Вам мнится, я забрел сюда,
В сердцах покинув города?
Вы маху дали, господа!
Нет, я из города убрался
Не потому, чтобы чурался
Греха, что льстец, ханжа и вор
Мне ненавистны с давних пор.
Все это б я, не дрогнув, снес,
Но вот до лести я не дорос.
Обчистят, обгадят тебя, как вороны,
А ты — отвешивай им поклоны!
С их вздорной спесью расстаться рад,
Я путь держу на «божий град»,
Где тоже схватки, тоже боренье,
Но нет, не пропадет творенье:
Весной в лесах и на горах
Все зеленеет в живых ростках,
Все тщится жить, любой сучок
Точит животворящий сок.
Тут думают сотни ваших умишек:
«Все это для нас и для наших детишек.
Господь к нам милосерд недаром,
Скорей бы это — по амбарам!»
Но бог глаголет нам: «Не так,
Творенью пусть дивится всяк».
И вот весенний жар лучей
К нам гонит аистов и стрижей.
Покличет — бабочка вспорхнет,
Погреет — мушка оживет
Иль гусениц мохнатый народ.
И плодородье кишит во всем,
Не сдрейфит, порвав с докучным сном,
Жаба и зверь, червь и пташка,
Плодятся на ветке, в воде, у овражка,
На брюхе, на спинке, смотря по замашке, —
Посмотришь, что ни кустик, так
Роди́ны или новый брак.
И я, и этот пестрый рой
Поем, не совладав с душой.
Но, только пробудившись, тщится
Народец этот поживиться:
Вот червь листочек обкусал,
Сам жаворонку в клюв попал…
А я к тебе, природа-мать,
Пришел соловушкам внимать!
Но знайте, я и домовит:
Вот малый домик мой стоит.
Я буду грядки охранять,
Водой поить, козявок гнать,
И, если налетевший град
Побьет внезапным льдом мой сад,
Я хоть и рассержусь зело,
Но проживу, куда ни шло,
В то время как угрюмый жмот
Погибнет от одних забот.
Слышится далекое завывание сатира: «Ай-ай! Ай-ай! Увы! Ой-ой!»
Что слышу я за жалкий вой?
Должно быть, ранен зверь лесной?
Спина! У-у! Нога! А-а!
Что с вами, друг мой, за беда?
Глупец, или не видишь сам?
Упал — и лапа пополам.
Влезай на горб — и в эту клеть!
Постой! Дай лапу осмотреть!
Мне больно! Что вы за медведь!
Что вы за нюня! Брось орать!
Иль кожу с вас хотят содрать?
Ну, поправляйтесь. Я готов.
Теперь винца бы да плодов!
Хлеб с молоком — вот завтрак весь.
Не жирно вы привыкли есть!
Не ждал сиятельных гостей,
Извольте — суп из овощей.
Ну и супишко! Ну и вкус!
Как нищего котомка, пуст.
В горах, где стадо коз пасется,
Лишь в лапы мне одна попадется,
Цапну за вымя, губами стисну,
Алчною хваткой глотку сбрызну.
Вот жизнь! Скажу, как перед другом!
Так справьтесь поскорей с недугом.
Что вытворяете вы там?
Искусство это в новость вам?
Своим дыханьем руки грею.
Бедняга! Я его жалею.
Суда́рь, меня богаче нет.
Себе-то справлю я обед.
Хотите тюрей подкрепиться?
Бурдой возможно ли прельститься?
Так лягте-ка, суда́рь, на бок
Да подремлите малый срок,
А я проведаю пока,
Чем заморить вам червячка.
Что за постель? Собакам спать!
Преступников на ней пытать!
Болит и зад и поясница,
Да и от мух нельзя отбиться.
Не примирюсь с такой дырой.
В моей пещере — сказ другой:
Резные кувшины с вином,
Сыры и крынки с молоком.
Одно: не повредить бы ногу.
Здесь молится мой олух богу.
В глазах рябит, глядеть тоска.
Лежать в кумирне дурака.
Уж лучше луковице буду
Молиться, не всплакну покуда,
Чем поверять свой жар сердечный
Фигурке, планке поперечной.
Ничто не ставлю выше себя!
Бог — это бог, я — это я.
Теперь бы ускользнуть, пока
Один… и — к черту дурака!
Что пригодиться может мне?
Не это ль полотно? Вполне.
Девчонки — тёком от меня.
Так спереди прикроюсь я.
А го́спода его сорву-ка —
Да в речку! Это ли не штука?
Я утомлен. Ну, зноен день!
А у ручья густая тень.
