Книга: Собрание сочинений в десяти томах. Том четвертый. Драмы в прозе
Назад: БОГИ, ГЕРОИ И ВИЛАНД
Дальше: СТЕЛЛА
КЛАВИГО
Трагедия
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Клавиго, архивариус короля.
Карлос, его друг.
Бомарше.
Мари Бомарше.
Софи Жильбер, урожденная Бомарше.
Жильбер, ее муж.
Буэнко.
Сен-Жорж.
Место действия — Мадрид.
АКТ ПЕРВЫЙ
ДОМ КЛАВИГО
Клавигоо, Карлос.
Клавиго (поднимаясь от письменного стола). Этот журнал будет пользоваться доброй славой, все женщины придут от него в восторг. Скажи мне, Карлос, ты не считаешь, что мой еженедельник — из первых в Европе?
Карлос. Во всяком случае, у нас в Испании никто из новых писателей столь счастливо не сочетает в себе такую силу мысли и богатство выдумки с блестящим и легким стилем.
Клавиго. Оставь! Мне еще предстоит привить народу хороший вкус. Люди охочи до любых впечатлений. Я снискал славу, снискал доверие моих сограждан, и должен сказать тебе, что знания мои с каждым днем полнятся, богаче становятся чувства, и стиль мой делается все уверенней и правдивей.
Карлос. Ты прав, Клавиго! Не пойми меня превратно, но мне более по душе те твои творения, что ты слагал к ногам Мари, когда еще был во власти этого прелестного, веселого создания. Не знаю, но все, написанное тобою в ту пору, кажется более юным и цветущим.
Клавиго. То было доброе время, Карлос, но оно позади. С радостью сознаюсь, тогда я писал от чистого сердца, и, что правда то правда, ей я обязан значительной долей успеха, который я сразу завоевал у публики. Но за долгий срок любая женщина может прискучить, Карлос, и не ты ли первый приветствовал мое решение оставить ее?
Карлос. А иначе ты бы неминуемо скис. Ведь все они скроены на один манер. Только мне кажется, пора уж тебе поискать нового смысла жизни, — куда ж это годится — сидеть на мели!
Клавиго. Для меня смысл жизни — это двор, а праздность тут неуместна. Где теперь тот чужеземец, без положения, без имени, без средств, которым я пришел сюда? Разве малого я достиг? Здесь, при дворе, в этой людской толпе, где так трудно обратить на себя внимание? Как радостно мне оглянуться на путь, пройденный мною! Я любим первыми людьми королевства, за мои знания я удостоился чести занять высокий пост. Архивариус короля! Все это подхлестывает меня, Карлос! Если я останусь тем, что я есть, значит, я ничтожество! Выше! Выше! Но на это надобны усилия и хитроумие! Тут нельзя терять голову. А женщины! Женщины! Они отнимают слишком много времени!
Карлос. Глупец, ты сам в этом виноват! Я жить не могу без женщин, но мне они никогда не мешают. Я, правда, не говорю им столько прекрасных слов, не поджариваюсь месяцами на медленном огне сантиментов и прочей ерунды, и потому предпочитаю не иметь дела с порядочными девушками. С ними не знаешь, о чем и говорить, а стоит за ними какое-то время приволокнуться и пробудить в них интерес к своей особе, как черт уже внушает им мысли о браке, о предложении руки и сердца, а этого я бегу как чумы. О чем ты задумался, Клавиго?
Клавиго. Я не могу избавиться от мысли, что бросил Мари, обманул ее, называй это как угодно.
Карлос. Чудак! А я думаю, ведь жизнь дается нам только раз, только раз даются нам эти силы, эти надежды, и тот, кто не использует их себе во благо, кто постоянно не добивается большего — тот дурак. Жениться! Жениться именно тогда, когда жизнь только-только достигает размаха! Осесть, запереться в четырех стенах, когда не пройдена и половина пути, не завоевано и половины того, что должно! Ты любил ее — это было естественно, ты обещал на ней жениться — это была глупость, но если бы ты сдержал слово — это было бы безумие!
Клавиго. Знаешь ли, человек для меня — загадка. Я в самом деле любил ее, она влекла меня к себе, она владела моими помыслами, и я, припав к ее стопам, клялся ей, клялся себе, что так будет вечно, что я мечтаю принадлежать ей безраздельно, как только добьюсь места и положения в обществе… А теперь, Карлос!
Карлос. У тебя еще есть время! Когда ты преуспеешь в жизни, достигнешь желанной цели, ты сможешь увенчать и увековечить свое счастье, вступив в разумный брак и породнившись с богатым, и знатным родом.
Клавиго. Ее нет больше! Ее нет больше в моем сердце, и если бы иногда я не вспоминал о постигшем ее несчастье… Как же непостоянен человек!
Карлос. Удивляться надо бы постоянству! Приглядись, разве не все в мире меняется? Почему же страсть должна быть постоянной? Не мучь себя, она — не первая покинутая девушка и не первая, нашедшая потом утешение. Если хочешь моего совета — вон там, напротив, живет молодая вдовушка…
Клавиго. Ты же знаешь, я не охотник до таких предложений. Роман, не подсказанный сердцем, меня не привлекает.
Карлос. Ох, уж эта тонкость чувств!
Клавиго. Довольно! Не забывай, сейчас самое главное — сделать так, чтобы новый министр не мог без нас обойтись. То, что Уолл оставляет пост губернатора Индии, только усложнит нашу задачу. Хотя меня это не слишком пугает — влиятелен он будет по-прежнему, они с Гримальди друзья, а мы умеем кланяться и пустословить…
Карлос. А думать и поступать, как нам заблагорассудится.
Клавиго. Это в жизни самое главное. (Звонит слуге.) Вот, возьмите лист и отнесите в книгопечатню!
Карлос. Мы свидимся сегодня вечером?
Клавиго. Вряд ли. Но вы все же зайдите узнать.
Карлос. Хорошо бы нынче как следует поразвлечься, а до вечера я должен опять писать, писаньям конца не видно.
Клавиго. Полно! Не гнули бы мы спину для стольких людей, нам не удалось бы стольких оставить позади.
ДОМ ЖИЛЬБЕРА
Софи Жильбер, Мари Бомарше, дон Буэнко.
Буэнко. Вы плохо спали этой ночью?
Софи. Я еще вечером предостерегала ее. Она так бурно веселилась и болтала до одиннадцати, что не могла заснуть от возбуждения, а теперь снова задыхается и плачет все утро напролет.
Мари. Что ж это брат наш не едет! Он опаздывает уже на два дня.
Софи. Наберись терпения, скоро он будет здесь.
Мари (встает). Я сгораю от желания увидеть брата, моего судью, моего спасителя. Я ведь едва помню его.
Софи. А у меня он так и стоит перед глазами, пылкий, искренний, добрый мальчуган лет тринадцати, таким он был, когда отец отослал нас сюда.
Мари. Он человек благородной, большой души! Вы ведь читали письмо, которое он написал, узнав о моем горе! Каждая буква его письма запала мне в сердце. «Если ты виновата, — пишет он, — не жди прощения; горе твое лишь усугубится презрением брата и проклятием отца. Если же ты невинна… о, тогда отмщение, яростное отмщение настигнет изменника!» Я в трепете! Он приезжает! Но я не за себя трепещу, бог свидетель, я неповинна. Вы, мои друзья, должны… Ах, мне самой не ведомо, чего я хочу! О, Клавиго!
Софи. Послушай, сестра! Ты погубишь себя!
Мари. Я буду молчать. И не буду больше плакать. Кажется, у меня и слез больше нет. Что проку в слезах? Мне только жаль, что я отравляю вам жизнь. Ведь на что мне, собственно, жаловаться? Я видела много радости, покуда жив был наш старый друг. Любовь Клавиго тоже радовала меня, наверное, больше, чем его — моя любовь. А как же дальше? Что значу я, что людям в девушке, чье сердце разбито, в девушке, которая чахнет и губит свою молодую жизнь?
Буэнко. Мадемуазель, я вас умоляю!
Мари. А ему, ему разве не безразлично, что он разлюбил меня? Ах, отчего я более не достойна любви? Но хоть пожалеть-то меня он должен! Бедняжку, которую он сумел так привязать к себе, что без него ей остается влачить жизнь в тоске! Пожалеть! Не нужно мне его жалости!
Софи. Если бы я могла внушить тебе презрение к этому ничтожеству, достойному лишь ненависти!
Мари. Нет, сестрица, он не ничтожество; и разве непременно надо презирать того, кого ненавидишь? Да, иной раз я ненавижу его, иной раз, когда испанский дух вдруг овладеет мною. Недавно, совсем недавно мы встретились с ним, и при виде его я вновь ощутила всю пылкую мою любовь, а когда мы вернулись домой и я вспомнила, как он вел себя, вспомнила его спокойный, холодный взгляд, который он бросил на меня, идя рядом с ослепительно прекрасной дамой… о, тут в душе своей я стала испанкой, схватила кинжал, взяла яд и надела маску. Вы поражены, Буэнко? Но это, разумеется, была лишь игра воображения.
Софи. Глупая девчонка!
Мари. Фантазия повлекла меня за ним, я видела его у ног новой возлюбленной, видела его нежность и покорство, которыми он отравил меня, и метила прямо в сердце изменника! Ах, Буэнко! Но вдруг я вновь стала мягкосердечной французской девушкой, которой неведомы ни мстительный кинжал, ни любовное зелье. Плохи наши дела! К нашим услугам лишь песенки, чтоб развлекать возлюбленных, веера, чтоб их наказывать, а если они неверны нам?.. Скажи, сестрица, как поступают во Франции, когда изменит возлюбленный?
Софи. Проклинают его.
Мари. А еще?
Софи. Отпускают на все четыре стороны.
Мари. Отпускают! Может быть, и мне отпустить Клавиго? Если так делается во Франции, почему бы нам в Испании не перенять эту моду? Почему француженке не остаться француженкой и в Испании? Так отпустим же его и найдем себе другого, по-моему, и здесь женщины поступают не иначе.
Буэнко. Он нарушил торжественное обещание, а не покончил с легким романом, светской интрижкой. Мадемуазель, вы оскорблены, задеты за живое. Никогда еще мне не было так тягостно мое положение ничтожного мирного гражданина Мадрида, никогда еще я не робел так, как теперь, когда чувствую, что бессилен добиться справедливой кары для этого лукавого царедворца.
Мари. Когда он был просто Клавиго, а не архивариусом короля, пришлым провинциалом, которого ввели к нам в дом, он был так добр, так любезен! Его честолюбие, все его высокие устремления, казалось, были порождены его любовью. Для меня хотел он завоевать имя, положение, состояние — ему это удалось, а я!..
Входит Жильбер.
Жильбер (жене, шепотом). Брат приехал.
Мари. Брат! (Она дрожит, ее усаживают в кресло.) Где он, где? Приведите его сюда! Отведите меня к нему!
Входит Бомарше.
Бомарше. Сестра! (Отходя от старшей, бросается к младшей.) Сестра моя! Друзья! О, сестра моя!
Мари. Ты здесь? Благодарение богу, ты здесь!
Бомарше. Дай мне опомниться!
