Глава 12

Я вернулся в Амстердам в середине дня. Солнце, которое во время гибели Мэгги радостно и весело светило, сейчас, словно в знак траура, ушло за тучи, за тяжелые мрачные тучи, приплывшие со стороны Зейдер-Зее.

Я мог бы вернуться в город на час раньше, если бы не дотошный врач сельской больницы, куда я заехал, чтобы привести в порядок свое лицо. Он засыпал меня вопросами и пришел в сильное раздражение из-за моей неуступчивости — я упорно настаивал на том, что в данный момент мне нужен только пластырь, много пластыря, что правда, то правда, а бинты и швы подождут. То ли из-за пластыря, то ли из-за ссадин и полузаплывшего левого глаза, но только я имел вид человека, чудом спасшегося во время крушения поезда. Но, тем не менее я был теперь не настолько страшен, чтобы от меня шарахались дети.

Я оставил полицейское такси неподалеку от гаража проката машин, где мне удалось выпросить у его владельца маленький черный «опель». Он не выразил особого желания удовлетворить мою просьбу — одного взгляда на мое лицо было достаточно, чтобы убедиться в моих водительских талантах, но в конце концов я его уломал, и он согласился.

Когда я выезжал из гаража, начал накрапывать дождь. Я остановился у полицейской машины, забрал сумку Астрид и, на всякий случай, две пары наручников и поехал дальше. Оставив машину на боковой улице, где приходилось и раньше останавливаться, я прошел в сторону канала. Я быстрым движением высунулся из-за угла и моментально отпрянул. Через секунду я уже выглядывал краешком глаза.

Перед церковью Общества американских гугенотов стоял черный «мерседес». Его большой багажник был распахнут, и двое мужчин поднимали очень тяжелый на вид ящик, чтобы поместить его в машину. Там уже стояли два или три подобных ящика.

В одном из мужчин я сразу же узнал преподобного Гудбоди. Другой — худощавый, среднего роста, черноволосый, в темном костюме, тоже был мне давно знаком. Именно он убил в аэропорту Джимми Дюкло. На какое-то мгновение я даже забыл про боль. Не могу сказать, что встреча эта доставила мне радость, но и обескуражен я не был, ибо этот тип никогда не выходил у меня из головы. Я почувствовал, что круг смыкается.

Они вышли из церкви, волоча еще один ящик. Погрузили его и закрыли багажник.

Я поспешил к своему «опелю» и, выехав к каналу, увидел, что Гудбоди и черноволосый успели отъехать ярдов на сто. Я поехал за ними, держась на почтительном расстоянии.

Черный «мерседес» двигался через город, держась то западного, то южного направления. Теперь дождь полил всерьез и, хотя до вечера оставалось еще далеко, казалось, уже наступили сумерки — таким мрачным и темным было небо. Меня это устраивало, так как значительно облегчало преследование. В Голландии существует закон — при сильном дожде обязательно включение фар, а в подобных обстоятельствах одна машина ничем не отличается от другой. Обе представляют собой одинаковую бесформенную массу.

Мы миновали последние предместья и выехали за город, обходясь без гонки, свойственной преследованию. Хотя «мерседес» довольно мощная машина, Гудбоди вел ее на умеренной скорости, и ничего удивительного, учитывая тяжесть груза. Я внимательно следил за дорожными указателями и вскоре у меня не оставалось никаких сомнений относительно того, куда мы едем. Да я и раньше почти не сомневался.

Я решил, что мне следует первому прибыть в конечный пункт нашего путешествия. Поэтому я прибавил скорость и сократил расстояние между машинами до двадцати ярдов. Можно было не бояться, что Гудбоди узнает меня в своем зеркальце, так как его машина поднимала тучи брызг, и он, наверняка, не мог различить ничего, кроме двух размытых пятен от светящихся фар.

Улучив момент, я нажал на акселератор и обогнал «мерседес».

Проезжая мимо, я заметил, что Гудбоди равнодушно взглянул на мою машину и так же равнодушно отвел взгляд. Вскоре я опять вернулся в правый ряд и помчался вперед, не сбавляя скорости.

Проехав мили три, я увидел ответвляющуюся вправо дорогу и указатель «Кастель Линден — 1 миля». Я повернул на дорогу и через минуту миновал величественную каменную арку с золоченой надписью наверху: КАСТЕЛЬ ЛИНДЕН. Проехав еще ярдов 200, я съехал с дороги и остановил машину в густой чаще.

