Глава 34

– Почему не рассказали мне о друнах, умолчали о Ставицком, вы же знали, чем он занимался? – с ходу налетела Света на Семенова.

Опешив от такого напора, Игнат Порфирьевич сделал несколько шагов назад, увеличивая дистанцию между ним и Красавиной, грозно размахивающей стопкой бумаг и фотографий.

– Моя подруга убита и изуродована до неузнаваемости, а вы скрыли ценнейшую информацию, которая помогла бы в раскрытии этого преступления.

– Барышня, успокойтесь, – увещевал Семенов, – я вам все рассказал.

– А книга, а рукопись, а смерть Ставицкого и трупы в 1998 году? – Света подалась вперед и с громким хлопком бросила кипу документов на стол.

Листы рассыпались по всей поверхности стола, являя взору Семенова распечатанное изображение рукописи и выдержки из газетной статьи. Лицо Игната Порфирьевича вытянулось, а в глазах появился страх загнанного в угол зверька. Он слегка покачнулся и, опираясь о край стола, опустился в кресло.

– О боже, она все-таки всплыла! – насупив седые брови, с придыхом произнес Семенов.

– Кто всплыла? – продолжала дожимать Света.

– Да сядьте вы уже, наконец! – поверженным тоном прошипел Игнат Порфирьевич.

Гордая своей победой, Света отодвинула стул, присела, закинула ногу на ногу и с повелительным выражением на лице приготовилась слушать.

– Да, я знал Ставицкого, – начал Семенов. – И знал очень близко, мы были друзьями, несмотря на серьезную разницу в возрасте. С группой талантливых этнографов мы объездили весь тогдашний Советский Союз от Кавказа до Заполярья. Сколько открытий мы сделали, просто не счесть! Когда границы открылись, наши экспедиции направились в разные уголки мира. Мы колесили по степям Монголии, поднимались на горы Тибета, изучали дольмены Северной Африки, пересекали хребты Тянь-Шаня, спускались в пещеры Словении, одним словом, где только не побывали. Однажды Ставицкого пригласил к себе в гости немецкий друг, а по совместительству археолог, доктор Эрик Грюндхоф. Конечно, Ставицкий с радостью принял приглашение, к тому же Эрик недавно, проводя раскопки на севере Германии, наткнулся на поселение, возраст которого датировался третьим-четвертым веками до нашей эры. Грюндхоф предположил, что на этом месте могли проживать друны, воинственный и жестокий народ. Эта находка вызвала у Ставицкого неописуемый восторг, шутка ли, целое поселение, которому более двух тысяч лет. Я и Гоги Нихвадзе, был у нас такой грузин, хороший малый и преданный ученик, отправились вместе с Эммануилом Яковлевичем в Германию. Наша могучая кучка в те лихие девяностые изрядно поредела, да и ученым быть стало не модно, однако я, Гоги и Ставицкий остались верны своим убеждениям. Я в те годы уже практиковал занятия магией, спиритизмом, шаманством, вообще всем тем, на что в то время был спрос. Вспомнить хотя бы Юрия Лонго, воскрешающего людей из мертвых.

– То есть занимались шарлатанством? – не преминула вставить шпильку Красавина.