Мари. Мое сердце, бедное мое сердце!
Софи. Успокойтесь! Любезный братец, я надеялась увидеть тебя более невозмутимым.
Бомарше. Невозмутимым! А разве вы невозмутимы? Разве по тому, как растерянна эта бедняжка, по твоим заплаканным глазам, по горестной бледности твоего лица, по мертвому молчанию вашего друга я не вижу, что вы так несчастны, как я и представлял себе во все время моего долгого пути! И даже еще несчастнее, — ведь я вижу вас, заключаю вас в свои объятия, действительность лишь удваивает мои чувства! О, сестра!
Софи. А что отец?
Бомарше. Он благословляет вас и меня, если я вас спасу.
Буэнко. Сударь, позвольте незнакомцу, с первого взгляда увидевшему в вас благородного, смелого человека, обнаружить перед вами то глубокое сочувствие, с которым он относится ко всей этой истории. Сударь мой! Вы проделали неслыханно долгий путь во имя спасения своей сестры, во имя мести! Милости просим! Вы явились, точно ангел с неба, пусть даже устыдив всех нас!
Бомарше. Я питал надежду, сударь, встретить в Испании людей с сердцем, подобным вашему. Это и подвигло меня на такой шаг. Везде, во всем мире можно найти понимающие, сочувствующие души, стоит лишь появиться человеку, чье положение допускает решительные действия. И посему, друзья мои, я исполнен надежд: повсюду среди самых могущественных, самых великих есть прекрасные люди, да и монархи редко бывают глухи, только голос наш обычно слишком слаб, чтобы достигнуть их ушей.
Софи. Идем, сестрица, идем! Тебе надо прилечь хоть ненадолго! Она сама не своя.
Мари уводят.
Мари. Брат!
Бомарше. Бог даст, ты ни в чем не повинна, и тогда изменнику не уйти, не уйти от возмездия.
Мари и Софи уходят.
Брат мой! Друзья мои! Я по вашим глазам вижу, что вы друзья мне. Дайте мне опомниться. И тогда! Поведайте мне честно и беспристрастно всю историю. Пусть ваш рассказ определит мои поступки. Уверенность в том, что я совершаю доброе дело, лишь укрепит мою решимость. Верьте мне, если мы правы — справедливость восторжествует!
АКТ ВТОРОЙ
ДОМ КЛАВИГО
Клавиго. Кто эти французы, что предуведомили меня о своем визите? Французы! Обычно я радовался встрече с людьми этой национальности. Отчего же теперь я не рад им? Удивительно, человек, одолевший столько преград, вдруг не в состоянии разорвать тонкую нить, связавшую его. Прочь, прочь! Разве я более виноват перед Мари, нежели перед самим собой, разве я обязан быть несчастным лишь потому, что какая-то девушка любит меня?
Слуга. Иностранцы уже здесь, сударь.
Клавиго. Проси. Ты сказал их слуге, что я ожидаю его господ к завтраку?
Слуга. Как изволили приказать.
Клавиго. Я сейчас вернусь. (Уходит.)
Бомарше, Сен-Жорж.Слуга пододвигает им стулья и уходит.
Бомарше. Мне сейчас так легко, так радостно, друг мой, что я здесь, наконец, что он в моей власти; теперь ему от меня не уйти! Не теряйте спокойствия или хотя бы не выказывайте своего волнения! Ах, сестра, сестра! Кто бы мог подумать, что ты, невинная, так несчастна? Но все выйдет на свет божий, и ты будешь жестоко отомщена. Господи, сохрани тот мир в душе моей, который ты ниспослал мне в эти мгновения, дабы я, несмотря на все свои страдания, мог действовать мудро и хладнокровно.
Сен-Жорж. Этой мудрости, друг мой, всего того, к чему вы пришли по зрелом размышлении, я только и жду от вас. Обещайте же мне еще раз не забывать, где вы находитесь. В чужом королевстве все ваши покровители, все ваши деньги не смогут уберечь вас от тайных интриг нечестивых врагов.
Бомарше. Не тревожьтесь. Сыграйте как должно свою роль, пусть он не знает, с кем из нас двоих ему предстоит иметь дело. Я хочу помучить его. У меня сейчас самое подходящее расположение духа, чтобы поджаривать этого малого на медленном огне.
Возвращается Клавиго.
Клавиго. Господа, я счастлив видеть у себя представителей столь высоко ценимой мною нации.
Бомарше. Я желал бы, сударь, чтоб и мы были достойны чести, которую вам угодно оказывать нашим соотечественникам.
Сен-Жорж. Удовольствие познакомиться с вами заставило нас отбросить опасения, что мы будем вам в тягость.
Клавиго. Люди, один вид которых уже сам по себе достаточная рекомендация, не должны столь далеко заходить в своей скромности.
Бомарше. Вам, разумеется, не в новинку визиты незнакомцев, ибо ваши превосходные произведения снискали вам известность в чужих краях, так же как в вашем отечестве — почетные должности, коп доверены вам его величеством.
Клавиго. Король благосклонно относится к скромным моим заслугам, а публика проявляет немалое снисхождение к ничтожным пробам моего пера. Мне хотелось в какой-то мере споспешествовать улучшению вкуса в моей стране и более широкому распространению наук. Ибо только науки связывают нас с другими нациями, только они сближают людей чуждых по духу, более того — помогают сохранить приятнейшее единство между теми, кого, увы, частенько разъединяют политические преграды.
Бомарше. Я восхищаюсь, слыша эти слова от человека, равно влиятельного в вопросах государственных и научных. И должен заметить, что вы опередили меня, заговорив именно о том, ради чего я позволил себе посетить вас. Ряд достойных и ученых мужей поручил мне повсюду, где я буду проезжать и поелику это будет возможно, наладить переписку между ними и крупнейшими умами вашего королевства. А кто же из испанцев владеет пером лучше издателя журнала, получившего известность под названием «Мыслитель», то есть человека, с коим я имею честь беседовать…
Клавиго отвешивает благодарный поклон.
…Этот человек является красой и гордостью ученого мира, ибо со своими талантами он сочетает удивительную житейскую мудрость; он наверняка достигнет тех блистательных высот, кои сулят ему его знания и достоинства. Мне думается, связав моих друзей с таким человеком, я не смог бы сослужить им лучшей службы.
Клавиго. Господа, ни одно предложение на свете не могло бы быть желаннее для меня, в нем я усматриваю воплощение лучших чаяний, коими я, как мне иной раз казалось — напрасно, тешил свое сердце. Не потому, чтобы я верил, будто своими письмами могу удовлетворить желания ваших ученых друзей, — я все же не столь самонадеян. Но коль скоро я имею счастье быть связанным с лучшими умами Испании, коль скоро мне ведомо все, что свершается в нашем обширном королевстве на благо искусства и науки часто даже отдельными людьми, втайне, то я доселе числил себя всего лишь разносчиком, чья скромная задача состоит в том, чтобы делать общеизвестными открытия других. Но теперь, благодаря вашему посредничеству, я стану купцом, которому посчастливилось, пустив в оборот отечественные товары, увеличить славу отечества и к тому же обогатить его сокровищами другого народа. Так дозвольте же мне, милостивый государь, не считать чужестранцем человека, который от чистого сердца принес мне приятнейшую весть; дозвольте спросить, какое дело, какое стремление заставило вас пуститься в столь дальний путь? Нет, не пустое любопытство подсказало мне сей нескромный вопрос, поверьте, мною движут самые чистые побуждения — я хотел бы в ваших интересах использовать все свои силы, все влияние, которое могу иметь: ибо, я должен сказать это наперед, вы прибыли в страну, где чужеземцу чинится множество препятствий, особенно при дворе.
Бомарше. С превеликой благодарностью принимаю ваше любезное предложение. У меня нет секретов от вас, сударь, и мой друг тоже вправе присутствовать во время моего рассказа, ибо он достаточно осведомлен обо всем, что я имею вам сказать.
Клавиго внимательно смотрит на Сен-Жоржа.
У одного французского купца, человека многосемейного, но малосостоятельного, имелось множество торговых корреспондентов в Испании. Один из них, очень богатый человек, пятнадцать лет назад приехал в Париж и предложил ему: «Отдайте мне двух ваших дочерей, я возьму их с собой в Мадрид и обеспечу. Я одинок, стар, родственников у меня нет, ваши дочери скрасят остаток моих дней, а после моей смерти унаследуют одно из крупнейших торговых дел Испании». Отец доверил ему старшую дочь и одну из младших и взялся поставлять его торговому дому все, какие понадобятся, французские товары. Все шло как нельзя лучше, покуда старый испанец не скончался, так ничего и не завещав француженкам. Оказавшись в весьма затруднительном положении, они решили сами открыть новое торговое дело.
Старшая между тем вышла замуж и, хотя средства сестер были более чем скромными, им удалось, благодаря хорошему поведению и приятной живости ума, сохранить множество друзей, которые прилагали все старания, чтобы расширить их дело и кредит.
Клавиго слушает все с большим вниманием.
Примерно в это же время к ним в дом был введен молодой человек, уроженец Канарских островов.
Веселость сходит с лица Клавиго, серьезное выражение мало-помалу сменяется замешательством, которое становится все заметнее.
Несмотря на незначительность его положения и состояния, он был принят весьма радушно. Дамы, заметив, что он горит желанием изучать французский язык, всеми средствами облегчали его старания в наикратчайший срок узнать как можно больше.
Стремясь завоевать себе имя, он напал на мысль доставить жителям Мадрида удовольствие, доселе в Испании не ведомое, — выпустить в свет еженедельный журнал во вкусе английского «Зрителя». Новые приятельницы не преминули всемерно поддержать его, никто не сомневался, что сие начинание будет пользоваться большим успехом; короче говоря, воодушевленный надеждой вскоре занять видное положение, он предложил младшей сестре руку и сердце.
Ему ответили, что он может надеяться. «Попытайте счастья, — сказала ему старшая сестра, — и ежели какая-либо должность, благоволение двора или что-нибудь еще дадут вам право помышлять о моей сестре и ежели она предпочтет вас другим искателям ее руки, то я обещаю вам свое согласие».
Смущенный Клавиго ерзает в кресле.
Младшая сестра отказывает самым достойным женихам, ее склонность к этому человеку растет день ото дня, помогая ей переносить все тревоги ожидания. Его счастье волнует ее не меньше, чем ее собственное, она побуждает его поспешить с выпуском в свет первого номера еженедельника, который появляется под весьма многообещающим названием.
Клавиго в крайнем смятении.
(Невозмутимо.) Еженедельник имеет ошеломляющий успех. Сам король, восхищенный им, оказывает издателю явные знаки расположения. Ему обещают видную должность, как только откроется подходящая вакансия. С этой минуты, начав открыто ухаживать за своею возлюбленной, он тем самым избавляется от всех соперников. Свадьба откладывается лишь до его вступления в обещанную должность. Наконец, после шести лет ожидания, дружбы, поддержки и любви со стороны девушки, после шести лет преданности, благодарности, ухаживаний, торжественных клятв со стороны молодого человека, должность получена и… он исчезает.
Клавиго старается подавить невольный тяжкий вздох, он вне себя.
