Князь Людвиг фон Аренсберг лежал на кровати лицом в потолок. На потемневшем, с выкаченными глазами лице, на кадыкастой шее видны синеватые пятна, показывающие, что курносая со своей косой посетила его уже несколько часов назад. Черная, с благородной проседью эспаньолка взлохмачена, редкие волосы на темени слиплись от высохшего пота. Жутко торчат скрюченные в последнем напряжении, окостеневшие пальцы рук. Сами руки сложены на груди и связаны в запястьях витым шнуром от оконной портьеры. Правая, ближайшая к кровати портьера обвисла без этого шнура, стыдливо заслоняя мертвое тело от бьющего с улицы апрельского утреннего света.

— Доктор уже был, — предупреждая вопрос Ивана Дмитриевича, шепнул Певцов.

Стоя рядом с Шуваловым, едва кивнувшим ему при входе, Иван Дмитриевич разглядывал убитого. Ночная рубашка измята, испещрена кровавыми пятнышками. Один рукав оторван: им связаны ноги у щиколоток. Выше колен ноги князю стянули свернутой жгутом простыней, но и в таком положении он, похоже, продолжал сопротивляться. Это видно было по свисающей на пол перине, изжеванному углу одеяльного конверта, которым, видимо, ему заткнули рот.

— Господин Путилин, сколько вам понадобится времени, чтобы все тут осмотреть? — поинтересовался Шувалов.

— Двух часов хватит, ваше сиятельство.

— Слишком долго.

— Могу уложиться в полтора.

— Тоже долго. Принц Ольденбургский, герцог Мекленбург-Стрелецкий и граф Хотек пожелали увидеть место преступления. Не могу же я заставить их дожидаться за дверью еще полтора часа.

— Если не будут ничего трогать, пускай войдут, — предложил Иван Дмитриевич. — Я не возражаю.

— Он не возражает! Скажите на милость! — возмутился Певцов. — Неужели вы не понимаете, что Хотеку нельзя показывать покойного в таком виде?

— Ни в коем случае, — поддержал его Шувалов.

— Тогда сколько же времени вы отводите в мое распоряжение? — спросил Иван Дмитриевич.

— Полчаса и ни минутой больше. Осмотр будете производить вместе с ротмистром Певцовым. Ему поручено вести расследование по линии Корпуса жандармов, так что вам придется работать вместе. И прошу вас, господа, помните: вы занимаетесь делом колоссальной важности! Сам государь повелел мне ежечасно докладывать ему новости по этому делу. Начинайте, сейчас я пришлю к вам камердинера, который обнаружил князя мертвым. По ходу осмотра он вам все расскажет.

Едва Шувалов ушел, Певцов с облегчением плюхнулся в кресло.

— Для начала, — сказал он, — давайте распределим обязанности. Чтобы сократить путь, попробуем пройти его одновременно с двух противоположных концов.

— Как это?

— Вы от очевидных фактов двинетесь к вероятной причине убийства, а я пойду в обратном направлении, от вероятной причины — к фактам.

— И какова, по-вашему, причина?

— Не сомневаюсь, что убийство фон Аренсберга носит политический характер. Скажем, ситуация на Балканах может иметь к нему касательство.

Иван Дмитриевич опустился на четвереньки и заглянул под кровать. Пол был залит керосином из разбитой настольной лампы. Вообще кругом царил невообразимый хаос: туалетный столик опрокинут, одеяла и подушки раскиданы по спальне. Одна подушка вспорота, все в пуху, битое стекло хрустит под ногами. Князь отчаянно боролся за свою жизнь.

— Времени у нас с вами немного, — продолжал Певцов, — в ближайшие часы Хотек телеграфирует в Вену, через пару дней тамошние газеты раструбят на всю Европу, что в России иностранных дипломатов режут как курей.

— Уж по крайней мере этого они писать не будут, — раздраженно ответил Иван Дмитриевич, развязывая узел на простыне, чтобы освободить ноги мертвеца.

— Плохо вы знаете этих писак, — усмехнулся Певцов. — Еще как будут!

— Про то, что у нас дипломатов режут, писать никто не станет. Можете не беспокоиться.

— Почему вы так уверены?

— Потому что князя не зарезали, а задушили.

Иван Дмитриевич осторожно перевалил тело со спины на живот и показал Певцову.

— Убедились? На нем ни царапины. Одни синяки.

— Откуда же кровь на рубашке?

— Это не его кровь. Он, видимо, укусил за руку одного из убийц.

— Думаете, их было много?

— Двое, не меньше. Князь — мужчина жилистый, видите, какие ручищи! В одиночку такого по рукам и ногам не свяжешь. Разве что…

Иван Дмитриевич умолк.

— Что? Говорите, — подбодрил его Певцов.

— Разве что в какой-то момент он внезапно узнал своего убийцу и лишился воли к сопротивлению.

— От страха?

— Не обязательно. Может быть, вспомнил свою вину перед этим человеком.

— Давайте без достоевщины, — ввернул Певцов недавно услышанное от одной курсистки модное словечко, значение которого Иван Дмитриевич не понял, но спрашивать не стал, дабы не показывать свою необразованность. — Не забывайте, покойный был все-таки немец, а не буддист и не русский интеллигент. К тому же на чем основано ваше допущение? Почему сначала он своего убийцу не узнал и стал сопротивляться, а потом вдруг узнал?

