4. Новгородский купец и месть киевлянина

Смоленская пристань гудела. Новгородский купец, торгующий заморским товаром, наделавшим столько шума на рынке города, скупал булыжники. Куна серебра за возок, наполненный камнями, размером с голову человека. Деньги на земле валяются, где такое видано было? Горожане отправляли своих детей собирать камни, подростки сколачивали ватажки и, умыкнув телегу со двора, работали на свой страх и риск, подбирая всё, что плохо лежит. Через день город облетела весть, что на торгу появились кубки из прозрачного камня, под названием «стаканы». Люди приходили, приценивались, но покупать отказывались. Те, кто не мог похвастаться богатством, использовали деревянную или керамическую посуду. Зажиточные предпочитали пить из серебра, а ценителей изящества пока не попадалось. Расстроенный Пахом, выставил перед лавкой приказчика и заставил его попивать из стакана морс на виду у всех. Должного действия реклама не произвела, было продано две штуки приезжему киевлянину, и всё. Однако события приобрели несколько криминальный оборот. Перед закрытием рынка, лавку навестил тот самый киевлянин, его заинтересовала подзорная труба. Торг не принёс результатов, однако ночью бдительная стража, прикормленная Пахомом, схватила шайку воров. Рядовой, казалось бы случай, ан нет, в главаре бандитов Ильич опознал своего покупателя. После непродолжительного мордобоя, выяснилось, что струг, использовавшийся для складирования камней, киевлянину был очень знаком. Да настолько, что когда-то принадлежал ему. Пахома пасли несколько дней, готовясь отомстить за побитых разбойников ограблением и поджогом торгового места купца. Всё ждали, когда звонкого серебра в лавке засобирается достаточно, да невтерпёж стало. С утра воскресенья, как было принято, при всём честном народе ожидалось судилище. Накануне Ильич целый вечер готовился, обдумывал речь и примерял ярко — жёлтую шёлковую сорочку с новыми, очень прочными портками синего цвета. Штаны были превосходны, только вот зачем нашивать дополнительные лоскуты материи на тыльную часть, купец понять не мог. Рубаха-то навыпуск, лоскутов с медными заклёпками не видно. Так и не придумав как выставить напоказ задние накладные карманы, Пахом Ильич затушил огарок свечи и улёгся спать. Только утром на суд Ильича так и не вызвали, судить стало некого. Киевлянин сбежал из поруба, а двое задержанных подельников скончались на дыбе при допросе.

Беда, как обычно, не приходит одна, лавку стали обходить стороной. С чьей-то подачи, товар Пахома всё чаще стали называть дьявольским. Купец поначалу решил, что это происки завистливых товарищей по торгу, однако мысль эту отбросил. У монополиста нет конкурентов, есть только недоброжелатели. Для их выяснения и распространения опровергающей всяческие злые козни информации, пошататься по городу был отправлен Евстафий, брат жены Ильича. Такое занятие для него было не впервой. Будучи в Бирке, шурин сумел пустить слух о караване с медью, который вот — вот придёт, после чего Пахом скупился так, что утроил свой капитал в Новгороде. Медный караван в итоге подошёл, но только через два месяца, под самый конец навигации, а ложка, как говорится, дорога к обеду. Подающий надежды на торговом поприще родственничек обладал даром моментально оценивать ситуацию и извлекать выгоду из сложившихся обстоятельств. Был незаменим в щекотливых делах, и если б не прокол с чудо — лодкой, то вообще не имел бы нареканий. Побродив по разным местам, выслушивая сплетни и всякие разговоры, вставляя своё веское слово, там, где того требовалось, Евстафий доложился о проделанной работе. Воду мутил не абы кто, а настоятель церкви Михаила Архангела, той, что была построена ещё при Давыде Ростиславиче и являлась резиденцией Смоленского епископа. Спорить в одиночку с высокопоставленным церковником Ильич не рискнул. Служители господа, хоть и не лезли в торговые дела паствы (хватало торговли зерном), однако случая поиметь выгоду с чего-то нового не упускали. Прецедентов хватало, посему решив не откладывать дело до завтра, отплыв по реке на пару вёрст, новгородец повернул на Нагать, и связался по рации со мной. Решались сразу два вопроса. Первый — это поп с обрядом освящения строительства усадьбы во избежание нехороших слухов, второй — получение поддержки церкви в торговых делах. Выслушав рассказ купца о его приключениях, я предложил встретиться на верхнем Соже. Насколько удачно для меня подвернулась история с раненым, я сказать не могу, но выздоравливающий родственник кормчего с ладьи Пахома Ильича прекрасно знал, как добраться до места рандеву. Так что свернуть не в тот ручной рукав мне не грозило, да и члена команды можно было вернуть в свой коллектив с такой оказией.

