Глава тридцать четвертая
Мы отмылись под душем, и когда смыли мыло и кондиционер, Никки доказал, что далеко еще не выдохся.
Я стояла коленями на гладком мокром кафеле, и горячая вода по нам колотила. Никки закрывал меня почти от всего дождя, лишь струйки воды стекали по его телу, выглядя украшением на этой гладкой коже. И я слизывала эти капли воды. Мы уже выяснили, что рот у меня почти зажил, и хотя я не знала, годится ли он для орального секса в полную силу, попробовать хотелось, и я ни разу в жизни не видела мужчину, который, получив такое предложение, начал бы спорить. Можно просто ловить кайф, что я и делала.
Раны зажили даже больше, чем я думала. Не помню, чтобы брала у Никки энергию для исцеления себя, но, видимо, брала.
– Если так больно, можем что-нибудь другое придумать.
Я кивнула и стала наслаждаться мужчиной, который стоял передо мной.
– Боже мой! – сказал Никки.
Я подняла глаза, увидела, что он уставился на меня с яростным лицом. Струи воды убрали его волосы с лица, и он этого не заметил. Наверное, я впервые увидела по-настоящему его лицо таким обнаженным. Красив же он, по-настоящему красив. Мне нравятся черты его лица без завесы волос, скрывающей отсутствие глаза. От того, что он не был «совершенен», он не становился менее красивым: это был Никки, вот так он выглядит, это он, и мне он нравится, я люблю этот его вид.
– Как ты? – спросил он.
– Нормально, – ответила я хрипло, и пришлось откашляться. Хриплость была не от секса – горло несколько саднило от моих действий.
– Анита, кормись уже.
– Ты просто хочешь, чтобы я включила ardeur, потому что тогда получится намного лучше.
Он кивнул. Вода разбрызгалась вокруг него туманом, когда он шевельнул плечами под струями.
– Ага, – сказал он почти нетерпеливо.
Я так и сделала, потому что я уже честно хотела, чтобы рот зажил, а желудок уже напоминал, что ardeur – не единственный у меня вид голода. Что в разгаре хорошего секса я заметила голод, означает, что проголодалась я куда больше, чем осознаю. А если этот голод не утолить, мои звери могут проснуться и сами поискать себе еду, и овладеть моим телом в этом процессе.
Когда-то я с трудом держала ardeur под замком, но сейчас мне приходится о нем думать, находить, вызывать и спускать с цепи. Вот только что я владела собой, и вот уже ardeur овладевает мной, разливается по моей коже, проливается в Никки.
Резкие уколы ранок во рту только разжигали желание. Все переводилось в секс, желание, потребность, необходимость… И не было уже необходимости бороться с собственным телом. Оно было со мной заодно, как и ardeur, а ardeur хотел есть.
Никки взял меня за затылок, и меня хватило еще, чтобы посмотреть на него и сказать:
– Когда я спускаюсь, прижимай меня к себе.
– Задохнешься.
– Я постучу по тебе, и ты меня отпустишь. Сделаю вдох и снова спущусь.
– Ты хочешь, чтобы я тебя прижал к себе, не давал слезть?
– Да.
Он приподнял бровь. Вид у него стал очень подозрительным. Я невольно засмеялась.
– Я хочу, чтобы ты меня оттрахал в рот, Никки, и ardeur мне в этом поможет.
Он нахмурился. Голый, мокрый от душа, твердый и готовый, но он хотел убедиться, что потом это ему не аукнется. Кажется, его можно понять.
– Я это делала с Натэниелом, с Ашером, с Ричардом.
Тут у него сделались большие глаза:
– С Ричардом? Правда?
– Да.
– Ну, блин, если ты смогла так с ним…
– Ага.
Он все еще смотрел неуверенно, но сказал:
– О’кей.
Я отпустила ardeur, и он снова взлетел, жаром разливаясь по коже, по пальцам, в бедро Никки, заливая нас обоих. Рука Никки прижала мне голову, и я свободной рукой надавила на эту руку, чтобы она прижала сильнее.
На этот раз он не стал сомневаться, а просто мощной ладонью прижал мне голову к своему телу изо всех сил. Сперва это было точно как я хотела. Но даже когда меня ведет ardeur, в конце концов нужно бывает сделать вдох.
Я попыталась отодвинуться, но его рука прижала сильнее, и я не могла вырваться. С одной стороны, мне это нравилось, что он может меня держать, если захочет, держать, пока я не задохнусь, пока тело не заставит меня драться за воздух. Я уперлась в него руками, но он нажал сильнее, удерживая, заставляя не слезать. Я выдержала, сколько могла, пока паника едва не прогнала ardeur, и похлопала его по бедру. Вот это был момент, когда я должна была верить, полностью верить ему, что он подчинится этому хлопку. Я осознала пару лет назад, что мне нравится этот момент веры, миг, когда тот, с кем ты, может тебе действительно сделать что-то плохое, и только по своему выбору это предотвратить. Мне нравится этот момент неуверенности, не пойдет ли на этот раз все очень плохо. Мне не нравилось, что этот момент делает со мной, что вот такие моменты мне на самом деле делают, но я с этим смирилась. Я смирилась с собой, и мне, черт побери, это очень нравится.