— Потому что в спальне было темно, лампа не горела. Если бы она упала и разбилась при горящем фитиле, вспыхнул бы разлитый керосин…

Договорить Иван Дмитриевич не успел, явился присланный Шуваловым княжеский камердинер. Это был толстомордый рыжий парень с рыбьими глазами без ресниц.

— Ты первый обнаружил князя мертвым? — обратился к нему Певцов.

— Так точно, ваше благородие, я. Они, значит, когда ложились, утром наказали разбудить себя в половине девятого…

Камердинер приготовился к обстоятельному рассказу, но Иван Дмитриевич прервал его:

— Потом доскажешь. Ну-ка взгляни хозяйским глазом, не пропало ли тут что-нибудь?

После совместного тщательного обыска он вписал в блокнот перечень исчезнувших ценностей: «Револьвер (система не изв.), портсигар серебряный, монеты золотые французские (9 — 10 шт.)».

— Такие? — шепотом спросил Иван Дмитриевич, показывая камердинеру найденный под кроватью и утаенный от Певцова золотой кругляш с козлиным профилем Наполеона III, императора французов.

Попутно он вспомнил, что этот император был злейшим врагом Виктора Гюго, любимого писателя жены. Недавно она купила Ванечке плюшевую козу, которую назвала Эсмеральдой.

— Ага, — кивнул камердинер. — Если сбоку смотреть, они так друг на друга похожи, не отличишь.

— Кто на кого?

— Он, — повел глазами камердинер в сторону покойника, — и этот, на целковике.

— Наполеондор называется, — сказал Иван Дмитриевич.

— Что вы там шепчетесь? — заволновался Певцов. — Какие у вас от меня секреты?

— Ничего-ничего, пустяки.

Иван Дмитриевич вернулся к туалетному столику, и пока он проверял содержимое ящичков, Певцов пенял камердинеру:

— Что же это у тебя, братец, в доме все двери скрипят? Здесь еще туда-сюда, а в гостиной прямо по-волчьи воют. Ленишься? Не смазываешь?

— Я то делаю, что велят, — оправдался камердинер. — Насчет петель никакого недовольства не было.

— Иди, после потолкуем, — сказал ему Иван Дмитриевич и, дождавшись, когда он выйдет, повернулся к Певцову. — Между прочим, ротмистр, знавал я одного ростовщика, так этот сын иудейский строго-настрого запрещал слугам смазывать дверные петли.

— Воров боялся?

— Такие люди боятся не только воров.

Аналогия подействовала. Певцов сцепил руки у подбородка, задумался, а Иван Дмитриевич подлил масла в огонь:

— Помните, камердинер говорил, что князь держал револьвер в ящике туалетного столика возле кровати. Зачем? Военная привычка? Или все же кого-то он боялся?

— Да-да, — покивал Певцов, — я сам об этом подумал.

— С другой стороны, — улыбнулся Иван Дмитриевич, играя им как кошка мышью, — похищен серебряный портсигар. Как вы намерены увязать пропажу с ситуацией на Балканах?

— Надо бы произвести обыск у этого Фигаро. Подозрительный малый…

— Господа, ваше время истекло, — заглядывая в спальню, объявил Шувалов. — Прошло тридцать пять минут!

Прежде чем выйти, Иван Дмитриевич еще раз окинул взглядом последнее ложе князя фон Аренсберга и опять отметил одно странное обстоятельство: убитый почему-то лежал на кровати ногами к изголовью.

Спальней завладел камердинер с двумя рядовыми жандармами, выделенными ему в помощники. Покойному подложили под голову подушку, предварительно развернув его на сто восемьдесят градусов, накрыли одеялом, опустили веки. Уже из гостиной Иван Дмитриевич услышал, как звякнула дужка ведра, шлепнулась на пол мокрая тряпка. Шувалов лично распоряжался уборкой. Это был особенный, чисто российский демократизм, уравнивающий чины и сословия: всяк норовил заняться не своим делом.

Одно из окон гостиной располагалось в неглубокой полукруглой нише. Тут стояли граф Хотек с принцем Ольденбургским. Распространяя вокруг себя острый дух керосина, Иван Дмитриевич подошел к этому окну, отдернул штору. На подоконнике за ней обнаружилась пустая косушка и оплывший кусок масла на газете. Он взял капельку на палец, лизнул: чухонское.

— Что это? — по-русски изумленно спросил Хотек.

— Ваше сиятельство, — с поклоном ответил Иван Дмитриевич, — это данные, с которыми мне предстоит начать расследование.

Двое жандармов и камердинер с ведром пересекли гостиную в обратном направлении, после чего Шувалов радушным жестом хозяина, приглашающего гостей к накрытому столу, предложил собравшимся пройти в спальню. Принц Ольденбургский, герцог Мекленбург-Стрелецкий, Пален, Хотек и генерал-адъютант Трепов чинно приблизились к постели. Прочий мундирный люд столпился в дверях. Иван Дмитриевич подумал, что если Шувалов решил сохранить в секрете это убийство, опрометчиво было скликать сюда столько народу. Хотя, наверное, все это были люди надежные, умеющие держать язык за зубами.

— Какой ужас! — громко сказал принц Ольденбургский.

Все закивали, хотя истинный ужас неизвестности и ожидания остался в гостиной, а здесь, в прибранной и затененной комнате, глядя в лицо покойного, на котором камердинер успел припудрить синеватые пятна, все должны были испытать мгновенное облегчение. Смерть, слава богу, выглядела пристойно.