Глава 3
Селение. Пробный полёт

Постепенно дремучий лес начал редеть, и мы вышли как будто к дачам, но не к ним, это точно. Дома были совершенно незнакомой мне архитектуры, да и построены основательнее, из толстых брёвен. Некоторые были обложены кирпичом, но не простым, а несколько крупнее обычного и, казалось, ручной лепки. Дороги вокруг были щедро и красиво посыпаны крупной гранитной крошкой, которая приятно шуршала под ногами. Улицы селения были довольно широкими, а на равном расстоянии друг от друга висели старинные фонари на красивых столбах с коваными завитушками, шишками и виноградными гроздями. Высокие толстенные заборы из камня окружали участки со стоявшими в глубине садов домами. Попасть внутрь можно было через дубовые, обитые железом ворота и калитки. Возле ворот стояли удобные деревянные резные лавочки со спинками. Всё сияло чистотой, было сделано на века, добротно. Яркий солнечный свет отражался в окнах домов и отсвечивал от полированных сидений лавочек. У меня появилось ощущение, что я попал в давно забытую детскую сказку. Одновременно с этим возникла уверенность: я здесь уже бывал. Всё вокруг родное, до боли знакомое и близкое. Людей на улице было совсем немного, где-то вдалеке мелькнули несколько раз какие-то силуэты и исчезли за калитками. Дормидорф пояснил, что в это время всё население занято по хозяйству, а на улицах народ появляется ближе к вечеру.

Меня удивил огромный страус, появившийся неизвестно откуда впереди нас. Словно на шарнирах крутящий маленькой, по сравнению с телом, головкой чуть ли не на триста шестьдесят градусов, он был явно возбуждён или чем-то обеспокоен и пытался заглянуть на ходу через забор, одновременно с надеждой искоса поглядывая на нас. При этом он умудрился схватить какой-то красный плод со свисающей над его головой ветки, ловко и высоко подпрыгнув. Пока мы шли, я насчитал штук пять таких разгуливающих птиц. И только решил задать вопрос Дормидорфу по этому поводу, как дед заговорил сам, зачем-то предложив мне выбрать понравившиеся ворота. Странное предложение и довольно трудная задача. Почему трудная? А они мне все нравились. По крайней мере, я бы ни от одних из них не отказался, установи их какой-нибудь волшебник мне на дачу, которой, кстати, у меня нет. И от такой дачи бы я не отказался, а потому наобум ткнул пальцем в ближайшие ворота. Мы открыли калитку и по-хозяйски зашли во двор. Дед первым, я за ним, а лось за мной, громко фыркнув на испуганно отпрянувшего страуса, под шумок попытавшегося проскочить за нами.

Позже на своём опыте я убедился, что страусы почему-то с опаской относятся к лосям, вот недолюбливают они их, и всё тут. Но наряду с этим они крайне любопытны и любознательны. Потому, видимо, этот первый встретившийся мне страус и показался необычным. Он просто раздумывал и колебался между желанием полюбопытствовать, присоединившись к нам, и инстинктивной потребностью задать хорошего стрекача. Да, припустить во все лопатки – это они любят, это их хлебом не корми. Наверное, в конечном итоге он так бы и сделал, если б мы сами не вошли в ворота, исчезнув с его глаз долой.

В глубине сада виднелся довольно большой каменный дом в три этажа, а справа, за живой изгородью, маленький, как будто гостевой, одноэтажный бревенчатый домик. К этому домику мы и направились уверенной походкой, не спросив ни у кого позволения. Я во всём доверился деду, справедливо полагая, что уж он-то должен знать здесь всё досконально.

Первым делом дед достал из колодца несколько вёдер воды и вылил их в поилку. Лось с огромным удовольствием принялся пить, загребая огромным языком студёную колодезную водицу, фыркая, брызгаясь и громко причмокивая.

