— Это что такое? — Обалдев от наглости, подсовываю под нос купчине руку с вынутым из мешка.

— Мука, — даже не пытаясь делать удивленный вид, чинно отвечает.

— Вот эта гниль, по-твоему, называется мукой, кою потреблять станут русские солдаты? На! — размазывая по морде и норовя запихнуть в рот, восклицаю: — Жри, подлец!

Работенку мне подыскали замечательную. Знал бы кто, непременно отомстил при случае. Хотя есть минимальный шанс, что таким образом подчеркнули уважение. Якобы пост в высшей степени ответственный. Да не верится. Конечно, голодный солдат — натуральный бандит с оружием, и не более того. А уж об исполнении им своих прямых обязанностей и речи не идет. Проблема только одна, зато крупнейшая — война началась, а армия к ней не подготовилась. И дело не в последней не пришитой по новому образцу пуговице, кою не начистили до блеска. Нет денег, рекрутов, лошадей, амуниции, извозчиков, конской сбруи, артиллерийских припасов, телег и прочего необходимого.

Это уж не вспоминая про обычный набор — воровство и бесхозяйственность. Нередко и имеющееся в дурном состоянии, или, как вынужденно пишу в бесконечных докладных, «крыша на складе худа», в результате выдать в полки никак нельзя. Развалится прямо в руках. И сделать помимо этих самых бессмысленных отписок и резолюций ничего не удается.

Местные власти обязаны представлять ежемесячные отчеты о наличии, приходе и расходе провианта, фуража и денег. И там все замечательно. По бумагам. А на месте вот такие стервецы даже не второсортную муку, а реальную гниль подсовывают. Не заглянешь в мешок, так и уйдет в войска красиво оформленное и за подписью. А отвечать кому?

— Выпороть, — говорю злобно, нешто еще не усвоили, с кем дело имеют. — Прямо у ворот. Чтобы все видели.

— Сколько? — деловито спрашивает унтер.

— Для начала полста розог.

Солдатики с очень довольными лицами поволокли сопротивляющегося и вопящего нечто про беззаконие наружу. Извини, дорогой, с паршивыми поставщиками у меня разговор соответственный. Всю зиму на юг неторопливо прибывали пополнения для маршевых батальонов. Всех требовалось обустроить, накормить и вооружить. К счастью, весна, и они скоро уйдут. Пока что я метался от Дона до Москвы, пытаясь навести порядок.

В каком-то отношении это оказалось еще хуже прежней деятельности. Там я решал свои проблемы самостоятельно и редко надеялся на доброту чужого дяди. В смысле государственного чиновника любого ранга. Здесь значительно хуже. На любые просьбы и жалобы следовала стандартная отписка об отсутствии денег и возможностей. Причем я верю — правда. Но мне-то что делать? За свой счет приобретать? Спасибо большое. У казны бабок не хватает, так я ее должен заменить. Мой личный бюджет такого не потянет, как бы я ни пытался.

— Жаловаться буду! — вскричал наказуемый, размазывая слезы по грязной широкой морде, когда отсчет и соответственно экзекуция прекратились. — До самой государыни дойду!

Вот же скотина, недоволен. В прошлый раз откровенно протухшее мясо приказал сварить и скормить купцам. Еле потом откачали. И уж клизмы с промыванием желудка они запомнят на всю жизнь.

— Еще столько же выдать, — приказываю.

Бедолагу снова заваливают на лавку под вой и одобрительные комментарии уже изрядной толпы. Похоже, недолюбливают в городе купчика. А уж разговоров надолго жителям хватит. Позорище натуральное.

Писать челобитные с перечислением недостатков я тоже умею. На каждый чих отправляется бумага жуткая. В Военную коллегию, Миниху, Бирону, даже в «Ведомости». Прикрыться на будущее и свалить любую вину на соседа — самая увлекательная в мире игра. Еще и копии себе оставляю, и «синодик» на особо зарвавшихся храню.

— А буде рот откроет вторично с угрозами, кнут употребим.

— Можно я нагайкой? — страстно вопрошает Гена, откровенно подыгрывая. Ему веселье, мне очередные проблемы. У него со свинчаткой вплетенной, при желании искалечить и убить запросто способен.

