Школа нобелевского резерва
Острословы отмечают: всё новое — хороню забытое старое. Сейчас речь об этом.
Сколь бы ни ругали США, нынешняя американская школа представляет собой неплохо налаженную систему отбора тех, кто умеет и хочет учиться самостоятельно. А уж те, кто этой системой выловлен из общей массы, поступают к опытным тренерам.
В советские времена у нас действовала сходная система. Специализированные школы отлавливали из общешкольного потока всех, кто хотел углублённо изучать какие-нибудь дисциплины и был готов тратить на это силы и время. Промежуточным этапом отлова талантов были соревнования разных уровней — от внутришкольных до всесоюзных олимпиад по всем предметам — от черчения до химии. Победители таких олимпиад получали предложения перейти в спецшколы, но даже если оставались у себя, то располагали дополнительным вниманием учителей — причём не только по профилю выигранного соревнования: талант обычно проявляется во всём.
Мне рекомендацию в вуз дал лично академик Лаврентьев — создатель прославленного Академгородка в Новосибирске и физико-математической школы при нём. В эту школу, столь далёкую от родной Ферганы, от родителей, сестёр и братьев, я попал после нескольких побед на всесоюзных олимпиадах.
Такая же система отбора возникла и в спорте. На повсеместных уроках физкультуры ещё в раннем детстве заметны малейшие зачатки способностей к тому или иному виду физических упражнений. Частые соревнования выявляли готовность к усилию ради победы. Секции позволяли любому желающему ощутить особенности спортивной жизни, оценить собственные возможности, погрузиться в неё. Наконец, специализированные спортивные школы довершали многоступенчатую систему фильтрации всех детей страны.
Чем шире база отбора, тем больше вероятность найти в ней драгоценности. Чем отработаннее система целенаправленного обучения, тем точнее огранка природных самоцветов. Не зря одно из главных звеньев системы спортивного воспитания носило гордое название ДЮСШОР — детско-юношеская спортивная школа олимпийского резерва. Страна в целом и впрямь регулярно побеждала на всемирных соревнованиях высших уровней, включая олимпийские.
Отчего же развитая сеть физико-математических школ (ФМШ) не стала детско-юношеской научной школой нобелевского резерва?
Увы, в советское время почти отсутствовала реальная соревновательность в самой науке. Многие коллективы, созданные для решения сложнейших задач, существовали десятилетиями после достижения своих целей, зачастую лишь имитируя бурную деятельность. Попавший туда новичок — сколь бы талантлив он ни был — получал рутинные задания, на которых можно лишь растерять творческий потенциал. Если и удавалось достичь чего-то нетривиального, то полученные результаты в лучшем случае публиковались за подписью не только реального автора, но и множества деятелей, стоящих выше в официальной иерархии, а зачастую просто ложились мелкими кирпичиками в докторские диссертации этих деятелей…
В науке у нас состязательность до сих пор фактически отсутствует — или сохраняет уродливые формы. А российская экономика между тем всё больше погружается в мировую. Соответственно и конкуренция в ней становится повсеместной. Казалось бы, что-что, а наука должна стать реально востребуемой и соревновательной.
Наша наука в советские годы была слишком тесно вписана в социалистическое хозяйство. Отраслевые институты и конструкторские бюро рухнули вместе с отраслями. Фундаментальные же исследования, финансируемые из централизованного бюджета, не пережили провал этого бюджета. Сегодня значительная часть НИИ представляет собой железобетонные коробки с устаревшим оборудованием. Кадры, способные даже из такого оборудования выжимать значимые результаты, рассеялись — кто в торговлю, кто в сферу обслуживания, кто за рубеж. Оставшиеся — люди предпенсионного возраста и пенсионеры.
Даже при наличии платёжеспособного спроса возродить нашу науку можно только при притоке свежих кадров. А система притока сломана в годы либеральных реформ, когда расплодились менеджеры (а по-русски — «приказчики») всех мастей.
Между тем современные технологии опираются на развитую науку столь плотно, что без её возрождения мы в скором будущем утратим надежду даже на эпизодическую роль в мировой экономике, кроме разве что роли сырьевого придатка.
Очевидно, наша задача — в кратчайшие сроки воссоздать систему спецшкол, основанную на опыте, накопленном в советское время. И позиционировать их надо именно как школы нобелевского резерва. Эго значит — не только повышать их собственный престиж, но параллельно формировать и систему полноценных научных учреждений, способных не просто принять пополнение, но и эффективно его использовать, не допуская вырождения, знакомого по всё тем же советским временам.
Платёжеспособный спрос на научные результаты — неплохая страховка от пассивности, но недостаточная. Нужны ещё многие организационные меры, и все они в основном лежат уже за пределами компетенции собственно учебных заведений…
Задача завоевания нобелевских медалей — вовсе не утопия. Эго чёткая организационная цель, способная принести нашему научному образованию такой же прогресс, какой принесла спортивному образованию задача завоевания медалей олимпийских.
Но школа — исходный пункт всего маршрута к возрождению российской научной традиции. Начать надо со школы. И уж потом идти дальше.