Мы тем временем вошли в дом. Внутри всё тоже было сделано из дерева. Не изящно, а добротно, надёжно и, судя по внешнему виду, ещё и очень удобно. Дед предложил мне располагаться. Расположиться-то я расположился, но на всякий случай осторожно поинтересовался по поводу хозяев, уж очень вольготно вёл себя Дормидорф. Ему-то, конечно, виднее, но мы всё-таки не у него дома, как я понял, а в гостях.

– Может, хотя бы разрешения у кого-нибудь спросим? Как-то неудобно получается: зашли без спроса, ещё и разляжемся, как у себя дома! Кому такое понравится? Мне бы, например…

– Не беспокойся понапрасну, – перебил меня дед. – У нас в каждом дворе есть гостевые домики, поэтому путешественник всегда найдёт себе пищу и кров, как и сам хозяин, реши он куда-нибудь отправиться. Проявляя заботу о других, каждый и сам рассчитывает получить и обязательно всегда получает в ответ добро.

«Во дают! Живут же люди! А у нас, как правило, всё наоборот», – подумал я. Бывает, что тебе сделает пакость человек, которому ты делал только добро, а потом ещё и другим расскажет, что ты остался этим, к его искреннему удивлению, недоволен.

Мы вполголоса разговаривали в гостиной, отдыхая в удобных деревянных креслах, когда чавканье и бульканье на улице вдруг резко прекратилось. Через минуту довольная морда лося просунулась к нам в окно, капая на подоконник тонкими, сверкающими на солнце тягучими струйками, видимо, не только воды, и по-товарищески, словно старому знакомому, подмигнула мне несколько раз правым глазом, наверное, чтобы я не отнёс одинарное подмигивание к случайности или нервному тику. Лось заверил, что скоро мы обязательно увидимся, а затем мило, по всем правилам этикета распрощался с нами и скрылся из вида, гулко протопав по двору и скрипнув калиткой.

– Почему это у вас лоси разговаривают, да ещё предсказывают будущее? – спросил я.

– Не только лоси, а все животные. Они, как и положено, и мыслят, то есть думают, и изъясняют свои мысли, то есть разговаривают. Так уж сложилось испокон веку, ничего не попишешь. К тому же это очень удобно. Живые существа не обязательно должны владеть языком, мы понимаем друг друга и без этого. Тут ведь большого ума не надобно, всё происходит запросто, само по себе. Не знаю, почему тебя это так удивляет! Отчего это там, откуда пришёл ты, этого нет? Может быть, в этом виноваты сами люди? Они просто не умеют слышать или не хотят уметь?

Я задумался. Действительно, наш словесный ответ, особенно тому, кто нам небезразличен, вбирает в себя множество аспектов, в том числе полушутливые намёки. Но конкретизируй, поясни, что имелось в виду, ежели тебя сразу не поняли и уточняют, и всё основательно приземляется, сводя на нет едва зарождающееся взаимопонимание. То ли дело ответ мысленный.

Если исходить из того, что все мы слегка говорящие, то необходимо уметь мыслить и рассуждать, воспринимать всевозможные языки общения и понимать… правильно!

Каждый человек общается с самим собой мысленно. И в этом общении есть некоторые слова его родного языка, но их не так много. Обязательно присутствуют некие образы, запускающие и включающие работу правого полушария. Всё это влечёт за собой определённые умозаключения, а также оттенки и разные интерпретации, уже и вовсе не имеющие словесной формы, которая даже губит порой идею мысли! Попробуй только впихнуть в словесную форму свои ощущения и эмоции, проносящиеся быстрее молнии! Но вместе с тем от них остаётся широкий мощный след. А постараешься выразить всё это словами – и чувствуешь ограниченность и ущербность своего владения словом. В некотором роде это и есть международный язык разума, которому каждый человек учится всю свою жизнь. Язык образа мыслей у каждого свой. Умей мы передавать его друг другу без изменений в ощущениях восприятия, он не ведал бы границ и пределов. Но, бесспорно, он есть в каждом из нас на генетическом уровне, так что путь к истинным знаниям лежит через изучение языка древних ариев, славян и их потомков русичей. Всё сакральное заключено в наших буквицах и ведах. А пока блуждаем мы, словно слепые щенки в потёмках, глупо натыкаясь друг на друга и ужасаясь скудоумию и ущербности не только соседа, но и себя самого.