– В отличие от всех тогдашних колдунов и гипнотизеров я, юная леди, обладал знаниями, полученными в ходе наших экспедиций, от реальных шаманов и знахарей, – парировал Семенов. – Так вот. Прибыли мы в Германию и почти прямо с самолета отправились на раскопки. Зрелище, я вам скажу, просто умопомрачительное. Широкие мощеные улицы, стены домов из массивного гранита, площадь с возвышающимся в центре огромным жертвенным алтарем, обрамленным по кругу пятью столбами. Уму непостижимо, как северогерманское племя могло построить такой город, будучи воинами, а не строителями. По моему мнению, Эрику Грюндхофу должен был понадобиться не один год, чтобы раскопать все это, но он нашел какого-то бюргера с деньгами, и работа пошла заметно веселее. Не знаю, что Эрик пообещал этому германскому Ротшильду, но денег на раскопки тот не жалел. Если бы вы, мадемуазель, увидели тогда Ставицкого – серьезный, седовласый профессор прыгал и радовался так, словно Дед Мороз подарил ему самый желанный подарок на свете. Это глубоко позже мы с Гоги узнали, что он давно интересовался этим народом, точнее сказать, одним артефактом этого народа, который впоследствии повис над ним дамокловым мечом, над ним и над всем его семейством. А пока мы радовались вместе с ним. Эрик разрешил нам беспрепятственно находиться на раскопках где угодно и когда угодно. Ну соответственно мы в полной мере воспользовались данным разрешением. Вооружившись различными приборами, мы с раннего утра и до поздней ночи миллиметр за миллиметром изучали останки некогда великого города. И вот на исходе четвертого дня исследований, когда уже изрядно потемнело и на раскопках остались только мы и три человека охраны, которые к нам уже порядком привыкли и не обращали особого внимания на троих русских, копошащихся в камнях, Гоги случайно облокотился на один из многочисленных выступов, расположенных по окружности алтаря. Выступ под давлением локтя Гоги с еле слышным хрустом углубился внутрь алтаря, а плита, на которой стоял наш грузин, с грохотом опустилась вниз, за ней последовал и Гоги. Смачно выругавшись на языке предков, он включил фонарик, висевший у него на поясе, и поток слов из ругательного перешел в восторженный. Мы спустились следом, надежно привязав веревку к одному из столбов. Перед нами открылась комната со сводчатым потолком, набитая тускло посверкивающими предметами. Я поднял один из них, направил на него фонарь и охнул. В моей руке, переливаясь золотым блеском, лежало массивное ожерелье. Несмотря на свою массивность, предмет отличался тонкостью и изяществом. Как мастер, живший до нашей эры, смог изготовить столь изумительное украшение, было для меня загадкой. К тому же друны не были ремесленниками, они были воинами, причем жестокими. Этот и многие другие вопросы мгновенно закружились в моей голове. Тем временем Гоги и Ставицкий начали обследовать помещение. Спустя несколько минут Ставицкий позвал меня и Гоги куда-то в глубь комнаты. Подойдя ближе, мы увидели выдолбленную в стене нишу, в которой лежала книга в потрескавшемся кожаном переплете. Каждый из пяти углов ниши венчали не отличающиеся плавностью линий знаки. В глазах Ставицкого вспыхнул дьявольский огонь. Трясущимися руками он вынул фолиант из ниши и стал засовывать его в сумку, висевшую на его плече. Мы с Гоги начали возражать, убеждать его не брать книгу, оставить все как есть и вызвать Эрика. Но Ставицкий был непреклонен, мотивировав свои действия тем, что мы и так оказали Грюндхофу огромную услугу, открыв эту комнату, и от одной старой книжечки от него не убудет. В этот момент сверху послышались голоса и топот ног охранников, видимо, привлеченных мелькающим светом наших фонарей. Ставицкий подобрал с пола какую-то вазу и сунул ее в нишу, на место, где недавно покоилась книга. На немецком языке он стал громко кричать, призывая охранников срочно вызвать Эрика и обеспечить наблюдение за лазом. Через полчаса возле алтаря зажглись прожекторы, и с выражением беспредельного счастья на лице в лаз спустились Эрик и Ставицкий, к тому времени уже выбравшийся из подземной комнаты и под шумок отправивший Гоги с сумкой в гостиницу. Грюндхоф прыгал от радости, попеременно то обнимая Ставицкого, то благодаря бога за свершение этого открытия.

Наутро все германские СМИ трубили о величайшей находке века. По разным подсчетам она оценивалась в несколько сотен миллионов тогдашних марок, но, по заявлению доктора Грюндхофа, находка была бесценна. Ставицкий радовался вместе с Эриком, но спустя четыре дня, сославшись на серьезные дела, Эммануил Яковлевич распрощался со своим другом, и мы отправились в Берлин штудировать литературу в Центральной Берлинской библиотеке, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь информацию о добытой нечестным путем старинной книге. Кстати, Ставицкий тогда получил от добродушного Эрика весьма щедрое вознаграждение за помощь в открытии тайника. Он распорядился премией так: пятую часть оставил себе, а остальное разделил между мной и Гоги, сказав, что за верность и молчание нужно платить, вот он и заплатил. Каждый день мы, отфотографировав несколько страниц на «Полароид», перелопачивали горы книг, журналов и архивных материалов, а Ставицкий переписывал найденный нами результат в толстую тетрадь. В один прекрасный день мне на глаза попалась немецкая газета за 1937 год. На первой полосе красовался молодой светловолосый ариец в нацисткой форме, а под его фото на полстраницы был размещен крупный заголовок: «Доктор Рудольф Штаер отправляется на поиски священной книги друнов». Я начал читать заметку: «Сегодня, 5 октября 1937 года, в тринадцать часов от городской ратуши стартует экспедиция под руководством доктора исторических наук Рудольфа Штаера. По заданию Аненербе и лично нашего фюрера Адольфа Гитлера доктору Штаеру предстоит отыскать священную книгу друнов, народа, жестоко истребленного римскими завоевателями. Пожелаем экспедиции удачи, и да хранит вас бог. Зиг хайль!» У меня перехватило дыхание. Похоже, нашей книжицей заинтересовался тогда институт «Наследия предков» великой Германии, подумал я. Переписав заметку в блокнот, я отправился в гостиницу, чтобы рассказать о находке Ставицкому. На всем пути следования, от библиотеки к отелю, меня преследовало некое странное чувство будто за мной следят. Откуда мне было знать, что это чувство окажется маяком в цепи последующих событий.

