У входа в очередной раз попались несколько привычно грязных, худых и заросших бородами по самые тоскливые глаза мужиков. Поспешно сдирая шапки, принялись кланяться. Не дожидаясь обычной просьбы с подвыванием, все равно в курсе чего надо, объявляю, что ими обязательно займутся, и следую дальше.

Не выношу я этих ползаний на коленях и вымаливания милостей. Головой все сознаю и про привычку, вбитую с детства, и про тяжелую ситуацию, и про детей, и готовность ради них унижаться, но нервы не железные. Не могу я всех накормить и пытаться не стану. А гнать тоже неприятно.

— Почему не у служебного торчат? — спросил сквозь зубы.

— Вас, Михаил Васильевич, дожидались, — знакомо ответила Стеша.

— А мне какое дело? — зверея, потребовал. — Вон ограда есть, нечего по двору болтаться. Место определенное имеется, пусть снаружи сидят. И с тебя, Степанида, еще раз повторится, за неустройство спрошу по всей строгости.

Она молча следовала рядом, не пытаясь оправдываться. Не в первый раз разговор, и все равно делает по-своему. Жалко ей бедолаг. А я вроде как зря придираюсь.

— Кто за порядком следить обязан? — возмутился патетически. — Ну?

— Так нужда заставляет, — забормотала она.

Неурожай тридцать третьего года в Московской, Смоленской, Тверской, Нижегородской, Угличской и Алатырской губерниях вызвал большой голод и массовое бегство крестьян. Многие из них устремились в города. По слухам, даже из дворцовых сел Московской губернии бежала почти десятая часть населения.

В следующем, тридцать четвертом, недород имел место на юге, в Белгородской и Воронежской губерниях. По-нынешнему, туда и Тамбовский с Орловским районами входили. И все повторилось в еще более мощном виде. Голод, разорение и наплыв бедствующих в города.

Я даже выступил в газете, расписав бедственное положение и необходимость продовольственной помощи. Причем несколько раз, а данные мне приволок не кто-нибудь — лично обер-прокурор Сената Маслов. Его не для отписки, а реально беспокоила ситуация, и он подавал служебные докладные, без особого успеха. Решил и через прессу попробовать воздействовать. Прогрессивный человек.

То ли от его деятельности, то ли от статей, а скорее по простой причине, что народ помрет, разбежится и налоги не с кого брать станет, правительство зашевелилось. Прибегло к описям хлебных запасов, конфискациям излишков и раздачам зерна нуждающимся. Недавно издан указ, по которому помещики и приказчики в годы голода должны были кормить своих крестьян и снабжать их посевным зерном.

По мне, самый натуральный оксюморон. Вроде живого трупа. Если люди в вашем владении и вы с них дерете себе на пользу, как же не пытаться снизить потери? Неужели для того без гнева монарха никак? Ладно еще имеющие в собственности деревню вроде моего Болотного и сами не особо шикующие. Нет у них подкожных запасов. Два плохих года могли и подкосить. Но у богатых бар должна иметься возможность для маневра. Отсюда взять, туда перекинуть. В долг, наконец, выдать с процентами. Оказывается, и грозные императорские указы не помогают. Делились далеко не все помещики, о чем наглядно показывали своим видом толпы крестьян, заполнивших города.

— Все, дорогая моя. Надоело. Не мои это крестьяне, и за неурожай не я в ответе.

На самом деле сам виноват. Первое время от побегушников даже выгода немалая имелась. В рабочих руках мои предприятия нуждались постоянно. Суконное производство продолжало расширяться, монополию на ситцевые изделия мне выдали всего на десять лет, зато приписали в работники село Красное. Вместо пятисот требуемых ровно половина. Пришлось искать дополнительных, с прицелом на будущее. Ко всему прочему, многие были готовы работать за одну кормежку, но мелочь я им подкидывал, получая двойную пользу. Нанимать свободных обошлось бы заметно дороже, и принятые держались за место зубами, старались, выкладываясь.