Наверняка когда-то люди научатся общаться на этом языке. Он будет обязательно совершенствоваться и преобразовываться бесконечно, чтобы каждый был способен понять другого как можно глубже и насладиться простором человеческой фантазии и мысли, глубиной чувств, страстей и даже прелестью некоторых слабостей.

Я решил пока не заострять внимание на этой теме и перевёл разговор на другой интересовавший меня вопрос:

– А откуда у ворот взялся тот наглый дёрганый страус?

– Не обращай внимания, они все такие! Мы обычно используем их для передвижений, вот они и ошиваются где-нибудь поблизости. Наверное, и этого кто-то недавно отпустил. Кстати, наши страусы умеют летать и спокойно выдерживают вес одного человека с небольшой поклажей. Так что если тебе понадобится передвигаться по лесу, то зови лося или оленя, а если по равнине или по воздуху, то кликни, на худой конец, страуса. Он сначала подёргается да поартачится, но потом непременно согласится. Особенно коли угостишь его чем-нибудь вкусненьким. Потом ещё и не отвяжешься от него! Будет ходить за тобой по пятам, бродить и про жизнь свою рассказывать. А жизнь у него долгая и однообразная. Так что выход у тебя один – учись переводить разговор с ними на что-нибудь интересное для тебя, дабы не зачахнуть от скуки на корню. Есть у нас и другие средства передвижения, но об этом ты узнаешь со временем.

– Как же мне их звать? Страусов-то?

– Свистни. А если кто-то из них окажется рядом – просто попроси. Но запомни, ежели кто-нибудь из них попросит помощи у тебя, то ты тоже должен помочь ему.

– Чем, например, я могу им помочь?

– Напоить или вытащить занозу, промыть и перевязать рану, вынуть соринку из глаза, да мало ли что, всякое бывает! Я вот чего только ни делал, вплоть до того, что яйца им несколько дней охранял на самом солнцепёке. А птенцы взяли да и вылупились раньше времени. И приняли меня за своего единственного и неповторимого папочку, ведь яйца у них самцы высиживают! Ох и натерпелся я, пока страусиха со своим ненаглядным страусом не пожаловали! Насилу отделался и ноги унёс. Но не помочь нельзя, не по-человечески это.

– А кормятся они где?

– Растительной пищи везде много, а зимой, если надо, люди им помогают. Так и живём: мы – им, они – нам. С хищниками дела обстоят по-другому, но и с ними можно найти общий язык и договориться. Нужно только знать, как.

– А как?

– А так! Скормишь, бывало, им парочку страусов или лосиху, с детёнышем в придачу, чтобы зря не пропадал, и дело в шляпе!

Я так и опешил от его наивной простоты и трогательной заботы. А он аж захрюкал от удовольствия, высунув наружу кончик языка и глядя на меня хитрющими, с прищуром, сверкающими глазами. Затем Дормидорф просипел сдавленным от едва сдерживаемого смеха голосом:

– Эх, жаль, ты не видишь сейчас своего лица! Да шучу я, шучу! У тебя как с чувством юмора, надеюсь, всё в порядке, или хромает помаленьку?

– В порядке. До сегодняшнего дня не жаловался. В порядке… было, вроде бы! – отвечал я, а сам думал: «Вот подожди немножко, добрый дедушка, помаленьку я тут освоюсь, и ты получишь возможность оценить моё чувство юмора в полной мере и опробовать его на себе! Вот и посмеёмся вместе, если тогда тебе будет до смеха! Готовься-готовься, шутничок-бородовичок, посмотрим, как ты сам у меня захромаешь на обе ножки!» Дормидорф осёкся на полуслове и искоса, с явным интересом и настороженным недоверием посмотрел на меня. Что-то мысленно прикинув, он сказал:

– Во как! Чую, наконец-то достойный противник появился. Ты, касатик, не обольщайся особенно. Энто я с виду такой солидный да строгий, а бывалочи, так пошучу, как в лужу… кхе, кхе! Хоть стой, хоть падай, сам потом смеюсь-смеюсь, до слёз, бывает, хохочу! А больше никому почему-то не смешно. Чай, и у тебя такое бывает?