Передав записи Ставицкому, я на секунду представил, как толпы немцев, в едином порыве выкидывая руку вверх, со слезами на глазах провожают экспедицию доктора Штаера, а юные девушки украдкой посылают статному арийцу, надежде нации, воздушные поцелуи. Оторвавшись от своих мыслей, я посмотрел на Ставицкого, по его лицу, сменяя одно за другим, пробежали выражения удивления, восторга, умиления и какой-то черной радости. Ставицкий поднял на меня глаза и посмотрел таким взглядом, от которого по моей спине побежали мурашки. Мне на мгновение почудилось, что передо мной стоит не седовласый старец, а демон из преисподней, получивший в свои руки безграничную власть. Отложив в сторону мои записи, он попросил меня разузнать поподробнее об экспедиции Штаера, сказав, что, возможно, это ключ к пониманию важности фолианта. Я поделился со Ставицким своими сегодняшними ощущениями. Услышав мой рассказ, он не на шутку испугался, схватил книгу с тетрадью и, попросив сжечь все фотографии, вышел из номера. Я так и сделал, не совсем понимая, зачем, но, видимо, для этого у профессора были свои причины. Вернулся он глубоко за полночь. Мы с Гоги смотрели телевизор, а Ставицкий, взяв телефонный аппарат, заперся у себя в комнате и долгое время с кем-то разговаривал. Спустя сорок минут он вышел к нам и сказал, что был у своего приятеля в дипмиссии и тот по его просьбе отправил книгу и тетрадь дипломатической почтой в Россию. Мы спросили, не вызвала ли подозрения такая деликатная просьба. На что Ставицкий ответил, что упаковал все в почтовый пакет, а на родине он имеет такой авторитет, что никто и не заподозрит его в каких-либо сомнительных делах. На завтра мы договорились сходить в библиотеку еще раз и после этого отправляться домой.

