Среди профессиональных историков очень популярна фраза «история не знает сослагательного наклонения». Иными словами, с их точки зрения бессмысленно спрашивать «что было бы, если бы…».

Их понять можно. Профессиональному историку важнее всего выяснить, как обстояли дела в реальности. А выяснить это далеко не всегда бывает просто.

Юристы часто говорят «врёт как очевидец». Историки, разбирая мемуары, то есть свидетельства всё тех же очевидцев, повторяют эту фразу ничуть не реже. В мемуарах человек чаще всего старается не столько рассказать, как обстояли дела, сколько показать, как он сам был хорош в этих делах.

Впрочем, не всегда ограничиваются собою. Скажем, внимательное сличение мемуаров маршала Георгия Константиновича Жукова с его же приказами военной поры и с теми событиями, на основе которых строились приказы, доказывает: в мемуарах маршал изрядно выгораживал подчинённых — даже тех, кого непосредственно по ходу событий нещадно ругал, причём ругал за дело. В итоге сам маршал в своих мемуарах выглядит значительно хуже, чем был на самом деле, а его подчинённые значительно лучше. Бывает, как видите, и такое.

Но чаще всего мемуаристы всё-таки изрядно себе льстят. Лучше опираться на документы. Но в них зачастую положение тоже изрядно приукрашено. Документы внутренней отчётности — предназначенные не столько для публикации, сколько для управления делом — чаще прибедняются по известной поговорке: идёшь к начальству за верблюдом — проси трёхгорбого.

Ещё надёжнее документов материальные свидетельства. Так, до наших дней сохранились только танки «Т тридцать четыре» позднего исполнения, с восьмидесятипятимиллиметровой пушкой и доведённой до ума конструкцией. И только парочка чудом сохранившихся где-то на задворках танков первого поколения, с пушкой калибра три дюйма, то есть семьдесят шесть целых и две десятых миллиметра, дала наглядное — а не только вычисленное по документам — представление, насколько всё-таки эти танки были в тысяча девятьсот сорок первом году далеки от совершенства и насколько на них было сложнее воевать, чем в тысяча девятьсот сорок третьем.

Словом, работа историка тяжела, запутанна. И надо отдать должное тем историкам, которые ухитряются в этих условиях полной неразберихи всё-таки выяснить, как обстояли те или иные дела.

Но история — не только наука. Это ещё и способ учёбы для всех нас. Хотя и говорят, что история учит только тому, что история ничему не учит. Но тем не менее, зная, как поступали наши предки в тех или иных сложных обстоятельствах, мы обретаем более надёжное основание для выстраивания планов наших собственных действий в обстоятельствах пусть иных, но не менее сложных — а в каких-то деталях, бывает, даже и сходных с прошлыми.

Вот тут сослагательное наклонение выходит на первый план. Чтобы понять мотивы действий исторических личностей, волей-неволей приходится смотреть: а что было бы, если бы та или иная личность поступила иначе? И какие у неё были возможности поступить иначе?

До недавнего времени считалось, что наши войска не были отмобилизованы к началу войны только по преступной халатности руководства. Но лишь сейчас начинает проясняться, что мобилизация, начатая официально, могла в стратегическом плане лишь ухудшить положение страны — даже при том, что тактически могла принести некоторый выигрыш. Эти исследования ещё далеки от завершения. То, что я сейчас сказал — лишь первый подход к делу. И я не сомневаюсь: в дальнейшем выяснится ещё много важного о причинах страшных для нас событий той эпохи. Но это лишь пример того, почему всё-таки сослагательное наклонение в истории бывает иной раз даже важнее изъявительного.

Существует даже целый жанр, находящийся на стыке науки и искусства — так называемая альтернативная история. Этому жанру отдавали должное и выдающиеся историки вроде английского учёного Арнолда Джозефа Джозефовича Тойнби, и многие блестящие писатели — их перечисление отняло бы куда больше времени, чем отведено мне сейчас на экране.

Они очень внимательно изучают: в какие моменты действительно можно было поменять ход истории, каким образом поменять. Что было бы, если бы в сорок первом всё-таки отдали то самое приказание о всеобщей мобилизации. Что было бы, если бы Александр Филиппович Македонский не умер в Вавилоне от последствий то ли лихорадки, то ли банальной пьянки. Что было бы, если бы после разгрома Северного общества на Сенатской площади Южное общество победило в одном из сражений конца тысяча восемьсот двадцать пятого года.

Сейчас, например, основная часть отечественных альтернативщиков внимательно изучает так называемый мир царя Михаила. Судя по всему, если бы Николай Александрович Романов передал власть брату не в тысяча девятьсот семнадцатом, когда император уже сделал практически всё плохое, что было в его силах, а хотя бы в тысяча девятьсот пятом, а ещё лучше в тысяча девятисотом, события развернулись бы намного лучше и для России, и в конечном счёте для всего мира — даже для стран, противостоявших нашей.

История — не догма. Её творит каждый из нас каждым своим шагом. И именно поэтому надо каждый раз задумываться: а что будет, если я поступлю иначе?