Пара тюков набивного ситца и чудо механической мысли в виде швейной машинки с запасом ниток перекочевало в резиновую лодку. Она, в виде подарка настоятелю церкви, скорее всего, перейдёт в хозяйство жены священнослужителя. Через год, а может и раньше, от работы сломается игла, или несмазанный механизм заклинит. При ремонте её доконают окончательно, а к тому времени меня уже тут не будет. Отцепив от цепочки золотой крестик, я помазал его клеем и прижал к корпусу. Теперь всё богоугодно, по крайней мере, я так думал.

За то время, пока мы в пути, Савелий научился управлять лодкой, и теперь, появилась возможность прокатиться в качестве пассажира. Мерцающая в лучах заходящего солнца водная гладь, буквально гипнотизировала, и на меня нахлынуло воспоминание. Не удержавшись, я опустил ладонь в реку. На шлюпочной стажировке это называлось «пустить леща». Мелочь, но воспоминание о юности обрадовало меня. Много лет назад, в Севастополе, на первом курсе военного училища мы старательно гребли на шестивёсельном яле, а рулевой мичман рассказывал о флотских традициях; гребец, сломавший весло у основания рукояти получал отпуск домой. Конечно, мысли были о доме, и мы вгрызались в весло с удвоенной силой, втайне мечтая переломить его. Боже, как давно это было, где теперь страна, которой давал присягу? А может название страны никогда и не менялось, есть Русь, она никуда не делась. Клятва, данная СССР равна присяге данной Руси. Что ж, я буду защищать Родину, в каком бы времени она не находилась, во имя памяти деда, сгоревшего в танке под Брестом, во имя моих сокурсников, погибших на «Курске», во имя женщин и детей, которые с надеждой смотрят на нас, на защитников Отечества. Даже строительство усадьбы для меня стояло на втором месте. Разгребая всяческий хлам на чердаке, я наткнулся на сундук с записями дяди Феди. Были там, в основном его стихи, но несколько заметок о событиях тех лет, куда я регулярно перемещался, проявили некий свет на мою голову. Оценить правдоподобность исторических дат можно было, лишь пережив их, а в записях, к тому же, упоминались места, находившиеся рядом со мной. Этим я и решил заняться. Орда, хозяйничавшая на Руси, приближалась к Смоленску, крупный торговый город был, несомненно, обозначен на картах. И никто не даст гарантии, что передовой отряд разведки кочевников уже сейчас не отмечает места переправы, не высылает шпионов, пытая местных жителей и вербуя проводников. «История повторяется» — эта фраза из дневника, как краеугольный камень засела в моей голове, не давая мне успокоиться.

К восьми вечера мы добрались до места встречи. Тихая заводь на первый взгляд выглядела естественным творением природы, но в ближайшем рассмотрении угадывалась рука человека. То тут, то там можно было рассмотреть искусственно насыпанную дамбу, а вырытый узкий канал промеж двух холмов говорил о титаническом труде не одного поколения. Вот, каким образом из Днепра попадали в Сож. В моё время этого уже ничего нет, даже болот, появившихся в этих местах, через пару сотен лет. Оно и понятно, всему своё время. Уже сейчас, от старого поселения, когда-то здесь обитавшего осталось лишь одно напоминание в виде ушедших в землю разваленных землянок, да поросший репейником вал. Возле него, у ещё чудом сохранившейся пристани, не иначе, как выстроенной из лиственницы, стояла ладья. Отложив все разговоры на светлое время суток, мы отужинали на берегу и разместились на ночлег по своим кораблям. Ужасней ночи, чем эта, я не припомнил. Комары вились столбом, у противоположного берега квакали лягушки, по воде скользили ужи, а над головой несколько раз пролетали какие-то птицы. Естественно, утром я был не в духе и непонимание купца в работе механизма воспринимал не совсем адекватно. Тем не менее, когда Пахом в четвёртый раз правильно заправил в шпульку нитку и вторую нить с катушки вдел в иголку, мы попрощались как старые знакомые. Мой путь лежал обратно на юг, а новгородцы отправились к Смоленску.