Жаловались на меня. Еще как! Неоднократно и содержательно. В самые разные инстанции. Наверняка где-то пухнет очередное дело, и с поступлением команды «фас» примутся рвать и допрашивать. Ничего не поделаешь. Планида у служащих государству такая. То есть предначертанное движение жизни, от которого нельзя увернуться.

Как себя ни веди — результат один. Не станешь прессовать гражданских — военные пожалуются. Примешься излишне докучать поставщикам, привлекут своих покровителей. Не те, так эти. Так лучше за правду пострадать, четко выполняя инструкции и обязанности. А что иногда самому приходится действовать не по правилам, так куда денешься. Уговорами здесь не поможешь. Вора и мошенника можно заставить бояться, но нельзя отучить тащить чужое и обманывать.

В свое время я веселился, когда Татищев в письме поведал, как ему на Урале тамошние раскольники поднесли тысячу рублей в качестве взятки. Просто так. Ни за что. Лишь бы не смотрел зверем. И когда брать не захотел, очень испугались. Честные чиновники проходят по божественному чину и в природе не существуют. А в реальности не берущий на лапу исключительно опасен. Выходит, с тайным приказом прибыл. Не принимает деньги — нечто ужасное задумали на самом верху. Пора вешаться. Оказывается, зря смеялся. Несут, не требуется и намека. Положено.

Так что я тоже брал. Не деньгами, а борзыми щенками. То есть на самом деле полевыми кухнями, продуктами и лекарствами для госпиталей и лазаретов и прочей мелочью. К примеру, артиллерию в трех полках за чужой счет почти справил. Зарядные ящики, лафеты, даже лошадей приобретали с постными лицами армейские поставщики в подарок. Типа спонсоры добровольные. Причем приходилось все равно проверять качество и цены, подсказывая, где брать и в каком количестве. На новые не хватало, и пришлось по большей части обойтись ремонтом старых.

Тем не менее польза для армии вышла изрядная. Военное руководство почему-то на месте сделать не сумело, а я добился улучшения снабжения по многим показателям. Но ведь прицепиться всегда можно! Те же полевые кухни производились на моем заводе и могли при желании рассматриваться в качестве взятки. И хоть я не брал в руки ни копейки, а доход шел в карман. Между прочим — высшая категория деловара по папашиной квалификации. Работать красиво, чтобы и польза для общества, и тебе выгода. Украсть каждый может, а вот так надо суметь. Создать добровольный фонд поддержки, то есть те же взятки, но без всякой ответственности (сами несут, не заставляю), и за его счет приобретать необходимое на личном производстве.

Самое любопытное — это ответ, прилетевший на слезные челобитные по поводу моих грубых методов воспитания материально ответственных лиц и интендантов. Миних своей властью назначил меня за тщательную ревизию провиантских и фуражных магазинов на пост генерал-аудитор-лейтенанта Военной коллегии. И мне представляется, не за особые заслуги, а по старому знакомству. Все же моими военными разработками остался всерьез доволен.

Это отнюдь не генеральская должность, как кажется по названию. Скорее прокурорская. Могу отныне привлекать для разбора обер-аудиторов, рассматривать дела и утверждать приговоры военных судов, вплоть до разжалования в солдаты. Снабжение русской армии продовольствием осуществлялось Главной провиантской канцелярией, подчиненной Военной коллегии. То есть прав мне добавили. Теперь могу и армейских офицеров приструнить, чем с удовольствием и пользуюсь.

Короче, карьера на мази. Еще бы не подскакивал посреди ночи, вспомнив об очередном неисполненном указании и забытом обстоятельстве. Господибожемой, не дергался так раньше. Пора пить валерьянку. И ведь я не старый и нервами никогда не страдал. Одно слово — труды на пользу Отечества.

— Что здесь происходит? — требовательно спросил начальственный голос.

К собравшимся на интересное зрелище прибавились новые лица. Форма армейская. Что крайне неудобно в здешних мундирах, так даже не их бесконечная разница в цветах, а отсутствие ясных и хорошо видимых признаков облеченности властью. Ни тебе погон, ни каски со звездами. Офицерский шарф на поясе, и вся радость. Еще разной ширины поля шляпы, в зависимости от чина, с золотым галуном. Проще всего орать погромче — глядишь, напугаются.

