Рассвет был угрюмым и мрачным, как старый лев, мечтающий о свежем мясе. Но очень скоро лев обрел весь свой блеск и огласил саванну золотистым рычанием. На долины хлынуло золото его сверкающей гривы и день начался, знойный и усыпляющий.

В течение следующего часа, последовавшего за восходом солнца, я все еще трусил рысцой по саванне. Таким аллюром я пробежал всю ночь и утро и теперь думал только о том, где бы найти укромное местечко и отдохнуть там до полудня. Горы, проступающие сквозь фиолетовую дымку, казались уже гораздо ближе, чем накануне. До них оставалось не более пятидесяти километров. Если бежать не останавливаясь, я мог бы добраться до них еще до наступления сумерек или даже взобраться до половины на первую из них.

Я продолжал бежать и вскоре оказался менее чем в километре от одной из деревень племени китази. Деревня представляла собой кучку хижин, числом около тридцати, построенных из плетеных решеток, обмазанных глиной, покрытых круглыми остроконечными крышами, сделанными из соломы. Китази относились к пастушеским племенам. Главным их лакомством была свежая кровь скота, и они предпочитали полигамию всем остальным видам брака. Их нельзя было отнести к чистокровным неграм. Когда-то, очень давно, их предки, кочуя по саванне, смешали свои гены с генами более светлокожих племен, живущих на севере континента. Когда я впервые встретился с ними в 1920 году, все они носили жесткие набедренные повязки из луба, топорщащиеся по бокам, что придавало им вид бумажных корабликов, которые школьники так любят делать из газет. В старые времена китази убивали своих королей, как только в шевелюре тех появлялись первые серебряные нити.

Англичане заставили их отказаться от этого варварского обычая, и короли стали умирать «в связи с несчастным случаем». Пока не наступило время, когда какой-то фермер не догадался подарить королю краску для волос. С тех пор их короли стали доживать до преклонных лет и умирать вполне естественной смертью.

Был период в истории Африки, когда китази представляли собой весьма грозную силу. Они воевали с масаями, ажикуйюс и бандили. В результате всех этих войн из двадцати тысяч воинов осталось не более одной, которые проживали теперь в шести небольших деревнях, вместо тридцати, которыми они когда-то владели. В последующие годы нашего знакомства мы не стали большими друзьями. Более того, если кто и ненавидел меня по-настоящему, так это они. Правда, у них были на то причины. Те, что выезжали сейчас из деревни, сбившись в кузове старенького грузовика, должно быть, были предупреждены о моем приближении каким-нибудь их наблюдателем, снабженным портативной рацией. Я был уверен, что они отправляются на мои розыски. Грузовичок двигался в юго-восточном направлении. Я шел на юго-запад. Нас разделяло каких-нибудь полтора километра. Тут китази заметили меня: грузовичок развернулся и направился прямо в мою сторону. Я побежал к группе гигантских акаций, стоящих в восьмистах метрах от меня, и укрылся за стволом одной из них. В пронзительном визге тормозов грузовичок остановился, не доезжая метров ста до деревьев.

Их было девять человек: трое в кабине, остальные в кузове. Едва машина остановилась, все попрыгали на землю. У троих были ружья, в которых, как мне показалось, я узнал винтовки Эндфилда, конца прошлого столетия. Но на таком расстоянии я мог и ошибиться. Четвертый держал в руках тяжелое копье и мачете в кожаных ножнах. Еще двое были вооружены луками, а за плечами виднелись колчаны, полные стрел. У седьмого, самого молодого из них, в руке был пистолет, а два последних потрясали в воздухе топорами с большими блестящими лезвиями.

После короткого совещания они развернулись в полукруг, вогнутой стороной ко мне. Люди, вооруженные винтовками, заняли позицию в центре и по обоим краям дуги. Двое с луками встали по бокам от центрального. Копье, топоры и пистолет разместились через равные промежутки от центра к краям этой дуги. После чего они медленно стали приближаться, подбадривая себя громкими криками и угрозами в мой адрес.

Они были осторожны, оставаясь в неуверенности, есть ли у меня пистолет или нет. То, что у меня нет ружья, они знали точно. Китази сделали большую ошибку, выбрав такую тактику. У них было бы гораздо больше шансов, если бы они вплотную подскочили ко мне на своем грузовике, развернулись бы боком и одновременно засыпали бы меня градом пуль. Лишь после этого им стоило спускаться на землю и приближаться ко мне пешком. Мне удалось бы, быть может, убить нескольких из них, но у других осталось бы гораздо больше шансов прикончить меня, при условии, конечно, что они не струсили бы в последнюю минуту.

Китази предпочли осторожность. Вероятно, причиной тому была моя репутация в здешних местах. Подойдя на расстояние в двадцать метров, они остановились. Я не двигался, оставаясь за стволом дерева. Двое, вооруженных винтовками, стали огибать меня по дуге, собираясь зайти в тыл. Я продолжал ждать. Я был гол, и все мое вооружение заключалось в старом ноже с настолько истончившимся лезвием, что он потерял свою былую балансировку и не мог быть использован для метания. Мне оставалось рассчитывать только на мою быстроту, хотя сейчас я был не в лучшей форме, пробежав такое расстояние за ночь, без еды и почти без воды.

