Прорыв по всему фронту

С перестроечных времён и по сей день наша официальная риторика густо нафарширована рассуждениями о прорывных направлениях исследований и разработок, о необходимости концентрации сил на них, о правильном выборе этих направлений - словом, о технике как классическом оперативном искусстве. Это не удивительно: у нашей страны веками практически не было естественных - образующих заметные препятствия перемещению больших вооружённых сил - границ, и все эти века сформировали народный характер, подходящий к любому делу с военной точки зрения.

Но если уж считать научные и технические достижения прорывами линии фронта, то надо не ограничиваться оперативным искусством, а выйти на стратегический уровень. Хотя в ходе операции зачастую приходится спускаться и на уровень тактический - рассматривать отдельные шаги отдельных малых групп. И всё же главное - понять, что делать после прорыва: как предотвратить его ликвидацию фланговым контрударом, на каком рубеже закрепиться и перейти к освоению достигнутого. И прежде всего - как использовать передовой отряд для подтягивания прочих сил и продвижения уже не в одной точке, а по всему фронту.

Вдобавок сам по себе прорыв - даже на тактическом уровне - требует взаимодействия множества разных сил. Скажем, в Первой мировой войне Западный фронт быстро превратился в позиционный тупик. Укреплённые линии сплошных траншей, дополненные пулемётами, прикрытые спереди рядами заграждений из колючей проволоки, могли перемолоть любую пехотную атаку. Если же артиллерия многочасовым - а то и многосуточным - огнём превращала передовую позицию противника в подобие лунного ландшафта (где вовсе не осталось ни единого клочка поверхности, не затронутой воронками от попаданий), обороняющиеся успевали возвести в тылу новые укрепления и перебросить новые войска в дополнение к ушедшим назад по ходам сообщения. А наступающие застревали в воронках и просто не успевали пройти во вражеский тыл достаточно быстро, чтобы помешать его усилению. Выходы из положения нашли по обе стороны линии фронта. Англичане создали гусеничные бронемашины, способные пройти по лунному ландшафту и прицельным огнём с малого расстояния подавить оставшиеся пулемёты. Немцы же собрали штурмовые отряды пехоты с разнообразным оружием - от пистолетов с увеличенными магазинами до лёгких пушек - и катушками всё той же колючей проволоки, способные ползком из воронки в воронку подобраться к окопам, истребить солдат в них массированным огнём почти в упор и тут же укрепить окопы от контратаки. Боевые действия показали: штурмовики прорывают вражеские позиции куда эффективнее бронеходов. Более того, во Второй мировой войне те же бронеходы (у нас их с английской подачи называют танками, ибо первые образцы перевозились по железной дороге под видом цистерн для питьевой воды, созданных для боевых действий в пустыне) без поддержки своей пехоты и артиллерии становились лёгкой добычей пехоты (со специальными гранатами, бутылками бензина и прочими подручными средствами) и артиллерии противника. Легендарные немецкие бронедивизии содержали куда меньше бронетехники, чем аналогичные соединения любой другой страны, но в них пехота перемещалась на грузовиках и колёсно-гусеничных транспортёрах, артиллерия буксировалась этими же средствами, так что вся дивизия двигалась очень быстро и все ударные средства в ней обрушивались на противника одновременно. Да и прочая военная история однозначно указывает: безоглядное усиление одного вида оружия или рода войск даёт несравненно меньший эффект, чем гармоничное развитие и умелое взаимодействие разнородных сил.