Мне предстояло промокнуть насквозь, но иного выбора не было. Я вышел из машины, и, пробежав через поляну, покрытую высокой травой и редкими деревьями, добрался до густого соснового леса, точнее, сосновой полосы, которая, видимо, защищала от ветра населенный пункт.

Я осторожно пробрался между сосен — и действительно: передо мной стоял замок Кастель Линден. Не обращая внимания на дождь, щедро поливавший мне спину, я растянулся в густой зеленой траве и стал изучать открывшуюся перспективу.

Прямо передо мной находилась дорога, поворачивавшая направо к арке. За дорогой возвышался сам Кастель Линден — прямоугольное четырехэтажное здание с окнами на двух первых этажах и амбразурами наверху, увенчанное башенками и зубцами в лучших традициях средневековой архитектуры. Замок окружал ров шириной в пятнадцать футов и, согласно путеводителям, почти такой же глубины. Не хватало только каменного подъемною моста, хотя в стене до сих пор виднелись остатки цепей. Вместо него через ров был перекинут мостик.

Слева, ярдах в тридцати от замка, стояло одноэтажное кирпичное здание, очевидно построенное совсем недавно.

Из-под арки появился черный «мерседес». Он прокатил по гравийной дорожке и остановился у кирпичного здания. Гудбоди остался в машине, а черноволосый вышел и обошел здание кругом. Гудбоди всегда производил на меня впечатление человека, не полагающегося на волю случая. После того, как черноволосый обошел замок, Гудбоди вышел из машины, и они начали перетаскивать ящики в дом. Дверь была заперта, но у Гудбоди, видимо, имелся свой ключ, и притом настоящий, а не отмычка. Внеся последний ящик, они закрыли за собой дверь.

Я осторожно поднялся на ноги и под прикрытием кустов приблизился к боковой стене дома. Потом с такой же осторожностью пробрался к машине и посмотрел внутрь. Но там не было ничего, достойного внимания, во всяком случае, того, что я искал. С еще большей осторожностью я подкрался к окну здания и заглянул туда.

Помещение представляло собой явное сочетание мастерской, лавки и демонстрационного зала. Стены были увешаны старинными — подлинными или копиями — часами с маятниками самых разнообразных форм, размеров и конструкций. На четырех больших столах тоже стояли часы и части механизмов — видимо, здесь производилась сборка или переделка. В дальнем конце помещения у стены я увидел несколько деревянных ящиков, похожих на те, что привезли Гудбоди и черноволосый. Мне показалось, что они набиты соломой. Ящики стояли под полками, которые тоже были заняты часами, и около каждого экземпляра лежали его принадлежности — маятник, гири и цепочки.

Гудбоди и черноволосый подошли к полкам. Я увидел, как они открыли один из ящиков и принялись вынимать из него гири. Потом Гудбоди достал лист бумаги и стал внимательно его читать. Через некоторое время он остановил свой палец на бумаге и обратился к напарнику. Тот, не прекращая работы, кивнул. Гудбоди, не отрывая глаз от листа, прошел к боковой двери и скрылся за нею. Черноволосый вынул другую бумагу и, сверяясь с ней, начал сортировать гири.

Я уже начал спрашивать себя, куда мог запропаститься Гудбоди, как вдруг услышал его голос за своей спиной:

— Очень рад, что вы не разочаровали меня, мистер Шерман.

Я медленно обернулся. Конечно, он опять улыбался своей милой улыбкой, и, конечно, у него в руке был массивный пистолет.

— Никто, разумеется, не вечен, — сказал он с ослепительной улыбкой. — Но вы, признаюсь, просто на редкость живучи. Недооценить полицейского вообще-то трудно, но, в вашем случае, я несомненно дал маху. Сегодня я уже дважды думал, что отделался от вашей особы, которая, не могу не сказать, стала для меня, по меньшей мере, обузой. Надеюсь, однако, что в третий раз мне повезет. Уж если хотите знать, вам бы следовало убить Марселя…

— А разве я не убил?

