BE, T, Новь, 1878).

Стр. 324, строка 35: «в стекла окон» вместо «в стекло окон» (по черн. автогр. и наборн. рукоп.).

Стр. 338, строки 41–42: «какое-то печальное» вместо «как-то печальное» (по черн. автогр. и наборн. рукоп.).

Стр. 347, строка 14: «Как в тот раз» вместо «Как тот раз» (по черн. автогр. и наборн. рукоп.).

Стр. 363, строки 7–8: «повторил угрюмо Маркелов» вместо «повторял угрюмо Маркелов» (по наборн. рукоп., BE, T, Новь 1878, Т, Соч, 1880).

Стр. 364, строки 35–36: «одно из заподозренных мною лиц» вместо «одно из заподозренных лиц» (по наборн. рукоп., BE, T, Новь, 1878).

Первую запись о замысле романа «Новь», сделанную Тургеневым в июле 1870 г., отделяют от окончания черновой рукописи (июль 1876 г.) целые шесть лет. «Идея у меня долго вертелась в голове, я несколько раз принимался за исполнение – но наконец написал всю штуку, как говорится, с плеча», – писал Тургенев Я. П. Полонскому 22 января (3 февраля) 1877 г. Быстрому созданию черновой рукописи (сам писатель на титульном листе чернового автографа определил этот срок как «5 месяцев и 25 дней») предшествовал длительный начальный период работы над романом, который можно разбить на следующие этапы:

1) 1870–1872 гг. Предварительные наброски к роману: Заметка о замысле (1870), «Формулярный список лиц новой повести» (1872), первая редакция конспекта романа (1872).

2) 1873–1874 гг. Собирание дополнительных материалов для романа.

3) 1875 г. Вторая редакция конспекта романа. Недатированные странички с разными заметками.

Подготовительные материалы к роману, хранящиеся в Парижской национальной библиотеке и в основной своей части опубликованные А. Мазоном, дают наглядное представление о начальном периоде работы над романом.

Первым документом в творческой истории «Нови» является заметка о замысле романа, помеченная: «Баден-Баден. Пятница, 29/17 июля 1870, без четверти 10»:

«Мелькнула мысль нового романа. Вот она: есть романтики реализма ~ Русский революционер» (с. 399).

Здесь же намечены: тип «красивой позерки», «тип девушки тоже несколько изломанной, „нигилистки“, но страстной и хорошей», и некоторые другие персонажи будущего романа.

Фабула романа в тот момент не была еще ясна Тургеневу; для него очевидно только то, что «№ 1 (Нежданов) должен кончать самоубийством. Нигилистка (не назвать ли ее Марианной?) сперва увлекается им и бежит с ним – потом, разубедившись, живет с № 2 <Соломиным>» (с. 400). Писатель с самого начала предполагал внести в роман «элемент политически-революционерный» (там же).

Помещенный на оборотной стороне листа этой заметки перечень действующих лиц романа с точным обозначением фамилии, имени, отчества и указанием года рождения и возраста каждого лица к моменту начала действия романа – 1868 г. – сопровождается в ряде случаев пояснениями автора, касающимися биографии его героев, или краткими характеристиками (например, о Машуриной сказано, что она «ниг<илистка> pur sang»).

Несколько ниже этого перечня расположен список тех же действующих лиц с их зашифрованными характеристиками (см. с. 400–401). А. Мазон расшифровал эти записи на основе тщательного изучения «Формулярного списка лиц новой повести» и других подготовительных материалов, куда Тургенев позднее включил эти характеристики, расширив и углубив их. Составление перечня действующих лиц романа отнесено А. Мазоном к февралю 1872 г., так как именно этим временем сам писатель датирует «Формулярный список лиц новой повести», созданный им, по-видимому, вскоре после «перечня» и на его основе.

«Формулярный список» содержит одиннадцать подробных характеристик основных действующих лиц романа, сопровождаемых биографическими справками. Большой интерес здесь представляют и те авторские определения персонажей, которые не воспроизведены дословно в окончательном тексте романа, но помогают отчетливее уяснить сущность образов. Таковы, например, пояснения, относящиеся к Марианне: «Энергия, упорство, трудолюбие, сухость и резкость, бесповоротность – и способность увлекаться страстно»; Сипягину: «Во время эмансипации находил, что напрасно крестьянам дают землю, потом, однако, перешел на сторону Милютина»; Машуриной: «Способна на всякое самоотвержение <…> Нечаев делает из нее своего агента» (см. с. 405, 406 и 408). Ценны здесь и авторские указания на реальные прототипы героев романа.

Февралем 1872 г. сам Тургенев датировал также первую редакцию «Рассказа новой повести», представляющую собой конспект романа. Следует отметить, что внешняя сюжетная линия романа в дальнейшем не претерпела значительных изменений, в то время как наблюдения писателя над русской действительностью 1870-х годов (вплоть до 1876 г.) определили конкретное историческое содержание произведения: роман о революционерах «вообще» стал романом о народниках и о «хождении в народ».

Первые упоминания Тургенева о работе над «Новью» содержатся в его письмах конца 1872 г. 17 (29) октября он сообщал Я. П. Полонскому о задуманном романе, а 21 декабря 1872 г. (2 января 1873 г.) писал С. К. Кавелиной: «…я сам понимаю и чувствую, что мне следует произвести нечто более крупное и современное – и скажу Вам даже, что у меня готов сюжет и план романа, ибо я вовсе не думаю, что в нашу эпоху перевелись типы и описывать нечего – но из двенадцати лиц, составляющих мой персонал, два лица не довольно изучены на месте – не взяты живьем; а сочинять в известном смысле я не хочу – да и пользы от этого нет никакой, ибо никого обмануть нельзя. След., нужно набраться материалу. А для этого надо жить в России <…> И выходит изо всего этого, что мне надо стараться помочь горю хоть временными пребываниями на Руси, что я и намерен привести в исполнение. Но достаточны ли будут эти наезды? Это скажет мне моя литературная совесть. Коли да – напишу мой роман; коли нет – ну и аминь!»