Здесь луг для пришлого возвел
Из трав пленительный престол,
И ветерочки тревожат слух,
Как шепот нежных потаскух,
В любовном трепете земля.
На флейте ей сыграю я.
Две девушки с кувшинами.
Чу! Что за сказочный напев?
С реки или из-за дерев?
Так петь никто б у нас не мог.
Ты знаешь? Верно, это бог!
Пойдем посмотрим!
Я боюсь!
Всем сердцем — ах! — к той песне рвусь!
Друг! жизнь свою кому даришь?
Что орлим взором уследишь?
Земля — твоя. Взглянуть изволь:
Ты — властелин.
И вдруг — один,
И в сердце — боль!
Нет! Как он хорошо поет!
Меня он за душу берет.
Не ты ли песни свел с небес?
Растрогал скалы, реки, лес?
И тешит пенье не твое ль
Простор долин?
И вдруг — один,
И в сердце — боль!
Весь облик — горней красоты!
Ушей мохнатых не видишь ты?
В его глазах могучий свет!
Но быть его женой? О нет!
О девы с легкою стопой,
Зачем вам не побыть со мной?
Как ты пришел сюда? Открои!
Откуда я? — сказать не смею.
Куда? — ответить не сумею.
Не предрешен ли небесами
Час этой нашей встречи с вами?
Но все ж открой нам наперед,
Как звать тебя, каков твой род?
Я матери в лицо не знал.
Никто отца не называл.
Среди дерев и мшистых гор
Мне любо жить с давнишних пор.
Ненроследим мой путь далекий.
Не с неба ли наш гость высокий?
Но чем, о странник, ты живешь?
Да тем, что жизнью ты зовешь.
Мой этот непомерный свет.
Живу, куда направлю след.
Царю в лесах, среди долин,
Садов плодовых, морских пучин.
К тому же на стезе земной
Кто потягается со мной?
Я знаю свойства всяких трав,
И звезд известен мне устав,
И песнь моя живит людей,
Как хмель вина, как жар лучей.
О, верю! Надивилась ей…
Вот бы отца позвать! Постой!
О да!
А кто родитель твой?
Он жрец и праведный старик,
Богат умом и знаньем книг.
Да все про звезды да про травы…
Вот с ним бы свидеться вам, право!
Так позови ж его! Спеши!
Арсиноя уходит.
Вот мы и вместе и в тиши.
Дитя мое, твой кроткий лик
Елеем в сердце мне проник.
Тебя лишь стоит увидать,
Как ноги не хотят держать.
Ты дышишь правдой и добром
И ангелу равна лицом.
Я только бедное дитя,
И этих слов не стою я.
Он ее обнимает.
Все счастье у меня в руках!
Сжимает сердце сладкий страх!
Оно страдало так давно,
Теперь блаженствует оно.
Так поняла ты сердца стук?
Нет! Но с тобой прозрела вдруг.
То вещим гнетом налита,
То вдруг так нищенски пуста,
Душа рвалась в простор: в лесах
Всей грудью продохнуть свой страх,
И боль, что мучила сначала,
Слезами крупными стекала,
И мир для взора исчезал!
О господин, ты все узнал!
И все, за чем тянулся дух,
В тебе, дрожа, познала вдруг.
Он властно целует ее.
Оставь! Молю! Мне страшно! А!
О, боже правый! Я слаба.
Гермес и Арсиноя являются.
Здорово, странник! Прими привет!
Как уморительно ты одет!
Не я обычаи вводил.
И как ты бороду завил!
Мурлу служить — собьешься с ног.
Дитя, пойми, он родом — бог!
И ваш не столь обычен вид.
А, понял! Так тебе претит,
На голизну груди и лядвий,
На трепанность загривка глядя,
На ногти длинные — вдвойне?
Мне — нет!
Мне тоже нет.
Но мне!
Иначе — быстро прочь отсюда
И в роще выть с волками буду,
Когда позор свой выдавать
Вы будете за благодать,
Нарядов гнусное уродство
Мне в нос совать как превосходство.
Потребность в этом, говорят.
О, как тяжел мне стал наряд!
Потребность? Нет, презренный вздор
Вас разлучает с давних пор
С природой, а блаженство — в ней,
На воле жизнь, любовь полней.
Вы в рабство отданы давно,
Ничто вам вдосталь не дано.
Вокруг него, теснясь, собирается народ.
Кто этот пламенный пророк?
Все тело жжет его урок!
Вы естество позабыли,
В робком рабстве застыли,
В душных кельях укрылись,
В скучных нравах зарылись!
Век златой без печали —
И во сне не видали!
Увы нам! Увы!