– Да уж, именно так и бывает! Вот и сейчас еле сдерживаюсь, чтоб в лужу не… кхе, кхе!

Дормидорф одобрительно засопел и снисходительно закивал головой. Немного выждав, я вежливо поинтересовался:

– Вы говорили, что вам нравится ваша работа?

– Говорил!

– В чём же она заключается?

– Встречать таких, как ты, да объяснять им основы нашей жизни. По прошествии некоторого времени, а судя по всему, довольно быстро, ты устанешь удивляться и сам начнёшь всему учиться. Ты, я вижу, парень хваткий, уже потихоньку начал осваиваться да осматриваться, скоро и шутить начнёшь, возможно, даже вслух.

Дормидорф пожевал губами, покряхтел и продолжил, лишь мельком взглянув на меня:

– Раз уж волею судеб тебе удалось пройти через пограничную дыру, то ничего плохого здесь ты сделать не сможешь, а вернее сказать – не захочешь, не такой ты человек. Именно поэтому лаз тебе и открылся, он такие вещи за версту чует. Так что можешь путешествовать туда-сюда-обратно, сколько пожелаешь, а если с чем-то плохим пожалуешь, то не сможешь пройти через пограничный лаз, он тебе просто не откроется. Таков порядок, установленный самой природой. Так-то!

Я, как и обещал сам себе, слушал и запоминал, не решаясь прерывать деда вопросами. «Пусть, – думаю, – выскажет всё, что у него запланировано для таких случаев, а потом и вопросы можно задавать. А то ещё пропустит что-нибудь важное в моём просвещении, отвлечётся, а я потом страдай ни за что!»

Через некоторое время Дормидорф снова заговорил:

– Мы, между прочим, можем общаться мысленно на расстоянии друг с другом. И ты со временем сможешь. Но потеряешь все навыки, приобретённые и действующие здесь, как только попадёшь домой. А стоит снова тебе оказаться в нашем мире, все способности к тебе тут же возвратятся. Если меня не будет рядом, а тебе понадобится совет, просто скажи вслух, что именно тебя интересует, обращаясь ко мне. И я услышу… наверное. Это у тебя, может быть, не с первого раза, но обязательно получится.

За разговорами время летело незаметно. Я почувствовал себя отдохнувшим, и дед Дормидорф предложил прогуляться, а заодно продолжить моё только что начатое и обещавшее стать успешным образование. Естественно, я согласился: не дома же сидеть, когда вокруг творится столько необычного и интересного! Глаза разбегаются: говорящие лоси, пограничные лазы, летающие пассажирские страусы, передача мыслей на расстоянии! А сколько всего будет впереди? Просто диву даёшься! Всё происходило, словно во сне. Просыпаться вовсе не хотелось, так спал бы и спал.

Вновь вышли на улицу. Я загорелся желанием вызвать для начала страуса, чтобы с ветерком прокатиться на нём. А может, даже полетать. Уж больно мне было интересно попробовать. Хоть это и покажется кому-то странным, но мне никогда прежде не доводилось кататься на огромных страусах. И на карликовых, впрочем, тоже. Но Дормидорфу я, естественно, сказал, что это совершенно необходимо в целях моего обучения и повышения самообразования, а интерес и удовольствие – так это дело десятое. Вместо ответа дед промычал что-то одобрительное и, скакнув с места, словно молодой горный козлик, вцепился обеими руками в довольно высоко висящую над землёй ветку яблони с крупными созревшими плодами. Повиснув на ней, как на турнике, он с трудом склонил ветку к земле посредством собственного веса и предложил мне сорвать несколько яблок для поощрения животных. Он держался за ветку и тихонько покачивался из стороны в сторону, словно гигантский неведомый бородатый плод. Я с удовольствием быстро и сноровисто нарвал яблок, сам не ожидая от себя такой прыти! Всё произошло по старой и уже давно позабытой, но, как оказалось, неплохо действующей детской привычке – руки-то всё сами помнят. Сия, безусловно, полезная привычка была приобретена с немалым риском для жизни в чужих садах моего детства, где, как известно, все фрукты намного вкуснее, нежели в своём собственном.