Но ситуация повернулась иначе. Утром мы с Гоги вышли из гостиницы и было направились в библиотеку, как нас обступили трое коренастых молодцев в черных костюмах и вежливо попросили пройти с ними в машину. Мы не успели опомниться, как нас взяли под локти и повели к черному «Фольксвагену» с тонированными стеклами. Следом за нами из дверей гостиницы пара таких же крепышей выводила под руки понуро опустившего голову Ставицкого. В машине нам на глаза надели черные маски и завязали шелковой лентой рты. Сколько мы ехали и куда нас потом вели, я не помню, но маску сняли, после того как меня усадили на металлический табурет. В глаза мне ударил яркий направленный свет настольной лампы, и голос невидимого мне человека на почти чистом русском языке начал монотонно задавать вопросы. Сначала вопросы были простые, кто я, откуда, сколько мне лет и так далее. Я отвечал все честно, без какой-либо утайки. На вопрос, с какой целью прибыл в Германию, отвечал, что нас пригласил Эрик Грюндхоф и мы здесь с научной экспедицией. Мне снова надели маску и куда-то отвели. Снова сняли маску, снова свет в глаза и снова те же вопросы, и так несколько часов подряд. Вся эта процедура меня порядком вымотала, и я было собрался больше не отвечать на вопросы, как вдруг их порядок изменился, и это окончательно меня деморализовало. Я начал кричать о каких-то правах, Женевской конвенции, требовать встречи с российским послом и далее, далее, далее. Выслушав мои стенания, голос спокойно заявил, что Эрик Грюндхоф пропал дней пять тому назад, а вся его команда, включая инвестора, найдены мертвыми в комнате с драгоценностями и подтвердить мои слова некому, поэтому придется отвечать на его вопросы, и все началось заново. Сколько продолжался допрос, не могу сказать, я потерял счет времени, да и чередование яркого света и тьмы плохо подействовали на адекватное восприятие реальности. В очередной раз, когда мне надели маску, я почувствовал, что меня ведут слишком долго, потом усадили на что-то мягкое, пригнув мою голову рукой, хлопнула дверь, и я понял, что нахожусь в автомобиле. После сравнительно недолгой поездки меня толчком выкинули из машины. Меня перевернули лицом вниз, сняли наручники и приказали оставаться в таком положении десять минут. Послышались хлопки закрывающихся дверей, и тот же голос, допрашивающий меня накануне, ровно и тихо сказал, что нам даются сутки на то, чтобы убраться из страны, и если мы не уложимся в отведенное время, нас ожидает участь сотрудников Грюндхофа. Когда звук двигателей стал неразличим, я снял маску и обнаружил рядом с собой еще двух человек, ими оказались Ставицкий и Гоги. Полтора часа или чуть больше нам понадобилось, чтобы отыскать шоссе и поймать попутную машину до Берлина. Войдя в гостиничный номер, мы обнаружили полную разруху. Вещи разбросаны, подушки выпотрошены, кровати перевернуты, даже телевизор был разобран, там явно что-то искали, нисколько не заботясь о сохранении гостиничного имущества. Мы собрали чемоданы, отыскали свои документы и начали думать, как поскорее уехать из Германии. Ставицкий позвонил портье и попросил его забронировать нам билеты на ближайший рейс в Россию. Портье выполнил нашу просьбу, хотя было пять часов утра. Он сообщил, что ближайший рейс в семь вечера, а билеты мы получим в холле гостиницы, когда их доставит курьер. Я предложил не покидать номер, навести мало-мальский порядок и ждать курьера. Ставицкий наотрез отказался оставаться в гостинице, он уточнил, в каком отделе и в какой газете я обнаружил заметку про Штаера. Уходя, он сказал, что прибудет в аэропорт к началу регистрации, а если нет, то нам придется лететь без него. Гоги пытался его остановить, размахивал руками, что-то выкрикивал на смеси русского и грузинского языков, но Ставицкий был непреклонен. В час дня портье пригласил нас в холл, где курьер вручил нам билеты, а в полшестого мы с Гоги были в аэропорту и ждали Ставицкого. Он появился за пять минут до окончания регистрации. Задыхаясь и что-то бормоча себе под нос, Ставицкий сунул в чемодан какие-то сложенные газетные листки, поставил его на ленту и прошел регистрацию. Спустя минуту после того, как мы миновали таможенный пункт, в здании появились двое мужчин в черных костюмах и начали нервно озираться по сторонам. Ставицкий бросил в их сторону короткий взгляд и стал подталкивать нас к терминалу, у которого заканчивалась посадка пассажиров нашего рейса.