Я поискал среди камней, лежащих у меня под ногами. Два своим размером и весом вполне подходили для метания. Тогда я взял нож в зубы и поднял по камню в каждой руке. Стрелки, зашедшие к тому времени сбоку от меня, видели, что я делаю, и криками предупредили своих товарищей. После этого они подняли винтовки и началась пальба.

Одна из пуль впилась в дерево рядом с моей головой. Я выскочил из укрытия, быстрый, словно молния, и бросился бежать по направлению, перпендикулярному тому, по которому приближался ко мне центр их дуги. В игру немедленно вступил стрелок, идущий в центре, а за ним и лучники спустили свои тетивы. Пули и стрелы засвистели вокруг меня, но ни одна не попала в цель. В ту секунду, когда стрелы взмыли в воздух, я резко сменил направление бега. Второй залп лучников так же миновал меня.

Эти люди с детства слышали рассказы о моих подвигах и поэтому считали меня теперь чем-то вроде дьявола. Они были напряжены и взвинчены до предела. Они боялись. Поэтому, когда негры увидели, что я бегу прямо на них, вместо того, чтобы разбежаться, их охватили дрожь и суеверный ужас, который, конечно, не помогал им стрелять более прицельно. Тем более, что теперь, когда я был прямо напротив них, целиться в меня стало еще труднее. К тому же двигался я очень быстро: сто ярдов за 8,6 секунды. С голыми ногами.

Должен отдать им должное, это были храбрые воины, которые не взяли тотчас ноги в руки (несмотря на строжайший запрет английских властей, китази продолжали избавляться от трусов в своих родах до того, как те достигали восемнадцатилетнего возраста). Все оставались на своих местах. Стрелки продолжали осыпать меня градом пуль, в то время как вперед выдвинулись воины с копьем и топорами, которые быстрым шагом стали приближаться ко мне, испуская воинственные крики своего племени.

Я остановился лишь на мгновение, чтобы бросить камень. Он угодил стрелку, стоящему в самом центре их цепи, точно в лоб, и тот мешком рухнул на землю. Я бросился к тому месту, где он стоял. Сбоку набегал юноша с револьвером, стреляя на ходу. Я не обратил на него никакого внимания, так как на бегу его стрельба просто не могла быть прицельной. Лучники вновь натянули свои луки, копье и два топора уже приблизились на опасное расстояние. Я стремительно бросился на землю, перекувырнулся, снова вскочил на ноги и бросил второй камень. Сраженный в шею лучник, что был слева от меня, покатился по земле.

Те два стрелка, что заходили мне в тыл, теперь бегом приближались сзади, стреляя на ходу. Слепая пуля поразила одного из воинов, держащих топор, и вывела его из строя.

Из девяти, начавших сражение, осталось шестеро. Над моим плечом пронеслось копье и с глухим стуком воткнулось в дерн прямо передо мной. Одним рывком я вырвал его из земли, мгновенно сбалансировал, прицелился и бросил в приближающегося юношу. Оно пронзило ему плечо, и револьвер оказался на земле.

Я прыгнул к ружью первого убитого воина, прокатился по траве и вскочил с оружием в руках. В магазине еще оставался один патрон. Я не спеша прицелился; стрелок справа от меня вскинул вверх обе руки, выпустил из них винтовку и рухнул лицом вниз.

Я поднял с земли патрон, выпавший из коробки, оброненной кем-то из стрелков, и загнал его в казенную часть винтовки. Отпрыгнув в сторону, я упал на колено и выстрелил еще раз. Последний из оставшихся стрелков схватился за ногу и повалился на бок; он дергался, лежа на земле, и кричал от боли. Я быстро снял с убитого патронташ и повесил его себе на плечо.

Вскинув глаза вверх, я успел увидеть летящий в меня топор со сверкающим на солнце лезвием. Новый прыжок в сторону, патрон в казенник, выстрел — и вот бросивший топор бездыханным падает на землю. Он упал одновременно со своим оружием, которое вонзилось в землю рядом со мной. Промедли я хоть секунду, он снес бы мне полголовы.

И только после этого оставшиеся в живых воин без копья и юноша, раненный в плечо, побежали от меня. Так как я стоял между ними и грузовиком, им пришлось удирать на. своих ногах. Я сел за руль и тронулся с места. Индикатор уровня бензина не работал, и я не мог знать, сколько его там еще осталось в баке. Но это не имело значения. Я буду ехать, пока смогу, вот и все. Потом просто брошу его в саванне.

Я был доволен. Сражение взбодрило меня, и, к тому же, у меня появился способ несколько быстрее и дальше удалиться от моих преследователей. Что меня особенно порадовало, так это то, что в этот раз, убивая, я вновь не испытал оргазма. Это могло быть, конечно, следствием усталости и волнения, которые могли помешать пробуждению этого патологического рефлекса, несмотря на всю его мощь; или того, что мне вновь не хватило спермы. Но могло быть также, что я избавился, наконец, от этого порока. Я бы взмолился, если бы верил в Бога, чтобы эта последняя гипотеза оказалась верной.

В грузовике было несколько бидонов с водой, так что я вполне мог теперь немного отдохнуть. Впрочем, вести машину, несмотря на все толчки и подскоки грузовика на неровной почве, для меня было тоже отдыхом. И я направился, теперь даже быстрее, чем смел надеяться еще утром, к единственным в этом мире существам, которые могли бы дать мне ОТВЕТ, если только он существует.