История эта была слишком широко известна, чтобы люди могли равнодушно отнестись к ее развязке. Уже нанят дом для обоих семейств. Весь город только об этом и говорит. Друзья дома крайне возмущены и жаждут мести. Они взывают к могущественным покровителям, но этот негодяй, уже освоивший все придворные козни, умудрился сделать бесплодными попытки друзей и в своей наглости дошел до того, что осмелился угрожать несчастной девушке и ее сестре, осмелился сказать в лицо их друзьям, явившимся к нему: пусть де француженки поостерегутся, пусть не вздумают вредить ему, а ежели они что-либо против него предпримут, то он в мгновение ока разделается с ними здесь, в чужой для них стране, где им неоткуда ждать помощи и защиты.
У бедной девушки, когда ей передали его слова, начались конвульсии, угрожавшие ее жизни. Движимая глубоким горем, старшая сестра пишет во Францию, откровенно рассказывая о том, какому надругательству они подверглись. Эта весть до глубины души потрясла их брата, он подает прошение об отставке и спешит из Парижа в Мадрид, дабы словом и делом помочь в этой запутанной истории, и этот брат — я! Я бросил все — отечество, семью, долг, положение в обществе, радости жизни, чтобы отомстить в Испании за мою невинную, несчастную сестру.
Я пришел сюда в сознании своей правоты, исполненный решимости обличить изменника и кровью вывести на его лице всю суть его низкой души, и этот изменник — ты!
Клавиго. Послушайте, сударь, я… у меня… я не сомневаюсь…
Бомарше. Не перебивайте меня. Вам нечего мне сказать, а выслушать придется многое. Теперь, для начала, будьте любезны перед лицом этого господина, вместе со мною примчавшегося из Парижа, дать объяснения: какой неверностью, легкомыслием, слабостью, озорной выходкой заслужила моя сестра столь откровенное надругательство?
Клавиго. Сударь, ваша сестра, донна Мария, прелестная девушка, исполненная ума и добродетели.
Бомарше. С того дня, как вы познакомились с нею, дала ли она вам хоть малейшее основание жаловаться на нее или ее не уважать?
Клавиго. Нет, никогда!
Бомарше (поднимаясь). Так почему же, изверг, ты был так жестокосерд, что до смерти замучил бедняжку? Лишь потому, что ее сердце выбрало тебя из десятка других, которые все были и честнее и богаче тебя?
Клавиго. О милостивый государь! Ежели бы вы знали, как я был затравлен, какие обстоятельства, сколько всяких советчиков меня…
Бомарше. Довольно! (К Сен-Жоржу.) Вы слышали оправдание, вынесенное моей сестре, так идите же и рассказывайте об этом повсюду. Для того, что я еще имею сказать этому господину, свидетели не нужны.
Клавиго встает. Сен-Жорж направляется к двери.
Нет, останьтесь, останьтесь!
Оба опять садятся.
Раз уж мы так далеко зашли, я хочу сделать вам одно предложение, которое, я надеюсь, вы примете.
Ваш брак с Мари не в моих и не в ваших интересах; вы отлично понимаете, что я приехал не для того, чтобы изображать здесь брата из комедии, желающего ускорить развязку романа и выдать сестру замуж. Вы, не дрогнув, оскорбили честную девушку, ибо полагали, что в чужой стране некому будет помочь ей, некому отомстить за нее. Это поступок негодяя, ничтожного человека. Итак, прежде всего вы сами, по доброй воле, в присутствии ваших слуг во всеуслышание заявите, что вы гнусный человек, обманувший мою сестру, предавший и унизивший ее без малейших на то оснований. С этим я поеду в Аранхуэс, где квартирует наш посланник, я покажу ему ваше объяснение, велю его отпечатать, и послезавтра двор и весь город узнает о нем. Здесь у меня есть могущественные друзья, есть время и деньги — все это я обращу на то, чтобы подвергнуть вас самым жестоким гонениям, покуда не уляжется гнев моей сестры, покуда она не сочтет себя удовлетворенной и не остановит меня.
Клавиго. Я этого объяснения давать не стану.
Бомарше. Так я и думал, вероятно, потому, что и сам на вашем месте поступил бы не иначе. Но теперь все будет по-другому — я останусь здесь, я ни на минуту не покину вас, буду неотступно следовать за вами, покуда вы, пресытившись моим обществом, не попытаетесь избавиться от меня где-нибудь за Буэнретиро. Коль скоро счастье будет на моей стороне, я, не повидавшись с посланником, возьму на руки мою умирающую сестру, посажу ее в карету и вместе с нею вернусь во Францию. Если же судьба улыбнется вам, то я свой долг выполнил, и вы сможете вдоволь посмеяться над нами. Между прочим, пора завтракать!
Бомарше звонит. Слуга приносит шоколад. Бомарше с чашкой в руках прогуливается по расположенной рядом галерее, рассматривая картины.
Клавиго. Задыхаюсь, задыхаюсь! Ты поражен, ты застигнут врасплох, как мальчишка! Что случилось с тобою, Клавиго? Как намерен ты покончить с этой историей? Как можешь ты с нею покончить? Твоя собственная глупость, твое вероломство ввергли тебя в это ужасающее положение! (Хватается за шпагу, лежащую на столе.) Вот! Легко и просто! (Кладет шпагу на стол.) Ужели нет иного пути, иного средства, кроме смерти… или убийства, отвратительного убийства! Лишить бедную девушку брата, ее последнего утешения, единственной опоры! Пролить кровь благородного, храброго человека! Взвалить на себя непосильное бремя — быть дважды проклятым этой злосчастной семьею! Ежели бы ты мог все предвидеть, когда это прелестное создание в первые же часы знакомства очаровало тебя? И даже оставив ее, ты не полагал, что твоя подлость возымеет столь тяжкие последствия. Какое наслаждение сулили тебе ее объятия! И дружба такого брата! Мари! Мари! О, ежели бы ты могла простить, ежели бы я смел у ног твоих слезами смыть с себя вину! А почему бы и нет? Сердце мое переполнено, в душе загорается надежда! Сударь!
Бомарше. Что вы решили?
Клавиго. Выслушайте меня! Мой поступок с вашей сестрой не простителен. Меня совратило тщеславие. Я боялся этой женитьбой погубить свои планы, свои виды на будущую славную жизнь. Если бы я знал, что у нее есть такой брат, я не счел бы ее безвестной чужестранкой, мог бы надеяться на немалую пользу от этого брака. Сударь! Вы внушили мне величайшее почтение, заставили понять, как дурно я поступил, влили в меня силу, и теперь я жажду все исправить. Я паду к ее ногам! Помогите, помогите мне, поелику это возможно, искупить мою вину и покончить с этой бедою! Возвратите мне вашу сестру, возвратите меня ей! Как счастлив был бы я получить от вас, сударь, руку вашей сестры и прощение всех моих ошибок!
Бомарше. Слишком поздно! Моя сестра более не любит вас, и мне вы омерзительны. Напишите то, что я сказал, ничего другого я от вас не требую, и уж поверьте, месть моя достаточно продумана!
Клавиго. Ваше упрямство несправедливо и неразумно. Я согласен, что уже не в моей власти исправить столь запутанное положение. Но смогу ли я что-то исправить, зависит от сердца вашей достойной сестры, от того, захочет ли она вновь свидеться с презренным человеком, который даже не вправе смотреть на свет божий. Ваш долг единственно в том, сударь, чтобы выяснить это и повести себя так, как должно вести себя, не руководствуясь юношеским безрассудным пылом. Ежели донна Мария непреклонна… О, я знаю это сердце! Я словно воочию вижу ее доброту, ее ангельскую душу! Если же она будет неумолима, тогда все в ваших руках!
Бомарше. Я настаиваю на письменном объяснении.
Клавиго (направляясь к столу). А если я возьмусь за шпагу?
Бомарше (прохаживаясь по комнате). Отлично, сударь! Великолепно!
Клавиго (останавливая его). Еще одно слово. Ваше дело правое, так дозвольте же мне призвать вас к благоразумию. Одумайтесь, что вы делаете! В любом случае нам не избегнуть гибели. Если шпага моя обагрится вашей кровью, если я в довершение всех бед еще убью брата Мари, то не смогу жить от боли и отчаяния, а если повезет вам… убийце Клавиго не перейти через Пиренеи.
Бомарше. Объяснение, сударь, письменное объяснение!
Клавиго. Будь по-вашему. Я хочу сделать все, дабы убедить вас в подлинности чувств, которые вы мне внушили. Я напишу объяснение, я хочу написать его под вашу диктовку. Только обещайте не пускать в ход эту бумагу, пока мне не представится случай убедить донну Марию в своем искреннем сердечном раскаянии, пока я не поговорю со старшей сестрою, пока та не замолвит за меня словечко перед моею возлюбленной! Не раньше, сударь!
Бомарше. Я еду в Аранхуэс.
Клавиго. Что ж, но пусть до вашего возвращения бумага останется у вас в портфеле. Если я до той поры не буду прощен, вы вольны мстить мне как угодно. Мое предложение справедливо, порядочно и разумно, но ежели вы его не принимаете, дело пойдет уже не на жизнь, а на смерть. И жертвами этой опрометчивости так или иначе падете вы сами и ваша несчастная сестра.
Бомарше. Как это на вас похоже — пожалеть ту, кого вы сами сделали несчастной!
Клавиго (садясь). Согласны вы принять мое предложение?
Бомарше. Хорошо, я согласен. Но запомните: я вернусь из Аранхуэса, спрошу, выслушаю ответ. И ежели вы не будете прощены, — о, как я на это надеюсь, как алчу этого! — я немедленно отошлю записку в книгопечатню.
Клавиго (берет бумагу). Что я должен писать?
Бомарше. Сударь, я настаиваю на присутствии ваших слуг.
Клавиго. Зачем это?
Бомарше. Прикажите им просто находиться в этой галерее. Чтобы потом не было разговоров, будто я принуждал вас.
Клавиго. Какая предусмотрительность!
Бомарше. Я — в Испании и вынужден иметь дело с вами.
Клавиго. Пусть будет так! (Звонит.)
Входит слуга.
Созовите всех слуг и побудьте в галерее.
Слуга уходит и возвращается с другими, все стоят в галерее.
Предоставьте мне самому написать это объяснение.
Бомарше. Нет, сударь. Пишите! Пишите, прошу вас, то, что я вам скажу.
Клавиго пишет.
«Я, нижеподписавшийся, Иосиф Клавиго, архивариус короля…»
Клавиго. «…короля…»
Бомарше. «Признаю, что был весьма радушно принят в доме мадам Жильбер…»
Клавиго. «…мадам Жильбер…»
Бомарше. «И, стократ давая обещания жениться на ее сестре, обманул мадемуазель де Бомарше». Готово?
Клавиго. Сударь!
Бомарше. Вы можете назвать это иначе?
Клавиго. Я думал…
Бомарше. «Обманул мадемуазель де Бомарше». То, что вы могли сделать, вам нетрудно и написать… «Я оставил ее, хотя ни единым проступком, никакою слабостью не дала она мне повода, которым можно было бы извинить мое клятвопреступление».
Клавиго. Дальше!