Ночь в городе торговый гость провёл беспокойно, во сне ему являлся красномордый мужик в сапогах, поразительно похожий на настоятеля церкви Михаила Архангела. Снимая обувь, он неспешно перематывал портянки. Вместо ступней у гостя были копыта. Второй сон был ещё хуже: сбежавший киевлянин предстал перед купцом в обгоревших тряпках. На красных от ожогов руках тлели сгоревшие волосы, которые рассыпались угольками в одно мгновенье, вновь отрастали, чтобы снова сгореть. Размахивая саблей, он грозился то вспороть живот, то утопить ладью, то забрать подзорную трубу, которая была в руках у Пахома. Голова татя была выбрита, одного уха не было, а на груди сверкала золотая треугольная бляха.

— Господи, спаси и сохрани, — пробормотал спросонья Ильич.

Перекрестившись несколько раз, Пахом утёр вспотевший лоб и посмотрел по сторонам. Лампадка у образа потухла, тем не менее, на ощупь он быстро отыскал выставленный с вечера ковшик с водой и, испив, вышел во двор с тревожными мыслями: «Приснится же такое, врагу не пожелаешь. А батюшка-то, с копытами, как такое возможно»?

Отойдя от сложенной поленницы дров, возле которой образовалась лужица, купец посмотрел на начинающее светлеть небо и вернулся обратно.

— Евстафий! — Позвал Пахом своего приказчика.

Помощник спал, прислонивши голову к мешку, в котором лежала швейная машина. Выполняя наказ Ильича беречь подношение пуще своего глаза, он не расставался с ценным грузом, так и уснул в обнимку. Что снилось братцу любимой жены осталось для Пахома тайной, но пережитый страх надо было на ком-то выместить.

— А ну вставай, пёс. Я ужо на ногах, а ты всё дрыхнешь. Собирайся живо, к настоятелю пойдём, будь оно всё неладно.

— Не сплю, не сплю, Пахом Ильич. Мешок стерегу, всю ночь глаз не сомкнул. Как почивать изволили?

Лучше бы Евстафий и не спрашивал, купец заново вспомнил пережитый сон, по лицу пошли красные пятна. В порыве гнева, Пахом на ходу замахнулся ногой, желая пнуть приказчика, но не рассчитал и, промахнувшись, упал на пятую точку. Евстафия как ветром сдуло, схватив мешок, он отбежал к двери, где замерев, поискал глазами укрытие, куда ж спрятаться? Босиком бегать по двору было несподручно, а пострадать от ног Ильича не хотелось и вовсе. Действующие лица на мгновенье замерли.

— Прости Евстафий, не с той ноги встал. Сон бесовский мне приснился, тать киевский во сне приходил, жизни обещал лишить.

— То бывает Пахом Ильич, сплюнь через левое плечо, да свечку в храме поставь.

Совет был дельным, а главное легко исполнимым, поплевав три раза, купец отправился завтракать, обдумывая на ходу, какие слова сказать настоятелю, дабы прекратились слухи о дьявольском товаре. В голову, как назло ничего не лезло, да ещё простоквашу на рубаху пролил. Не задался день, видит бог, не задался.

Весеннее солнце стояло в зените, ласковые лучи к этому времени набрали ту силу, когда вместо приятного тепла становится жарко, и люди стараются найти какое-нибудь укрытие, чтобы спустя пару часов вновь вспомнить о нём. Дежуривший при лавке монах Иннокентий, освящал крестом каждого покупателя, попутно попивая холодный квас из собственного стеклянного стакана. Глиняную бутыль с напитком он взял у себя в трапезной (квас вышел замечательный), а вот стакан ему достался благодаря душевной доброте Пахома Ильича, согласившегося передать товар на исследование. Отрешённым взглядом Иннокентий поглядывал на церковную кружку, в которой в лучшие времена иногда лежал крошечный осколок янтаря, или позвякивал кусочек меди, брошенный очередным горожанином. Из этой меди монахи мастерили нательные крестики и продавали уже за серебро. Сегодня жертвовали из рук вон плохо, хотя люди заходили. Остававшись наедине с приказчиком, Иннокентий заводил с ним разговор: то о погоде, то о церковных праздниках, затрагивая иногда житейские темы, на которые всегда хочется поговорить. Монах спрашивал с почтением, словно ученик у преподавателя, хвалил Евстафия за сообразительность, ставя его много выше хозяина. Мол, и умён и находчив, присмотреться — так и красотой бог наделил, небось, девки вокруг сохнут, а речь ведёт, так и проповеди не читают. И прожженный приказчик поплыл, забыв, как сам таким же образом убалтывал клиентов на покупку никчёмного товара.