— Ну-ну! Только без эмоций! Надо уметь скрывать свои чувства, в том числе разочарование. Он очнулся на короткое время — достаточное, однако, чтобы привлечь внимание тех добрых женщин. Но, боюсь, у него перелом черепа и что-то вроде кровоизлияния в мозг. Он может умереть. — Гудбоди задумчиво посмотрел на меня. — Но он, сдается, неплохо держался.

— Да, он бился насмерть, — подтвердил я. — А нам что, обязательно стоять под дождем?

— Разумеется, нет! — Под дулом пистолета он провел меня в дом. Черноволосый обернулся, но ничуть не удивился. Интересно, когда их успели предупредить о моем бегстве с Хайлера?

— Жак, — сказал Гудбоди, — это майор Шерман. МАЙОР Шерман. Полагаю, что он связан с Интерполом или какой-нибудь столь же никчемной организацией.

— Мы уже встречались, — кивнул Жак, осклабившись.

— Да, да, конечно! И как это я мог забыть! — Гудбоди наставил на меня пистолет, а Жак отобрал у меня мои.

— Он самый! — доложил Жак. Рывком он содрал с моего лица часть пластыря и снова усмехнулся. — Бьюсь об заклад, больно, не так ли?

— Угомонись, Жак! Не забывай о выдержке, — мягко пожурил его Гудбоди. Он был по-своему добр — ведь будь он каннибалом, он просто сварил бы вас заживо, а так, глядишь, лишь голову проломит рукояткой пистолета. — Ну-ка, подержите его под прицелом! — Он отложил пистолет в сторону. — Должен сказать, что никогда не питал любви к оружию. Грубая, шумная вещь, никакой утонченности…

— То ли дело повесить девушку на крюке! — сказал я. — Или заколоть вилами!

— Ну, ну, не будем расстраиваться. — Он вздохнул. — Даже лучшие из ваших людей действуют порой неуклюже и прямолинейно! Признаюсь, от вас я ожидал большего! У вас, друг мой, такая репутация, а вы ее совершенно не оправдали. Делаете ошибку за ошибкой. Считаете, что провоцируете людей на определенные поступки, а, на самом деле просто досаждаете им. Допускаете, чтобы вас видели там, где не надо. Дважды приходите в дом к Лемэй, и безо всяких предосторожностей. Вытаскиваете из карманов записки, написанные специально для вас. Кстати, совсем не нужно было убивать коридорного, — добавил он укоризненно. — Средь бела дня вы являетесь на Хайлер, где каждый человек, дорогой мой Шерман, принадлежит к моей пастве. Вы даже оставили свою визитную карточку в подвале моей церкви — кровь. Только не подумайте, что я сержусь, мой дорогой. Фактически, я и сам подумывал о том, чтобы избавиться от Анри, и вы очень мило разрешили сию проблему. А что вы думаете о нашей уникальной коллекции — это все копии для сбыта…

— О, Боже! — сказал я. — Неудивительно, что все церкви пусты!

— Да, но как не ценить такие моменты! Вот, например, эти гири! Мы измеряем и взвешиваем их, а возвращаем часы с замененными гирями. Они уже не совсем те, что раньше — у них внутри уже что-то есть! Их упаковывают в ящики, потом они проходят таможенный досмотр, запечатываются, получают специальное разрешение и отсылаются… ну, скажем, друзьям за границу. Моя идея! Одна из самых удачных!

Жак почтительно кашлянул.

— Вы же говорили, мистер Гудбоди, что очень спешите!

— А ты, как всегда, прагматичен, Жак! Конечно, ты прав! Но сперва мы займемся нашим исследователем, а потом — делом. Посмотри-ка, нет ли кого на горизонте.

Гудбоди с брезгливым видом взял свой пистолет, а Жак отправился на разведку. Через несколько минут он вернулся, кивнул, и они приказали мне идти впереди. Мы вышли из дома, пересекли гравийную дорожку и по мостику перешли через ров. У массивной дубовой двери Гудбоди вынул из кармана ключ, и мы вошли внутрь. Поднявшись но лестнице и пройдя по коридору, мы оказались в одной из комнат.

Это была очень большая комната, увешанная буквально сотнями часов. Я никогда не видел такого количества часов в одной комнате и, тем более, таких ценных. Здесь распологалась настоящая музейная коллекция. Все часы без исключения были с маятниками и некоторые из них огромных размеров. Лишь несколько часов шли, но даже и их тиканье мне действовало на нервы. Я не смог бы проработать в такой комнате и десяти минут.

