Глава 3
Бристоль, Англия

Грегори уехал рано утром, Хохол сам увез его к месту сбора, запретив Марине ехать с ними:

– Ты расплачешься, испортишь ему настроение, он расстроится и будет жалеть, что поехал. Не порти ребенку каникулы, я серьезно прошу.

И Марина подчинилась. Она поцеловала сына перед входной дверью и даже во двор не вышла, хотя из-за занавески долго наблюдала за тем, как Грегори и Женька грузят в багажник «Гелендвагена» рюкзак, как мальчик садится на заднее сиденье и пристегивается ремнем безопасности, как Хохол выводит машину за ворота. Только после этого она позволила себе заплакать. Сын становился взрослым, еще пара лет – и он совсем отдалится от нее, поедет в колледж, у него начнется своя жизнь, и Марине в ней будет отведено совсем мало места. Это, конечно, нормально, и так должно быть – но как же больно… Они останутся с Женькой вдвоем в этом огромном доме – хоть в прятки играй.

Поплакав всласть, Марина вытерла глаза и пошла в кухню пить кофе, джезву с которым заботливый Хохол оставил на зажженной спиртовке. Закурив, Марина смотрела в большое окно и думала, что же будет делать в отсутствие сына. Хохол забрасывал удочку насчет поездки в Черногорию – там у них был собственный дом, как и на Кипре, но Марина не очень хотела лететь. Возможно, ей и стоит согласиться – все-таки море, солнце, свежий воздух, прогулки в сравнении с не очень жарким Бристолем выглядели предпочтительнее. Подумать можно… Но все телодвижения, связанные с перелетами и переездами, всегда вызывали у нее ужас. Конечно, когда было нужно, она собиралась, летела, ехала – но отдых… это было не то, ради чего Марина соглашалась рисковать состоянием нервной системы.

Мысли перекинулись на сына – как он проживет этот месяц в лагере без родных? Даже когда Марина уезжала, с Грегом всегда оставался то Хохол, то отец Марины, специально прилетавший из Москвы к дочери и зятю. А сейчас мальчик окажется среди чужих людей – пусть давно знакомых, но чужих. Это беспокоило Марину, и она злилась, чувствуя себя курицей-наседкой, готовой затолкнуть своего цыпленка в гнездо и сесть сверху, чтобы не мог выбраться.

«Женька прав – мальчик должен стать самостоятельным, а я мешаю этому. Но что делать, если я подсознательно все время боюсь, что с Грегом что-то случится? Я несу ответственность за него перед Егором, я поклялась на его могиле, что выращу его сына достойным человеком. Хотя… Егор тоже не одобрил бы моих попыток контролировать в жизни Грега абсолютно все. Я должна, должна дать ему больше свободы, дать возможность почувствовать ответственность и принимать решения. Господи, как тяжело-то… Никогда не думала, что быть матерью – это такой тяжкий труд. Женька однажды сказал – мол, такой огромной бригадищей ворочала, а что с годовалым пацаном делать – не знаешь. И ведь это правда…»

Кофе остыл, а зажженная сигарета, забытая на краю пепельницы, превратилась в длинный столбик пепла. Марина взъерошила волосы, потерла пальцами виски и встала, чтобы сварить новую порцию. Предстоял длинный день, в котором теперь образовались свободные часы, раньше заполняемые общением с сыном, и она задумалась о том, чем будет заполнять эту пустоту весь месяц. Каждый день ездить в ресторан? Ее присутствия там почти не требовалось – умение подобрать грамотную профессиональную команду всегда было сильной стороной Марины, а потому дела шли хорошо и без ее участия. Заставить Хохла каждый вечер доезжать до набережной и гулять там? Запала хватит от силы на неделю, а потом что?

– Научись вышивать крестиком, – насмешливо раздалось за спиной, и Марина от неожиданности уронила на пол джезву с только что сваренным кофе, едва не ошпарив ноги.

– С ума сошел?! Ты чего подкрадываешься?!

Хохол шагнул к ней и, подняв на руки, аккуратно переставил в другую половину кухни:

– Не обожглась? Нервная ты стала – ужас просто.

– Я задумалась, а тут ты…

– Ты задумалась вслух, дорогая. Аккуратнее с этим. – Женька вынул из небольшого узкого шкафчика швабру и принялся вытирать коричневую жижу с кафельного пола.