В дни кратковременного пребывания в России в 1872 г. (немногим больше месяца) Тургеневу удалось сделать некоторые дополнительные наблюдения для задуманного им романа. Н. А. Островская приводит в своих воспоминаниях рассказ Тургенева о том, как летом 1872 г. в деревне писатель встречал «опростившуюся» девушку, которая нанялась в кухарки, «чтобы сблизиться с простым народом и на себе испытать его жизнь».

Упоминания о работе над романом встречаются и в письмах Тургенева 1873 г. (см., например, письма к Ю. Шмидту от 10 (22) января 1873 г., M. M. Стасюлевичу от 26 января (7 февраля) 1873 г., М. В. Авдееву от 26 апреля (8 мая) 1873 г.).

Этим романом писатель намерен был завершить свою «литературную карьеру», распрощаться с читателями, рассеять «недоразумения», возникшие между ним и молодежью со времени «Отцов и детей». «Что же касается до новой повести, – писал Тургенев Стасюлевичу 26 января (7 февраля) 1873 г., – то имею Вам сказать, что она разрастается до исполинских размеров – величиною она превзойдет всё, что я до сих пор написал <…> Так как я на этой повести имею намерение раскланяться с читателями, то я хочу положить в нее всё, что у меня на душе, благо сюжет попался – как мне кажется – подходящий».

Роман должен был стать, по замыслу писателя, одним из самых значительных его произведений; некоторым героям романа Тургенев надеялся придать «нечто от базаровской широты» (письмо к Ю. Шмидту от 24 апреля (6 мая) 1873 г.). Позднее, в письме к M. E. Салтыкову Тургенев также сближал будущую «Новь» с «Отцами и детьми». «Оттого мне и не хотелось бы исчезнуть с лица земли, не кончив моего большого романа, который, сколько мне кажется, разъяснил бы многие недоумения и самого меня поставил бы так и там – как и где мне следует стоять», – писал он 3(15) января 1876 г.

Роман (Тургенев часто называет его «повестью») был обещан Стасюлевичу для «Вестника Европы». В письмах к Стасюлевичу за 1873 г. Тургенев постоянно отодвигал срок окончания романа (первоначальный – июль 1873 г., когда писатель собирался приехать в Россию «с готовой повестью под мышкой», – см. письмо к М. М. Стасюлевичу от 26 января (7 февраля) 1873 г.).

Работа подвигалась туго главным образом из-за недостатка свежих русских впечатлений. Так, например, Тургенев писал А. Ф. Писемскому 17(29) марта 1873 г., что «нельзя, решительно нельзя писать русские вещи, рисовать русскую жизнь, пребывая за границей», а в письме к Ю. Шмидту от 24 апреля (6 мая) 1873 г. выражал желание «подышать русским воздухом».

По первоначальному замыслу в заглавии романа, очевидно, должно было отразиться намерение писателя «распрощаться с читателями». В письме к Авдееву от 26 апреля (8 мая) 1873 г. Тургенев благодарил его «за приятельский совет насчет заглавия <…> будущей повести» и сообщал: «…если ей суждено явиться – в чем я начинаю сильно сомневаться, – то не под прежде придуманным мною заглавием, которое, в сущности, есть не что иное, как претензия.

Вот уже точно можно сказать, пародируя Лермонтова: „Какое дело нам“… в последний раз или не в последний ты пишешь?»

Медленно шла работа над романом и в начале 1874 г. «Начатая мною большая вещь не подвигается вовсе: за границей положительно нельзя писать русских вещей», – жаловался писатель Авдееву 19(31) января 1874 г. Подобные жалобы звучат в это время и в других письмах: «…большой затеянный мною роман <…> решительно стал ни тпру, ни ну – как лошадь с норовом» (Стасюлевичу от 10(22) февраля 1874 г.); «Большой роман положен под сукно» (А. Ф. Онегину от 8(20) марта 1874 г.) и т. д.

Пребывание Тургенева в России с 7(19) мая по 20 июля (1 августа) 1874 г. подняло его творческое настроение. «Я очень доволен нынешним своим визитом в Россию – но в то же время я убедился, что, если я хочу сделать что-нибудь дельное, современное, большое, словом, если я хочу окончить задуманный – и начатый – мною роман, я непременно должен <…> вернуться на зиму в Петербург», – писал Тургенев П. В. Анненкову 12(24) июня 1874 г. О впечатлениях писателя от поездки на родину дает яркое представление его письмо к Ж. Этцелю от 27 августа (8 сентября) 1874 г.: «Я отправился в Россию, чтобы сделать некоторые наброски, необходимые для окончания чертовски большого романа, который я начал 3 года назад и который никак не поддается завершению. Сначала всё шло очень хорошо (я имею в виду поездку, а не роман) – я наполнялся водой, как цистерна – правда, водой мутноватой и даже грязной, но всё это отстоялось бы впоследствии, – я усиленно работал над моими набросками – и вдруг, трах! явилась эта дурацкая болезнь <…> Из-за этого я ничего и не сделал, и меня это несколько тяготит».

В 1870–1872 гг. Тургенев сделал основные подготовительные наброски к роману, а в 1873–1874 гг. собирал дополнительный материал к нему, характеризующий время революционного хождения в народ русской интеллигенции.

Наряду с поездками Тургенева в Россию существовали и другие источники, в которых писатель мог черпать сведения по интересующей его теме.