— Так что это за войско такое, струг разбойный побившее? — Невзначай задал вопрос Иннокентий.

— Войско то называется… отр… рядок… твою нехай! Рать «Меркурий», во как.

— Наверно, и воевода у рати есть?

— А как же, боярин Лексей. А с ним сотник рязанский. Савелий с нами из Мстиславля шёл, а потом у грека этого остался.

— И как, преуспела рать в воинском деле?

— Хмм… — усмехнулся Евстафий, — скажешь тоже, преуспела. Они выгонцев полупили, глазом моргнуть не успел. Полсотни татей было, грохот, треск, а как глаза открыл, то они уже на ладье нашей.

— Кто на ладье, тати?

— Не, «Меркурьевцы». Лихих людишек к тому времени ужо в реку скинули, а воевода их, значит к Пахому Ильичу подошёл и лыбится так, словно комара назойливого прихлопнул, а не людей жизни лишил. Струг подарил, а он новый в Новгороде, худо — бедно дюжину гривен стоит. Этот конечно, и на треть от цены не потянет, но всё ж. О чём это я, а… вспомнил. Так вот, пожелал, стало быть, он счастливого пути, прыг в свою лодку и был таков.

— И сколько было «Меркурьевцев», тоже полсотни? — Иннокентий задал вопрос и в то же время как бы усомнился в правдивости рассказчика.

— Пятеро их было, в бронях оранжевых, шеломах зелёных, с самострелами, злые как черти.

— Пожрать бы чего, — вдруг сказал Иннокентий, — у тебя есть, что на зуб кинуть?

— Пирожки вчерашние, будешь?

В это время в лавку зашёл покупатель, и приказчик стал заниматься своими непосредственными делами, пополняя казну Пахома Ильича, помня о собственном наваре, и напрочь забыв о разговоре с монахом, словно и не было его.

Вечером того же дня, Иннокентий докладывал настоятелю о разговорах среди торгового люда, денежных потоках и появившимся на берегу Сожа грозном отряде «Меркурий», воины которого играючи разделались с пиратским стругом. Мало того, спасая купца, не проявили алчности, а даже наоборот, отдарились. Именно последнее обстоятельство заинтересовало церковного главу. Какой смысл рисковать жизнями, если с этого ничего не получать? Ответ напрашивался сам собою. Этих воинов добыча интересовала постольку — поскольку, так как у них стояла явно другая задача и тати оказались в неудачном для себя месте и времени. Но было и ещё одно обстоятельство, о существовании которого мало кто знал. Вначале года настоятелю стало известно, что толи в Смоленск, толи в Киев с какой-то миссией направляется доверенное лицо патриарха. Посему церковник решил перестраховаться.

— Интересно, пусть людишки одноухого разнюхают там всё. А ежели удача будет сопутствовать, то нехай разорят гнездо бесовское. Негоже нам иметь глаза лишние в том месте, сам знаешь, кого ждём, иди с богом.

Настоятель перекрестил спину монаха, скорее по инерции, чем из чувства долга, поправил рясу и пошёл по направлению к подвалу, где сидел Пахом Ильич, обучая тощего служку премудростям работы швейной машинки.

