Марш!

Пятнадцатого марта 1853 года Огастус Ричард Пирс, торговец мехами и глава почтового управления «Хадсон Бэй Компани», скончался в районе реки Маккензи, Северо-Западная Америка. Несмотря на то, что он время от времени жаловался на самочувствие, его смерть в сравнительно раннем возрасте – тридцати трех лет, после нескольких дней болезни, явилась для всех полной неожиданностью. Он был ирландец по происхождению, способный офицер, который снискал любовь друзей и уважение индейцев. Во время пребывания в тех отдаленных местах, где, как я полагаю, он прожил лет одиннадцать, два или три сезона он оставался в управлении (форт Симпсон), а затем был назначен в форты Нортон и Мак-Ферсон.

В 1849 году мистер Пирс женился на старшей дочери бывшего главы торгового управления Джона Белла. От него у нее было двое детей: девочка, умершая в 1863 году, и мальчик, ныне проживающий в Манитобе. В 1855 году вдова мистера Пирса вышла замуж за Александра Маккензи, сменившего на посту торгового представителя ее первого мужа в форт Мак-Ферсон.

Во время пребывания в обоих фортах покойный неоднократно высказывал сильнейшее нежелание в случае болезни и смерти быть погребенным в тех местах. Все думали, что он составил завещание, но, должно быть, оно потерялось или было уничтожено, и впоследствии его так и не обнаружили.

Поступив на службу в компанию в 1852 году, я (Родерик Макфэрлэйн) был на следующий год назначен в район реки Маккензи и прибыл в форт Симпсон через пять месяцев после смерти мистера Пирса.

Осенью 1859 года по просьбе миссис Маккензи и ее мужа было решено в течение зимы осуществить столь долго обсуждавшуюся перевозку останков мистера Пирса с места захоронения на берегах реки Пил в форт Симпсон, где он жил прежде. Мистер Годе (ныне глава управления), служивший тогда в Мак-Ферсоне, согласился сопроводить тело, которое собирались доставить на собачьих упряжках до форта Доброй Надежды, находившегося на расстоянии трехсот миль, в то время как я должен был везти его до места назначения еще пятьсот миль на юг.

Форт Мак-Ферсон расположен более чем на градус севернее Полярного круга. Там болотистая почва, а вечная мерзлота находится на небольшой глубине. Поэтому, когда мистер Годе эксгумировал тело, оно было точно в таком же состоянии, как и в день похорон. Его извлекли из могилы и положили в новый и не по размеру большой гроб, который ремнями и веревками укрепили на санях. Везти эту тяжелую и неудобную поклажу по участкам торосистого льда, которые особенно часто встречались в верховьях могучей реки Маккензи, где течение с приближением к Ледовитому океану становилось все быстрее, было нелегким делом и для людей, и для собак.

Первого марта 1860 года мистер Годе прибыл к форту Доброй Надежды и передал тело на мое попечение. И вскоре я отправился с ним в форт Симпсон. Гроб поставили на сани, которые тянула собачья упряжка под управлением ирокеза из Канаваги, что неподалеку от Монреаля, по имени Майкл Томас. Вторая упряжка была нагружена нашими одеялами, провизией и тому подобным. Сам я прокладывал путь на лыжах, и после семи дней тяжелого из-за необычайной глубины снега и всторошенного льда перехода мы проделали двести миль до форта Норманна, ближайшего от форта Доброй Надежды населенного пункта.

Там старший торговый представитель, мистер Найкол Тэйлор, настоял на том, чтобы тело вынули из гроба и положили прямо на сани, потому что мы не сможем преодолеть с таким грузом обширные участки всторошенного льда, которые непременно попадутся нам до форта Симпсон. В течение той зимы я уже дважды преодолевал этот путь, а потому для нашего же блага решил последовать его совету.