В 1870-х годах в России слушался ряд политических процессов (нечаевский – 1871 г., долгушинцев – 1874 г., В. М. Дьякова, А. И. Сирякова и др. – 1875 г.), велись массовые аресты участников «хождения в народ» в 1874–1875 годах и связанные с ними позднейшие процессы «50-ти» и «193-х». Тургенев читал опубликованные в русской и заграничной прессе материалы этих процессов, а также брошюры и прокламации народников, в письмах к друзьям он интересовался слухами о предстоящих арестах. Личное знакомство писателя с адвокатами, выступавшими на политических процессах – А. И. Урусовым, К. К. Арсеньевым, В. Д. Спасовичем и некоторыми другими, – открывало Тургеневу возможность ознакомления с подробностями судебных дел, не попавшими в печать.

Важным источником информации о народничестве были также дружеские связи писателя с революционерами-эмигрантами, особенно с одним из идеологов народничества – П. Л. Лавровым, издававшим в 1873–1876 гг. за границей журнал «Вперед!», в котором большое внимание уделялось революционному движению в России. Тургенев был подписчиком этого журнала, с интересом его читал и положительно отозвался о его программе в письме к Лаврову от 1(13) июля 1873 г. Писатель, не разделяя революционной и социалистической программы Лаврова, с сочувствием относился к его деятельности. Тургенев, вспоминал позднее Лавров, «…не высказывал надежды на то, чтобы наша попытка расшевелить русское общество удалась; напротив, тогда, как и после, он считал невозможным для нас сблизиться с народом, внести в него пропаганду социалистических идей. Но во всех его словах высказывалась ненависть к правительственному гнету и сочувствие всякой попытке бороться против него <…> Он никогда не верил, чтобы революционеры могли поднять народ против правительства, как не верил, чтобы народ мог осуществить свои „сны“ о „батюшке Степане Тимофеевиче“, но история его научила, что никакие „реформы свыше“ не даются без давления, и энергического давления, снизу на власть; он искал силы, которая была бы способна произвести это давление, и в разные периоды его жизни ему представлялось, что эта сила может появиться в разных элементах русского общества» (Революционеры-семидесятники, с. 25–26).

Тургенев с интересом расспрашивал Лаврова о жизни русской революционной молодежи в Цюрихе, «о группе молодых девушек, живших отшельницами и самоотверженно отдававших свое время, свой труд, свои небольшие средства» изданию журнала «Вперед!» (там же, с. 24). Некоторые из них – С. И. Бардина, Л. Н. Фигнер, Е. Д., М. Д. и Н. Д. Субботины, В. С. и О. С. Любатович и др. – позднее стали участницами известного «процесса 50-ти». Тургенев даже намеревался посетить в июне 1873 г. «цюрихскую колонию», чтобы изучить жизнь революционной молодежи, но эта поездка расстроилась.

В 1874 г. произошла известная полемика между вождями революционного народничества – П. Н. Ткачевым и П. Л. Лавровым, обменявшимися брошюрами, в которых была изложена политическая программа обоих направлений. Эта полемика имеет отношение к творческой истории романа «Новь».

В противоположность Лаврову, отстаивавшему идею «всенародной социальной революции», требующей длительной подготовки путем пропаганды революционных идей в народе, Ткачев, будучи сторонником бланкистской, заговорщической тактики, считал, что народ в любой исторический момент готов к революции и может ее совершить; задача революционеров, по мнению Ткачева, состояла прежде всего в призыве народа к немедленному восстанию. В 1875 г. Ф. Энгельс откликнулся на эту полемику статьями «Эмигрантская литература», в которых он высмеял ребяческие представления Ткачева о революции, охарактеризовав его самого как «зеленого, на редкость незрелого гимназиста».

Тургенев был знаком с обеими брошюрами и принял в этой полемике сторону Лаврова. «В Вашей полемике против Ткачева Вы совершенно правы, – писал он Лаврову 23 ноября (5 декабря) 1874 г.; – но молодые головы вообще будут всегда с трудом понимать, чтоб можно было медленно и терпеливо приготовлять нечто сильное и внезапное…» Полемика 1874 г. обогатила представление Тургенева о различных направлениях в среде русской революционной молодежи и повлияла на изображение народников в «Нови», которые по характеру своей деятельности (прямая пропаганда крестьянского бунта) близки к бакунинско-ткачевскому направлению в народничестве.

Наконец, ценный материал для знакомства с русской революционной молодежью сообщила Тургеневу летом 1874 г. известная общественная деятельница А. П. Философова, приславшая писателю портфель с бумагами (письма, дневники, стихотворения и пр.) В. Г. Дехтерева, И. И. Дитятина и других «новых людей». Существенны для понимания романа письма Тургенева к Философовой, в которых писатель изложил свою программу общественного служения народу, особенно необходимого, по его мнению, в пореформенный период. Тургенев, характеризуя «новых людей», подобных Дехтереву, упрекал их в «скудости мысли, в отсутствии познаний – и, главное: в бедности, в нищенской бедности дарования» (письмо к Философовой от 18(30) августа 1874 г.). Дехтерев послужил прототипом сатирического образа Кислякова в «Нови», в уста которого писатель вложил строчку «социалистического» стихотворения Дехтерева «Люби не меня, но идею». Писатель понимал, что по тем представителям «новых людей», с документами которых его познакомила Философова, нельзя судить о революционной молодежи в целом. «Нет, – писал ей Тургенев 6(18) августа 1874 г., – <…> это еще не новые люди; я знаю таких между молодыми, которым гораздо более приличествует подобное наименованье». И далее в письме от 18(30) августа 1874 г.: «Я бы мог назвать Вам молодых людей с мнениями гораздо более резкими, с формами гораздо более угловатыми – перед которыми я, старик, шапку снимаю, потому что чувствую в них действительное присутствие силы, и таланта, и ума».