Тем не менее с первого взгляда сукно одежды заметно дороже и не смотрится как на здешних вояках. В знакомых мне полках можно встретить мундиры любого оттенка, вовсе не правильного. У кого выцвели, кто сам красит и чинит. Зрелище, в отличие от гвардейских подразделений, душераздирающее. Эти были не в новых, да дорогих. Непростые люди. Впереди уже пожилой человек с подозрительно нерусской физиономией и полная грудь побрякушек. На генерала по возрасту и наградам тянет.

— Премьер-майор Ломоносов, — говорю с подобающим разнице в положении поклоном. — Сей отнюдь не господин, а пес поганый пытался подсунуть провиантской комиссии отходы вместо высшего сорта муки по документам. Вынужден учить честности.

— Проще сразу повесить, — внятно сказал кто-то из толпы. — Таких не исправить.

— Генерал-фельдмаршал Ласси…

Ого! Упустил, когда очередное звание за заслуги в польской кампании вручили. Не иначе тоже на юг следует. По слухам, очень приличный офицер.

— А вы тот самый Ломоносов, — с жутким акцентом спрашивает, — создавший на спор подрывной фитиль и кухню-самовар?

Приятно, что не про стихи спрашивает. Все же военный человек и свои приоритеты имеет. Да и вряд ли он особо любит поэзию на русском или споры о правильном написании рифм. Иностранец все-таки. Кажись, из Шотландии. Католик, наверное.

— Так точно.

Он кивнул, сделал маловразумительный жест, развернулся и двинулся в неизвестном направлении, оставив меня в недоумении. Впрочем, его тут же рассеял один из сопровождающих генерала. Подскочив, прошипел, что необходимо следовать за Ласси. Петр Петрович желает побеседовать приватно. Почему нельзя было прямо сказать — уж не в курсе. Такое нынче воспитание у вышестоящих. Окружающие должны сами догадываться, когда во фрунт становиться, а когда бежать на цирлах сзади.

— Вижу, помимо ученых занятий еще и отменную распорядительность выказываешь, — сказал устало фельдмаршал, выслушав доклад о недостатках и методах исправления. — За столь малый срок многого добился. А теперь, — после паузы, резко, — изволь рассказать, в чем видишь недостатки армии.

Можно было, конечно, изобразить непонятливость и опять талдычить об отсутствии денег и амуниции. Просто оба мы прекрасно знали: не о том речь. Сомнительно, что от моих откровений нечто всерьез изменится. Более того, практически уверен, все это генерал-фельдмаршал знает по личному опыту и куда лучше паршивого майора, полгода обретающегося в основном вокруг продовольственных складов. И все же почему не высказаться. Ничего не теряю. Главное, не поднимать вопрос политики. Один раз погорел, второго не требуется. А очень хочется выругаться и выложить наболевшее.

Война до сих пор не объявлена официально, и это понятно, раньше весны выступить на Крым не сможем. Зато экспедиция против татар корпуса генерала Леонтьева, торопливо и недостаточно подготовленная, предпринятая в неудобное осеннее время, закончилась неудачей. Наши войска, потеряв до девяти тысяч человек главным образом в результате массовых заболеваний и падежа лошадей, не дойдя до Перекопа, вернулись на свои базы. В результате мы лишь подбодрили врага, и крымский хан Каплан-Гирей, отправленный турецким султаном для захвата прикаспийских земель, уступленных Россией Персии, возвращается с тридцатитысячной ордой. Зачем было торопиться?

— Даже на беглый взгляд, — говорю, стараясь фильтровать излишне резкие выражения, — некомплект в полевой армии составляет не менее одной десятой части солдат. Располагаясь на зимние квартиры, офицеры больше думали о собственных удобствах и совсем не вспоминали, что зимнее время необходимо использовать для обучения вверенных полков, рот и взводов. В Воронежском полку при перестроениях конфузия сплошная. Большая часть офицеров и унтер-офицеров мест своих не знают. Ни одной команды исправно исполнить не смогли на смотре. Думаю, так не только здесь. Хуже всего две вещи…

Он поощряюще кивнул, когда я запнулся. Как говорится, не слишком ли разбежался? Поучать генералов о правильном ведении боевых действий, ни разу не участвовав в них.

— Первое: чрезмерное отягощение армии обозами, — решившись, продолжаю. Наверняка меня за такие высказывания весь офицерский состав возненавидит, но чего уж. — За командирами следуют на марше по одной, по две, а то и по три повозки со своим штатом обслуги и с необходимыми вещами для комфорта, со своим провиантом из родительских деревенек. Это крайне мешает совершать быстрые маневры и перегруппировку сил в случае надобности. Чем больше обоз, тем ниже скорость передвижения армии, тем надо больше запасов, нужен больше обоз, и так до полной невозможности.