Когда, впервой вкусивший яви,
С земли подымаясь,
Ваш праотец веселье славил,
В блаженстве теряясь,
И, чувствуя родную грудь
Природы в первозданный час,
Не враждуя с небесами,
Богом был перед богами.
А вы? Куда привел ваш путь?
Радость где? Жалкие, скорблю о вас!
Увы! Увы!
Трижды блажен, кто б мог
Молвить: «Я есмь бог!»
Жил — ни в чем не плошал,
Кто б до́нага поскидал
Нарядов чуждый гнет,
Веков бремя, — и вот,
Не льстясь на побрякушек вздор,
Как облак свеж, впивал простор.
Встал — с пути не сбился,
Землей усладился,
Не мучился б, — словом,
Не жил на готовом.
Шатром будут дубы,
С коврами из трав.
Обедом — каштаны,
Сырьем, без приправ!
Рвите каштаны! О, к делу от слов!
Иль кто-нибудь вправе
Лишить этой яви
Достойных сынов?
Рвите каштаны! Отпрыск богов!
Судари чтимы,
В путь за моими
Зовами вслед!
Рвите каштаны! Радостен свет!
Сатир, Гермес, Психея, Арсиноя, народ расселись вокруг; все — на корточках, как белки; в руках они держат каштаны и грызут их.
Черт возьми! Скажу, друзья,
Богомерзкого питья
До икоты отведал я.
И, к подземным подступив ходам
Скрытых познаний, вверьтесь моим словам!
Внемли, кому повем,
Как не-вещь, быв всем,
В глухой вражде стихии взметала
И силою силу, гневясь, побивала —
Без вражеских уз, без дружеских уз,
Все созидая, все разнимая.
Дальше. Внимаем!
Как пра-вещь прорвала свалку туч,
Ночь взрыв, пробежал луч,
Во все глубины проник —
И взыграл вожделений родник:
Разом стихии открылись,
Жадно друг в друга пролились,
Все проникая, всем проникаясь.
В нем бог глаголет, нам открываясь!
Как Любовь с Враждой пришли,
Все и всех в Одно сплели,
И Одно поет —
Мерно звучен его полет!
И сила в силе возникает,
И сила силу пожирает,
И гулко катится Оно,
Везде, во всем, во всех — одно,
Все обновляясь, все сохраняясь.
О, это — бог!
В его огне расплавляясь,
Душа обновилась.
Бог! Бог!
О, горняя милость!
Боже, как ты вещаешь, как взводишь брови!
Я гибну от любови!
К молитве!
Падай ниц!
Будь владыкой!
О великий И светлый!
Будь спасителем нам!
Ночь мрачная миновала!
Будь спасителем нам!
Проя́снились дни!
Мы твои!
О, навек твои!
Отшельник выходит из лесу и идет прямо на сатира.
А, гость мой! Не уйдешь теперь,
Неблагодарный, скверный зверь!
Да с кем ты?
Да с тобой, поверь!
Кто обобрал мое жилье?
Кто выкрал божество мое?
Ты, гнусный хромуля!
Как он мог?
Им опорочен наш светлый бог!
Тебя ничем не устыдить!
Казнить безбожника! Побить
Камнями!
Обождем чуток!
Я вам не зритель ваших склок.
Пусть кровь его, взлюбивший нас,
Течет вдали от божьих глаз!
Иду.
Но к нам вернись тотчас!
Сатир уходит.
Вы в уме ль?
Несчастный, слов не трать
Преступника под стражу взять
И заключить в моем жилище!
Отшельника уводят.
Смерть злодею!
Он пощады не сыщет,
Чтоб примирить божество, что для нас
Высшую милость творило сейчас,—
Храм наш древний ему посвятим,
Жертвой кровавой его ублажим.
Так, так!
К святым подножьям
Злодея положим.
Преступленью —
Отмщенье!
Как смел он? как мог?
Да сгниет безбожник!
Да славится бог!
Евдора, супруга Гермеса, отшельник.
О добрый муж, прими еду свою
В последний раз.
Жена, благодарю
И слез не лью. Дай мне почить в покое.
Не первый раз душа в борьбе с тоскою.
Но дай мужаться в тишине.
Твоя печаль — горька вдвойне.
Как взять мне в толк, что крови жаждет муж?
Как этот бред вселился в столько душ?
В них — вера. Брось! Здесь плач не помогает.
Иль древний рок
Впервой с людским умом играет?
Убить тебя — в угоду зверю!
Зверь! Всюду чудится пророк
Тому, кто молвить хочет: «Верю».
Хоть и не первый мученик я,
Но по беспечности — первый, наверно.