Программа скромной и незаметной, но необходимой просветительской деятельности среди народа, изложенная Тургеневым в письмах к Философовой от 11(23) сентября 1874 г. и 22 февраля (6 марта) 1875 г., помогает уяснению идейного смысла романа «Новь» и образа Соломина. По мнению Тургенева, в России пора Базаровых прошла, и для «предстоящей общественной деятельности не нужно ни особенных талантов, ни даже особенного ума – ничего крупного, выдающегося, слишком индивидуального; нужно трудолюбие, терпение; нужно уметь жертвовать собою безо всякого блеску и треску – нужно уметь смириться и не гнушаться мелкой и темной и даже низменной работы». Далее Тургенев пояснил, что «низменная работа» – это «учить мужика грамоте, помогать ему, заводить больницы и т. д.» «Мы вступаем в эпоху только полезных людей… и это будут лучшие люди <…> Народная жизнь переживает воспитательный период внутреннего, хорового развития, разложения и сложения; ей нужны помощники – не вожаки, и лишь только тогда, когда этот период кончится, снова появятся крупные, оригинальные личности». К этой же мысли Тургенев возвратился в письме к Философовой от 22 февраля (6 марта) 1875 г., где он писал, что в России давно пора «бросить мысль „о сдвигании гор с места“, о крупных, громких и красивых результатах» и что следует удовлетвориться «скромной полезной деятельностью».

К началу 1875 г. относится вторая, развернутая и дополненная, редакция «Рассказа новой повести», в которой нашли отражение многие наблюдения писателя за три предшествовавших года. Эту недатированную редакцию обычно относят к 1874 году. Представляется, однако, более вероятным датировать ее началом 1875 г., в связи со скандальной историей о взятке, полученной Б. М. Маркевичем как чиновником Министерства народного просвещения при сдаче в аренду «С.-Петербургских ведомостей». Эта «история» произошла в конце 1874 г. и получила шумную огласку в начале 1875 г.

Очевидно, появившаяся во второй редакции конспекта романа запись: «Клеврет ренегата!» с добавлением на полях: «Маркевич. Фраза Фета», – вспомнилась Тургеневу именно в связи с этой «историей» и тогда же у него появилось желание ускорить работу над романом.

«История с Маркевичем, – писал Тургенев А. С. Суворину 14(26) февраля 1875 г., – меня не удивила: в этой гадине соединились все условия происхождения, воспитания и пр. и пр., чтобы выработать из него тип „клеврета в новейшем вкусе“ <…> Мне иногда потому только досадно на свою лень, не дающую мне окончить начатый мною роман, что две, три фигуры, ожидающие клейма позора, гуляют, хотя с медными – но не выжженными еще лбами. Да авось я еще встряхнусь». Указание на то, что Калломейцев служит в Министерстве народного просвещения (а именно там служил Маркевич и оттуда был уволен в 24 часа за взятку), появилось впервые также во второй редакции «Рассказа». Следует, наконец, отметить, что в первой редакции «Рассказа» и других черновых материалах нет никаких упоминаний о Ladislas’e. Характерные черты Маркевича должны были, по намерению писателя, воплотиться в образе Калломейцева (см. с. 407). Замысел ввести в роман Ladislas’a возник у писателя, вероятно, в начале 1875 г. в связи с «историей» Маркевича.

Вторая редакция «Рассказа новой повести» представляет собой более развернутый по сравнению с первой редакцией «Рассказа» конспект романа, с указанием реальных прототипов и событий, лежащих в его основе. Здесь, в частности, «Василий Николаевич» везде раскрыт как Нечаев, рядом с Кисляковым упомянут Дехтерев и т. д.

Авторские характеристики персонажей и пояснения к некоторым сценам приобрели во второй редакции «Рассказа» большую остроту и выразительность. Так, например, описывая поездку Сипягина, Калломейцева и Паклина в город в связи с арестом Маркелова, Тургенев замечает о Калломейцеве: «тоже советует – „действовать“ – и является уже Маркевичем „наголо“», а поведение Сипягина и Калломейцева у губернатора сопровождает резкой авторской оценкой: «Безобразие. Торжество, трусость, ярость (вспомнить рассказ И. Новосильцева, когда он узнал о покушении 4-го апр<еля>)» (с. 420).

Вторая редакция «Рассказа» дает основание считать, что замысел романа претерпел в дальнейшем некоторые изменения. Так, Тургенев предполагал подробно описать сцену суда над Маркеловым, о которой во второй редакции сказано следующее: «NB. В сцене (на суде) между Маркеловым и поймавшим его мужиком показать понимание М<аркеловы>м нрава мужика и сожаление мужика о „хорошем“ барине» (с. 421). Несколько по-иному была задумана писателем и сцена у губернатора, предусматривавшая описание свидания Сипягина с Маркеловым наедине. «Что касается до сцены наедине между Сипягиным и Маркеловым, которую губернатор непременно должен был устроить, – писал Тургенев А. В. Головнину 8(20) февраля 1877 г., – то в этом случае чувство Ваше было очень верно; у меня в конспекте даже была назначена эта сцена, но я в исполнении должен был ею пожертвовать, потому что Маркелов неизбежно должен был разразиться такою антиправительственною, революционною бранью, какую бы ни одна цензура не пропустила <…> Мне осталось одно средство: предположить, что Маркелов „презирает“ – и не хочет сам никаких объяснений».

Подготовительные материалы к роману завершаются двумя недатированными страничками с разными заметками, не публиковавшимися А. Мазоном и представляющими известный интерес для изучения творческой истории «Нови». Это отдельные фразы и даже слова, записанные Тургеневым «для памяти» и позднее использованные им в романе.