Новгородец оказался в щекотливой ситуации. С одной стороны после щедро проплаченного молебна, во славие торгового начинания Пахома Ильича, механического подарка, оцененного купцом в четверть пуда золота, он получил благословление своих трудов и какого-то попа в свою лавку, который должен был своим видом показывать, что бесов в товаре нет. С другой стороны купец должен был показать, как работает механизм, и обучить с ним обращаться. Вот в этом и была загвоздка, данный в обучение двенадцатилетний служка при церкви был очень трудолюбив, но абсолютно бестолков. Ильич стал раздражителен, ученик постоянно прерывался на молитвы, отвлекался во время объяснения, шпулька с ниткой из рук подростка выскользнула и закатилась в щель, между кирпичами, которую в затемнённом помещении и найти сложно, не то, что достать. С трудом выковыряли. Перенести урок на следующий день или уйти Пахом не мог, и дело было не в слове данное настоятелю, обучить отрока. Дверь была заперта снаружи. Один раз принесли поесть, купцу было на один зуб. Голод, придурок, молившийся на коленях в углу — всё бесило купца, Ильич даже хотел поколотить мальчишку, но в стенах храма не рискнул. Невдомёк ему было, что столь искусно разыгранный спектакль с полоумным служкой имел задачу довести психику новгородца до белого каления.

— Как там, в лавке, справляется ли Евстафий? — Вслух пробормотал купец, как в это время дверь отворилась, и в келью вошёл настоятель.

— Как идёт обучение, сын мой? — обратился священник к подростку.

Тот встал с колен, незаметно кивнул и замер как статуя.

— Ступай с богом отрок, опосля расскажешь.

Настоятель приблизился к Пахому, ледяным взглядом окинул купца, дождался, когда дверь за служкой закроется, и начал допрос.

— Значит, ты говоришь, что Алексий — ромей из Мурманска? Странно, не помню такого места, а почему войско «Меркурий» называется, сколько людей в нём, за что живут, как сотника зовут?

Новгородец, желая поскорее выбраться из мрачного помещения, рассказал все, что знал. А как же не рассказать, вроде как исповедь. Умолчал только о рации, потому, как не спрашивали, как связь поддерживал. И было у Пахома ощущение, как будто воли его лишили, и даже хотевши солгать, не смог бы. Выйдя на улицу, он подобно сонной мухе брёл по дороге к себе в лавку, торг давно закрылся, и Пахому остро захотелось выпить чего покрепче, да и закусить плотно не помешало бы. Харчевня была рядом с рынком, а запах гороховой похлёбки с ветчиной, безошибочно указывал направление. Ноги купца сами донесли его до сего заведения.

— Много пить, много есть, — сказал купец, протягивая старую арабскую монету с угрожающей надписью: «Кто монету не возьмёт, тому смерть», половому.

Расплатившись «чёрным дирхемом», Пахом уселся за стол. Он давно желал избавиться от этой монеты, имевшей хождение только в пределах Бухары, да всё никак не удавалось. И вот, вроде как всё получилось, а радости так и не прибавилось. Было ли шумно, Ильич не понимал, словно уши заложило ватой. Может из-за этого он и не расслышал, как в харчевне началась драка, а занятый поглощением еды не увидел, как лихой посетитель, замахиваясь доской от лавки, стоя спиной к Пахому, треснул того по башке. Бум! В глазах Новгородца вспыхнул свет, возможно, были и искры, затем темнота и полное спокойствие. Очухался купец после ушата холодной воды, вылитой на него на улице, перед харчевней. Немного подташнивало, на лбу шишка, шапки и кошеля нет, рубаха из дорогого шёлка порвана.

— Хоть сапоги не спёрли, гадёныши! — высказался новгородец, вставая на ноги.

Вот и вышел обман с монетой боком. Пахом, тем не менее, всю дорогу к лавке ругал то трактирщика, то соседей по столу, а то и стражу, не уследившую драку. Не было счастья, так несчастье помогло. Ильич вновь стал отчётливо слышать, радость вернулась в его сердце, жить стало интересно, и жизнь была хороша. В лавке, не ответив на расспросы о внешнем виде, он лёг спать. Кошмары его не мучили, однако под утро во сне явился настоятель храма, на этот раз сзади из умышленно проделанной дырки на рясе у священника торчал хвост с кисточкой на конце. Оный предмет подобно змее извивался и щёлкал по полу. Настоятель со злостью шипел, но подойти ближе к Пахому не мог, всё время наталкиваясь на стену из стекла, которую Ильич воздвигнул перед приходом беса. Вскоре видение исчезло, но появилась огромная улыбающаяся рожица Лексея. Прошла сквозь стекло, подмигнула и испарилась.