Кое-где шла стройка, как на моем участке. При академии появились новые мастерские. Пользы пока особой не просматривается, но опять же рабочие места. Причем с дополнительной экономией. Когда по улицам бродят многочисленные безработные, стоимость оплаты труда заметно падает. А мне нужны положительные экономические результаты. А для того требовались люди без сильных запросов.

Пару тысяч человек я распихал, причем очень скоро пошел слух о добром барине, и избавиться от несчастных стало столь же невозможно, как от вездесущих назойливых тараканов. Параллельно многие петербуржцы низкого звания меня ненавидели, вынужденные конкурировать с пришлыми и соглашаться на меньшую оплату, одновременно с заметным ростом цен на продовольствие.

— Егору требуются пятеро для работ по расширению цеха. Все. Больше взять некуда.

— А если в наши деревни пойдут? Земли много.

— А мне потом отвечать за укрывательство беглых, — ответил с сарказмом. — Да и сколько принять можно.

— Да сколько получится. Юстин обещал найти место, если поможете на первых порах с обустройством.

— Ничего знать не хочу! — категорически отказался. Идея была не новой, кое-что в этом направлении уже делалось в моих полученных от Саши деревнях. Спустил старостам негласное указание привечать чужаков, по возможности не злоупотребляя. Не может она этого не знать, почти все оброчные доходы и переписка идут через Стешины руки. — Сама все решай и думай, с кем разговариваешь.

Она кивнула, прикусив губу, чтобы не улыбнуться. Вечно старалась выглядеть солидной, пытаясь добавить себе годов. Кто в первый раз сталкивался, обычно принимали за молоденькую служанку, не подозревая о переданной мамой через гены железной хватке. В доме все ходили по струнке, а обмануть пытались лишь однажды. Второго происшествия не случалось по причине изгнания. С удовольствием спихнул на ее якобы слабые плечи все, связанное с поместьями и сельским хозяйством. Я в нем ничего не понимаю, своих крепостных перевел на оброк повсеместно, но кто-то должен контролировать поступление и земли.

Она достаточно меня знала. Фактически дал отмашку на противоправную деятельность. Сманивать чужих людей не положено, да ведь не собираюсь отпускать уже работающих. Оно мне надо покупать, когда сами косяком идут? Конечно, для мастерских или мануфактуры они неумелые и квалификация отсутствует, но ни одна индустриализация не начинается потому, что завелось большое количество заводских рабочих. Сначала их приходится вытачивать из крестьянских заготовок. Человек смышленый научится, а бесполезного и выгнать недолго.

Короче, как всегда, кому голод и смерть, а кому лафа подвалила. Единственное оправдание — не я все это устроил, заставляя князя Черкасского и других столь же вельможных и имеющих власть с деньгами типов плевать на нужды крепостных. Им приятнее продать задорого зерно, чем помочь голодающим. И ничем не прошибешь, а в особенности указами. Подумаешь, сами же и оформляют императорские грамоты.

— Деньги дай, — останавливая уже у кареты, потребовал Геннадий. Весь в мыле и дышит не хуже загнанной лошади. Похоже, всю дорогу бежал.

— И сколько?

— Тридцать рублей.

— Зачем? — Я искренне удивился. Он редко просил, и никогда такие суммы. Питался бесплатно, одевался тоже за мой счет. Обычно задним числом приходили за долгом из лавки.

— Семеновский сержант девку продает. Понравилась. — Он как-то странно ухмыльнулся. Смущенно и притом нежно. Видимо, взгляд мой был достаточно удивленным, потому что добавил поспешно: — В Польшу едет, серебро понадобилось.

Вот как раз это нисколько не волновало. Просто у меня давно создалось впечатление, что он усиленно бьет клинья к Степаниде.

— Только если женится, — грозно сказала та. — В блуде в доме жить не станут.