Бомарше. «Напротив, поведение упомянутой девицы всегда отличалось безупречностью, чистотою и заслуживало всемерного уважения».
Клавиго. «…всемерного уважения…»
Бомарше. «Сознаюсь, что своими поступками, легкомыслием своих речей и вследствие сего возникшими толками я унизил достоинство добродетельной девушки, и посему я прошу ее о прощении, хотя и понимаю, что не заслуживаю оного».
Клавиго перестает писать.
Пишите! Пишите! «Сие признание сделано мною по доброй воле, без всякого принуждения. Считаю необходимым присовокупить: коль скоро эта сатисфакция не покажется достаточной оскорбленному семейству, то я готов удовлетворить их любым образом, каким они потребуют. Мадрид».
Клавиго (поднимается, знаком велит слугам удалиться и протягивает Бомарше написанное). Я имею дело с оскорбленным, но благородным человеком. Сдержите свое слово и не спешите с местью. Лишь с этим упованием, с этой единственной надеждой я подписал бумагу себе в поношение, чего иначе ни за что бы не сделал. Но прежде чем я осмелюсь предстать пред донной Марией, я хочу кого-нибудь просить замолвить за меня слово, и выбор мой пал на вас!
Бомарше. И не подумаю!
Клавиго. Хотя бы расскажите ей, что видели меня в искреннем горьком раскаянии. Это все, все, о чем я прошу вас, не откажите мне. Я должен был бы выбрать другого, не столь сильного духом заступника, но ваш долг честно рассказать ей все. Так расскажите ей, каким вы нашли меня.
Бомарше. Хорошо, это я могу, более того, хочу сделать. Итак, до свидания.
Клавиго. Прощайте. (Хочет пожать руку Бомарше, но тот ее отдергивает.)
Клавиго один.
Как неожиданно все переменилось! Я едва держусь на ногах, я как во сне! Не надо мне было давать ему эту бумагу. Но все произошло так внезапно, с такой молниеносной быстротой!
Входит Карлос.
Карлос. В чем дело? Весь дом взбудоражен. Что за гость был у тебя?
Клавиго. Брат Мари.
Карлос. Так я и думал. Мне только что повстречался этот старый пес, бывший слуга Жильбера, и он сболтнул, будто ему еще со вчерашнего дня известно, что у Жильбера ожидают приезда этого братца. Это был он?
Клавиго. Замечательный юноша!
Карлос. С ним мы живо разделаемся! По дороге сюда я уже все обдумал. Чем же дело обернулось? Вызовом? Объяснением? Этот малый очень горячился?
Клавиго. Он потребовал от меня письменного признания, что его сестра ничем не подала мне повода к измене.
Карлос. И ты написал?
Клавиго. Даже почел за благо.
Карлос. Хорошо, очень хорошо! Этим все и ограничилось?
Клавиго. Он требовал или поединка, или письма.
Карлос. Последнее было разумнее. Кому охота ставить жизнь на карту из-за какого-то романтического дуралея. Он что, с ножом к горлу требовал этой бумаги?
Клавиго. Он диктовал мне ее, и я должен был еще созвать в галерею всех слуг.
Карлос. Понятно! Ну, погоди у меня, любезный братец, ты еще сломишь себе шею! Назови меня книжным червем, ежели я в два дня не упеку этого юнца в тюрьму и не отправлю с первым же транспортом в Индию.
Клавиго. Нет, Карлос, все обстоит совсем иначе, чем ты думаешь.
Карлос. Как же?
Клавиго. Я надеюсь через его посредничество своими настойчивыми просьбами добиться прощения несчастной девушки.
Карлос. Клавиго!
Клавиго. Надеюсь загладить прошлое, восстановить все, что сам разрушил, и вновь стать честным человеком в глазах света и своих собственных.
Карлос. Черт возьми, что за ребячество! Впрочем, я всегда знал, что ты человек не от мира сего. Позволить так себя одурачить! Неужто ты не видишь, этот план явно рассчитан на то, чтобы завлечь тебя в ловушку?
Клавиго. Нет, Карлос, он не хочет этого брака. Они все против. Мари обо мне и слышать не желает.
Карлос. Ну, знаешь!.. Нет, милый друг, не сочти за обиду, но я такое разве что в комедиях видел — так дурачат деревенских простаков.
Клавиго. Ты оскорбляешь меня. Прошу тебя, отложи свои шутки до моей свадьбы. Я решил жениться на Мари. По доброй воле, по велению сердца. Все мои надежды, все мое счастье связаны с мыслью добиться ее прощения. А значит — гордость побоку! Вновь, как и прежде, небесное блаженство для меня — объятия моей любимой. Слава, коей я добьюсь, высокое положение, коего я достигну, только удвоят мое чувство, ибо моя возлюбленная разделит их со мною, та, которая дважды сделала меня человеком. Прощай! Я должен пойти туда. Мне необходимо поговорить хотя бы с мадам Жильбер.
Карлос. Погоди, пообедай сперва!
Клавиго. Ни минуты промедленья!
Карлос (некоторое время молча глядит ему вслед). Вот и опять человек совершает глупость. (Уходит.)
АКТ ТРЕТИЙ
ДОМ ЖИЛЬБЕРА
Софи Жильбер. Мари Бомарше.
Мари. Ты его видела? Меня бьет дрожь. Ты видела его? Я была близка к обмороку, когда услыхала, что он пришел, а ты его видела? Нет, я не могу, я… я не могу с ним встретиться…
Софи. Я вконец растерялась, когда он вошел. Ах, разве я не любила его так же, как и ты, — всем сердцем, чистой сестринской любовью? Разве его исчезновенье не ранило, не измучило меня? И вдруг он возвращается, исполненный раскаяния бросается к моим ногам! Сестра! В лице его, в звуках его голоса таится какое-то необъяснимое очарование. Он…
Мари. Нет, никогда, никогда в жизни!
Софи. Он совсем не изменился — то же доброе, нежное сердце, та же пылкость чувств. Он, как и прежде, жаждет быть любимым, как и прежде, мучительно боится, что ему откажут в этой любви. Все, все как прежде! А о тебе, Мари, он говорит, совсем как в былые счастливые дни пламенной страсти. Точно твой ангел-хранитель сам побудил его к этой неверности, к отчуждению, дабы нарушить вялое однообразие длительного знакомства и вновь оживить ваши чувства.
Мари. Ты просишь за него?
Софи. Нет, сестрица, этого я ему и не обещала. Но, моя милая, я вижу вещи в подлинном свете. А ты и наш брат видите все в свете романтическом. Ты не первая и не последняя девушка, которую обманул и бросил возлюбленный. А то, что он вернулся в раскаянии исправить свою ошибку, воскресить былые надежды, — счастье, и другая на твоем месте не стала бы им пренебрегать.
Мари. Сердце мое разорвется на части!
Софи. Я верю тебе. В первый миг при виде его ты взволнуешься до глубины души, но потом, моя милая, прошу тебя, не сочти тот испуг и растерянность, что, видимо, овладели тобой, за ненависть, за отвращение. Сердце твое тянется к нему сильнее, чем ты думаешь, именно поэтому ты боишься увидеться с ним — ты слишком жаждешь его возвращения.
Мари. Помилосердствуй!
Софи. Ты будешь счастлива. Если бы чувство подсказывало мне, что ты презираешь его, что он тебе безразличен, я бы и словечка более не проронила, и никогда бы ему не видать меня. Но, дорогая моя… ты еще станешь благодарить меня, за то, что я помогла тебе справиться с этой мучительной нерешительностью, она — верный признак настоящей любви.
Те же. Жильбер. Буэнко.
Буэнко, Жильбер, идите сюда! Помогите мне вдохнуть мужество в эту малютку! Придать ей силы, в которых она так нуждается.
Буэнко. Если мне дозволено будет сказать — не принимайте его вновь!
Софи. Буэнко!
Буэнко. У меня сердце замирает в груди от мысли, что ему достанется этот ангел, та, которую он подло оскорбил, чуть не довел до могилы. Она достанется ему! Отчего? Чем склеит он разбитое? Ужели своим приходом? Тем, что ему вдруг вздумалось вернуться и заявить: «Теперь она мне по сердцу, теперь я хочу, чтобы она была моею!» Так, словно эта прекрасная девушка — какой-то сомнительный товар, который наконец уступают покупателю, торговавшемуся за каждый грош, как последний жид. Нет, я за Клавиго просить не стану, пусть даже сердце Мари рвется к нему. Вернулся… Но отчего как раз теперь? Или он ждал приезда вашего храброго брата, мести которого боится, чтобы прийти и просить прощения, как провинившийся школяр? Да, он столь же труслив, сколь и подл.
Жильбер. Вы рассуждаете, как настоящий испанец, но кажется, будто сами вы не знаете испанцев. В эти мгновения нам грозит опасность, которой вы и вообразить себе не можете.
Мари. Жильбер, дорогой!
Жильбер. Я воздаю должное предприимчивости нашего брата, я втайне наблюдал его геройство и теперь желаю, чтобы все кончилось хорошо, чтобы Мари решилась отдать свою руку Клавиго, ибо… (улыбаясь) сердце ее уже принадлежит ему.
Мари. Как вы жестоки!
Софи. Выслушай его, прошу тебя, выслушай!
Жильбер. Твой брат вынудил Клавиго написать объяснение, оправдывающее тебя в глазах света, но это-то нас и погубит.
Буэнко. Почему?
Мари. О, боже!
Жильбер. Клавиго написал объяснение в надежде растрогать тебя. Если это не удастся, он пойдет на все, чтобы уничтожить бумагу, он может это сделать — и сделает. Твой брат собирается, вернувшись из Аранхуэса, немедленно напечатать и распространить сей документ. Боюсь, если ты станешь упорствовать, он никогда оттуда не вернется.
Софи. Жильбер, милый!
Мари. Я умираю!
Жильбер. Клавиго не допустит распространения этой бумаги. Ежели ты отклонишь его предложение, он, как человек чести, будет драться с твоим братом, и лишь один из них останется в живых. Умрет твой брат или выйдет победителем, он все равно погиб. Чужеземец в Испании! Убийца предпочтенного царедворца! Сестра! Весьма похвально чувствовать и мыслить столь благородно, но губить из-за этого себя и своих близких…
Мари. Софи, посоветуй, как мне быть, помоги мне!
Жильбер. Буэнко, что вы можете возразить мне?
Буэнко. Он не посмеет, он слишком дорожит своей жизнью, иначе он не написал бы этой бумаги, иначе не просил бы руки Мари.
Жильбер. Тем хуже. Он сыщет сотни наемников, готовых по его коварному наущению убить нашего брата. Буэнко, ведь ты уже не ребенок. Разве каждый придворный не держит про запас наемного убийцу?
Буэнко. Король всемогущ и великодушен!
Жильбер. Что ж, в добрый час! Попробуйте проникнуть сквозь все стены, что окружают короля, сквозь стражу, сквозь все, чем эти придворные льстецы отгородили монарха от его народа, и спасите нас! Кто там пришел?
Входит Клавиго.
Клавиго. Пустите! Пустите меня к ней!
Мари вскрикивает и падает в объятия Софи.
Софи. Ужасный человек! В какое положение вы нас поставили?