— Пятипереходная стандартная система здесь не поможет, — обрывает меня Ласси.

Естественно. Суть системы в том, что войска таскают с собой и на себе продовольствия и фуража на десять дней, а обозы курсируют между армией и магазином: пять дней туда, пять дней обратно. Так вот, пять переходов — это не больше ста верст. А идти до Крыма много дальше, причем тащить на себе все, включая дрова для костров и воду. И с входом на чужую территорию проблемы не заканчиваются. Еще добрая сотня верст безводной степи, и самое интересное только начиналось. Местным татарам вторжение очень не понравится, и они примутся засыпать колодцы и жечь траву.

И это далеко не новость. В пути до Перекопа все те же три колодца, что и при Голицыне и Софье. То есть по-умному нужно сначала заложить крепость, затем натаскать туда припасов на целую кампанию. И только как готово будет — посылать армию. Точнее говоря, не один укрепленный пункт. Потому что при возведении остроги тоже должны на чем-то базироваться, а та крепость, в свою очередь, тоже. Мне представляется целая серия укрепленных застав на дороге в местах с водой. Уверен, там в будущем вырастут города. Заодно рассекают степь.

В том случае, если один из них падет под атакой кочевников, ничего особенного в краткосрочной перспективе не произойдет. Подтянут войска и снова заткнут дырку. А вот помеха кочевьям и набегам серьезная. Собственно, из этих же соображений они ставились и раньше, и позже в Поволжье и Сибири. Но самое смешное — идея не оригинальна. Прямо сейчас возводится российскими властями Украинская линия укреплений между Днепром и Северским Донцом. Все это произойдет, только медленно и неспешно. В том числе, правильно, из-за отсутствия денежных средств.

— Любая кампания в Крыму с точки зрения поддержания коммуникаций и бесперебойного снабжения войск, — отвечаю решительно, — окажется крайне сложной. Не обеспечив тыл, нельзя широко продвинуться и закрепиться.

Хотя по последнему условию я вовсе не уверен в поставленной задаче. Тут скорее желание подорвать материальную и демографическую базу для набегов. По мне, излишне затратный и долгий путь. Так просто не вырезать. Разбегутся.

— И здесь вступает в действие мое второе предложение.

— А именно?

— Разбить большое каре на несколько малых, — отвечаю, сознавая, что сейчас покушаюсь на священную корову европейской тактики.

Непрерывность боевого порядка важнейшая вещь. Войска строились в огромный четырехугольник, прикрываемый рогатками для обороны и малопригодный для наступления. Да и в обороне достаточно было атакующему проломить одну сторону каре, как рушился весь строй.

— Каре от батальона до полка, имеющие свои пушки, прикрываемые на флангах своей кавалерией, поддерживающие друг друга огнем. Управляемость легче, облегчается маневр, ускоряется марш. А если паче чаяния вражеская кавалерия ворвется в порядки, так с нескольких сторон от полковых стрелков будет уничтожаться. В конце концов, еще древние римляне вводили манипулярный строй!

— Ну-ну, — пробурчал Ласси неопределенно.

Хорошо еще в радикализме обвинять не стал. Пока такие выражения не в моде. Вот под конец столетия грянет Французская революция, тогда и появятся оригинальные слова. Или уже не случится на почве моих выходок? Да ну, какое отношение имеет оспопрививание в России и появление сейфов к недовольству революционными реформами широких масс в Нормандии? Крови аристократов на гильотинах быть непременно.

Феодальные пережитки так просто не отмирают. И жаль, что у нас все это затянется чуть не до двадцатого века. Ей-богу, чем раньше выплеснется, тем лучше. Франция пережила свою революцию, как и Англия, в отличие от России. И по результату они стали лидерами в Европе, да и в мире. Правда, это еще не означает, что надо толкать к свержению царизма. Моя задача — постараться сделать по возможности процесс отмирания прошлых привилегий и развития промышленности управляемым и облегченным. Лучше сверху, чем снизу.