Глянул, а в ясном взоре никакой обиды — напротив, будто довольна. Плохо. Даже в собственном доме что-то упускаю. И ведь не спросишь прямо, когда оба здесь.

— Согласится — обвенчаемся, — неожиданно пылко заявил Гена, окончательно ввергая в ступор. Такого темперамента за ним раньше не замечалось. То есть зажать в уголке одну из Сашиных горничных или служанок был не прочь, но чисто для упрочнения репутации. И типа для здоровья полезно. Головы не терял. — Вольную дам.

Совсем одурел. Глянуть бы, что за красавица.

— Третьего дня один умный гвардеец по суду отправился не на запад, а на восток. Знаешь почему?

— Нет, — отрезал Гена. Судя по виду, ему больше всего сейчас мечталось послать крайне далеко, а не выслушивать всякую чушь.

— Продали одному, — хотел автоматически сказать «лоху» и поправился в последний момент, — жадному покупателю за дюжину рублей чужого человека. Потом оказалось, не тот, кто в документах. И парень по взаимному согласию крепостного изображал. А ко всему еще в купчей написали пять рублей стоимость, чтобы налог поменьше. Не в первый раз мошенничают. Государыня лично резолюцию наложила: продавца в Сибирь, покупателю пять рублей вернуть. — Стеша хихикнула. — Ну да, чтобы не считал себя хитрее всех, а хлопчика того — выпороть, для вложения ума.

Историю эту в нынешнем номере «Ведомостей» проставил. Анна Иоанновна проявила свойственную ей хозяйственную сметку во всей красе. Каждый получил по заслугам. Не разнести на всю Россию известие о происшествии было бы глупо. И похвала, и предупреждение особо умным.

— Тут все честно.

— Ну твое дело. Предупредил. Выдай ему, Стеша, деньги из хозяйственных сумм. Стоп! Дай сверх пару рублей. Пусть отведет в баню, переоденет. В лохмотьях и со вшами мне люди в доме без надобности. А потом найди девке занятие, чтобы не сидела просто так, — заодно и мелочь какую получит.

Я своим слугам плачу и холопов в доме не имею.

Залез в карету и поехал по Петербургу, впервые с утра оставшись один. Раньше я обычно ходил по городу пешком, но с появлением бесконечных ходоков стало крайне неудобно. Милостыню просят — еще куда ни шло. Обязательно прицепятся и будут идти сзади, как ни прогоняй, в малореальной надежде на помощь. Ну не могу я всех обогреть и всю Россию накормить. И захотел бы, не потянул. Совсем другие капиталы требуются.

Забавно, не так много времени прошло, а на когда-то почти голом месте, заросшем елками, дома в немалом количестве. Хорошо еще вплотную к моему участку пока пустырь. Впрочем, не особо помогает. Уже жаловались. Вылезая наружу и окидывая строение довольным взглядом, хмыкнул. На их месте я бы тоже не особо радовался такому соседству. Помимо химической лаборатории, за две сотни сорванцов обоего пола.

Навстречу уже спешил открывать ворота сторож. Всю многочисленную гоп-компанию старались держать внутри, чтобы не раздражали соседей и не воровали. Не особо я верю в пользу забора. Сам за таким сидел. При желании и не такие барьеры берутся, а жесткого режима специально не стал вводить. Здесь не тюрьма и выход свободный. Возврата, правда, не будет. Выгнанного за воровство у товарищей или по каким-то причинам самостоятельно покинувшего стены данного заведения без спроса назад не принимают.

Чулков появился практически сразу, будто специально дожидался за дверью, чего быть не могло. О своих визитах никогда заранее не извещаю. И не только сюда. Подчеркнуто поклонился и сразу перешел на деловой тон, изливая на мою голову очередную кучу проблем. Я внимательно слушал, двигаясь по коридору и проверяя для начала спальни, затем заглянул на кухню. Завтрак миновал, до обеда было еще далеко, но грозный лик иной раз не мешает продемонстрировать, сняв пробу и проверив ведомости.