— Одна из лучших в мире коллекций, — заявил Гудбоди таким тоном, словно сам являлся ее создателем и владельцем. — А может, и лучшая. И как вы увидите или услышите — они все на ходу.

Я слышал его слова, но они не доходили до моего сознания. Мой взгляд приковала к себе фигура, распростертая на полу. Длинные черные волосы, худые плечи, лопатки, выступавшие из-под куртки. Рядом с ним валялись обрывки электропроводки. У самой головы — пара обтянутых резиной наушников.

Не требовалось быть врачом, чтобы понять, что Джордж Лемэй мертв.

— Несчастный случай, — с сожалением сказал Гудбоди. — Именно несчастный случай. Мы этого не хотели. Боюсь, что бедняга оказался слишком слаб — не прошли даром многолетние лишения.

— Вы убили его! — заметил я.

— В известном смысле — да. С технической точки зрения.

— Зачем?

— Потому что его чересчур принципиальная сестра, долгие годы ошибочно полагавшая, что мы располагаем доказательствами причастности Джорджа к убийству, в конце концов, убедила его обратиться в полицию. Поэтому нам и пришлось временно удалить их из Амстердама… но не таким способом, чтобы это могло огорчить вас. Боюсь, мистер Шерман, что отчасти и вы виноваты в смерти бедного мальчика. И в смерти его сестры тоже. И в гибели вашей прелестной помощницы Мэгги… Так, кажется, ее звали? — Он замолчал и поспешно отступил, держа пистолет в вытянутой руке. — Только не вздумайте бросаться на меня! Как я понимаю, вам не очень понравился тот спектакль на лугу? Мэгги, я уверен, он тоже не понравился. Боюсь, что вашей второй подружке тоже кое-что не понравится — она должна умереть сегодня вечером. Ага? Задело за живое! Вижу, вижу, что задело! Вы бы с радостью меня прихлопнули, не так ли, мистер Шерман? — Он все еще улыбался, но его плоские, неподвижные глаза ясно свидетельствовали, что этот человек безумен.

— Да, — ответил я почти беззвучно, — мне хотелось бы вас убить.

— Мы послали ей маленькую записочку, — Гудбоди просто наслаждался. — С паролем: Бирмингем. Так, кажется? И она должна встретиться с вами на складе наших добрых друзей Моргенстерна и Моггенталера. Теперь-то уж на них никогда не падет подозрение. Кто, кроме самых настоящих сумасшедших, отважится совершить два таких страшных преступления на своей собственной территории? Здорово задумано, вы не находите? Еще одна кукла на цепочке! Она будет висеть, как и все остальные куклы в мире — тысячи кукол, подвешенных на крючок и пляшущих под нашу музыку.

Я сказал:

— Надеюсь, вы сами-то понимаете, что вы — настоящий психопат?

— Свяжи его! — резко бросил Гудбоди. Похоже, его светские манеры дали трещину. Должно быть, его задела истина, прозвучавшая в моих словах.

Жак связал мои запястья толстым проводом в резиновой оболочке. Таким же способом он перетянул ноги у щиколоток. Потом подтолкнул меня к стене и привязал другим куском провода к скобе, торчащей на стене.

— Заведите часы! — приказал Гудбоди, и Жак стал послушно обходить комнату, заводя часы с маятниками. Любопытно, что к часам небольших размеров он не подходил.

— Ну вот, все они уже идут и даже отбивают сигналы — некоторые довольно громко, — с удовлетворением заметил Гудбоди. Он вновь обрел спокойствие и вместе с ним благовоспитанный тон. — Наушники же увеличивают звук в десять раз! А вон там, — видите? — микрофон и усилитель. Вам до них не дотянуться. Сломать наушники тоже невозможно. Минут через пятнадцать вы сойдете с ума, через полчаса потеряете сознание. Как результат — коматозное состояние, которое продлится восемь-десять часов. Когда придете в себя, вы все еще будете в состоянии безумия… Впрочем, вы не придете в себя… Слышите? Они уже раскачиваются и бьют. Очень громко, слышите?

— Значит вот как умер Джордж! — сказал я. — А вы будете наблюдать за происходящим через ту стеклянную дверь. Она наверняка звуконепроницаема.