Жильбер и Буэнко подходят к ней.
Клавиго. Да, это она, она! А я — Клавиго! Дорогая, если вы не хотите и глаз на меня поднять, то хоть выслушайте меня! В то время, когда Жильбер радушно принял меня в свой дом, я был бедным, безвестным юношей, сердце мое разгорелось неодолимой страстью к вам, но разве была в том моя заслуга? Не объяснялось ли это скорее сродством душ, тайной склонностью сердец, ведь и вы не остались безразличны ко мне, и вскорости я льстил себя надеждой целиком завладеть вашим сердцем. А теперь — ужели я не прежний Клавиго? Отчего я не смею надеяться, отчего не смею просить? А если бы друг или возлюбленный, которого долго считали погибшим во время опасного и неудачного морского плавания, внезапно возвратился и, спасенный, упал к вашим ногам, неужто вы не открыли бы ему объятий? Разве море, по которому носило меня все это время, было менее бурным? Разве наши страсти, с которыми мы всю жизнь принуждены бороться, не страшнее, не безжалостнее волн, уносящих несчастного вдаль от родных берегов? Мари! Мари! Неужто вы ненавидите меня, ведь я никогда не переставал любить вас! Даже в вихре жизни, внимая обольстительным напевам тщеславия и гордости, я вспоминал те блаженные дни, что я, счастливый своей скромной долей, проводил у ваших ног, дни, когда мы видели перед собою путь, усыпанный розами! Почему же вы не хотите быть со мною теперь, когда могут осуществиться наши надежды? Неужто вы не пожелаете наслаждаться жизнью лишь потому, что в нашей любви был этот перерыв, краткий и мрачный? Нет, дорогая, поверьте, самые светлые радости в этом мире не бывают безоблачны. Даже наивысшее блаженство нарушают удары судьбы или собственные наши страсти. Стоит ли сокрушаться о том, что у нас все было как у других, стоит ли самим карать себя, отвергая возможность вернуть былое, покончить с семейным разладом, вознаградить мужественный поступок благородного брата и на веки вечные составить счастье друг друга? Друзья мои, коих я не достоин, друзья мои, вы должны быть мне друзьями, ибо вы в дружбе с добродетелью, к которой я отныне возвращаюсь, поддержите же мои мольбы! Мари! (Падает к ее ногам.) Мари! Ты не узнаешь моего голоса? Не слышишь, как бьется мое сердце? Мари! Мари!
Мари. О Клавиго!
Клавиго (вскакивает и в восторге покрывает ее руку поцелуями). Она простила! Она любит меня! (Обнимает Жильбера и Буэнко.) Она еще любит меня! О Мари, сердце мое говорит мне об этом! Если бы я у твоих ног молча выплакал свою боль, свое раскаяние, ты и без слов поняла бы меня, как я понял, что прощен, хоть ты и слова не проронила. Нет, сродство наших душ не распалось, они внимают друг другу, как и прежде, когда ни слова, ни звука не нужно было, чтобы понять самые тайные порывы. Мари… Мари… Мари…
Входит Бомарше.
Бомарше. А!
Клавиго (бросаясь к нему). Брат мой!
Бомарше. Ты простила его?
Мари. Оставьте, оставьте меня! Я теряю сознание!
Ее уводят.
Бомарше. Она его простила?
Буэнко. Похоже, что так.
Бомарше. Ты не заслужил своего счастья.
Клавиго. Поверь, я это сознаю.
Софи (возвращается). Она простила его. Слезы хлынули из ее глаз. «Пусть он уйдет! — проговорила она сквозь рыдания. — Я хочу отдохнуть, я прощаю его… Ах, Софи! — воскликнула она и бросилась мне на шею. — Откуда он знает, что я так его люблю?»
Клавиго (целуя ее руку). Счастливее меня нет никого в целом мире! Брат мой!
Бомарше (обнимает его). От чистого сердца. Хотя должен сказать: я еще не могу любить вас. И все-таки вы — наш, забудем прошлое! Вот бумага, которую вы дали мне! (Достает бумагу из портфеля, рвет и клочки протягивает Клавиго.)
Клавиго. Я — ваш отныне и навеки.
Софи. Я прошу вас на время удалиться, чтобы она могла прийти в себя, не слыша вашего голоса.
Клавиго (обнимая каждого из них). До свидания, до свидания, тысячу поцелуев моему ангелу! (Уходит.)
Бомарше. Может, оно и к лучшему, но я хотел другого исхода. (С улыбкой.) Какое доброе сердце у этой девочки! Должен сказать вам, друзья мои, что наш посланник желал только одного — чтобы Мари простила Клавиго и эта досадная история кончилась счастливым браком.
Жильбер. Что до меня, то я доволен!
Буэнко. Стало быть, он ваш зять, а посему — прощайте! Больше ноги моей не будет в вашем доме.
Бомарше. Сударь!
Жильбер. Буэнко!
Буэнко. Я ненавижу его и готов заявить об этом хоть на Страшном суде. А вы помните, с каким человеком имеете дело! (Уходит.)
Жильбер. Он меланхолик и вечно пророчит беды! Со временем он сменит гнев на милость, когда увидит, что все у нас хорошо.
Бомарше. Однако я слишком поторопился отдать ему бумагу.
Жильбер. Полно, полно вам! Не надо мрачных мыслей! (Уходит.)
АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
ДОМ КЛАВИГО
Карлос один.
Карлос. Я весьма одобрительно отношусь к тому, что за расточительство и прочие сумасбродства, доказывающие, что человек несколько свихнулся, над ним учреждают официальную опеку. Поскольку так поступает правительство, которое обычно не слишком-то о нас печется, можем ли мы не позаботиться о близком друге? Плохи твои дела, Клавиго! Но у меня еще есть надежда. И если ты хоть вполовину так податлив, как некогда, я еще успею спасти тебя от сумасбродного шага, который при твоей живой и впечатлительной натуре станет для тебя величайшим несчастьем и раньше времени сведет тебя в могилу. А, вот и он.
Клавиго входит в задумчивости.
Клавиго. Добрый день, Карлос.
Карлос. Как горестно и вымученно ты приветствуешь меня. Уж не от невесты ли ты возвращаешься в таком расположении духа?
Клавиго. Она — ангел! И все они — превосходные люди!
Карлос. Надеюсь, вы не очень спешите со свадьбой и я еще успею заказать себе расшитый камзол?
Клавиго. Не пойму, шутишь ты или говоришь серьезно, но наши гости не будут щеголять в расшитых камзолах.
Карлос. Охотно верю.
Клавиго. Радость и дружеская гармония — вот что станет лучшим украшением этого торжества.
Карлос. Вы собираетесь устроить тихую и скромную свадьбу?
Клавиго. Как и подобает людям, уверенным, что счастье заложено в них самих.
Карлос. В данных обстоятельствах это похвально.
Клавиго. Что ты понимаешь под «данными обстоятельствами»?
Карлос. То, как это дело делается и что из него вытекает.
Клавиго. Послушай, Карлос, мне претит сдержанно-таинственный тон между друзьями. Я знаю, ты против этого брака, посему выскажи прямо, что у тебя на душе, какие у тебя возражения и что значит твое «как это дело делается и что из него вытекает»?
Карлос. В жизни мы нередко сталкиваемся с неожиданным и странным, да и что хорошего, если бы все катилось по наезженной дороге? Нечему было бы удивляться, не о чем судачить, да и позлословить в обществе не пришлось бы.
Клавиго. Шуму, конечно, будет немало.
Карлос. Бракосочетание Клавиго! Еще бы! Сколько девушек в Мадриде тебя подстерегают, надеются тебя изловить, а ты преподнесешь им такой сюрприз.
Клавиго. Да, это уже неизбежно.
Карлос. Но странновато. Я мало знал мужчин, которые нравились бы женщинам больше, чем ты. Девушки разных сословий с утра до вечера только и думают, как бы тебя окрутить. Одна делает ставку на свою красоту, другая — на богатство, на знатность, на живость своего ума, а не то и на родственные связи. Каких только я не наслушался комплиментов в твой адрес! Ведь, по правде сказать, ни мой курносый нос, ни курчавые волосы, ни тем более мое общеизвестное презрение к женщинам не могли бы снискать мне подобных комплиментов.
Клавиго. Ты смеешься надо мной.
Карлос. Я бы молчал, если бы у меня в руках не перебывали всевозможные поручения и предложения, написанные и нацарапанные их собственными нежными лапками и такие безграмотные, какими только и могут быть любовные записки девушек. А сколько хорошеньких дуэний доставалось на мою долю при этих оказиях!
Клавиго. И ты ни слова мне не говорил!
Карлос. Не хотел занимать тебя такими пустяками и не мог тебе посоветовать серьезно заняться хоть одной из этих девиц. О Клавиго, твоя судьба волновала меня не меньше, чем моя собственная! Ты мой единственный друг, все люди мне противны, но похоже, что скоро и ты мне опротивеешь.
Клавиго. Успокойся, пожалуйста.
Карлос. Если у человека сгорел дом, который он строил добрый десяток лет, стоит ли посылать к нему духовника с проповедью христианского смирения? Собственно говоря, интересоваться надо только самим собой, люди не стоят того, чтобы…
Клавиго. Тебя опять одолевают мрачные мысли!
Карлос. И кто же в этом виноват, как не ты? Сколько раз я говорил себе: на что ему сейчас даже самый выгодный брак? Для обыкновенного человека он уже достиг всего, что можно, но с его умом, с его талантами было бы безответственно, даже преступно остановиться на достигнутом. И я начал строить планы. Мало на свете людей, думалось мне, столь предприимчивых и гибких, столь умных и трудолюбивых. Ему любое дело по плечу. Как архивариус он быстро приобретет важнейшие знания, сумеет сделаться необходимым при дворе, а в случае каких-либо перемен — и министром.
Клавиго. Признаюсь, и меня нередко посещали такие мечты.
Карлос. Мечты! Ежели я подхожу к башне с твердым намерением на нее взобраться, то и уйду не раньше, чем осуществлю это намерение, вот так же и ты сумеешь преодолеть любые трудности. А в дальнейшем все уже не страшно. У тебя нет наследственного состояния, но так оно, пожалуй, и лучше. Ты больше будешь стараться его приобрести и заботливее его хранить. Тот, кто взимает пошлину, а сам сидит без гроша — простофиля. К тому же я не понимаю, почему страна платит дань королю, а не министрам. Король дает ей свое имя, а те — все свои силы. Обдумав это, я мысленно стал подыскивать для тебя хорошую партию. Многие знатные семьи закроют глаза на твое происхождение, а богачи рады будут тряхнуть мошной для поддержки твоего высокого сана и, таким образом, разделить блеск и великолепие, я бы сказал, второго короля… а теперь…
Клавиго. Ты неправильно судишь и не в меру принижаешь мое нынешнее положение. Почему ты думаешь, что я не могу и сейчас продвигаться вперед, не могу шагнуть еще выше?