Основная часть этих заметок была в том или ином виде введена в роман лишь в беловом автографе (иногда отдельная фраза или слово влекло за собой включение в роман целого куска нового текста, чрезвычайно важного для понимания романа в целом – см. приведенные ниже примеры). О том, что заметки предшествовали по времени созданию не только белового, но и чернового автографа, свидетельствуют, например, такие записи, как: «Сип<ягин> в отпуску в деревне», «вспомнить о самоубийце Сахновской», «Паклин в городе на вакации», которые намечают соответствующие эпизоды черновой рукописи и потому были бы излишни, если бы последняя уже была написана.

Заметки, очевидно, были набросаны Тургеневым в 1875 г., когда содержание романа было уже детально продумано и составлялся подробный конспект (вторая редакция «Рассказа новой повести»). Одна из записей: «Dixi! (Кисляков)» и несколько записей, относящихся к Фомушке и Фимушке («прохладные – блаженные», «Сила Самуила – легче пуха, легче духа» и др.), подтверждают наше предположение, что заметки относятся ко времени второй редакции «Рассказа новой повести» (1875 г.): в первой редакции «Рассказа» нет упоминаний о Кислякове, Фомушке и Фимушке. Очевидно, писатель вспомнил об этих записях в то время, когда, после чтения беловой рукописи романа Анненковым, он снова вернулся к роману, внеся в него дополнительную правку.

Приведем некоторые примеры использования Тургеневым «Заметок» в окончательном тексте романа.

Заметки «Новь» (окончательный текст) «о ключе?» «Такие есть степные прудки; они хоть и не проточные, а никогда не зацветают, потому что на дне у них есть ключи. И у моих старичков есть ключи – там, на дне сердца, чистые-пречистые» (с. 236). «г(–) – и добродетель» «Зато Сипягины <…> помните, эти снисходительные, важные, отвратительные тузы – они теперь наверху могущества и славы! <…> Всё о добродетели толкуют!! Только я заметил: если где слишком много толкуют о добродетели – это всё равно, как если в комнате у больного слишком накурено благовониями: наверно, пред этим совершилась какая-нибудь тайная пакость!» (с. 384). «Мы вас жалеем» «Мы о вас сожалеем, – продолжал усовещивать Маркелова Сипягин, – а вы нас ненавидите.

– Хорошо сожаление! В Сибирь нас, в каторгу, – вот как вы сожалеете о нас!» (с. 363). «волжкий?» «сено на дне было волжко» (с. 302). «(предлагают подлость)… разделается тихо, благородно» «Вот ты всегда так; не хочешь внять голосу рассудка! Тебе предстоит возможность разделаться тихо, благородно…

– Тихо, благородно… – повторил угрюмо Маркелов. – Знаем мы эти слова! Их всегда говорят тому, кому предлагают сделать подлость. Вот что они значат, эти слова!» (с. 363). «съ – потеряно» «Об одном из наших начальников гвардии рассказывают, будто он горевал о том, что его солдаты потеряли „носок“… „Отыщите мне носок!“ А я говорю: отыщите мне „слово ерик-с“! „Слово ерик-с“ пропало – и вместе с ним всякое уважение и чинопочитание!» (с. 286–287). «почва!» <Кисляков> «уверял, что он первый отыскал наконец „почву“» (с. 228). <Нежданов> «упомянул даже об отысканной почве!!» (с. 253).

Некоторые записи позволяют отчетливее представить сложный творческий процесс создания романа, глубже проникнуть в идейный смысл «Нови», проследить, в каком направлении шли размышления писателя о возможности революционного преобразования в России. Многозначительно в этом отношении слово «почва», которое произносят герои «Нови». О той реальной почве, на которую можно было бы опереться, поднимая народ на бунт, спорят Маркелов и Нежданов (главы XVI, XX), ее не видит «трезвый» Соломин; и только Кисляков, в двадцать два года решивший «все вопросы жизни и науки», «отыскал наконец „почву“» (с. 228).

Тургенев приступил к работе над черновой рукописью «Нови» в конце января ст. ст. 1876 г. 24 января (5 февраля) он сообщил Стасюлевичу, что работает «над исполнением данного публике обещания». В этот же день он обратился к А. В. Топорову с просьбой прислать ему материалы нечаевского дела. Февральские письма Тургенева полны упоминаний о романе.

Мысль о завершении романа Тургенев связывал с новой поездкой в Россию. «В России думаю пробыть два месяца и кончить мой столь давно затеянный роман», – писал он Е. Я. Колбасину 2(14) мая 1876 г. Двухмесячное пребывание писателя в России ознаменовалось большим творческим подъемом, «…клянусь Вам, я, с тех пор как здесь, работаю, как вол, сижу каждую ночь до 2-х часов – но над романом, исключительно над романом, который вследствие этого сильно подвигается, – и ничего другого решительно не могу, не могу сделать!» – писал Тургенев Стасюлевичу 15(27) июня 1876 г.

Об усиленной работе над романом в Спасском Тургенев писал также Г. Флоберу 22 июня (4 июля) 1876 г.: «Ну, так я Вас удивлю – никогда в жизни я еще не работал так, как с тех пор, что нахожусь здесь. <…> У меня вновь появилась иллюзия, заставляющая меня верить, что можно сказать не то чтобы совсем иное, нежели то, что было уже когда-либо сказано <…> – но иначе! <…> мой проклятый роман совершенно меня поглотил» (см. также письма к Ю. П. Вревской от 15(27) июня 1876 г., Э. Золя от 21 июня (3 июля) 1876 г., Стасюлевичу от 21 июня (3 июля) 1876 г.).

15(27) июля 1876 г. Тургенев известил Стасюлевича об окончании черновой рукописи романа: «Приятным долгом поставляю себе <…> сообщить Вам, что сегодня в 4 часа окончил наконец мой роман, в котором вышло 490 страниц мелкого письма – т. е. около 275 стр. „Вестника Европы“. Имя ему (но это пока секрет) будет „Новь“…» Не задерживаясь более в Спасском, Тургенев торопится выехать в Париж и затем в Буживаль, чтобы скорее приступить к переписыванию рукописи.