С досужей блажью, со скверной
Людской я не бился,
Я из-за тряпки с ним сцепился,
Тряпки — о, боже! — в которой нуждался.
Господень лик, что мой покой хранил,
Вдобавок изверг прихватил.
Мой разум лжепророка раскусил.
У нас в дому раба обрел он в муже,
Его ж мохнатое величество к тому же
Во мне изволил Леду увидать,
Лужайкой счел мою кровать
Для резвых игр.
Могла ль другого ждать?
Презренного отвергла я. Но зверь
С бедняжкой Психеей дружит теперь,
Чтоб досадить мне. Клянусь богам —
Умру, а крови пролить не дам!
Уж к обряду готовят храм.
Вразумит беда хитрей быть,
Не отступлюсь от слова.
Лишь стоит мне поманить —
Дерзким дурнем завладею снова.
И что ж?
Когда поведут к закланью,
Сманю его укрыться в зданье
Священное, избрав предлогом
Величье, кротость чувств своих.
Тогда побуди их
Настигнуть нас с богом.
Боюсь…
Не знай забот.
Каждый, кто бой за жизнь ведет,
Тот могуч. Я верю. Тебе ль страшиться?
Коль нет, пусть казнь моя свершится.
Сатир в свирепой торжественности восседает на алтаре. Перед ним коленопреклоненный народ, возглавляемый Психеей.
Сын бессмертных! Дух палящий!
Гнев забудь!
Грешникам — грозой разящей,
Нам — благим покровом будь!
Пусть свершилось прегрешенье,
Ниц взгляни: вершим отмщенье,
Он ступил на смертный путь.
Гермес. За ним стража ведет отшельника.
Смерть и ад — ему наградой!
Сын бессмертных, будь оградой
Верным детям! Гнев забудь!
Я прегрешенье олуху простил.
И что б ваш суд ни порешил:
Дурня прирезать иль оправдать —
Я не буду возражать.
О, как он свят!
Пусть гада казнят!
Я в храм отправлюсь переждать.
И смерть тому, кто вслед за мной
Шагнет в божественный покой!
Увы мне! Боги, сжальтесь надо мной!
Сатир уходит.
Ваш приговор приму достойно.
Давно готовлюсь я почить спокойно.
Я жизнь свою не долгое ли время
Ничтожной мнил и скорбно нес, как бремя?
Пусть так! Слезою омраченный взгляд
Товарища, плач дорогой жены,
Детей беспомощных души не возмутят.
Мой дом и сад со мной должны
Погибнуть, жизнь мою глухую
Хранившие. Печалит лишь одно,
Что было столько тайн укрытых мне дано
Познать с таким трудом и — горе мне! — впустую,
Что все, чем я так тяжко жил,
Множество сокровенных сил
С моей душой покинут мир навек…
Он мне знаком, он дошлый человек.
Что дошлый? Бог разумнее всех.
Нам скажет ли? Вот что спросить не грех.
Вас более сотни. Но будь вас даже и двести,
Любому тайну открою на месте.
Всем — по тайне. То,
Что до всех доходит, — ничто.
Он нас одурачит! Все лжет!
Время не ждет.
О, дозволь тебе открыть
Эту тайну благую. И сможешь быть
Вовек, вовек блажен.
А в чем же тайна?
Про камень мудрых слыхал ли случайно?
Мы от народа
Скроемся тут же, у входа.
Направляются в храм.
Безумный! Храм замкнуть!
В святилище? Гермес? За ним шагнуть?
Завет божества преступить?
Смерть! Смерть! Безбожника казнить!
Они тащат отшельника к алтарю. Один из народа силком вручает Гермесу жертвенный нож.
Гибну! Гибну!
Это кто бы?
Голос жены!
Уймите вашу злобу
Хоть на малый срок.
Гибну, муж мой! Гибну!
Беда! Голос жены!
Он с силой растворяет двери святилища. Видно, как Евдора отбивается от объятий сатира.
Смею ли верить?
Сатир оставляет Евдору.
Этого — богом звать?
Он зверь! Он зверь!
От вас, ду́рней, что и ждать!
Ослам, казалось бы, лишь честь в том,
Коль я, как Зевс, мой родитель, в былом,
Вам мудрость в дурью башку вгоняю
И блох из ваших жен вытрясаю,
Которых выколотить вы забыли.
Так пропадайте ж в дерьме и пыли!
Быть пастырем вам не берусь.
К смертным — душой подостойнее! — я спущусь.
Ты нам не бог! Ступай к другим!
Сатир уходит. За ним — Психея.
А все же дева пошла за ним.