Незадолго до полудня, отойдя от городских причалов до первого отдыха гребцов, Пахом Ильич вышел на сеанс радиосвязи. Новгородец ретировался из Смоленска, отдав распоряжение торговать в лавке до победного конца, то есть с утра и пока не продадут весь товар. То ли ночной кошмар, то ли интуиция купца, помноженная на авантюризм, гнали Ильича прочь от города, подальше, на базу Лексея. Бывший пиратский струг, заваленный на три четверти булыжниками (больше нельзя, на волоке тяжело), с четырьмя девочками двенадцати лет, взятый на буксир, изрядно тормозил продвижение. Ветра не было, гребцы делали свою работу, а Пахому казалось, что всё стоит на месте и даже утка у берега плывёт быстрее. Изволновавшись, купец спрятался под тент из шкур и открыл сундучок с рацией.

— Лексей, Лексей, это я, Пахом. — С опаской прошептал и замер, не подслушивает ли кто?

Вообще-то услышать голос, а точнее приглушённую речь человека, на судне, идущем на вёслах, под ритм гонга, вернее бубна, невозможно. Если не бьют в натянутую на обруч кожу, то загребной подаёт команду, под этот крик и грохот вёсел о воду Ильич сказал, что необходимо срочно увидеться, а так как разговор деликатный, то он, собственной персоной, себе в убыток спешит на встречу. Это означало, что никакого злата — серебра он не везёт, но семьдесят вёрст по реке просто так преодолевать не станешь. Значит, что-то случилось.

Наряду с этими событиями строительство у камня велось ударными темпами, уже был выложен фундамент стены и столбы из арматурных прутьев, обложенных мелкими булыжниками. Из корявых, необрезных досок сколачивали щиты, ставили параллельно друг другу между пролётами и в полуметровый промежуток между ними клали камни, заливая раствором. Таким образом, мы обозначили периметр. Камней, привезённых первой баржей, хватило только на это, благо речного песка — завались, и можно было использовать прибрежную гальку. Лесорубы валили лес, двое рабов, делавшие со мной доски для причала так и остались работать на пилораме. Возле их рабочего места уже возвышалась приличная гора опилок, стружки и не менее величественная, метра в три высотой, конструкция из сохнувших досок. Вот только с возведением дома пришлось обождать, строить из сырого леса было нельзя, а запаса прошлогодних брёвен явно не хватало. Артельщики натаскали заготовки к камню с палаткой и, вскоре холм превратился в лесозаготовительный склад, отсекая обзор со стороны леса. Видя это, Савелий распорядился поставить смотровую площадку на дереве, и если бы не моё вмешательство, то так бы оно и было. В итоге первое строение с крышей стало напоминать караульную вышку, десяти метров высотой, которую можно наблюдать в местах не столь отдалённых моего времени. На вышке установили прибор ночного видения и дешёвое переговорное устройство. Всё что видел караульный, мог моментально знать сотник. Савелий же докладывал мне только в случаях, требующих немедленного решения. Караул из двух постов, сократили до одного, что дало больше времени на подготовку воинства. Каждый день, вперемешку со щелчками спускаемой тетивы арбалетов и лука изредка слышался звон учебных клинков, да громкая поучительная речь Савелия. Меч не предназначен для парирования, рубящий удар можно сбить с поражающей траектории, но лучше уклониться, посему и звон редок. Чем выше класс мастерства мечника, тем меньше от него шума. По три часа в день рязанцы тренировались до седьмого пота, отдыхали, а затем снова брались за оружие, устраивая поединки.

— Атакуешь слева, шагай только левой ногой! Велимир, сколько раз тебе можно повторять? — кричал Савелий. — Это правило выживания в сече.

— А если два врага рядом? Я же к нему спиной повернусь.

— Рывком! Вот так! Смотри, нога проходит мимо передней в проходящем шаге, раз! Ускоряешься и рубишь. Отскок! Выпад с передней ноги, подбиваешь меч противника и он твой. Ноги и бок у него открыты, делай что хочешь.

— Как яйцо, — сделал вывод Велимир, — разбил, съел, выкинул.

— Где-то так. Открыл, расчистил, закрыл. Щит! Щит выше!