Никки отпустил меня, дал мне слезть со своего тела. Я сделала глубокий прерывистый вдох.
– Ты как? – спросил он встревоженно.
Я кивнула и наконец смогла сказать:
– Нормально. – Посмотрела на него: – Можем еще немножко так, но когда не могу дышать, ardeur в конце концов отступает. Он уступает инстинкту самосохранения.
– Тогда трахнемся, и ты его накормишь.
– Или трахнемся в рот. Когда ardeur, я это могу сделать, и мне это тоже нравится.
Нерешительность была у него на лице написана до боли ясно, но потом он сказал:
– Посмотрим, как будем себя чувствовать, когда попробуем.
Я согласилась, и мы вернулись к нашей игре – бондаж с глубокой глоткой. Чтобы это был бондаж, не обязательны веревки или цепи. Достаточно, чтобы тебя держали и нельзя было вырваться. Такого в нашей игре было выше крыши.
Когда мы еще раз это сделали столько, сколько могло выдержать мое горло даже при ardeur’е, Никки сказал:
– Я опять хочу тебя трахнуть. Мне так нравится, что я в твоем шорт-листе мужчин, которых ты не заставляешь надевать презерватив.
Это не было продуманным плановым решением. Просто он был со мной, когда я столько бывала с Микой, Натэниелом и Сином, а они входили в мой список общих по жидкости, так что… это недавняя была перемена – не заставлять Никки надевать лишний слой защиты. Я на контрацептивах, и я носитель ликантропии, так что ее мне не подцепить, даже если будет кровотечение от жесткого секса, но все равно я почти всех прочих заставляю надевать презервативы – просто на всякий случай. Я помнила момент, когда не стала заставлять Никки: Натэниел и Син были здесь, но Мика в отъезде. Это казалось тогда естественным, но сейчас упоминание об этом заставило меня задуматься. У меня это не всегда хорошо получается. Есть у меня тенденция начинать раздергивать отношения, будто я пытаюсь вырваться из западни. Я все еще считаю любовь западней? Все еще настолько нездорова, что если мне мужчина раз напомнит о том, как много для меня значит, я должна вырываться, пока все не разломаю? Не это ли делаю я сейчас с Сином? И не это ли готовлюсь проделать с Никки?
– Я не слышу твоих мыслей, только ощущаю эмоции, но это выражение лица мне не нравится. Ничего в нем нет хорошего. Что я такого сказал?
Я посмотрела на него. Волосы у него отвело водой с лица, оно осталось открытым и чудесным. Обнаженное тело покрыто водой, скользкое и аппетитное. У меня еще приятно ныла после него глотка. Он уже два года рядом со мной. Что ему сделать, чтобы проявить себя? Почему это каждый должен себя передо мной проявить? Некоторые из мужчин моей жизни много чего могли бы по этому поводу сказать.
Я поняла, что ardeur снова отступил. Когда-то я была его игрушкой – теперь не так. Я так хорошо им управляю, что иногда должна напоминать себе о необходимости его питать. Если оставить его голодным, то уйдет моя способность залечивать раны, и в конце концов я начну сосать энергию сперва от Натэниела и Дамиана, потом перейду к Жан-Клоду и Ричарду, но сперва Натэниел и Дамиан умрут. Жан-Клод объяснил мне эту метафизическую арифметику, когда я вот так научилась держать ardeur под контролем: я-то думала, что контроль – это полная победа. Я позабыла, что ardeur подобен желудку: ты можешь приучить себя не хотеть есть, но это не значит, что твоему телу еда не нужна.
Мне все еще нужно питать ardeur, но это уже не тот необоримый голод, какой был раньше. Сейчас у меня есть выбор. Не ardeur заставляет меня заниматься сексом: он выложил несколько мужчин мне на тарелку, но что я сейчас с ними делаю, зависит от меня. Я попыталась понять, как же я к этому отношусь.
– Анита?
В голосе у Никки звучал вопрос. Лицо его закрылось, отодвинулось, защита встала на место. Социопата из него сделали, а это значит, что кое-какие эмоции в нем остались, и я не хотела, чтобы он их снова отставил в сторону. Мне нравится, когда в нем вдруг проявляется сердце.
– Трахни меня, – сказала я тихо.
– Что? – переспросил он, как будто не расслышал за шумом струй воды.
– Трахни, – повторила я громче.
Углы рта у него изогнулись в улыбке, лицо стало счастливым почти ненормально. У меня всегда было чувство, что внутри у Никки была тьма, которую ему пришлось извергнуть из-за меня, но она все еще оставалась в нем, и всегда она хочет наружу – на то она и тьма. Ею можно управлять, даже запрячь, но в конечном счете она хочет выйти и играть в свои темные игры.
Он позволил мне увидеть в себе этого счастливого монстра. Монстра, не имеющего отношения к его зверю: то, что я видела, не было животным, оно было совсем человеческое, просто люди обычно не любят это признавать. Никки это было все равно. И Натэниелу. И Дьяволу. А потому что им было все равно, мне тоже стало безразлично.
– Трахни, – повторила я снова.
Третий раз повторять не пришлось.