Вся эта история началась после смерти Саши, когда открыл нечто вроде помощи для брошенных детей или оставшихся по каким-то причинам без мужей. Вначале было восемь кормящих девок и два десятка младенцев. Потом все это стало неожиданно разрастаться. Необходимость кормить, одевать, принимать новых, содержать некий штат воспитательниц заставляла расширяться и искать денег.

Но то были еще цветочки. С началом голода попытался организовать нечто вроде благотворительной столовой для детей. Для деревенских с ночевкой, городских из нищеты только по желанию и с согласия родителей. Как всякое доброе дело, оно отнимало массу времени, сил и, что немаловажно, денег. В конце концов не выдержал и дал объявление в «Ведомостях», приглашая всех желающих оказать помощь в любом виде.

И тут грянул гром. Моими занятиями заинтересовалась Анна Карловна и крупно обиделась на то, что не привлек с самого начала к полезной деятельности. Для начала вручила тысячу рублей в качестве денежного подарка, затем пошла в очередной поход на тетушку. Как ни удивительно, та не отмахнулась, услышав о незаконнорожденных.

Может, подействовало упоминание о голодающих. Напротив, мое заведение получило статус государственного, а императрица провозгласила себя покровительницей, разродившись неожиданным именным указом. «…Все дети должны были быть принимаемы и воспитываемы человеколюбиво», — провозглашал он. Попутно от меня потребовали регламента детского дома, штатного расписания, бюджета и еще массы вещей.

Но я не в обиде. Во-первых, ту часть территории, где находился детский сад и строился второй корпус, Анна Иоанновна выкупила, проявив неожиданную щедрость. Мне-то участок достался бесплатно, о чем она прекрасно знала. Еще и за оба здания заплатила в полном размере, включая недоделанное.

Во-вторых, в том самом указе с подачи племянницы, которой я совсем не для того рассказывал, возникло занятное дополнение. Отныне и навечно с каждой колоды игральных карт взимался налог, который шел на обустройство Сиротского дома. Так отныне называлось сие заведение. То есть тяжкое бремя финансовых затрат с меня сняли, оставив исключительно надзор.

Дальше пошло проще. Еще Петр I создавал в полках гарнизонные школы для солдатских детей. Оставалось просто взять за образец основные положения и удачные находки. Из солдат отставных и инвалидов набрал надзирателей, тщательно проверяя репутацию и требуя рекомендации от товарищей. Во главе поставил бывшего капитана Чулкова, не выслужившего за все годы ничего, кроме пяти ранений. Зато поднялся из солдат, что редкость. Знает себе цену и справедлив.

Это я не про отсутствие розог. Во всем мире они обычное явление, и меня бы не поняли, вздумай запрещать. Просто бывший капитан службу туго знает. У него не заворуешь и не посачкуешь. Причем подчиненные и воспитанники в этом плане не различаются. Здесь не летний лагерь отдыха. Он и в Сибирь отправить может, правда, с моей санкции.

С утра разбитые на классы по возрасту постигают начальную школу, потом обед, перерыв — и начинается обучение слесарному, столярному, кузнечному, сапожному и другим ремеслам. По зафиксированному правилами уложению с достижением пятнадцати лет способнейших можно направлять на обучение в гимназию. Остальным придется с вручением рубля (одного) и паспорта свободного человека пытаться пробиться самостоятельно.

Между прочим, не так уж и мало. Такой документ дает возможность записаться в мещане, с открытием собственного предприятия, или в купеческое сословие. Конечно, в реальности с рублем, да в таком возрасте, особо не разгонишься. Но большинство из них не уйдет в пустоту. Всяко сумею найти на своих предприятиях место. С голода не умрут. Грамотные и знающие арифметику не пропадут. А я, начав с благотворительности, в очередной раз попытался завернуть себе на пользу. Дополнительные кадры, прекрасно знающие, кому они обязаны, — полезно и выгодно. Пара лет не срок.