— Про рогатки забыть. Для их перевозки и обслуживания требуется огромное количество подвод и человеческих ресурсов. Это сковывает. Вполне достаточно огневой силы и штыка. Чем быстрее совершится переход, тем меньше потребуется продуктов и фуража, — уже без особого энтузиазма повторяюсь. — Армия в шестьдесят тысяч человек…

Генерал посмотрел на меня странным взглядом. Хорош я был бы, не сумей высчитать приблизительную численность при наличии кучи проходящих через руки хозяйственных документов. Мне не требуется подслушивать сводки в штабе. И это в основном строевые. Там еще треть пес знает кого, и вся эта братия собирается жрать и пить. Одних телег под тридцать тысяч!

— …располагая шестьюстами повозками для муки, шестьюстами повозками для хлеба, вместе с трехдневным носимым запасом везет всего восемнадцатидневный запас продовольствия. Зато из тридцати тысяч положенных по штату лошадей добрая треть тянет обозные телеги. И дополнительные офицерские создают сверхплановую нагрузку. Ведь коней необходимо кормить. А это добрых десять тысяч пудов овса в сутки. Рано или поздно начнется падеж животных от бескормицы и отсутствия воды. Бесполезная трата ресурсов. Надо действовать молниеносно, используя казаков и калмыков в качестве прикрытия и отгоняя огнем татарскую конницу. Напасть внезапно, не дожидаясь, пока подготовятся и спалят всю степь перед армией, заодно отравив источники воды.

— Будем считать, я услышал, — сказал генерал-фельдмаршал после длительной паузы. — Снабжение армии в походе вещь чрезвычайно важная. И судя по моим впечатлениям, вам удалось многое совершить на данном поприще. Сумели наладить бесперебойные поставки продовольствия в хорошем темпе, впечатляющими методами, хе-хе.

Это типа шутка прозвучала. Сразу и не дошло, что смех изобразил. Или это он так оригинально веселится?

— Те же полевые кухни позволяют экономить и обеспечить горячим питанием, что в иных случаях действительно очень полезно. Посему предложение: пойдете ко мне в адъютанты? Энергичные, добросовестные и распорядительные на дорогах не часто попадаются. Заодно и приказы напишете, опыт писательства имеется.

Это подколка такая? Хотя откуда ему знать. До сих пор глупые ошибки леплю с ятями и ерами. Читать проще. Глаз выхватывает слово, а не буквы.

— Правильнее было бы в квартирмейстеры, но должность генеральская, и Дебриньи в этом качестве меня устраивает.

А вот теперь я натурально растерялся. Никак не ожидал такого. Когда-то офицер на этой должности занимался расположением войск лагерем или по квартирам, но те времена ушли, хоть название осталось. Сейчас это штабная должность с немалыми возможностями. Он составляет ведомости о чинах для раздачи жалованья и распределяет его по полкам, в его ведении также находилась вся амуниция для офицеров, унтер-офицеров и рядовых. Фактически тот же снабженец, но ранг много выше настоящего.

И все же в адъютанты попасть, пусть и без всякого военного опыта, большая пруха. Удача как девушка. Чем больше за ней бегаешь, тем меньше ты ей нужен. Я не напрашивался, само пришло. И отталкивать опасно. Второй раз не предложат. Так и просижу в глубоком тылу, сражаясь с ворами. Наверное, очень полезно, но для карьеры и будущего абсолютно непродуктивно. Альтернативный вариант гораздо лучше, чем полное отсутствие такового. Отказываться глупо.

К тому же, не будучи ответственным за боевые действия, буду находиться на глазах у командующего и неминуемо угожу в очередное сообщение о победе. Естественно, если она случится. Ну тут уж по-любому от Михаила Ломоносова ничего не зависит.

— Почту за честь, — говорю вслух, решившись. — Токмо ведь просто так уйти не имею права, а пока просьбу о переводе утвердят в Петербурге…

— Какой Петербург? — откровенно удивляется Ласси. — Я еду принимать корпус для действий у Азова.

Армия, назначенная для действий в Крыму, сосредоточивалась в лагере на реке Белозерке, в ста восьмидесяти верстах от Перекопа. Нам, стало быть, путь на Дон. Время уходит, весна — скоро начнется жара, а мы еще не собрались воевать. Неужели ближе никого в приличном звании не нашлось?

— Вы отправляетесь со мной, — как о решенном, ставит в известность. — В такой безделице главнокомандующий не откажет. Уж кого беру в штаб — мое дело и ответственность.

— Благодарю за доверие! — вытягиваюсь по стойке «смирно».