— К сожалению, будет не совсем так. У нас с Жаком есть кое-какие дела. Но к самому интересному моменту мы вернемся, не правда ли, Жак?

— Да, мистер Гудбоди, — ответил Жак, усердно приводя маятники в движение.

— А если я исчезну…

— Нет, вы не исчезнете. Я хотел, чтобы вы исчезли прошлой ночью в гавани, но это было слишком грубо, — экстренная мера, никакого профессионализма. Теперь у меня есть гораздо более приличная идея, не правда ли, Жак?

— Конечно, мистер Гудбоди! — Теперь Жаку приходилось почти кричать, иначе его невозможно было расслышать.

В том-то и дело, что вы не исчезнете, мистер Шерман. Упаси Боже, конечно! Вас найдут через несколько минут после того, как вы утонете…

— Утону?

— Вот именно! Ага, вы подумали, что в таком случае власти заподозрят, будто дело не чисто? Они проведут вскрытие и первое, что обнаружат, будут следы инъекций на руках. Я разработал систему, благодаря которой свежие уколы выглядят застарелыми, сделанными не два часа, а два месяца назад. Затем вскрытие обнаружит, что вы одурманены наркотиком — а оно так и будет! Мы введем его, пока вы будете без сознания, за два часа до того, как толкнем вас в машине в воду, а потом позовем полицию. Сначала они не поверят. Как же, сам Шерман! Активный Борец с наркотиками! Член Интерпола! Тогда они обыщут ваши вещи. И в карманах найдут все — и шприцы, и иглы, и гашиш. Конечно, очень печально! Кто бы мог подумать! Еще один из тех, которые служат и вашим и нашим…

— Могу сказать одно: вы — умный маньяк. Гудбоди улыбнулся, видимо, не расслышав меня из-за усиливающегося стука и боя часов. Он надел мне на голову наушники и закрепил их, израсходовав буквально ярды клейкой ленты. На какой-то момент наступила тишина — наушники подействовали как звукоизолятор. Гудбоди подошел к усилителю, улыбнулся и включил его.

Я почувствовал, будто меня оглушил сильный удар или ударило током. Тело мое начало выгибаться и корчиться и конвульсиях, и я знал, что лицо, насколько его можно было видеть из-под пластыря, исказилось от страшной боли. Боль была действительно мучительна, во много раз острее той, которую причинил мне Марсель. Уши и голова были переполнены пронзительной и безумной какофонией звуков.

Я начал кататься по полу — инстинктивная реакция организма, стремящегося избавиться от источника боли. Но пространство мое было ограничено — привязывая меня к скобе, Жак воспользовался слишком коротким куском провода, и я мог двигаться лишь на два фута в одну и другую сторону.

На какой-то миг я увидел Гудбоди и Жака, с интересом наблюдавших за мной сквозь стеклянную дверь. Но потом Жак поднял руку и постучал по своим часам. Гудбоди неохотно кивнул, и оба поспешно скрылись. Я решил, что они заторопились, чтобы скорее покончить со своим делом и успеть вернуться к финалу.

«Приблизительно через полчаса теряется сознание», — говорил Гудбоди. Сейчас я не верил ни одному его слову — такую пытку человек не мог вынести и в течение двух-трех минут. Я с яростью метался из стороны в сторону, но Гудбоди постарался на славу, наушники крепились настолько прочно, что невозможно было освободиться.

Маятники качались, часы тикали, и вскоре я действительно почувствовал, что мне начинает изменять разум, и какое-то время мне хотелось этого. Забвение — забвение. Я и сам провалился и все провалил. Чего бы я ни касался, все оборачивалось провалом и смертью.

Погиб Дюкло, погибла Мэгги, погибли Астрид и ее брат. Пока одна Белинда жива, но и она умрет сегодня ночью. Полный крах!

И в тот момент я вдруг осознал, что не могу допустить гибели Белинды. Это меня спасло. Я знал, что не могу допустить гибели Белинды. Меня больше не волновали ни мое самолюбие, ни провал, ни окончательная победа Гудбоди и его порочных сообщников. Пусть они наводнят наркотиками хоть весь мир — но я не могу допустить, чтобы Белинда погибла.