Черновая рукопись романа, автограф которой хранится в Парижской национальной библиотеке, состоит из трех тетрадей: в первой из них расположены I–XXIII главы романа (с. 1-188), во второй – XXIV–XXXVII (с. 189–476), в третьей – последняя, XXXVIII глава (с. 477–490).

В рукописи находим столь характерные для Тургенева-писателя точные обозначения времени начала и окончания работы над романом в целом и над отдельными его частями, а также составленные самим писателем оглавления.

На общем титульном листе к роману написано:

«„НОВЬ“

роман

Ивана Тургенева.

„Поднимать следует новь не поверхностно скользящей сохой, но глубоко забирающим плугом“

(из записок одного хозяина-агронома)

Начат – в Париже, Rue de Douai, 50, во вторник 1-го фев. /20-го янв. 1876.

Кончен – в Спасском – в четверг 27/15-го июля 1876.

5 месяцев и 25 дней.

(Писан с одним, почти двухмесячным, промежутком).

Последние 302 стр. написаны в Спасском.

(Всех страниц 490)».

На том же титульном листе, нише, обозначено:

«Тетрадь 1-ая.

NB. Эта книга (№ 1-й) кончена в Спасском в ночь с понедельника 21-го июня/3-го июля 1876 на вторник 22-го июня/4-го июля в 1 час ночи».

К первой тетради приложено оглавление, содержащее перечень 23 глав с указанием количества страниц в каждой главе. Отдельный титульный лист и оглавление приложены и ко второй тетради. Как свидетельствует авторская помета, «эта книга (№ 2) начата в Спасском во вторник 22-го июня/4-го июля и кончена там же во вторник 25/13-го июля». Согласно общему оглавлению, роман первоначально состоял из 36 глав. В дальнейшем количество глав увеличилось до 38 за счет выделения из 31 главы сцены хождения Нежданова в народ, которая была сделана самостоятельной главой (32-й). Из бывшей 36-й главы было выделено в качестве новой (37-й) главы описание самоубийства Нежданова. В автографе нет деления романа на две части. На стр. 490 рукописи снова обозначена дата окончания романа:

«С. Спасское.

Четверг, 15-го/27-го июля 1876,

в 4 часа пополудни.»

Авторские пометы на полях рукописи позволяют судить о том, в каком направлении и насколько интенсивно шла работа Тургенева над текстом романа, каким упорным трудом добивался писатель художественной выразительности образов. Пометы: «NB», знак вопроса, крестик и др., сопровождаемые нередко авторскими пояснениями, свидетельствуют о неоднократном обращении Тургенева к тексту романа и о дополнительной правке целых кусков текста, фраз и даже отдельных слов. Так, например, в главе XXVIII Марианна читает Нежданову стихотворение Добролюбова «Пускай умру – печали мало». В черновом автографе это стихотворение не названо, но на полях стоит крестик с припиской: «NB. Здесь поместить то стихотворение, где Добролюбов говорит, что горько думать, что придут плакать над его могилой».

Работа Тургенева над текстом сопровождалась иногда пометами: «мало», «позднее», означающими необходимость углубления и расширения той или иной сцены или перестановку отдельных кусков текста (писатель часто использовал также систему отсылок). В главе XV, в сцене неожиданного объяснения Марианны и Нежданова первоначально отсутствовал глубоко лирический текст «Эта девушка – в самую глубь его души!» (с. 221). Тургенев почувствовал, вероятно, сухость изображенной им любовной сцены, отметив это на полях краткой репликой: «мало». Так появилось позднее в романе это лирическое дополнение.

Черновой автограф – ценный источник для текстологического изучения «Нови»; он дает точные сведения о времени работы Тургенева над произведением в целом и отдельными его частями, позволяет решить некоторые неясные вопросы, связанные с творческой историей романа. Сравнительное изучение чернового автографа, наборной рукописи, корректурных гранок «Вестника Европы» с правкой писателя, писем Тургенева к М. М. Стасюлевичу и переписки его с П. В. Анненковым дает возможность проследить все этапы творческого процесса, развитие проблематики и художественных образов романа, изучить характер правки текста, выяснить, какому изменению подвергся роман в результате советов Анненкова (об этом раньше можно было судить лишь по переписке его с Тургеневым). Черновой автограф позволяет уточнить некоторые моменты, связанные с цензурной историей романа. Наконец, черновой автограф предоставляет в распоряжение исследователей богатый материал, свидетельствующий о взыскательной работе художника над словом, о поисках им наиболее выразительных художественных средств.

Работа над образами Калломейцева и Сипягина в черновом автографе шла, согласно первоначальному замыслу, в сторону заострения сатирического разоблачения этих представителей реакционной и умеренно либеральной дворянской среды. Тургенев усилил сатирический элемент даже в описании внешности Калломейцева, о чем свидетельствуют, в частности, варианты к с. 161. Значительной правке подверглись сцены, важные для понимания реакционной сущности Калломейцева. Так, например, Тургенев добавил в главу XIV (в описание ссоры между Калломейцевым и Неждановым) текст: «Вы вот как позволяете – Как вы смеете?» (с. 216), в котором Нежданов дает уничтожающую характеристику Ladislas’y, «князю Коврижкину» и самому Калломейцеву. В главе XXIII сделано на полях добавление («Послушать вас – что в нем происходило» – с. 279) к спору Соломина с Калломейцевым и Сипягиным о роли поместного дворянства в русском обществе в период развивающихся буржуазных отношений. Здесь Тургенев относит Калломейцева к «новой породе помещиков-ростовщиков», бесчеловечных в своих отношениях с крестьянами.

