Ко всему я был готов, но такой дурости не ожидал. Митрофанов был, конечно, гнидой, однако я надеялся, что он хотя бы не обалдуй. Ничуть не бывало! Служебный вход, через который мы провели Президента в театр, подпирали только два моих сокола. При виде нас они вытянулись по стойке смирно, и это бы меня обрадовало – если бы все остальное было в порядке. Охранцы бродили по фойе, изображая зрителей, и были расставлены не там, где надо, а просто торчали в разных местах. Почему-то особенно много их было у лестницы, словно они опасались, что она может рухнуть без их присутствия. Проходя мимо ближайшей бархатной портьеры, я ткнул рукой за бархат. Пусто. Вот ведь сука, взвыл я про себя, имея в виду того же Митрофанова. Соколов он из театра почти всех выгнал, а своих пристроил через пень колоду. Глаз у меня на такое был наметанный, и я заметил, что все у охранцев организовано через жопу. Возможные сектора обстрела были почти нигде не перекрыты, окна и двери заблокированы не были. Несколько моих соколов, милостиво оставленных Митрофановым на этаже, суетились, пытаясь закрыть собою бреши. Мне на пути попался замотанный и расстроенный Антонов. Я свирепо взглянул на него и показал исподтишка кулак. Тот так же исподтишка сделал виноватую гримасу: дескать, извините, хозяин, мы здесь не главные. Это, правда, я и сам хорошо понимал. Не понимал я только, почему же так беспечны эти главные. Может, они точно уже выяснили, что сегодня или хотя бы в этом месте фойе покушения никакого не будет – и потому расслабились? Но откуда же они могли знать это ТОЧНО?

Я сделал своим соколам из прикрытия знак, чтобы они держались к Президенту еще ближе. Мне вдруг показалось, что сейчас любое происшествие было бы Митрофанову только на руку: всегда бы он смог сказать, что прошляпила именно СБ. Я даже покрутил головой, рассчитывая увидеть где-нибудь в уголке довольную улыбочку этого гребаного интеллигента Олега Витальевича.

– Павлик, ты меня затолкал, – произнес вдруг Президент негромко. – Твои соколы мне на ноги наступают, пусть чуток разойдутся.

– Никак нельзя, шеф, – шепотом ответил я, пользуясь случаем капнуть на Митрофанова. – Внешнее прикрытие организовано просто из рук вон. Генерал Митрофанов, которому поручен театр, либо пьян, либо болен, либо разучился профессионально работать…

Шеф тихонько рассмеялся:

– Ты ревнив, Павлик, как баба. Боишься, что Митрофанов тебя обставит, и стучишь потихоньку… Нехорошо.

– Никак нет, – дерзко возразил я, понимая, что на эту дерзость и именно сейчас я имею право. – Поглядите сюда… и вот сюда… и вот в этот пустой угол… Вашему Митрофанову плевать на вашу безопасность. Я бы вообще был с ним поосторожнее.

– А что такое? – рассеянно поинтересовался Президент. Он словно нарочно двигался медленно и не прошел еще и половины пути до своей бронированной президентской ложи.

– У меня есть сведения, – сказал я быстро, – что того фискала, которого мои соколы… Короче, что его нам подсуропил как раз Митрофанов. Чтобы, значит, мы оказались в дураках.

– Ну, а вы? – лениво спросил Президент. – Где ваши соколы, по-твоему, оказались, а?

– В дураках, – признал я. – Но, шеф, такая провокация…

Президент поморщился:

– Оставь Олега в покое. Он мне обо всем, что надо, сам докладывает. Занимайся своим делом.

– Вот я и занимаюсь! – проговорил я. – Именно это и делаю. Для вашей же безопасности, шеф.

– Для безопасности ты мне все ноги оттоптал, – процедил шеф. – Пусть передние ребята расступятся, дай мне хоть на публику посмотреть…

– Чего там смотреть, – буркнул я. – Цивильные козлы да журналисты. Да еще эти недоумки из Охраны. – Тем не менее я сделал знак, и переднее прикрытие чуть расступилось.

Дальше началось страшное кино, почему-то замедленное. Такую шутку я иногда проделываю со своим домашним «Хитачи», чтобы получше рассмотреть прием каратэ или там порнушку. Мозги мои сами собой настроились на прием и стали нумеровать кадры.

При кадре номер один из-под лестницы начал возникать бледный парень с сумочкой, надетой отчего-то на правую руку. Я открыл рот, чтобы дать команду соколам, но тут начался кадр номер два.

Сумочка стала медленно-медленно падать на пол, и в руке парня уже был пистолет. Он начал его поднимать, а наше оружие было еще на своих местах.

Кадр номер три – я полез за своим «Макаровым», понимая, что не успею никак и он может оказаться первым. В середине кадра номер три за спиной парня с пистолетом медленно стала открываться дверь и оттуда все так же медленно стала выползать толпа охранцев. Как будто они давно знали, что стрелять по Президенту будут точно с этого места.

Кадр номер четыре. Парень нажал на спуск, и я стал медленно прыгать навстречу вспышке, застывшей в дуле, надеясь поймать пулю своим плечом или боком. Охранцы сзади парня тоже замерли в своем безмолвном прыжке. Я успел пожалеть, что сейчас пуля ударит в меня, а всю славу по захвату террориста получат эти безмозглые митрофановские козлы…

Кадр номер пять сопровождался громким звуком выстрела. Меня неторопливо ударило горячим воздухом, но пуля из ствола куда-то подевалась. Ушла вверх, подумал я. Мазила! С такого расстояния не попасть. Счастье-то какое! Мазила! Губошлеп! Я был жив и уже с пистолетом в руке. Я был жив, и Президент был жив! Охранцы на заднем плане все еще прыгали, никак не могли допрыгнуть. Ну, теперь-то моя взяла, подумал я и в этом же замедленном ритме потянул спуск своего «Макарова».

Кадр номер шесть. Один из охранцев стал разевать рот в крике, но слов еще слышно не было. Кажется, этот говнюк советовал мне брать живым. Сейчас, ждите, злобно подумал я.

При звуке МОЕГО выстрела замедленное кино мгновенно закончилось.

Рапид выключили.

Парень в ту же секунду выронил свой пистолет и растянулся на паркете. Целил я в плечо и попал бы в плечо. Однако в последнюю секунду охранцы, что сзади, допрыгнули до мальчика и сбили мне цель. Пуля угодила в грудь, желтый паркет возле тела мгновенно покраснел.

На секунду наступила мертвая тишина. Такое всеобщее краткое оцепенение, после которого следовало ожидать шума, криков, визга ближайших зрителей и прочего мерзкого переполоха.

В этой тишине явственно прозвучал сдавленный шепот одного из штатских-охранцев:

– А говорили, что баба будет…