В науке и технике эта закономерность проявляется ещё сильнее. На войне иной раз удаётся возместить нехватку артиллерии усиленным пехотным огнём. А попробуйте развивать авиастроение без материаловедения! Не зря в советское время у нас не только возник Центральный аэрогидродинамический институт, но от него отпочковались Центральный институт авиационного моторостроения, Центральный институт авиационных топлив и смазок, Всесоюзный институт авиационных материалов... Сразу после Великой Отечественной войны у нас возникли три Специальных комитета при совете народных комиссаров. Первый Спецкомитет - по ядерной проблеме - возглавил Лаврентий Павлович Берия (и в декабре 1945-го ушёл с поста народного комиссара внутренних дел ради сосредоточения на этой важнейшей задаче). Но вскоре под его руководство передали Второй СК - по ракетостроению - и Третий - по бортовой радиоэлектронике. Не потому, что главы этих комитетов работали заметно слабее бесспорно лучшего в 1930-40-е годы организатора. Но прежде всего потому, что эти три задачи следовало решать совместно. Лучшим средством доставки ядерных зарядов по сей день остаются ракеты, а без адекватной электроники они летят куда угодно, только не в заданную цель. Отставание на любом из трёх направлений обесценивало все достижения на других.

На факультете, где я учился, говорили: после теплофизического факультета можно заниматься чем угодно - конечно, кроме теплофизики. Это не шутка. Теплофизиков требуется довольно мало. Например, составлением уравнений состояния (формул связи температуры, давления и плотности веществ) занимаются примерно сто человек - на весь мир! Кстати, мой отец - профессор Александр Анатольевич Вассерман - уже около полувека в первой десятке этой сотни, ибо занимается прежде всего разработкой новых методов составления уравнений. А факультет неизбежно довольно велик. На моём курсе было полсотни человек - и мы заранее знали: работу по специальности найдут 5-10. Но с другой стороны, теплофизика - комплексная дисциплина, на стыке множества наук и ремёсел. Чтобы ею заниматься, мало овладеть всеми этими науками и ремёслами - надо ещё чувствовать их взаимосвязи, уметь находить в одной науке ответы на вопросы, возникающие в другой. Человек, располагающий цельной картиной мира, видящий, как взаимодействуют между собою закономерности, изучаемые вроде бы в разных науках, действительно может включиться едва ли не в любую сферу деятельности.

В фундаментальных науках картина примерно та же, что и в инженерном деле, и в тесно сопряжённых с ним прикладных науках. Станислав Самуилович Лем сравнил математику с портным, шьющим костюмы на фантастических существ самого разного вида и отправляющим их на склад, где все желающие могут порыться в надежде найти себе - хоть орангутану, хоть осьминогу, хоть зелёному человечку с летающей тарелки - что-то подходящее. Это, конечно, сильное преувеличение. Значительная часть математических задач возникла из вполне практических вопросов. Например, едва ли не первое в послеантичные времена исследование бесконечно малых Йоханн Хайнрихович Кеплер провёл потому, что его тесть - виноторговец - хотел определять объём бочек на основе простейших измерений их размеров.

Невозможно предсказать заранее, какое направление окажется прорывным. Скорее уж - как в войне - можно считать: чем больше сил сосредоточено на выбранном направлении, тем выше вероятность прорыва. Но в чём можно быть совершенно уверенным - так это в необходимости поддержать любой прорыв исследованиями и разработками на десятках других направлений. Когда мы говорим, что находки, сделанные в связи с войной или выходом в космос, обогатили американскую технику и почти не помогли совершенствовать нашу, это лишь значит, что американцы привлекли к решению соответствующих задач множество гражданских инженеров и учёных, а у нас нужные кадры были изначально сосредоточены в военных и космических НИИ, КБ и заводах.

Каждое принципиальное новшество должны поддержать десятки, а то и сотни находок поменьше. Вспомним хотя бы, сколько лет прошло от первой самобеглой коляски Карла Фридриха Михаэля Йоханн-Георговича Бенца до первых автомобилей, чьему вождению можно было обучаться не как отдельной профессии, а как мелкому увлечению, совместимому с другой работой. Чем разнообразнее наше образование, чем разностороннее сеть исследовательских и конструкторских организаций - тем меньше времени пройдёт от свежей идеи до её массового применения.