Когда Андрей закрыл за собой дверь, было двадцать минут первого. Пистолет он оставил на столе, взяв с меня слово до завтра больше не возиться с оружием. Завтра он сам еще раз все проверит, чтобы уже наверняка. Я легко пообещала ему это, потому что не была на «ты» с этой техникой. Знала, конечно, как зарядить и куда нажать. Это главное. В обойме шесть патронов, а завтра вечером их останется четыре. По крайней мере, я на это надеюсь. Для порядка я еще раз мысленно повторила свой ритуальный отсчет (три шага вперед, два направо…). До завтра предстояло еще хорошенько обдумать, как лучше добираться до театра. Внутрь попасть проблемы большой не было: Андрею после долгих ухищрений удалось достать приличный билет. Взяв его в руки, я в первый момент инстинктивно обрадовалась – партер, восьмой ряд! Последний раз я смотрела «Спартак» в Большом с балкона третьего яруса лет пятнадцать назад, и тогда даже мой перламутровый бинокль не помог мне разобраться – кто же из этих крошечных фигурок на сцене Лиспа?… Еще через пять секунд я взяла себя в руки. Какой там партер! Все должно было совершиться еще до начала первого действия, так что мое местечко будет пустовать. Или на него тайком проберется какой-нибудь нищий балетоман, у которого хватило денег только на последний ярус…

Боже мой, что за вздорные и мелкие мысли! Я попыталась было настроиться на героический лад и даже сняла с полки «Жизнь двенадцати цезарей» Светония, но, пробежав глазами многажды читанную первую страницу, с досадой вернула том на место. Если и перечитывать сейчас что-нибудь для поднятия духа, так это мою любимую «Мертвую зону» Стивена Кинга. Многим моим соратникам из Дем.Альянса, всем этим утонченным ценителям Борхеса и Беккета, Кинг казался слишком вульгарным, мелодраматичным, но они как раз ничего в этом не смыслили. Все они полагали, что «Мертвая зона» – книга про парапсихологию, и все возвращали мне номера «Иностранки», не преодолев и первых трех глав. На самом же деле роман был об ответственности. Джон Смит у Кинга, увидев фигляра Стилсона, уже знал: если ЭТОТ будет американским президентом, человечество погибнет, ибо мировой войны не избежать. Смиту природа подарила право знать ЗАРАНЕЕ, чувство грядущего. Он не был никаким политиком, но он купил ружье и научился стрелять. Когда я впервые прочла «Мертвую зону», я сразу поняла, что я бы сделала то же самое. Не задумываясь ни на секунду. И когда десять лет спустя на нашу сцену вылез ЭТОТ, я не усомнилась в своем предчувствии. Может, у меня с мозгами не все в порядке. Может, прав был профессор Линцер из кащенковской больницы с его вялотекущей шизофренией, осложненной реформаторским бредом. И когда меня всерьез убеждали: «Лера, ты психованная!» – я почти не возражала. Все мы немного не в своем уме, как говорил Чеширский Кот. Но. Но. Но. Впервые увидев наклеенный на забор предвыборный плакат ЭТОГО (ужасный клетчатый пиджак, рука выброшена вверх, рот искажен криком), я догадалась. ЭТОТ как пить дать станет нашим президентом. И если я его не остановлю, всем конец. Вообще всем, полная амба. Без различия классов, сословий и политических партий. Он это сделает, у него мозги так устроены. От него за версту несет смертью, но только почему-то никто, кроме тебя, Лера, этого не видит. Или, может быть, некоторые тоже видят, но молчат. В силу своих суицидных наклонностей. Полным-полно самоубийц, миллионов примерно семьдесят. Было бы просто несправедливо, если бы на такое количество самоубийц не нашлось хотя бы одного завалященького убийцы.

У меня просто выхода другого нет, кроме как стать этим убийцей. Или этой убийцей – как правильно сказать? Русский язык не предусмотрел таких тонкостей, как он не предусмотрел, что убийца может быть женского рода. С другой стороны, наш «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык» не предусмотрел и появления на свет Этого Господина, которому по плечу за короткий срок лишить русский язык всех этих замечательных качеств. Превратить в маленький, хлипкий, лживый и рабский язычок. На котором можно будет только орать: «Хайль Президент!» – и то лишь до поры, пока не упадет первая бомба возмездия.

Когда я впервые увидела этот плакат, я сказала своим: «Кто любит меня – за мной!» Они любили меня, свою демократическую Жанну д'Арк, со всеми ее восемьюдесятью шестью килограммами живого веса. Но сначала за мной не пошли. Они развлекались тем, что дразнили нашего медведя, а Этого Господина считали потешным клоуном, с которым и связываться было глупо. Проснулись мои соратнички лишь тогда, когда клоун попал в парламент и через месяц своим выступлением едва не спровоцировал новый российско-китайский вооруженный конфликт. Чуть ли не полстраны пускало радостные слюни перед своими телевизорами, когда он кричал с трибуны: «Верните Даманский! Наши дети полегли там не для того, чтобы по приказу из Пекина их безымянные могилы засеивались рисом. Верните Даманский, последний российский форпост на Востоке!…» На следующий день, как и следовало ожидать, Китай привел свои пограничные части в состояние боевой готовности. Еще через день наши войска, стоявшие на границе, предприняли то же самое. Будь наш МИД чуть менее энергичен в своем стремлении все уладить, мир бы продлился до первого выстрела.

Вот тогда мои демократы кое-что поняли. Только поздно было. Крик «На Восток!», обещание всем гонконгской электроники и каждой русской семье по «тойоте» сделали свое дело. Обещания по поводу хлеба, сахара и водки довершили все дело…

О, мои доверчивые умные дурачки! Когда пошел третий месяц царствования Этого Господина, а мировая война все еще не началась, благонамеренные в ДА вместе с мосье Воскресенским снова подняли свои приплюснутые головки. Дескать, Лерочка, все оказалось не так и страшно. Трамваи ходят, телевидение работает, газеты шустрят себе. Копошится Дума.

Не торопитесь, сказала им я. Потерпите. БУДЕТ страшно.

Они опять не поверили или оробели.

Поверил безоговорочно только один Андрей – самый тихий и молчаливый мальчик, в нашем Дем.Альянсе. После очередного моего выступления на Пушке он вдруг подошел ко мне и деловито спросил: «Когда начнем?»