После однодневного отдыха в Норманне мы двинулись дальше по последнему и самому трудному отрезку пути. Впереди больше не было перевалочных станций, а также встречалось совсем мало индейских поселений. Ирокез Томас по-прежнему правил упряжкой с телом. В Норманне мы поменяли упряжку, которая должна была везти снаряжение, взяв собак и другого погонщика, по имени Майкл Ирокез. Мистер Тэйлор помогал мне прокладывать дорогу, вызвавшись проводить в последний путь останки своего прежнего начальника и друга.

Описание подобных зимних путешествий в тех местах можно прочитать у разных авторов, кратко скажу только, что обычно мы трогались в путь в четыре утра, обедали около полудня, отдыхали в течение часа и продолжали свое путешествие до заката. На ночь мы устраивались на поросшем хвойными деревьями участке берега. На то, чтобы расчистить снег на пятачке площадью в десять квадратных футов, нарубить веток для подстилки и хвороста для костра, уходило около часа. Еще час мы тратили на то, чтобы приготовить ужин и накормить собак, после чего большинство участников экспедиции крепко засыпали. Кроме двух случаев, о которых речь пойдет ниже, сани с телом поднимали и устанавливали позади лагеря. За исключением первого из этих двух случаев, собаки не пытались каким-нибудь образом повредить тело и, казалось, вовсе на него не реагировали.

На закате пятнадцатого марта, в день седьмой годовщины смерти бедного мистера Пирса, мы принуждены были разбить лагерь на скалистом берегу, так как поблизости не было более удобного места. Берега были высокие, крутые и скалистые, так что нам пришлось оставить обе упряжки на льду. Даже мы с трудом смогли взобраться наверх с топорами в руках и в снегоступах, с провизией для ужина и завтрака за плечами. Собак выпрягли и оставили внизу. Погода стояла тихая и сравнительно мягкая. Берег поднимался футов на тридцать, и в тридцати футах от уступа, на ровной площадке, мы решили разбить лагерь. Все были заняты необходимыми приготовлениями, рубили ветки, перетаскивали запасы и дрова.

Минут через десять-двенадцать мы услышали лай собак и решили, что на реке появились индейцы, хотя в этих местах такое случалось нечасто. Тем не менее, мы продолжали свою работу, а собаки все лаяли, хотя и не так громко и яростно, как обычно при встречах с чужаками. Ни собак, ни саней с места, где мы разбили лагерь, видно не было. Пока мы с мистером Тэйлором обсуждали это, до нас отчетливо донеслось слово «Марш!» (должен отметить, что среди погонщиков собак на Северо-Западе повсеместно в ходу французские команды). Казалось, это произнес кто-то внизу, решивший отогнать собак с дороги, и мы оставили работу, чтобы посмотреть, кто же этот незнакомец. Поскольку никто не появился, двое из нас (Томас и я) отправились к краю утеса и, к своему удивлению, никого не увидели. Собаки теснились вокруг тела на расстоянии нескольких футов и явно были чем-то встревожены. Нам пришлось не раз окликнуть их, прежде чем они отошли от тела и подбежали на наш зов к тому месту, над которым мы стояли. Там они и расположились на ночь, не обращая больше внимания на сани с телом. Еще тогда меня поразило, что слово «марш» было произнесено куда отчетливее, чем я когда-либо слышал от индейцев, которые редко могли произнести его иначе чем «мэш» или «массе».

Восемнадцатого марта нам пришлось идти еще два часа после наступления темноты, чтобы найти подходящий ночлег. И хотя мы нашли относительно удобное место на краю большого острова посреди реки, было непросто взобраться на берег, поднимавшийся на двенадцать футов. Сани с припасами были теперь совсем легкими, и нам удалось втащить их наверх, ухватившись за упряжь вожака. Таким же образом мы поступили и со второй упряжкой, но втащить тело нам было не под силу, и потому против воли мы принуждены были оставить его внизу.

Прорубив себе путь сквозь заросли ивняка, мы выбрались на опушку густого леса из маленьких сосенок; хотя сухих дров поблизости не оказалось, нам все равно пришлось разбить лагерь. Когда приготовления были закончены, и я вернулся из лесу, где собирал хворост, мистер Тэйлор спросил меня, слышал ли я громкий возглас, дважды донесшийся со стороны реки. Я ответил, что ничего не слышал, но заросли были очень густые, а из-за холода и резкого ветра я опустил и туго завязал у шапки уши. Двое ирокезов также подтвердили, что слышали вдалеке крики.