Когда я закончил сбор, дед отпустил ветку, которая тут же со свистом взмыла вверх, звучно шлёпая, словно плетью, по верхним веткам и листьям. Яблоки оказались что надо – сочные, душистые, кисло-сладкие, и я с удовольствием принялся грызть одно из них, самое аппетитное на вид, дед же скромно отказался. Он сказал, что сегодня с утра, вместо завтрака, уже отведал немного, всего парочку… килограммчиков «райских» яблочек. Это такие маленькие, красные, горько-сладкие плоды с желтоватой мякотью. Но нравятся они не всем – на любителя. Хотя для разнообразия, конечно, можно побаловать себя и ими, съев парочку. Но чтобы умять за раз пару килограммов, это надо серьёзно поднатужиться и не на шутку постараться. К чему это, спрашивается, такие неимоверные усилия, да ещё в его преклонном возрасте?

Я удивлённо воззрился на Дормидорфа, который, увидев мою реакцию, опять довольно заулыбался. Видно, снова шутил! Всё шутит и шутит, никак не остановится каверзный яблочно-райский дедушка! Не стал я заострять внимание на его шуточках – потом разберусь, время ещё, надеюсь, будет. Для начала немного попривыкну и освоюсь, а пока не до того мне, нужно морально готовиться к предстоящей встрече со страусом.

Мы шли, петляя по улицам, и Дормидорф воодушевлённо рассказывал о внутрисемейных отношениях и их роли в формировании личности ребёнка. Всё, или почти всё, как у нас. Разница лишь в том, что мы знаем, как надо правильно, но не делаем, а они знают и делают. Но вот появился долгожданный страус, видимо, недавно кем-то отпущенный. Бока его тяжко вздымались, и он без устали что-то тщательно пережёвывал, очевидно, чью-то щедрую благодарность за перевозку.

Дед коротко и пронзительно свистнул, как недавно в лесу лосю, страстному любителю сухариков, а у меня опять щёлкнуло и заложило в ближнем к нему ухе. Страус взбрыкнул, одновременно с ним и я. Затем страус, подпрыгнув на всякий случай ещё раз, забавно завертел головой и, узрев источник свиста, с готовностью побежал к нам, прямо-таки ринулся всей грудью, раскачиваясь в разные стороны и смешно кивая головой. Встреча прошла в тёплой и дружественной обстановке. Особенно радовался страус. Не столько нам, сколько прекрасным спелым яблокам, которые заглатывал практически не жуя, лишь слегка придавливая с громким хрустом, чтобы пошёл сок. Конечно, он согласился поучаствовать в эксперименте. Видимо, и страус, и дед ожидали получить немало удовольствия от предстоящего бесплатного представления. Я счёл это подозрительным, тем более памятуя страсть Дормидорфа к разного рода шуточкам и розыгрышам. Меня терзали смутные сомнения, но ничего не попишешь, начинать всё равно надо, да и отступать поздно!