После прибытия в Россию мы расстались, но спустя полгода мне позвонил Гоги и сказал, что Ставицкий просит нас приехать к нему на дачу в Жулино, у него есть информация по нашей книге. Этим же вечером мы собрались у Эммануила Яковлевича, и первым делом он взял с нас клятву, что все, о чем мы сегодня услышим, останется тайной и не выйдет за пределы этой комнаты. На мою клятву он особо не рассчитывал, но Гоги был грузином, а для них клятва священна. Сначала Ставицкий рассказал нам о странных явлениях, происходивших с ним на протяжении всего времени после того, как мы вернулись из Германии. Каждый день случалось что-то не поддающееся объяснению. Однажды он обнаружил на сиденье своей машины гадюку, хотя машина была заперта. Множество мертвых кошек вокруг его дома, ночной вой стаи собак, скрип дверей и разбивание стекол происходили постоянно. Но это не главное, зачем он нас собрал. Ставицкий с гордостью сообщил, что расшифровал книгу и теперь он единственный, кто владеет сокровенным знанием о воскрешении мертвых. В книге описан ритуал и заклинания, приводящие в действие силы стихий и возвращающие души в тела умерших. Меня, как мага, это очень заинтересовало. После рассказа Ставицкий предложил поучаствовать в эксперименте, только для этого ему необходимо пять жертв, и как раз подходит нужное время, ведь ритуал должен произойти в момент Большой Луны, который сейчас мы называем суперлунием, а это явление будет в августе. Я подумал, что он шутит, но выражение лица у него было серьезней некуда. Мы с Гоги отказались участвовать в этой затее и ему сказали, что это чревато серьезными последствиями – убийство, даже ради науки, у нас в стране карается очень жестоко. Тогда Ставицкий с нами попрощался и напомнил о данной ему клятве. Мы с Гоги рассудили так: если он предложил нам участие в этом сомнительном мероприятии, значит, у него нет подручных, а один он не сможет это сделать. Но мы просчитались. Спустя некоторое время начали находить изуродованные трупы девушек. Как-то раз я увидел Ставицкого, сажающего в свой автомобиль молодую привлекательную девушку. Я подумал: жена с сыном уже два месяца в санатории, седина в бороду – бес в ребро. Но тут же меня посетила другая мысль: а не начал ли наш светила науки свой кровавый эксперимент? Разыскав Гоги, я поделился с ним своими догадками и предложил заявить куда следует, на что он сказал категорическое «нет» и напомнил о клятве. Мы долго спорили, но сошлись в одном, что нужно все выяснить. В этот же день Гоги и я установили слежку за домом Ставицкого. Трое суток мы попеременно дежурили, а ранним утром четвертого дня наших наблюдений в дверях появился Ставицкий с увесистым мешком на плече. Он скинул ношу в багажник машины и уехал. Гоги осенила идея похитить книгу и рукопись, мол, без них он не сможет провести ритуал, и все это прекратится, а дальше как бог на душу положит. На том и порешили. Прождав еще с час, мы перебрались через забор и короткими перебежками добрались до дома. Разбив окно, мы попали внутрь и начали искать книгу. На счастье она и рукопись лежали на столе в его кабинете. Собрав все и разделив между собой, мы вышли во двор, но на нашу беду в калитке появился Ставицкий. Увидев двух людей с кипой бумаг и книгой в руках, он бросился наперерез через клумбы, но запнулся об ограждение клумбы и упал в цветник. Пару минут мы стояли в ожидании, что он встанет, но Ставицкий не поднимался. Тогда Гоги осторожно подошел к нему, посмотрел, проверил пульс и отшатнулся, показывая мне жестом, что Ставицкий умер. Я приблизился и увидел профессора лежащим на куче примятых гладиолусов, в его виске торчал металлический штырь от оградки, а вокруг головы расползалась багровая лужица. Меня охватил ужас от понимания того, что случилось. Мы, хотя и косвенно, стали причиной смерти ученого, и эта мысль стальными цепями сковала мое тело. Гоги, заметив мое оцепенение, предложил мне уйти отсюда, а он тут все приберет. Я послушал его и на ватных ногах побрел по направлению к железнодорожной станции. На следующий день я узнал об ужасном убийстве ученого и найденном трупе девушки. Гоги хорошо замаскировал смерть Ставицкого под серию тех преступлений с расчлененными телами. После этого он исчез, рукопись исчезла вместе с ним, а книга осталась у меня. Однажды от наших общих знакомых я услышал, что Гоги вернулся на родину в Грузию и там его след затерялся. Следствие не сильно старалось искать убийцу, да и трупы девушек в этом районе больше не появлялись. Ставицкого похоронили, а семью попросили на пару-тройку лет воздержаться от заграничных поездок и вообще желательно не покидать пределы города. Причины не объяснили, но недвусмысленно дали понять, что эту просьбу нарушать не нужно во избежание неприятных последствий. Так они и поступили, а в 2003 году Ставицким пришло письмо о том, что дело закрыто и ограничения сняты. Теперь семья могла спокойно отправиться за границу, даже на постоянное место жительства. Жена с сыном восприняли это как призыв к действию и в скором времени эмигрировали в Канаду. Но мне кажется, что вся эта идея с запретом была связана с книгой. Органы до последнего надеялись, что она всплывет.

– А она все это время была у вас, – констатировала Светлана.

– Да. И поверьте, это были не лучшие годы. Каждый день я боялся, что кто-то придет за ней. Много раз я хотел избавиться от книги, но что-то останавливало меня, какая-то неведомая сила заставляла не делать этого. И когда я начал свыкаться с мыслью, что мне придется нести этот крест до конца жизни, поступило предложение возглавить отдел эзотерики в формирующемся подразделении «Н», так я переехал в Нижний Новгород и привез книгу сюда. Лучшего места, чтобы спрятать ее, просто не придумаешь.

– А как же Гоги? – спросила Красавина.

– Я думаю, что он умер. А вот кто выставил рукопись на аукцион? На этот вопрос у меня нет ответа. И вот что я еще хочу сказать. Вы представления не имеете, во что ввязались и с какими силами придется столкнуться. В рукописи было подробное описание ритуала, и, судя по тем фото, которые вы мне показали, она попала в плохие руки, а времени очень мало, суперлуние уже скоро. А теперь прошу вас, оставьте меня. – Семенов сложил пальцы домиком и закрыл глаза.