— Ну-ну, — отмахивается Петр Петрович. — И кстати, почему вы не пишете больше стихи?

Похоже, без этого никак. Серьезная часть закончена, теперь начинается культурная программа. Показывает, что и он не лыком шит. Все-таки с петровских времен в России живет. Даже по-нашему говорить научился, пусть и с отчетливым акцентом.

— Занят постоянно, — с каменной мордой отвечаю. — Ни дня без…

— Порки, — хмыкает. — Известное дело, любого интенданта после года службы можно без всяких сомнений вешать за воровство. Вы же не думаете, что в магазине не подозревали, или это первый случай?

— Я собирался заняться и приемщиком некачественного товара всерьез. После экзекуции отправить в холодную, пугануть как следует, и все бы выложил паршивец. Не он первый.

— Поручите это кому-нибудь из обер-аудиторов.

— Слушаюсь! — чеканю, сознавая, что очередное дело о коррупции снова спустят на тормозах.

Стоит ослабить пристальное внимание — и все пойдет обычным порядком. Заплатит кому надо стервец и останется на свободе. Еще и меня обвинит в превышении власти и покушении на честь и достоинство. Откуда у таких людей они могут появиться? Честное слово, я сам не прочь лишний раз в карман положить, и неоднократно это делал. И все же совесть надо иметь.

Есть определенные границы, и подсовывать картонные подметки или гнилое сукно — себя не уважать. Тем более в армию. Они люди подневольные и за тебя воюют, а ты пользуешься. Репутация создается огромным трудом, а рушится мгновенно. Не поленюсь и вроде как со стороны вытащу всю историю в газеты. Пусть вся Россия знает имя Дормидонта Крашеникова из Воронежа и что с ним дело иметь нельзя — жулик.

— О, оставьте эту официальщину. Лучше вернемся к поэзии. Ну вот это: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой. С чужинской силой темною, с проклятою ордой». Очень недурно вышло. Это же ваше?

Господибожемой, ему откуда это знать? Я же не так давно чисто для знакомых исполнил. Неужели с такой скоростью расползается? Никакого телеграфа не требуется. Барабанами передают.

— Да. — Даже музыку попытался изобразить. К сожалению, в нотах ни бум-бум, просто мотив напел. Реально хватающая за душу мелодия. Во что она превратится в здешнем исполнении и, видимо, совсем на других инструментах, неизвестно.

— Сегодня актуально звучит. Советую отправить в «Ведомости», — пристально глядя мне в лицо, сказал генерал-фельдмаршал.

Ну да. В России только на Камчатке чукчи еще не в курсе, кто новую газету делал и что меня не продинамят. Любое отправленное по старой памяти письмо или статью напечатают. Патриотические стихи без малейших сомнений. Интересно, как долго мои кадры сохранят почтительность и уважение. «С глаз долой — из сердца вон» не на пустом месте родилось.

— Государыне может понравиться: «За свет и мир мы боремся, они за царство тьмы».

Опаньки! А ведь не просто так мне делают предложение. Такая занятная многоходовочка. Господин Ломоносов приближенный к верхам и пусть попал в опалу, но в щадящем режиме. Ни громкого процесса, ни конфискаций, даже в Сибирь не запаяли. А это означает что? Правильно! В любой момент фортуна может измениться, и он снова выскочит на манер пробки наверх. Хорошие отношения с таким непотопляемым человеком пригодятся. А нет — так ничего не теряет.

Причем, откровенно говоря, нам обоим ситуация на пользу. Конечно, гарантий никто дать не может, однако Петр Петрович Ласси берет под свое покровительство с дальним расчетом. Когда-нибудь придет и мой час поспошествовать. Собственно, нормальная ситуация. Все состоят в чьей-то команде и свою подбирают по мере ума. Кто из лизоблюдов, а кто и из умных людей, не стесняющихся в глаза правду высказать.

— Ну что? — настороженно спросил Гена, когда я вышел.

— Поедем под Азов воевать, — без особой радости поведал.

— Это надолго, — глубокомысленно ответил мой странный родич. — А Насте срок рожать подошел, — это он про жену.

— Так съезди в Петербург, проведай.

— Еще чего удумал. Отпустить одного на войну? Ты же беспомощный, как теленок. Одно слово — мужик. До сих пор шпагой пользоваться нормально не умеешь. Прикончат случайно, что я всем скажу?