И вот настал момент, когда мне пришлось, немного помучившись, вскарабкаться на спину страуса. Сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее мы поскакали по улице. Скорость, по-моему, была не менее шестидесяти километров в час, хотя не исключено, что я слегка преувеличил, не зря же говорят: у страха глаза велики. Напряжение понемногу спадало, уступая место восторгу, я начал даже получать удовольствие от скорости и меняющихся «за окном» пейзажей. Сначала мы скакали мимо домов и всевозможных построек хозяйственного назначения. Это продолжалось минут тридцать, из чего можно судить о внушительных размерах селения. Люди попадались не так часто, видно, были ещё заняты в своих усадьбах, или как там у них принято называть жилища? Страус двигался плавно. Ощущение было, как при езде в хорошей машине, только рулить не надо. Знай себе несёшься, а когда нужно поворачивать, то страус сам скидывает скорость и совершает все необходимые манёвры. Так мы и мчались некоторое время.

Потом пошли поля, луга, перемежающиеся лесополосами, и наконец возле небольшой речушки мы решили малость передохнуть перед обратной дорогой. Пока страус самозабвенно плескался в непривычной для меня кристально чистой воде, я наблюдал за ним, а затем и сам осторожно умылся и искупался. Осторожно, потому что мало ли что? Может, тут крокодилы водятся, или ещё какая неведомая опасность подстерегает незадачливого купальщика, пираньи там или бешеные щуки! Откусят, чего доброго, что-нибудь жизненно важное или особо ценное, я же пока не знаю пристрастий местных хищников: вкусный я для них или нет? А вдруг даже деликатес? Так или иначе, на сей раз всё обошлось!

Счастливо развалившись на траве, я стал мысленно обращаться к Дормидорфу, пытаясь сообщить, что у меня всё хорошо, так как уже несколько раз отчётливо слышал в своей голове его вопрос, но не придал этому значения, думая, что это я сам логически предполагаю: он ведь наверняка должен переживать за нас. Поначалу вопрос звучал насмешливо, а теперь с довольно ощутимым беспокойством, из чего я сделал вывод, что, наверное, это он пытается достучаться до меня. И я принялся мысленно отвечать ему, радуясь в душе, что никто из моих знакомых этого не видит. Но результата не было. Как он и говорил, сразу может ничего не получиться. Наконец мне надоело всё это, я плюнул и по его совету обратился вслух, будто он находился где-то рядом. Но, наверное, чуток перестарался. Эффект-то наступил сразу, моментально. Только получился не совсем таким, на какой я рассчитывал.

Страус, спокойно пасущийся рядом, практически у меня под боком, высоко подпрыгнул и громко захлопал крыльями от дикого испуга. Его голова с сильно выпученными глазами моментально оказалась возле моего носа, плавно покачиваясь на длинной и толстой, как хороший удав, шее. Теперь настал мой черёд подпрыгнуть от неожиданности, увидев его так близко, да ещё с шевелящимся пучком травы, торчащим из клюва, будто усы у бравого гусара. Он, замерев на мгновенье, громко икнул два раза подряд и принялся снова раскачивать головой и жевать. Я, досадуя на самого себя за испуг, в ответ передразнил его, икнув дуплетом. Он не понял шутки и опять задёргался в конвульсиях, но уже гораздо слабее, чем в первый раз. «Привыкает понемногу, такси пернатое, и я скоро привыкну!» – подумалось мне.

Так мы и сидели, замерев, и мучительно пытались осознать, что с нами сейчас приключилось. А когда во всём разобрались, то страус принялся смущённо и неумело успокаивать меня, чем только рассмешил. Наконец пришёл долгожданный ответ от деда, а когда я ему подробно и в красках обрисовал случившееся, то он, если так можно сказать, громко смеялся, но я бы назвал это другим, более ёмким выражением – ржал, как племенной жеребец. В общем, дед был вознаграждён за свои переживания сполна. Но впереди было ещё возвращение, и я небезосновательно подозревал, что и дед, и страус рассчитывают сегодня позабавиться надо мною всласть.