Карлос. Друг мой, попробуй вырви сердцевину из растения — оно будет давать все новые и новые боковые побеги, возможно, разрастется в пышный куст, но гордый, царственный рост ствола приостановится. Кстати, не воображай, что при дворе безразлично отнесутся к такому браку. Вспомни, какие люди тебе советовали не встречаться более с Мари, порвать с нею. Вспомни, кто подал тебе весьма неглупую мысль ее покинуть? Хочешь, я всех их пересчитаю по пальцам?
Клавиго. Меня уже мучила мысль, что мало кто одобрительно отнесется к моей женитьбе.
Карлос. Никто! А разве могли твои знатные друзья не возмутиться, что ты, не поговорив, не посоветовавшись с ними, поступил как глупый мальчишка, отдавший на рынке все свои деньги за кулек червивых орехов?
Клавиго. Это некрасиво, Карлос, и преувеличено.
Карлос. Ничуть. Я вполне понимаю, что объятый страстью человек может натворить глупостей. К примеру, жениться на служанке, потому что она красива, как ангел! Ладно, люди будут его порицать, но будут и завидовать.
Клавиго. У тебя вечно — люди, люди.
Карлос. Ты знаешь, я не робкого десятка и не ищу всеобщего одобрения, но вечная истина остается в силе: кто ничего не делает для других — ничего не делает и для себя, и, если люди тобой не восхищаются или не завидуют тебе, то и счастья у тебя не будет.
Клавиго. Свет судит поверхностно. О, право же, нельзя не позавидовать тому, кто владеет сердцем Мари.
Карлос. Какова поверхность, таков и предмет. Но я, разумеется, полагал, что должны в ней быть какие-то скрытые качества, которые заставили бы нас всех позавидовать твоему счастью. Однако по тому, что мы видим своими глазами, по тому, что постигает наш разум…
Клавиго. Ты меня убиваешь, Карлос.
Карлос. Как это могло произойти? — будут спрашивать друг у друга мадридцы. Как это могло произойти? — станут удивляться при дворе. Скажите, ради бога, как это могло произойти? Она бедна, без всякого положения в обществе. Если бы не ее интрижка с Клавиго, никто бы о ней и слыхом не слыхал. Возможно, она мила, приятна в обхождении, неглупа, но разве из-за этого женятся? Такие свойства перестают замечать в первые же месяцы брака. Ах, что вы, говорит кто-то, я слышал, что она необыкновенно хороша собой, очаровательна… В таком случае все понятно, ответят ему…
Клавиго (в смятении, глубокий вздох вырывается у него). О, боже мой!
Карлос. Хороша собой? Ну, в таком случае — дело другое! — скажет какая-нибудь дама. Я шесть лет ее не видела, заметит другая, за это время она могла измениться. Надо будет внимательно к ней присмотреться. Клавиго, вероятно, вскоре представит ее ко двору, произнесет третья. Начинаются расспросы, переглядыванье, все нетерпеливо ждут, вспоминая горделивого Клавиго, которого постоянно видели в свете подле красавицы испанки; он с торжествующим видом вел под руку свою пышногрудую даму, чьи румяные щеки и огненные глаза, казалось, надменно спрашивали всех и каждого: «Разве я не достойна своего спутника?» — а шелковый шлейф, далеко волочась за ней, развевался, как парус на ветру, придавая ей вид еще более величавый и царственный. И вдруг этот господин появляется — у окружающих слова замирают на языке — с маленькой француженкой. У нее семенящая походка, ввалившиеся глаза, чахотка вконец ее иссушила, хотя она и пытается скрыть свою мертвенную бледность под слоем белил и румян. О брат мой, я с ума сойду и брошусь бежать без оглядки, когда меня начнут хватать за рукав, расспрашивать, выпытывать в полнейшем недоумении.
Клавиго (дотрагиваясь до его руки). Друг мой, брат мой, я попал в ужасающее положение. Не буду скрывать от тебя и притворяться — я испугался, снова увидев Мари! Как она изменилась, как исхудала, какой у нее изможденный вид. И виной тому я, моя измена!
Карлос. Пустое! Еще в разгаре вашего романа у нее была чахотка. Я тебе тысячу раз это твердил, но влюбленные слепы и глухи. Это позор, Клавиго! Все, все забыть для больной женщины, которая испортит твое потомство, так что и дети твои и внуки будут угасать, как светильники, в которых недостало масла. А ты ведь мог стать родоначальником семейства, в будущем, возможно… Нет, лучше я буду молчать, у меня голова идет кругом.
Клавиго. Что мне сказать тебе, Карлос! Когда я увидел ее после долгой разлуки, в первый миг волнение охватило меня и наполнило мое сердце счастьем… Но — увы, — едва этот миг прошел — осталось лишь состраданье, глубокая искренняя жалость, но любви… знаешь, мне почудилось, что в горячем вихре житейских радостей хладная рука смерти коснулась меня. Я тщился быть веселым, казаться счастливым этим людям, вновь окружавшим меня, — но все было уже позади, я словно окоченел, и страх закрался мне в душу. Не будь они так взбудоражены, они, конечно бы, это заметили.
Карлос. Проклятие! Ад и смерть! И ты все-таки хочешь на ней жениться?
Клавиго молча стоит, погруженный в раздумье.
Ты погиб! Погиб навеки. Прощай, брат, и дай мне все забыть, я буду влачить одинокую жизнь, скорбя о твоем ослепленье. Подумать только! Так уронить себя в глазах света, даже не испытывая при этом страсти, вожделения! Накликать на себя болезнь, которая подточит твои душевные силы и к тому же заставит окружающих с отвращением смотреть на тебя.
Клавиго. Карлос! Карлос!
Карлос. Лучше бы тебе никогда не подниматься, чтобы потом не пасть так низко. Какими глазами будут смотреть на тебя люди! Ее братец, скажут они, малый не промах, умудрился скрутить Клавиго в бараний рог, а тот и пикнуть не посмел. Ха-ха, будут похваляться наши придворные шаркуны, сразу видно, что он из простых. Жаль, скажет кто-нибудь еще, поглубже надвигая свою шляпу и самодовольно похлопывая себя по животу, что этот французишка не на меня нарвался! А все они не достойны и конюхами у тебя служить!
Клавиго (в страхе, обливаясь слезами, бросается в объятия Карлоса). Спаси меня! Друг! Любимый друг мой, спаси меня! Спаси от двойного клятвопреступления, от безграничного позора, от меня самого — я гибну!
Карлос. Бедняга ты! Несчастный человек! А я-то надеялся, что с юношескими неистовствами, с рыданиями, с тоской и унынием давно покончено, надеялся, что ты, уже зрелый муж, не будешь так бурно предаваться горести, которую некогда изливал на моей груди. Опомнись, Клавиго, приди в себя!
Клавиго. Дай мне выплакаться! (Опускается в кресло.)
Карлос. Беда, что ты вступил на путь, дойти до конца которого у тебя не хватает сил! С таким сердцем, с такими убеждениями быть бы тебе мирным, счастливым обывателем, но ты одержим манией величия! А что, собственно, такое — величие, Клавиго? По своему положению, по почету, который тебе оказывают, возвыситься над другими? Оставь! Если в твоем сердце величия не больше, чем в других сердцах, если тебе недостает сил подняться над теми обстоятельствами, которые пугают самого заурядного человека, значит, ты, со всеми своими орденскими лентами и звездами, даже с короной на голове — и сам так же зауряден. Возьми себя в руки, успокойся.
Клавиго подымается, смотрит на Карлоса и протягивает ему руку. Карлос порывисто схватывает ее.
Выше голову, друг мой! Решайся. Отбросим все! Я говорю тебе: на чашах весов две возможности. Либо ты женишься на Мари и обретешь свое счастье в тихой семейной жизни, в мирных радостях, либо ты пойдешь дальше по почетной стезе к уже близкой цели. Итак, повторяю: отбросим все: стрелка весов стоит посередине. Ты один можешь решить — какая из двух чаш перевесит! Решайся же! На свете нет ничего более жалкого, чем нерешительный человек, — он мечется между двумя чувствами, жаждет связать их воедино и не может взять в толк, что лишь сомнения и тревоги, его терзающие, связывают их. Иди к Мари, протяни ей руку, поступи как порядочный человек, который приносит в жертву слову, некогда данному им, все счастье своей жизни, который считает священным долгом исправить то, что он натворил, и никогда не расширяет круг своих действий и страстей, ибо главное для него — исправление ошибок. Итак, наслаждайся счастьем спокойного самоограничения и доброй совести, словом, блаженством, что даруется людям, умеющим созидать свое счастье и счастье близких, — решайся же, и я назову тебя настоящим человеком…
Клавиго. О Карлос, если бы я имел хоть искорку твоей силы и твоего мужества.
Карлос. Она тлеет в тебе, и я раздую ее в пламя. Взгляни — на другой чаше весов счастье и величие, которые тебя ожидают. Я не собираюсь расписывать твое будущее пестрыми поэтическими красками, вспомни, сколь живо ты его себе представлял, покуда этот французский вертопрах не сбил тебя с толку. Но все равно, Клавиго, будь настоящим человеком, иди своей дорогой, не оглядываясь по сторонам. Я уповаю, что ты опамятуешься и уразумеешь наконец, что незаурядные люди незаурядны еще и потому, что долг их отличен от долга человека заурядного. Тот, кто обязан обозревать великое целое, управлять им и его сохранять, также обязан пренебречь мелкими житейскими обстоятельствами, во имя блага великого целого. Так вседержитель поступает в природе, король в своем государстве, — почему же и нам не уподобится им?
Клавиго. Я маленький человек, Карлос.
Карлос. Маленьким человеком может себя назвать лишь тот, кого обстоятельства заводят в тупик и берут верх над ним. Еще мгновенье, и ты опять станешь самим собою. Отринь остатки этой жалкой страсти, она теперь тебе так же не к лицу, как смиренный вид и серая курточка, в которой ты явился в столицу Испании. За то, что сделала для тебя эта девочка, ты уже давно с лихвою заплатил ей. А хороший прием, который она тебе оказала, — о, любая другая, ради удовольствия общаться с тобою, сделала бы то же самое или даже больше без всяких на тебя притязаний. Скажи, разве придет тебе на ум отдать школьному учителю половину твоего состояния за то, что тридцать лет тому назад он обучил тебя азбуке? Ну, Клавиго…
Клавиго. Все это так, в общем, ты, наверно, прав — будь по-твоему. Но как выпутаться из сетей, в которые я угодил? Помоги мне, дай добрый совет, а потом уж говори.
Карлос. Хорошо! Значит, ты этого хочешь?
Клавиго. Сделай так, чтобы это было возможно, тогда я захочу. Я ничего не в состоянии придумать, придумай ты за меня.
Карлос. Идет. Сначала ты встретишься с этим господином не у него и не у себя дома. Затем со шпагой в руке потребуешь обратно свое признание, подписанное тобой необдуманно и по принуждению.
Клавиго. Оно у меня. Он его разорвал, а клочки вручил мне.
Карлос. Превосходно! Просто превосходно! Первый шаг, следовательно, уже сделан, а ты заставляешь меня понапрасну тратить слова. Но короче! Ты спокойно пишешь ему, что жениться на его сестре тебе нежелательно; причину ты ему откроешь, если он сегодня ночью, в сопровождении одного из своих друзей и при оружии — выбор такового целиком предоставляется ему — прибудет в указанное тобою место. И подпись. Садись, Клавиго, пиши. Я буду твоим секундантом, и если он не дьявол во плоти…
Клавиго идет к столу.