В лице Сипягина Тургенев развенчивает показной, поверхностный либерализм, обнаруживающий в критический момент свою реакционную сущность. Дополнения, внесенные писателем в текст в связи с образом Сипягина, усиливают сатирическое звучание этого образа. В главу XXV Тургенев вписал большой кусок нового текста «С другой стороны – Les mœurs et les besoins!», в котором высмеял манеру Сипягина щегольнуть при случае русскими пословицами и поговорками, «долженствовавшими доказать, что и он сам – не только русский человек, но „русак“ и близко знаком с самой сутью народной жизни!» (с. 287). Вставки, внесенные Тургеневым в главу XXXV (у губернатора), подчеркивают предательское, лицемерное поведение Сипягина. Характерны в этом отношении дополнения «Довольно!! Что за слово! – не хочу» и «Послушайте – не отшепчешься, шалишь!» (с. 362 и 367–368). Заключительную главу Тургенев дополнил текстом «В Петербурге – своего министерства», где представлена сатирическая картина преуспевания в Петербурге Сипягина, готовящегося «играть значительную роль», и Калломейцева, считающегося «одним из надежнейших чиновников своего министерства» (с. 382).

В письме к Стасюлевичу от 22 декабря 1876 г. (3 января 1877 г.) Тургенев писал, что в «Нови» он решил изобразить «молодых людей, большей частью хороших и честных, и показать, что, несмотря на их честность, самое дело их так ложно и нежизненно, что не может не привести их к полному фиаско». Эта симпатия «если не к их <молодых людей> целям, то к их личностям» (там же) определила характер изображения революционной молодежи в «Нови».

Изучение чернового автографа показывает, что в процессе создания романа наибольшей правке подверглись образы Нежданова, Маркелова и Марианны, претерпевшие значительные изменения по сравнению с первоначальным замыслом, о котором мы можем судить по подготовительным материалам к роману.

Большинство дополнений, внесенных в черновую рукопись в связи с образами Нежданова и Маркелова, преследует цель подчеркнуть «нежизненность» их дела, оторванность народников-пропагандистов от народа, чуждость и непонятность для крестьян народнической пропаганды. Стремясь показать социально-историческую обреченность Нежданова, писатель усилил в его духовном облике черты «гамлетизма», неверие в свое дело, сознание трагической оторванности пропагандистов от народа. Так, в сцене ночного спора у Маркелова (глава XI) Тургенев вписал добавление: «главное, он дивился – чего собственно хочет народ?..» (с. 196), характеризующее сомнение Нежданова в том, что «всё готово» и «пора приступить». Много дополнений внесено в сцены, описывающие хождение Нежданова в народ (главы XXIX, XXX, XXXII), – дополнений, свидетельствующих о настороженном, а часто и враждебном отношении крестьян к пропагандистам и о нравственных страданиях Нежданова, происходивших от сознания бесплодности его попыток сблизиться с народом и первого соприкосновения с грубой действительностью (см., например, вставки: «одна баба с порога – А на мои же деньги напился!», «Только я совсем – слуга покорный!» – с. 323). Поистине трагического звучания эти мотивы достигают в главе XXXII, а именно в сцене пропаганды Нежданова в кабаке, подвергшейся особенно упорной и тщательной обработке не только в черновом автографе, но и на последующих этапах совершенствования текста.

В процессе создания романа Тургенев отступил от той несколько однолинейной характеристики Маркелова, которую он набросал в «Формулярном списке лиц новой повести» («не голова – а правая, вооруженная рука» – с. 404). Сохранив в образе Маркелова некоторую умственную ограниченность, Тургенев в то же время сделал ведущими его чертами беззаветную преданность народу, полное отсутствие эгоизма, мужество и благородство. Характерны в этом отношении дополнения, внесенные в главы XXXV (сцена свидания Сипягина с Маркеловым у губернатора) и XXXVIII (описание суда над Маркеловым), подчеркивающие мужественное и благородное поведение Маркелова, не пожелавшего «раскаяться» (см. раздел «Варианты» в изд.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. XII).

Другие дополнения в тексте характеризуют непоколебимую уверенность Маркелова в готовности народа к бунту и, с другой стороны, недоступность пропаганды крестьянам.

В «Формулярном списке» Марианна охарактеризована как «нигилистка». «Народнический элемент» полностью в ней отсутствовал, и только эпоха «хождения в народ» помогает понять ту Марианну, которую мы знаем по окончательному тексту романа, со свойственной ей жаждой «деятельного добра», стремлением быть полезной народу. Дополнения, внесенные в черновую рукопись в связи с образом Марианны, подчеркивают цельность ее натуры, чуждой сомнениям и колебаниям, беззаветную преданность делу, мужество и стойкость. Важной для понимания сущности образа Марианны является глава XV романа, где, после неожиданного признания Нежданова, перед Марианной открывается возможность служения народу, к чему она давно тайно стремилась. Тургенев много работал над этой сценой, пытаясь показать, как вдруг преобразилась эта угрюмая, молчаливая девушка. В главу XXII он вписал восторженные слова Марианны, обращенные к Нежданову: «…мы будем полезны – И никакой тут заслуги не будет – а счастье, счастье…» (с. 269). Другие добавления, внесенные в текст, характеризуют свойственную Марианне «жажду деятельности», жертвы «немедленной», ее готовность выполнять любую даже самую грубую работу. Так, например, в главе XXV появился текст: «Положим, революция еще далека… – вы только скажите нам…» (с. 291). В главе XXIX упоминается о том, что Марианна «мыла чумичкой горшки, и кур щипала, и даже расчесала какому-то мальчику его вихрястую голову». В черновом автографе после слов: «и кур щипала» – читаем: «и мела, и выносила воду, и чулки вязала». В главе XXXIII, описывая мужественное поведение Марианны в момент, когда полиция в связи с арестом Маркелова вот-вот должна явиться на фабрику, Тургенев сделал вставку: «О да! О да! – поддакнул Паклин – промолвил Соломин», где Паклин назвал Марианну «римлянкой времен Катона».