— Здравствуйте, Михаил Васильевич, — хором сказали девочки, вскакивая на мое появление.

Вот с ними была проблема. Основное направление после выпуска — горничные и служанки. Еще в детском саду на подхвате. Трудно будет пристроить, хотя, по счастью, их намного меньше. Всего три десятка в возрасте от семи до тринадцати. В основном сюда на первых порах попадали мальчишки. Наверное, потому что более бойкие. Добрая половина из деревенских и крепостных. Родители их с удовольствием спихивали в чужие руки, избавляясь от дополнительного рта. И разлука не останавливала. Зато жив будет и в тепле. Официально в Сиротском все городские. Как всегда в родной стране. Если нельзя, но очень хочется, важно иметь побольше наглости — и все получится.

— Всем ли довольны, есть ли жалобы? Вы не бойтесь, — отреагировал на молчание, — если кто чинит непотребство, только скажите, я ему… — и показал, изображая сворачивание головы. Знаю я, что иногда делается в закрытых заведениях. Особенно с девочками. Ни к чему мне такая слава. Пойдут слухи — потом не отмоешься. Кого винить станут?

Парочка заулыбалась, остальные смотрели в пол. Почему-то воспитанники обоего пола меня страшно боялись. Никогда особо не проявлял в отношении них несдержанности. Ну однажды побил всерьез привезшего порченую муку. Решил, паскуда, на детях подработать. Наверное, излишне взбесился и не надо было ногами топтать под окнами. Но ведь для пользы старался!

— А можно мне не уходить на все четыре стороны, через год, — напряженным голосом сказала веснушчатая до ужаса девчушка, — а в детском саду помогать остаться? Там нянечки нужны.

Класс загудел наполовину восхищенно, наполовину возмущенно.

— Свиязова, — строго воскликнула надзирательница у доски, — представляться надо!

Тут еще и потому трудно воровать и бить без причины детей, что многие из учителей никакие на самом деле не преподаватели. Ни училища, ни профессии такой в России пока не существует. Зато есть достаточно много (относительно, по нашим масштабам) женщин, готовых помогать в моих трудах добровольно и за малую плату. У гвардейцев имеются семьи, а в полках, вопреки ожиданию, достаточно много однодворцев и простых рекрутов.

Еще одна дополнительная ниточка в привязывании к Анне Карловне (я из ее своры и держу определенную сторону) ближней охраны. Преображенцы с семеновцами, теперь еще измайловцы с конногвардейцами стояли на караулах в царском дворце (не надо забывать о разных летом и зимой), Адмиралтействе, Петропавловской крепости, Сенате, Военной коллегии и Тайной канцелярии, а также у полковых изб и на квартирах у генералов, гвардейских штаб-офицеров и иностранных посланников.

Сестры, дочери, вдовы по большей части небогатых гвардейцев получали возможность дополнительного заработка, что семьям не могло не пойти на пользу. Азы в начальной школе преподавать годятся, а при чужаках, не зависящих от начальства, всегда плохие дела крутить тяжелее.

Конечно, каждая проходила трехмесячный испытательный срок, и на нее регулярно писали докладные. Окончательное решение принималось через квартал, но при неприятном происшествии дамы-воспитательницы или преподавательницы запросто вылетали с места без длинных увещеваний.

И дело не в мужиках. Во внеслужебное время никого не касалось, чем они занимаются. Сложность в другом. Можно любить детей, но не уметь их учить, а сорваться, не имея определенного терпения, легко до безобразия. Конкуренция за места у нас изначально была три-четыре на место, и даже сейчас очередь на замену имелась. Вдруг какое происшествие, болезнь, перевод в другой полк или, не дай бог, смерть — следующая в списке готова.

— Устинья? — уточняю, ковыряясь в памяти.

