Мой разум парит в безграничном пространстве. Он отвергает границы, будь то время или реальность, погружаясь в грезы и живя в воспоминаниях, как в настоящем. Окружающие приписывают мои блуждания болезни, разъедающей мой мозг. Но они стали мне прибежищем гораздо раньше.

Что станет с этими мыслями, когда мое сердце – уже совсем скоро – перестанет биться? Они тоже угаснут? Или продолжат блуждать по этому свету, а может, улетят в неизвестные миры, где властвуют людские грезы, надежды, сожаления и где я так долго прожил?

Моменты просветления случаются со мной все реже и реже, и это хорошо. Этот беспощадный свет высвечивает все невзгоды моей жизни, снова возвращая меня к моему горю. Он подчеркивает отсутствие той, которую я любил, мою неспособность забыть ее, мою слабость. Он освещает лица моих детей: растроганное, доброе лицо Элизы и враждебное лицо Ноама.

Элиза уверяет, что ее брат несколько раз навещал меня, но я забыл это, потому что был не в себе. Я ей не верю. Она щадит меня. Элиза похожа на мать: в своих мыслях, поступках она руководствуется прежде всего добротой. Ноам же моя порода: непокорный, злопамятный, он зол на жизнь, которая слишком рано показала ему свою жестокость, зол на меня за то, что я не смог превозмочь свою боль, оставил их наедине с их горем, не смог снова стать человеком, отцом, которым был до… несчастья. Но я не мог. Я чувствовал себя человеком, только когда Анжела была моей женой. Когда же она ушла, я превратился в тень, в сплошную печаль. Я искал забвения в алкоголе и в некотором роде нашел его: я забыл самого себя.

Я хотел оградить своих детей от безумия, в котором тонул все глубже и глубже. Ну да, конечно! Если уж я нашел в себе храбрость взглянуть правде в глаза, стоит признать, что эта попытка приукрасить недостойные поступки каплей благородства есть не что иное, как очередная ложь, порожденная моей низостью.

Но каким отцом был бы я, живя рядом с ними? Они росли у дедушки с бабушкой в атмосфере любви, а повзрослев, стали умными, красивыми людьми. У меня же никогда не достало бы сил поднять их на такой уровень. И все же чувственная пустыня, в которой они блуждают, их неспособность к семейной жизни заставляют меня снова и снова возвращаться к покаянным мыслям. Какое у них сложилось представление о семье? К какому идеалу могут они стремиться? Как представляют себе любовь? Смогут ли, встретив в один прекрасный день достойного человека, открыть ему свои чувства?

Я… я… о чем это я?

Кажется, я говорил о детях? Или о той, которую любил?

Моя жизнь… жена… дети… Не знаю… Рассудок снова изменяет мне…

Анжела, почему нам не дано было увидеть, как наша любовь длится годы, всю нашу жизнь; не дано попробовать затеряться в однообразии семейной жизни? Может быть, мы состарились бы и наши чувства стали бы нам в тягость? Я, во всяком случае, не прочь был бы рискнуть и попробовать однажды… любить тебя меньше, чем я люблю.

Анжела… Я иду к тебе. Меня ждет бездна, полная надежд и грез.

И раскаяния.