Мы ещё немного посидели на берегу, поговорив о том о сём, порой затрагивая очень животрепещущие темы. А закончились наши трогательные откровения тем, что он, чуть не всхлипывая, пожаловался мне проникновенно-доверительным тоном, что в последнее время несёт очень крупные яйца. И выдержал при этом театральную паузу, которая, видимо, должна была ещё больше усилить произведённое и без того неизгладимое впечатление. Я участливо посочувствовал и, как следует не подумав, попросил показать мне хотя бы одно, самое маленькое, чтобы иметь хоть какое-то представление. Правда, я сразу спохватился, но, пытаясь исправить ошибку и немного расслабить ошеломлённую птицу, и вовсе сморозил чушь:

– Крупные яйца – это неплохо! Ведь чем крупнее, тем лучше. Сколько же, интересно знать, этих самых яиц нужно, чтобы приготовить знатную яичницу? Уж очень я люблю яичницу с помидорами! С детства!

Этим необдуманным бестактным вопросом я окончательно смутил и без того застенчивую птичку. Да и сам засмущался и расстроился из-за своей неловкости. Не очень удобно обсуждать яичницу с курицей-несушкой. И вообще, как только люди в глаза смотрят тем, кого собираются съесть или чьих детей употребить в пищу? Надо же, не задумывался я над этим вопросом, пока не поговорил со страусом, а точнее – со страусихой!

Надо будет обязательно узнать у Дормидорфа, как отличать страуса от страусихи, а то брякнешь ещё по глупости что-нибудь лишнее по поводу женщин, а потом стыда не оберёшься, да и дерутся страусы, надо сказать, пребольно, можно и костей не собрать.

В компенсацию за моральный ущерб я отдал страусихе ещё три яблока, предусмотрительно прихваченных мной в дорогу. Затем ловко отодрал с её шеи и ног пару-тройку жирных раздувшихся пиявок, которых она с удовольствием съела. И когда мы стали совсем уже хорошими друзьями, робко предложил ей немедля отправиться в обратный путь. Именно робко, потому что уже тогда предчувствовал неладное. Во всём её поведении буквально физически ощущался какой-то подвох. Эта вредная птица, видимо, вдобавок науськанная дедом, никак не желала скакать домой, а хотела, видите ли, только лететь, веско аргументируя своё решение. Настолько веско, что сомнений не было – всё это происки ехидного деда, решившего за сегодня показать мне все прелести страусиного средства передвижения. Страусиха скороговоркой заговорила:

– Ну нету у меня столько времени, чтобы обратно пешком добираться! Яйца за меня ты, что ли, будешь помогать высиживать моему страусу?

Тут она с интересом взглянула на меня, видимо, прикидывая, как это действо будет выглядеть со стороны и подхожу ли я в принципе. Я в ответ удивлённо посмотрел на страусиху, пытаясь дать ей понять, что я и высиживание яиц – понятия совершенно не совместимые. Она же приняла мой взгляд за согласие и заявила, облегчённо вздохнув:

– Тем более надо быстрее вылетать – ты здесь, а они там!

Ну и дела! Я понял – это заговор. Ничего не поделаешь, спорить и доказывать бесполезно, всё решено за меня. А если им что-то придётся не по нраву, то ещё и яйца высиживать заставят. И попробуй откажись! Животным ведь нужно помогать, а, коли яйца пропадут по моей вине, шума-то, шума будет! Я уже молчу про вполне вероятную кровную месть четы страусов. Хочешь не хочешь, а придётся набраться смелости и осваивать полёты. Кто знает, может, в жизни мне это когда-нибудь пригодится.

Вскарабкался я на довольную страусиху, и мы поскакали по полю вприпрыжку, набирая обороты. Вдруг по бокам как будто из двух крупнокалиберных пневматических отбойных молотков одновременно кто-то саданул. Я что есть силы вжался в птичку. Судорожно вцепился всеми четырьмя конечностями в её густое оперенье. Оказалось – это просто крылья расправились, и мы, рывком оторвавшись от земли, начали набирать высоту и скорость, умело используя восходящие воздушные потоки, ощутимо облегчающие физические нагрузки при воздухоплавании. Я заметил, что страусиха вовсе не была трудоголиком, она предпочла самый лёгкий путь – лететь над полями и водоёмами, там нагретый воздух восходит вверх гораздо интенсивнее, чем, скажем, над лесом.