Давно прошли времена, когда всех до одного помнил. Но иных забыть сложно. Самых паршивых и самых лучших. Балахина, например, выдернул из Сиротского дома достаточно быстро. Талант у него к рисованию. Определил в ученики и сам заплатил. Появится возможность — пихну от академии за границу обучаться. Нельзя разбрасываться такими талантами.

Маркина тем более не забуду. Бросаться на взрослого дядю с ножом в ответ на вполне безобидное замечание — совсем ума не иметь. И не жаль, что от моего удара со сломанной челюстью забрали да в Сибирь отправили.

— Свиязова Устинья, — якобы послушно повторяет девочка и смотрит прямо в глаза. И остальные уже не дремлют на ходу, все насторожены.

Рыжую тоже трудно забыть. Уж больно яркая. А по жизни ничего особенного. Середнячок по всем показателям. Только, похоже, помимо оценок с рукоделием, имеет характер. Оно и неудивительно. Насколько я помню, появилась здесь самостоятельно, притопав в самом начале. И, видать, далеко шла. Ноги в кровь сбиты. Сто пудов из деревенских, но твердила как партизан в гестапо про городские кварталы, как называются не помнит по младости, родители умерли, и очень натурально плакала. Я не поверил и ждал со временем неприятностей. Но никаких претензий к ней до сих пор не предъявляли.

— Разве тебе четырнадцать?

— Через три месяца будет. И потом, могу я подумать о собственном будущем заранее? — в голосе откровенный вызов.

— И ты для себя выбрала.

— Уж получше, чем другие за меня станут!

— Свиязова! — безнадежно простонала воспитательница.

Я ее вполне понимаю. Девчонка вконец обнаглела и не считается со старшими по возрасту и положению. А крайней станет мадам, не сумевшая внушить норм правильного поведения. Вон стоит зверь в моем лице и запросто сделает определенные неприятные выводы.

— Пойдешь со мной к Шлыковой, — в смысле старшей по детскому саду, говорю, не дожидаясь продолжения. — Как она скажет, так и будет. Может, тебе дитятю и доверить нельзя.

Эту тетку привела ко мне Стеша. Уж где она ее раскопала, так и не спросил. Не существенно. Прошлое редко волнует, если из него не тянутся неприятности. А ее никто не разыскивал. Очень хорошо соответствовала, скорее всего девица, по старой пословице: «На лицо ужасная, добрая внутри». Правда, доброта ее была ограничена маленькими детьми. Замуж с такой харей выйти недостижимо, дразнили, видимо, крепко. Поэтому ругалась она забористо и могла под горячую руку назойливого двинуть. До моей мачехи размерами недотягивала, зато использовала подручный инструмент. Неизвестно, что хуже.

Зато в личном общении оказалась сметливой, про подопечных не забывающей и заботливой. Ко всему, иногда выдавала почти поэтические перлы. Как-то сказала: «Бог в своей милости преподнес детям важнейший дар: любить и узнавать человека, который вскармливает его, встречать с улыбкой того, кто с ним играет и возится. И только вырастая, превращается в человека. Алчного, ищущего, чего бы урвать и отнять да кого обидеть».

Очень лично прозвучало. Неприятно, однако нечто правдивое в том высказывании присутствует. И ясно, почему она предпочитает безвылазно сидеть в детском саду, приняв на себя далеко не одни приятные стороны заботы. Ей там лучше, чем в большом мире.

Устинья на мое предложение довольно расплылась во всю ширь веснушчатого личика. К гадалке не ходи, с той стороны все налажено и перетерто. И пусть так. Какая разница, если ума хватило для собственной пользы побеспокоиться. Не в кладовую ведь ночью воровать полезла. Главное, чтобы польза была реальная. В отличие от учительниц, в няньки при малышах не очень рвутся. Убирать за чужим (и не одним) пачкающим ребенком, стирать да следить, некоторые из подброшенных уже ползать начинают, не так просто. Девочек постарше отряжаем на помощь. А тут сама на постоянку просится. Да на здоровье!