Приказ «Пленных не брать!» неизменно рассматривается как свидетельство наивысшей возможной степени ожесточения командира — да и самих бойцов: далеко не всякому под силу обрушить удар на руки, поднятые в общепонятном жесте безнадёжной сдачи на милость победителя. Но военная теория осуждает сие крайнее деяние не только за выход из рамок, сформированных тысячелетиями развития цивилизации (с тех самых пор, как производительность труда выросла настолько, что человек смог кормить не только себя самого, и стало выгодно не убивать поверженных врагов, а обращать их в рабство). Есть и простая прагматическая причина. Боец, попавший в безвыходное положение, может (а в некоторых армиях при определённых обстоятельствах даже должен) сдаться — и тем самым облегчит задачу победителей. Если же он знает, что при любом своём поведении будет убит — он будет драться с мужеством отчаяния, до последней капли своей (а если очень повезёт — то чужой) крови.

Угроза «в случае сопротивления в плен брать не будем» иной раз сама по себе способна побудить противника к полному отказу от сопротивления. В романе «Эра милосердия» и фильме «Место встречи изменить нельзя» Глеб Егорович Жеглов именно таким способом принудил банду «Чёрная кошка» сдаться. Но коль скоро пугающие слова не подействовали в нужном нападающему направлении — он может быть уверен, что встретит сопротивление куда более ожесточённое, нежели если бы сам не пытался ожесточить своё войско.

Верная смерть иной раз грозит не только воинам, чей противник решил пленных не брать. Первый документально известный афинский законодатель Драконт составил в шестьсот двадцать первом году до нашей эры кодекс, предусматривающий за любое преступление одно и то же наказание — смерть. По античной легенде, Драконт объяснил: «Я счёл даже малое нарушение закона достойным столь строгой кары, а для большего нарушения не нашёл кары ещё строжайшей».

Результат был предсказуемо логичен — но всё же превзошёл все ожидания. Дотоле мелкий воришка или уличный хулиган мог ожидать публичной порки, отсидки в тюрьме (даже лучшие камеры той эпохи пострашней любого нынешнего карцера) или в худшем случае чего-нибудь вроде доселе принятого мусульманским законодательством отсечения согрешившей руки. Теперь же — перед лицом неизбежной смерти — стало бессмысленно воздерживаться от деяний пострашнее, кои в старое время карались столь же сурово, как и по новому закону. Афины охватила невиданная дотоле волна насилия, разбоя, убийств.

Естественно, кодекс Драконта продержался недолго. Уже через двадцать семь лет Солон отменил большинство его законов, сохранив смертную казнь лишь за убийство. Нравы афинян резко пошли на поправку.

Увы, человечество издревле освоило нехитрое искусство многократно наступать на одни и те же грабли. Бессмысленно жестокие законы издавались ещё много раз. Одна из эпох драконствования оставила в английском фольклоре поговорку: «Если тебя повесят за овцу — почему бы не украсть ещё и ягнёнка?» Впрочем, за кражу ягнёнка тогда тоже вешали.

Смертная казнь ныне во всём мире понемногу выводится из употребления. Не в последнюю очередь потому, что преступнику, чьи деяния под неё подпадают, терять уже нечего, и он готов убивать всякого, кто попытается его задержать, кто в принципе может на него донести, кто может его опознать…

Нынешняя замена смертной казни — пожизненное заключение — также не имеет промежуточных степеней. Хроника спецтюрем для исполнения этого наказания (вроде печально знаменитого «Белого лебедя») изобилует жуткими кадрами: преступника водят по коридорам в уродливо неудобных позах, в них же удерживают во время обыска, даже обед в дверное окошечко передают лишь после того, как обитатель камеры отойдёт в дальний угол и станет враскоряку лицом к стене… Всё это — не дань жестокости тюремщиков, а необходимый элемент техники безопасности: пожизненнику терять нечего, а потому надо физически исключить всякую возможность его нападения на окружающих.

Возможностью казнить и миловать располагает не только государство. Нынче во многих коммерческих структурах возрождается практика, весьма популярная в девятнадцатом веке: штрафы за нарушения (от опоздания на работу до ошибки при раскладывании товара). Мало кто из управленцев задумывается, почему столь естественная — да ещё и весьма выгодная — мера наказания вышла из массового употребления. В лучшем случае вспоминают слышанные в советские времена рассказы о росте могучего влияния рабочего движения по мере формирования авангарда трудящихся — коммунистической партии. Между тем всё куда проще. Когда штрафы снижают реальную зарплату до уровня, не соответствующего психологически приемлемой норме, любой начнёт работать спустя рукава: ведь дальнейшее падение не приведёт к качественным изменениям благосостояния. А то и уволится с отчаяния: не пропадать же с голоду — лучше хоть на пособие по безработице сесть.

Наказание должно быть соразмерно вине, да ещё и стимулировать возврат к законопослушанию. И законодателю, и менеджеру тяжело даётся искусство верной дозировки. Но освоить его необходимо. А то и бизнес захиреет, и государство развалится.