Постой! Еще одно словечко! По зрелом размышлении такой вариант кажется мне наивным. Кто мы, чтобы связываться с оголтелым авантюристом? Его поведение и сословная принадлежность не дают нам оснований считать его ровней. Итак, слушай! Я хочу возбудить против него уголовное преследование за то, что он, тайно пробравшись в Мадрид, явился к тебе под чужим именем вместе со своим клевретом, втерся в доверие дружелюбной беседой, засим внезапно на тебя набросился, вынудил у тебя письменное признание, каковое и унес с собой, чтобы его распространить. Поверь, на этом он сломит себе шею и узнает, что значит среди бела дня напасть на испанца.
Клавиго. Ты прав.
Карлос. Может быть, нам, покуда не начнется процесс, обезопасить себя от выходок этого господина и, без долгих разговоров, упрятать его за решетку?
Клавиго. Я понял и знаю, что ты сумеешь выполнить задуманное.
Карлос. Разумеется! Вот уже двадцать пять лет я принимаю живейшее участие в подобных историях и своими глазами видел, как у одного из первых наших сановников от страха проступил на лице холодный пот, так неужто же мне не разыграть такую комедию! Ты только предоставь мне полную свободу действий, а сам ничего не пиши и не предпринимай. Тот, кто позволяет посадить за решетку брата, и без слов доказывает сестре, что он ее не любит!
Клавиго. Нет, Карлос, будь что будет, но на это я пойти не могу. Бомарше достойный человек, и я не допущу, чтобы ее брата, за правое дело, опозорили и сгноили в тюрьме. Придумай что-нибудь другое, совсем другое!
Карлос. Ну, это же просто ребячество! Мы его не съедим, он будет получать хорошее содержание, к тому же долго это не продлится. Будь спокоен, когда он сообразит, что с ним не шутят, весь наигранный пыл с него слетит, он совсем ошалеет, вернется во Францию и будет учтиво благодарить за то, что его сестре назначена годовая рента, о чем он, надо думать, только и хлопочет.
Клавиго. Будь по-твоему, но вы должны хорошо с ним обращаться.
Карлос. Не беспокойся. — Да, еще одна необходимая мера предосторожности! Кто знает, не распространится ли молва о нашем замысле, а если он обо всем пронюхает и тебя обгонит, тогда — пиши пропало! Посему уезжай из дому, так, чтобы слуги не знали куда. Вели уложить только необходимейшие вещи. Я пришлю за ними одного малого, который, кстати сказать, отвезет тебя в такое местечко, где и святой Германдаде тебя не сыскать. У меня всегда наготове несколько надежных убежищ. Прощай!
Клавиго. Всего доброго!
Карлос. Не вешай носа! Когда дело будет сделано, мы с тобою, братец, хорошенько повеселимся. (Уходит.)
ДОМ ЖИЛЬБЕРА
Софи Жильбер, Мари Бомарше с рукоделием.
Мари. Ты говоришь, Буэнко ушел в ярости?
Софи. Это вполне естественно, он любит тебя, и видеть человека, вдвойне ему ненавистного, было для него нестерпимо.
Мари. Он самый лучший, самый добропорядочный из всех, кого я знаю. (Показывает Софи рукоделие.) По-моему, надо сделать так. Вот тут я втяну, а вот тут выпущу конец наружу. Так будет неплохо.
Софи. Очень хорошо. А я хочу украсить свой чепчик палевой лентой. Палевый цвет мне больше всего к лицу. Тебе смешно?
Мари. Я над собой смеюсь. Мы, девушки, странный народ: стоит нам хоть немного воспрянуть духом, и мы уже думаем о нарядах и лентах.
Софи. Тебе этого в упрек не поставишь, с тех пор как Клавиго исчез, тебе ничто не доставляло радости.
Мари, вздрогнув, оглядывается на дверь.
Что с тобою?
Мари (удрученно). Мне показалось, кто-то пришел. Бедное мое сердце! Оно еще погубит меня. Слышишь, как бьется, и это из-за пустячного испуга!
Софи. Успокойся, ты так побледнела, прошу тебя, милая моя!
Мари (указывая на грудь). Вот здесь так теснит! Так колет! Я на краю гибели!
Софи. Пощади себя!
Мари. Я глупая, несчастная девушка! Горе и радость в равной мере подорвали мою бедную жизнь. Знаешь, я не полно радуюсь его возвращению. Недолго суждено мне наслаждаться счастьем, которое сулят его объятия, а может быть, и вовсе не суждено.
Софи. Сестра моя, милая, единственная! Ты сама себя терзаешь этими мрачными мыслями.
Мари. К чему себя обманывать?
Софи. Ты молода, счастлива и можешь надеяться на все, что угодно.
Мари. Надежда! Этот единственный сладостный бальзам в жизни часто завораживает мою душу. Смелые юные мечты и видения проходят перед моим взором, повсюду сопровождая образ возлюбленного, который опять принадлежит мне. О Софи, как он прекрасен! За то время, что я не видела его, — не знаю, как это выразить, — он… проявились все лучшие его свойства, прежде не видные миру из-за его скромности. Он стал зрелым мужчиной; осознав это, отбросил гордость и тщеславие, и ныне все сердца влекутся к нему. И он будет моим? Нет, сестра, я никогда не стоила его, а теперь — и подавно!
Софи. Выходи за него и будь счастлива! Мне кажется, брат пришел.
Входит Бомарше.
Бомарше. Где Жильбер?
Софи. Еще не вернулся, но думаю, долго ждать себя не заставит.
Мари. Что с тобою, братец? (Вскакивает и бросается ему на шею.) Милый братец, что с тобою?
Бомарше. Ничего. Оставь меня, моя Мари.
Мари. Коли я твоя Мари, так поведай мне, что у тебя на сердце?
Софи. Оставь его, у мужчин часто бывает такое лицо даже без всякой причины.
Мари. Нет, нет. Я совсем мало знаю твое лицо, но уже читаю на нем все твои чувства, каждое движение твоей искренней, непорочной души. Тебя что-то гнетет! Скажи мне, что?
Бомарше. Ничего, мои дорогие. Я надеюсь, что, в сущности, ничего не случилось. Клавиго…
Мари. Что?
Бомарше. Я был у Клавиго. Его нет дома.
Софи. И это тебя смутило?
Бомарше. Его привратник говорит, что он уехал, но куда — не известно, и никто не знает, надолго ли. Если он сам велел говорить, что его нет дома!.. А если он и вправду уехал? Куда? Зачем?
Мари. Надо подождать.
Бомарше. К чему притворство? Ты побледнела, тебя бьет дрожь, все это доказывает, что ты ждать не можешь. Милая моя сестрица! (Сжимает ее в объятиях.) У твоего тревожно бьющегося, трепещущего сердца я клянусь тебе! Боже праведный, услышь меня! И все твои святые пусть услышат меня! Сестра, ты будешь отомщена, если он… при этой мысли у меня мутится разум… если он опять… если он, второй раз совершив клятвопреступление, посмеется над нашей бедой… Нет, нет, этого не может быть. Но ты будешь отомщена!
Софи. Все это слишком рано, слишком поспешно! Прошу тебя, брат, пощади ее!
Мари садится.
Что с тобою? Тебе дурно?
Мари. Нет, нет, ничего. Ты напрасно волнуешься.
Софи (подает ей стакан). Отпей воды!
Мари. Полно! Зачем? Ну, хорошо, я выпью.
Бомарше. Где Жильбер? Где Буэнко? Пошли кого-нибудь за ними, умоляю тебя!
Софи уходит.
Как ты себя чувствуешь, Мари?
Мари. Хорошо, очень хорошо. Ты, значит, думаешь…
Бомарше. О чем, дорогая?
Мари. Ах!
Бомарше. Ты задыхаешься?
Мари. Сердце так сильно бьется, что мне нечем дышать.
Бомарше. Разве нет какого-нибудь средства? Может быть, тебе нужно успокоительное?
Мари. Я знаю одно средство и уже давно молю господа о нем.
Бомарше. Ты получишь это средство, и, надеюсь, из моих рук.
Мари. Благодарю тебя.
Возвращается Софи.
Софи. Курьер только что доставил это письмо из Аранхуэса.
Бомарше. Я узнаю печать и руку нашего посланника.
Софи. Я просила курьера спешиться, отдохнуть немного и перекусить, но он отказался, он должен развезти еще много депеш.
Мари. Дорогая, не послать ли служанку за доктором?
Софи. Тебе дурно? О, господи, что с тобой?
Мари. Ты так меня запугаешь, что я в конце концов даже не посмею попросить стакана воды… Софи! Брат! Что в этом письме? Смотри, как он дрожит! Силы оставляют его!
Софи. Брат! Брат!
Бомарше молча падает в кресло, роняет письмо.
Брат! (Поднимает письмо и читает.)
Мари. Дай мне взглянуть! Я должна… (Порывается встать.) О, горе! Я чувствую, это конец. Сестра, хотя бы из милосердия, ускорь этот последний, смертельный удар! Он предал нас!..
Бомарше (вскакивая). Он предал нас! (Бьет себя в грудь.) Вот! Вот! Все омертвело, все глухо в душе моей, точно удар грома поразил меня. Мари! Мари! Он предал тебя! А я стою здесь! Куда? Что?.. Я ничего не вижу, ничего! Ни выхода, ни спасения! (Падает в кресло.)
Входит Жильбер.
Софи. Жильбер! Помоги, посоветуй, что делать! Мы погибли!
Жильбер. Софи!
Софи. Читай! Читай! Посланник сообщает брату, что Клавиго возбудил против него уголовное дело, обвиняя его в том, что якобы он под вымышленным именем проник в дом Клавиго, когда тот был еще в постели, и, угрожая пистолетом, вынудил подписать порочащее его признание, и, ежели брат не поторопится покинуть пределы королевства, они упрячут его в тюрьму, откуда даже посланнику вряд ли удастся освободить его.
Бомарше (вскакивая). Да, пускай, пускай, пускай меня упрячут в тюрьму! Но сперва им придется оттащить меня от его трупа, от того места, где я искупаюсь в его крови! Ах, страшная, отвратительная жажда крови терзает меня! Благодарю тебя, господи, что ты среди невыносимых, жгучих страданий ниспосылаешь людям хотя бы такое утешение, такую усладу! Жажда мести огнем пылает в моей груди, это прекрасное чувство не даст мне зачахнуть под тяжким гнетом тупой нерешительности! Оно поднимет меня надо мною! Я алчу его крови! Возмездие! О, как радостно мне! Как я хочу его настигнуть, схватить, уничтожить!
Софи. Ты страшен сейчас!
Бомарше. Тем лучше. Нет! К дьяволу шпагу! Не надо оружия! Вот этими руками я задушу его, и пусть единственным моим блаженством будет сознание, что я уничтожил его!
Мари. Боже, мое сердце, мое сердце!