– Отвез? – игнорируя совет, спросила Марина, усаживаясь на барный табурет.

– Ну а куда я денусь? Отвез, конечно.

– Он… плакал?

– Мариш, ну, что ты, в самом деле? – укоризненно покачал головой Женька, убирая швабру на место и открывая кран, чтобы вымыть руки. – Он взрослый парень, ему одиннадцать лет почти, а ты все считаешь его чуть ли не грудным. Сама, кстати, учила, что мужики при людях не рыдают.

Марина опустила голову так, что отросшие волосы закрыли лицо, и по вздрагивающим плечам Женька понял, что она плачет.

– Ну что ты, в самом деле? – обнимая ее, спросил он. – Подумаешь – парень в лагерь уехал! Нашла причину для слез. Давай лучше подумаем, чем будем заниматься в образовавшемся отпуске. Ты точно решила, что в Черногорию не хочешь?

– Я не знаю, – пробормотала Марина, вытирая глаза, – я вообще ничего не хочу.

– Ну, еще бы, – понимающе протянул Женька, – это ясно – когда ничего не взрывается и не горит, нам сразу скучно, мы ничего не хотим и настроение у нас тоже поганое. А вот в режиме аврала нам всегда легче живется, правда? Что-то давно никто оттуда не звонил и не орал – «караул, спасите», да?

Он говорил вроде бы со смехом, однако Марина чувствовала, что в словах Хохла никакого веселья нет, наоборот – он зол на нее. Зол – и прав, потому что в душе она давно поняла, что жизнь респектабельной английской дамы не по ней. Это не ее стихия, не ее ритм. Каждый наступающий день похож на предыдущий и будет похож на завтрашний, и можно почти поминутно заранее сказать, что произойдет. А для нее, привыкшей за много лет к совершенно иной жизни, к суете и опасности, это оказалось слишком тяжело. И вся хандра, нервы и скука – от этого. А Хохол просто устал, он старше, ему тяжелее далось последнее «приключение» в России. До сих пор на лбу у него довольно заметный след от ожога, а на груди – уродливые рваные шрамы, оставленные гранатными осколками. Если бы не Леон, телохранитель Мишки Ворона, то Хохла могло бы уже и не быть. Но он заслонил собой Женьку, и оба остались живы, хотя Леону досталось куда сильнее. Конечно, у Хохла имелись причины злиться на жену.

Она положила руки поверх его, обнимавших ее плечи, и проговорила виновато:

– Я тебя совсем измучила.

– Не в том дело, – зарываясь лицом в ее волосы, пробормотал Хохол, – я из кожи вон лезу, чтобы тебе было хорошо, а тебе все равно плохо, оказывается. Мне это хуже ножа, Маринка. Я обещал себе и твоему мужу, что ты будешь счастлива, что я все для этого сделаю, и теперь, выходит, проотвечался.

– Не надо, Жень… ты все сделал, сдержал слово. Дело не в тебе, ты ведь понимаешь. Это я… Наверное, я неблагодарная сволочь. Я очень счастлива с тобой – разве ты не видишь? Ни с кем так не было бы, ты же весь для меня. А я просто не умею этим наслаждаться, не умею, понимаешь?

Она откинула голову ему на плечо и тяжело задышала. Женька не любил этого ее состояния – сейчас начнет плакать, потом у нее заболит голова, и остаток дня ей придется провести в комнате с зашторенными окнами и в полной тишине.

– Не надо, котенок, – попросил он, изгибаясь и целуя ее в шею, – я ведь все понимаю, не первый же день знакомы. Давай все-таки подумаем о поездке, а? Не хочешь в Черногорию, можно на Кипр, только там жарко сейчас. Хочешь, позвони Марье, пусть берет Алену и с нами едет.

– Не поедет она, нельзя ей летом в жару, ты ведь знаешь. Да и в Москве она сейчас, одна, без Алены, – отозвалась Марина, давя подкатившиеся слезы. – Наверное, ты прав – поедем, заказывай билеты.

И Хохол в душе возликовал – удалось! Значит, хоть перед Грегом ему не будет стыдно, потому что мальчик взял с него обещание непременно вывезти мать на море и заставить отдохнуть.