У меня от переизбытка эмоций даже дух захватило! Ну и красотища открылась моему взору: бескрайний простор, бездонные небеса, поля, леса, дороги… Мы поднялись на высоту, по моим скромным подсчётам, около пятисот метров и с огромной скоростью рассекали тёплый упругий воздух, который порой начинал свистеть и завывать в ушах. Особенно на крутых спусках, когда страусиха набирала скорость, чтобы потом вновь взмыть ввысь.

Я был рад, что птичка мне досталась не из маленьких. Тут вообще все животные были несколько крупнее, нежели аналогичные существа в моём мире, а вместе с тем и более пропорционально сложены. Например, у лосей не было чрезмерно огромных рогов, всё было гармонично, и главное – весьма функционально. Лосиные рога, мощные и безупречно заточенные резаки, грозно торчащие из могучего черепа – идеальное орудие убийства во имя защиты. Надо отметить, что и лосиные зубки представляли собой немалую угрозу. Они, когда надо, с лёгкостью перекусывали ствол дерева толщиной с руку крупного мужчины. Но это так, лирическое отступление.

В воздухе мы оказались не одни. Глядя по сторонам, я видел довольно много авиаторов, но не все они были на страусах. И скорость, и дальность полёта иных была ощутимо больше, если судить по размерам. Разной была и высота эшелонов. Может быть, это зависело от дальности пути? Спросить было не у кого. Голова страусихи, находившаяся далеко впереди меня, всё равно не услышала бы. Хотя если гаркнуть погромче, то кто знает, всё возможно! Но существует и другой, более вероятный исход: учитывая её импульсивную пугливость, страусиха вполне может от неожиданности наложить в штаны и сбросить меня, а тогда – поминай как звали! Парашюта на такой случай мне не выдали, а естественное приземление не будет способствовать дальнейшему передвижению на своих двоих и вряд ли пойдёт на пользу моему цветущему организму в целом. Да уж, за ней не заржавеет, сбросит и не поморщится. Наверное, не стоит рисковать жизнью ради такого пустяка, как какие-то вопросы. Задам их лучше «профессору», старине Дормидорфу.

И хоть сразу по приземлении я совершенно позабыл его об этом спросить, но позже он подтвердил мои предположения: чем дальше летишь, тем выше забираешься, особенно при большом скоплении в воздухе птиц-перевозчиков. А делается это для того, чтобы попросту никому не мешать.

Долетели мы до лавочки, где сидел-посиживал, поджидая нас, дед, естественно, намного быстрее, чем скакали туда. Добрались, как мне показалось, за считаные минуты. Посадка прошла просто замечательно. Дед сиял, по его собственным словам, от радости за меня, как только что тщательно начищенный умелой рукой самовар. Ведь мне, вопреки всему, всё-таки удалось перебороть страх с первой попытки и довольно быстро освоить полёты на страусах! Он небезосновательно считал, что в дальнейшем это умение может мне очень пригодиться, если только я не намерен в их мире сидеть сиднем в какой-нибудь отдалённой избушке на курьих ножках.

Но я собирался жить здесь полной жизнью, путешествовать и участвовать в разного рода приключениях, коих он мне наобещал уже целое множество. Что ж, посмотрим. Но, похоже, дело было не только в этом. У меня зародились подозрения, что дормидорфово сияние имело в своей природе не столько радость за меня, сколько другие, потаённые и известные лишь ему причины. Не иначе этот шебутной старикашка снова замыслил какую-нибудь провокационную каверзу, с него станется! Как потом оказалось, Дормидорф как в воду глядел, летать мне в их мире пришлось много и часто. Причём летать, как правило, вместе с ним, и не на каких-нибудь болтливых страусах, а на гораздо более серьёзных птицах. Настолько серьёзных, что на завтрак им уходил целый буйвол.