Бомарше. Мне не удалось спасти тебя, но ты будешь отомщена! Я пойду по его следу, зубами вопьюсь в его тело, узнаю вкус его крови! Я превратился в бешеного зверя! Жажда встречи с ним огнем разливается по моим жилам, заставляет трепетать каждый нерв! Я возненавидел бы того, кто с помощью отравы или шпаги наемного убийцы убрал бы его с моей дороги! Жильбер, помоги мне сыскать его! А где Буэнко? Помогите же мне найти его!
Жильбер. Ты обезумел! Спасайся! Спасайся!
Мари. Беги, брат!
Софи. Уведи его, он погубит ее.
Входит Буэнко.
Буэнко. Сударь, скорее бегите отсюда! Я это предвидел. Я наблюдал за всем происходящим. Поторопитесь, вас ищут, если вы сей же час не покинете город, вы погибли!
Бомарше. Никогда! Где Клавиго?
Буэнко. Не знаю.
Бомарше. Знаешь! Я на коленях умоляю, скажи, где он?
Софи. Бога ради, Буэнко!
Мари. Ах! Мне нечем дышать, дышать! (Падает навзничь.) Клавиго!..
Буэнко. На помощь! Она умирает!
Софи. Господи, не оставь нас милосердием твоим! Беги, брат, беги!
Бомарше (падает на колени перед Мари, которая, несмотря на все старания близких, не приходит в сознание). Как мне покинуть тебя, тебя!
Софи. Оставайся! И ты погубишь нас всех, как уже погубил Мари. Ты умерла, сестра моя, из-за безрассудства твоего брата.
Бомарше. Замолчи, сестра!
Софи (насмешливо). Он приехал, чтобы спасти ее! Мститель! Позаботься лучше о себе!
Бомарше. Чем я заслужил такое?
Софи. Верни мне ее! А там ступай хоть в тюрьму, хоть на дыбу, ступай, пролей свою кровь, но верни ее мне!
Бомарше. Софи!
Софи. Да, ее нет больше, она умерла — так сбереги же себя ради нас! (Бросается ему на шею.) Брат мой, ради нас, ради нашего отца! Спеши! Спеши! Так ей было суждено. Всему конец. Отмщение предоставь господу!
Буэнко. Скорей, скорей! Пойдемте со мною, я спрячу вас, пока мы не сыщем возможности вывезти вас за пределы Испании.
Бомарше (склоняется над Мари и целует ее). Сестра!
Его отрывают от нее, он хватает в объятия Софи, та вырывается. Тело Мари уносят. Буэнко и Бомарше уходят.Жильбер. Врач.
Софи (вернувшись из комнаты, в которую унесли Мири). Поздно. Все кончено. Она умерла!
Жильбер (врачу). Пойдемте туда, сударь, вы должны сами взглянуть на нее, этого не может быть.
Уходят.
АКТ ПЯТЫЙ
УЛИЦА ПЕРЕД ДОМОМ ЖИЛЬБЕРА. НОЧЬ
Двери дома открыты настежь. У дверей с факелами стоят трое, закутанные в черные плащи. Появляется Клавиго, в плаще со шпагой. Впереди идет слуга с факелом.
Клавиго. Я говорил тебе, чтобы ты миновал эту улицу.
Слуга. Тогда нам пришлось бы сделать слишком большой крюк, а вы ведь торопитесь. Отсюда недалеко до того дома, где живет дон Карлос.
Клавиго. А что это за факелы?
Слуга. Похороны. Идемте, сударь.
Клавиго. Дом Мари! Похороны! Смертный ужас объемлет меня. Поди, узнай, кого они хоронят.
Слуга (подходит к людям в черном). Кого вы хороните?
Факельщики. Мари Бомарше.
Клавиго опускается на камень и закрывает лицо плащом.
Слуга (возвращается). Они хоронят Мари Бомарше.
Клавиго (вскакивает). Зачем ты повторяешь это, предатель? Зачем повторяешь слова, точно громом поразившие меня, потрясшие меня до глубины души!
Слуга. Тише, сударь, пойдемте! Подумайте, какая опасность вам грозит!
Клавиго. Убирайся к черту! Я остаюсь!
Слуга. Карлос! Только бы мне найти тебя, Карлос! Он сам не свой! (Уходит.)
Клавиго. В отдалении — факельщики.
Клавиго. Мертва, Мари мертва! Факелы — скорбные спутники ее! Нет, это всего лишь морок, ночное видение, что, точно в зеркале, показывает мне, чем кончатся мои измены! Еще не поздно! Еще есть время! Я весь дрожу, сердце замирает от ужаса! Нет! Нет! Ты не можешь умереть! Я иду к тебе! Иду! Сгиньте, ночные духи, прочь с моей дороги, страшные призраки! (Идет прямо на факельщиков.) Сгиньте! Они стоят! Смотрят на меня! О, горе мне, о, горе! Они — люди, такие же, как я! Значит, это правда? Правда! Можешь ты это понять? Она мертва! Эта мысль ужасом ночи пронизывает меня! Она мертва! Вот она лежит, дивная роза, у ног твоих… а ты… Господи, сжалься надо мной!.. Я не убил ее! Скройтесь, звезды, не смотрите на меня, вы, не раз видевшие, как злодей, упоенный счастьем, покидал этот дом, шел по этим улицам, влекомый золотыми мечтами, под сладостные звуки музыки и песен, а сердце девушки, что провожала его взглядом из-за потайной решетки, замирало в предчувствии грядущего блаженства! Ныне по твоей вине дом этот наполнился рыданиями! В стенах, что были свидетелями твоего счастья, звучит погребальное пение! Мари! Мари! Возьми меня с собою! Возьми меня с собою!
Из дома доносится траурная музыка.
Они провожают ее в последний путь! Стойте! Стойте! Не закрывайте гроба! Дайте мне еще раз взглянуть на нее! (Идет к дому.) Кому, кому осмелюсь я посмотреть в лицо? С кем из удрученных великим горем дерзну встретиться? С ее друзьями? С братом, в груди которого пылает горестный гнев?
Снова слышится музыка.
Она зовет меня! Зовет! Иду! Страх сковал меня! Что не дает мне сдвинуться с места?
В третий раз слышится музыка и уже не прерывается. К трем факельщикам перед дверьми присоединяются еще трое, они выстраиваются, дабы сопровождать погребальное шествие. Шесть человек выносят из дому одр, на котором стоит гроб под парчовым покровом. Жильбер и Буэнко в глубоком трауре.
Клавиго (выступая вперед). Стойте!
Жильбер. Чей это голос?
Клавиго. Стойте!
Носильщики останавливаются.
Буэнко. Кто посмел кощунственно нарушить святость похоронной процессии?
Клавиго. Опустите гроб!
Жильбер. А!
Буэнко. Презренный! Будет ли конец твоим позорным деяниям? Ужели и в гробу твоей жертве нет от тебя покоя?
Клавиго. Полно! Не доводите меня до безумия! Человек в несчастии опасен! Я должен ее увидеть! (Сбрасывает покров с гроба.)
В гробу со сложенными на груди руками, вся в белом, лежит Мари. Клавиго в смятении отступает.
Буэнко. Уж не хочешь ли ты воскресить Мари, чтобы вновь убить ее?
Клавиго. Жалкий зубоскал!.. Мари! (Падает на колени перед гробом.)
Появляется Бомарше.
Бомарше. Буэнко покинул меня. Они сказали, она не умерла! Я должен сам в этом убедиться, хоть вопреки всем силам ада! Я должен ее видеть! Факельщики! Похороны! (Бросается к факельщикам, видит гроб и в безмолвии падает на него.)
Бомарше поднимают, он словно в обмороке. Жильбер поддерживает его.
Клавиго (встает с другой стороны гроба). Мари! Мари!
Бомарше (вскидываясь). Его голос! Кто зовет Мари? При звуках этого голоса жгучая ярость разливается в моих жилах!
Клавиго. Я!
Бомарше с обезумевшим взглядом хватается за шпагу. Жильбер удерживает его.
Меня не страшит ни пламя в твоих очах, ни острие твоей шпаги! Взгляни сюда, на ее смеженные вежды, на ее скрещенные руки!
Бомарше. Ты мне указываешь на это! (Вырывается, и подбегает к Клавиго.)
Тот выхватывает шпагу. Они бьются, Бомарше вонзает шпагу в грудь Клавиго.
Клавиго (пошатнувшись). Благодарю тебя, брат мой! Ты скрепил наш союз! (Падает на гроб.)
Бомарше (оттаскивает его от гроба). Преступник! Прочь от святой!
Клавиго. О, горе!
Носильщики поддерживают его.
Бомарше. Кровь! Мари, взгляни, взгляни на свой подвенечный убор и навеки закрой глаза! Смотри, твое последнее пристанище я оросил кровью твоего убийцы! Как хорошо! Как прекрасно!
Появляется Софи.
Софи. Брат! О, господи, что произошло?
Бомарше. Подойди, дорогая, подойди, полюбуйся! Я надеялся усыпать розами ее брачное ложе! Взгляни же, какими розами украсил я ее последний путь!
Софи. Мы погибли!
Клавиго. Спасайся, безумец! Спасайся, пока не забрезжил день! Господь, пославший тебя отмстить за нее, да не оставит тебя! Софи… прости меня!.. Брат… и вы, друзья, простите…
Бомарше. Потоки его крови гасят пламень мести в моем сердце! Его иссякающая жизнь уносит с собою мой гнев! (Подходит к Клавиго.) Умри, я прощаю тебя!
Клавиго. Твою руку! И твою, Софи! И вашу!
Буэнко медлит.
Софи. Дай ему руку, Буэнко!
Клавиго. Благодарю тебя! Ты все та же! Благодарю вас всех! И коли ты, дух моей возлюбленной, еще витаешь над нами, опусти глаза долу, взгляни на эту небесную доброту, благослови ее и прости меня! Я иду, иду за тобою! Брат, спасайся! Скажите, она меня простила? Как она скончалась?
Софи. Последним с ее уст сорвалось твое злосчастное имя! Она отошла, не простившись с нами.
Клавиго. Я иду за нею и передам ваше последнее прости.
Появляются Карлос и слуга.
Карлос. Клавиго? Убийца!
Клавиго. Послушай, Карлос! Ты видишь перед собою жертвы твоего хитроумия! Заклинаю тебя кровью, что неудержимо уносит мою жизнь, спаси мне брата!
Карлос. Друг мой! Что ж вы стоите! Бегите за хирургом!
Слуга уходит.
Клавиго. Тщетно! Спаси, спаси несчастного брата! Дай руку мне! Они простили меня, и так же я прощаю тебя! Ты проводишь его до границы и… ах!
Карлос (топнув ногой). Клавиго! Клавиго!
Клавиго (приближается к гробу, на который его опускают). Мари, твою руку. (Берет ее правую руку.)
Софи (к Бомарше). Беги же, несчастный, спасайся!
Клавиго. Я добился ее руки! Ее холодной, мертвой руки! Ты — моя! И еще последний поцелуй, поцелуй жениха! Ах!
Софи. Он умирает! Беги, брат!
Бомарше бросается к Софи. Софи обнимает его и тут же отталкивает, чтобы он поспешал.
Назад: БОГИ, ГЕРОИ И ВИЛАНД
Дальше: СТЕЛЛА