Я сказал:

– Что ж, давайте посмотрим, кто или что это. Может, это индеец идет по нашему следу.

Но, добравшись до реки, мы ничего не увидели и не услышали. И тогда я решил поднять сани с телом, что, хотя и с определенными трудностями, нам все-таки удалось. Рано утром мы были вознаграждены за вчерашние усилия, потому что, проходя мимо места, откуда забрали тело, мы обнаружили следы волчьей стаи. Если бы мы оставили тело там, волки попортили бы останки.

Наконец днем двадцать первого марта мы добрались до форта Симпсон без дальнейших происшествий. И двадцать третьего числа тело было надлежащим образом похоронено на расположенном по соседству с фортом кладбище. Вскоре после прибытия я рассказал обо всем старшему торговому представителю Р. Россу, окружному управляющему, который был близким другом и земляком мистера Пирса. Мистер Росс обладал отличной памятью и очень похоже подражал голосам. Когда он произнес слово «Марш!», как он выразился, с интонацией покойного, мне показалось, что это очень напоминает возглас, который мы слышали пятнадцатого марта, в лагере на берегу.

Во время моего короткого пребывания в Симпсоне я делил комнату с мистером Россом. В первую или вторую ночь, после того как мы легли и погасили свет, разговор зашел об этих загадочных происшествиях, включая и исчезновение завещания мистера Пирса. И вдруг у меня возникло ощущение, которое я могу описать только как ощущение присутствия какого-то сверхъестественного создания. Это чувство возникло так внезапно, что я натянул одеяло на голову. Через некоторое время мистер Росс, неожиданно замолчавший, спросил меня, не было ли у меня некоего странного ощущения. Я рассказал о том, что чувствовал, и он подтвердил, что пережил то же самое. Я знаю, что такое ночной кошмар, но было просто невероятно, что два человека, бодрствуя во время занимавшей их беседы, одновременно заснули. Должен добавить, что ни один из нас не пил вина или какого-либо алкоголя, влиянием которого можно было бы объяснить подобное состояние.

Я предоставляю другим судить, если они способны, о тех фактах, которые я изложил здесь, но если все же допустить мысль о том, что духам умерших порой бывает позволено возвращаться в места прежнего обитания и бывшие тела, тогда, зная чувства мистера Пирса относительно места погребения своих останков, мы можем предположить, что его дух пытался предотвратить осквернение трупа. Расположение нашего лагеря пятнадцатого марта было таково, что не было ни малейшей возможности поднять тело наверх по крутому и скалистому берегу. Собаки проголодались после трудного дня, и в тихую погоду они могли учуять запах не подвергшейся разложению плоти; их лай и то, что они окружили сани, сложно объяснить другими причинами. Конечно же, была опасность со стороны волков и прочих диких зверей, но, вероятно, духам известно больше, чем смертным. Ночью восемнадцатого марта на берег было взобраться непросто, нам пришлось приподнимать и придерживать первого, кто полез наверх, пока он не уцепился за кустарник и таким образом не вскарабкался на уступ. Затем он кинул нам веревку. Берег, тем не менее, не был неприступным, и так как к месту, где на ночь остались сани, наведывались голодные дикие звери, то это могло побудить духа издать крики о помощи, которые мы услышали. А то чувство, охватившее нас с мистером Россом в то время, когда говорили о покойном и его пропавшем завещании, не могло ли возникнуть вследствие попытки вступить с нами в контакт и передать какие-то сведения, которые мы, растерявшись, упустили возможность получить?

Факты, о которых я рассказал, произвели на меня неизгладимое впечатление, и потому я не думаю, что они сколько-нибудь существенно отличаются от изложенных мной мистеру Россу, а также другим людям, поскольку впоследствии я неоднократно рассказывал эту историю.