В глазах у меня стоял туман, но я смутно различал, что в нескольких дюймах находится некий предмет. Только через какое-то время, ценой больших усилий, я разглядел, что это не что иное, как электрическая розетка.

Руки мои находились за спиной, и прошла, наверное, целая вечность, прежде чем мне удалось нащупать концы провода, которым я был связан. Я коснулся их пальцами — они оказались обнажены. Тогда я предпринял отчаянную попытку воткнуть их в розетку. Пришлось изрядно помучиться, прежде чем мне удалось это сделать. Последовала яркая вспышка, и я упал на пол.

Я не смог бы сказать, сколько времени пролежал без движения. Но первое, что я осознал, придя в себя — это тишина! Изумительная тишина! А потом пришлось разыграть спектакль — я услышал, что к двери приближаются Жак и Гудбоди.

Я снова начал кататься по полу, бросаясь из стороны в сторону так убедительно, что испытывал почти ту же самую боль, что и во время пытки.

Напоследок, сделав особенно впечатляющий бросок, я вдруг забился в конвульсиях, а потом постепенно затих.

Гудбоди и Жак вошли в комнату. Гудбоди выключил было усилитель, но, очевидно, вспомнив, что хотел довести меня не только до потери сознания, но и до безумия, снова его включил. Однако Жак сказал ему что-то, и Гудбоди, нехотя кивнув, выключил усилитель. Возможно, Жак сказал ему, что если я умру прежде, чем они успеют ввести мне наркотик, то причина смерти при вскрытии может показаться неубедительной. Потом Жак обошел комнату и остановил качающиеся маятники.

— Развяжите ему руки, — распорядился Гудбоди. — Нехорошо, если останутся следы от веревок, когда пожарники выудят его из канала. И наушники снимите. А с этим… — Гудбоди кивнул в сторону Джорджа Лемэй. — Ну, вы знаете, что с ним делать. — Он вздохнул. — О, Боже! Жизнь — лишь блуждающая тень…

Гудбоди удалился. При этом он напевал «Да пребудете со мною», и если вообще можно вкладывать всю душу, напевая себе под нос, то смею заявить, что никогда еще не слышал такого одухотворенного исполнения. Он всегда чувствовал ситуацию, преподобный отец Таддеус Гудбоди.

Жак подошел к ящику, стоявшему в углу комнаты, вынул из него несколько гирь и начал нанизывать их на резиновый провод. Я сразу понял, что он собирается отделаться от трупа Джорджа.

Через несколько секунд Жак выволок его в коридор, к я слышал, как подошвы мертвеца царапали пол.

Я поднялся, освободил ноги, согнул и разогнул руки, пробуя мышцы, и последовал за ним.

Приблизившись к выходу на лестницу, я услышал шум мотора — Гудбоди заводил «мерседес», готовясь отъехать. Я осторожно выглянул на площадку. Жак спустил Джорджа на пол, открыл окно и помахал рукой. Очевидно, на прощание уезжавшему Гудбоди.

Жак отвернулся от окна, чтобы совершить последний ритуал над телом Джорджа, и тут же оцепенел, словно его поразил неожиданный шок. Нас разделяло всего пять футов, и по помертвевшему лицу я понял, что именно он прочел в моих глазах. Он прочел в них, что дорога убийств, по которой он много лет весело шагал, внезапно оборвалась и что для него все кончено.

В следующее мгновение, словно очнувшись, он схватился за пистолет, но опоздал — может, впервые в жизни, ибо несколько секунд оцепенения и решили его участь. Я ударил его под ребра и, когда он согнулся пополам, вырвал оружие из его ослабевшей руки и изо всей силы ударил рукояткой в висок. Он сразу потерял сознание, отшатнулся, наткнулся на низкий подоконник и, упав, стал как-то медленно вываливаться в открытое окно. Я стоял не двигаясь и смотрел, как он падает, словно в замедленной съемке, и лишь когда я услышал всплеск воды во рву, подошел к окну и выглянул. Вода еще колыхалась, и мелкая рябь бежала к берегу. А посреди рва из глубины поднимались пузыри. Я взглянул влево и увидел, что под аркой исчезает «мерседес». Отойдя от окна, я спустился по лестнице.

Я вышел, оставив дверь открытой. На мостике, перекинутом через ров, я на мгновение задержался и, посмотрев вниз, увидел, что пузырей становилось все меньше и меньше.