Любовная линия в романе (Нежданов – Марианна, Соломин – Марианна) претерпела некоторое изменение; Тургенев стремился психологически мотивировать неожиданность сближения Марианны и Нежданова, а затем постепенный отход Марианны от Нежданова и ее сближение с Соломиным. Важны в этом отношении варианты, не попавшие в окончательный текст. В главе XVI Нежданов следующим образом характеризует свое отношение к Марианне: «В нашем сближении личное чувство играло роль… второстепенную – а соединились мы безвозвратно. Во имя дела? Да, во имя дела!» «Так думалось Нежданову, – замечает далее автор, – и он сам не подозревал, сколько было правды – и неправды – в его думах» (с. 222). В черновом автографе фразам: «Во имя дела? – Да, во имя дела!» соответствует вариант: «Нет, не во имя одного дела… Я ее люблю, люблю как женщину». Тургенев внес в текст некоторые дополнения, показывающие зарождение любви Соломина к Марианне. Так, например, в главу XXIX он вписал текст «Марианна стояла к нему спиной – громче обыкновенного» (с. 320).

Образ Соломина подвергся меньшим по сравнению с первоначальным замыслом изменениям, чем образы Нежданова, Маркелова и Марианны, и это не случайно: задуманный писателем как просветитель-«постепеновец», Соломин остался таковым и в эпоху революционного «хождения в народ». Работая над образом Соломина, Тургенев стремился, с одной стороны, подчеркнуть демократичность своего героя, его близость к народу, выражающуюся даже в простонародности его облика, большое влияние его на окружающих и, с другой – противопоставить просветительскую программу Соломина революционной программе народников. Много работал писатель над портретом Соломина, отмечая то впечатление, которое он производит на других. Так, в черновом автографе Тургенев следующим образом передает размышления о Соломине Нежданова: «Да, думал он, в этом человеке есть что-то очень искреннее, и мужественное, и прямое» (Т, ПСС и П, Сочинения, т. XII, с. 435). Были сделаны также дополнительные вставки на полях, рисующие впечатление, произведенное Соломиным на Марианну при их первой встрече (с. 286).

Существенны варианты, касающиеся общественно-политических позиций Соломина. В главе XVI Тургенев отметил, что «Соломин не верил в близость революции в России». В черновом автографе этой фразе соответствовал вариант: «Соломин не верил в близость, в возможность революции в России». Смысл поправки в том, что Соломин не отрицал возможности революции, но не верил в ее близкое наступление. Поэтому, относясь с симпатией к народникам, он в то же время «держался в стороне» (вариант чернового автографа: «держался в стороне и выжидал»). Очень выразительна в той же главе романа реакция Соломина на рассказ «о какой-то несправедливости на суде, о притеснении рабочей артели…»: «Шкуру дерут с нашего брата, – промолвил он сквозь зубы». Далее Тургенев сделал на полях чернового автографа вставку – размышление Соломина о возможных последствиях своих сношений с народниками: «А если правительству известно станет, что он знал, да не донес, и оно за это его накажет – ну что ж? оно будет право – и он роптать не посмеет (?). Попался – так терпи». Затем эта вставка была густо перечеркнута и от нее сделана отсылка к другой странице черновой рукописи, где имеется сходное рассуждение арестованного Маркелова (ср. с. 362 основного текста). В главу XXX писателем внесено очень существенное дополнение: «Но почему же он – дорога другая», разъясняющее своеобразие соломинской общественно-политической позиции по сравнению с позицией народников. «То есть собственно цель у нас с Маркеловым одна; дорога другая», – говорит Соломин Марианне (с. 331, 332).

Важными для понимания образа Соломина являются также дополнения, внесенные Тургеневым в главы XXVII (Соломин объясняет причины своего независимого положения на фабрике у купца Фалеева и дает краткую, но выразительную характеристику своему хозяину – с. 308) и XXIII (об отношении Соломина к буржуазным начинаниям русского поместного дворянства – с. 279). В заключительной главе романа в речи Паклина дана оценка общественного значения Соломиных, их роли в будущем преобразовании России, отсутствующая в окончательном тексте (подробнее об этом см. на с. 502–505).

Главу XXXVIII «Нови» Тургенев дополнил также речью Паклина, в которой характеризуется «застой совершенный» в русском обществе пореформенного периода (см. с. 386). Тексту: «и только та и совершилась реформа – А голод! А пьянство! А кулаки!» в черновой рукописи соответствуют следующие варианты: «[мужик и голоден и пьян] голод и пьянство, и только та и произошла <…> перемена, что все мужики надели картузы… а дворяне кабаки заводят». Устройство дворянами кабаков и ростовщичество – характерные приметы пореформенной России. Эту тему Тургенев затронул в главе XXIII «Нови».

Иллюстрацией упорного писательского труда над текстом могут служить главы XIX (о Фомушке и Фимушке), XXXII (особенно сцена в кабаке), XXXV (сцена у губернатора) и заключительная (XXXVIII), для которых характерно большое число поправок, вставок и дополнений. В процессе работы над главой о Фомушке и Фимушке были вставлены большие куски текста с ироническим описанием провинциального альбома, картины, изображающей Фомушку в виде охотника, и др. (см. с. 239–240 и 243–244). Есть в этой главе строки, не вошедшие в окончательный текст, но интересные для характеристики этих своеобразных «старосветских помещиков» (см.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. XII, с. 379–380, вариант к с. 132).