Сотнику за бой с пиратами я сделал подарок, один из перстней с искусственным рубином украшал безымянный палец Савелия. Как-никак командир должен отличаться от рядовых бойцов, тем более сотник. Тогда я и задумался, что за птица Савелий? Сколько солдат было в дружине Рязанского князя? Две, максимум три с половиной тысячи. Из них полтысячи действительно дружинников, экипированных, обученных и служащих, так сказать, по контракту, остальные оруженосцы. Горожане в сорок, даже пятьдесят тысяч населения не смогли бы содержать больше. Да и было ли их столько? Следовательно, Савелий — один из десяти приближённых к князю, и только великая нужда заставила его наняться охранником на ладью, да и то, скорее всего, маршрут следования совпадал. Ведь когда восемь охраняют десятерых, это нонсенс, не соловьёв — разбойников же конвоировали. А если он из рязанской знати, где все многочисленные родственники? Со временем, эту загадку я думал разрешить, а пока, почему бы просто не послушать, о чём говорят люди? Выйдя из палатки, обошёл лагерь вокруг, снял пробу ухи, предложил доложить картофель. Повар уже был в курсе, что это за клубни, соглашаясь со мной, кивнул головой, и как только я отошёл от кухни, пробормотал, мол, только испортит всё, но картошку чистить стал. Вот так, за заботами прошёл ещё один день. Все ждали прибытия новгородской ладьи, и где-то ближе к вечеру с вышки раздался свист.

— Ладья Пахома приближается. Лось говорит, струг тянут.

Лосем звали караульного на вышке, вместе со мной, он ходил на резиновой лодке, когда мы били разбойников. Здоровый крепыш во время боя забывал обо всём и пёр напролом, за что и был удостоен своего прозвища ещё в Рязани. Раз оставался жив, значит, подобная тактика для него оправдывалась. Сотник стоял рядом со мной и ждал ответа.

— Хе, опоздал Пахом к ухе. Савелий, распорядись, чтобы разгружали баржу, заодно подъёмник опробуем.

Эту конструкцию, состоящую из двух деревянных полозьев, соединенных поперечными досками, на которых была установлена вагонетка, мы соорудили совсем недавно. Сверху с помощью блока корзину с грузом тянули на возвышенность, разгружали и аккуратно спускали своим ходом, стопор не позволял тележке слететь в воду, а ребро колеса не давало соскользнуть тележке в сторону. Более десяти пудов не грузили, так что конструкция пока выдерживала. Промятые полозья легко было заменить, да и строилось всё это только для перегрузки камня и песка.

По методу бурлаков с помощью каната подвели баржу к причалу, пришвартовали, после чего стали перевозить булыжники. С прибытием камня, с утра можно было возобновить строительство куска стены, защищающего лагерь со стороны реки, и хотя все прочие работы мы свернули, переквалифицировавшись поголовно в грузчиков, всё равно не успевали. Баржа дала течь ещё вчера, столкнувшись с плавунами и подобраться к ней из-за булыжников было невозможно. Разгруженный на четверть струг мы с трудом вытянули на берег, серьёзно повредив днище, и пока последний булыжник не выгрузили, Ильич не отходил от судна, охая и ахая. А уж опосля, мы пошли в шатёр для приватного разговора. Купец заметно похудел, малиновая сорочка уже не облегала пузо, как при нашей первой встрече, сам он был немного рассеянным, и уставшим. Но больше всего в глаза бросался лоб: шишка величиной с половину грецкого ореха. Все попытки спрятать её под чёлкой разрушал ветерок. Отсутствие головного убора надо было исправить. Была у меня про запас шапчонка, хоть и трикотажная, но для весенней погоды в самый раз. Подобные шапочки через шесть веков будут вязать девушки Туманного Альбиона, чтобы защитить головы английских солдат от пронизывающих ветров так «обожаемой» ими Балаклавы, с тех пор и название у них соответствующее — «балаклавки».

— Пахом Ильич, возьмите шапочку, вечером становится прохладно, а простудиться сейчас ну никак нельзя.

Новгородец сообразил, что к чему, принял подарок с достоинством, и сразу же прикрыл увечье, ну так не простужаться же, право слово.

В шатре стояли столик, два раскладных стульчика и множество ящиков, образующих как бы дополнительные стены. Включённый фонарь, подвешенный к петельке верха, освещал всё это ярким белым светом. Комаров не было, роза ветров данного места такова, что вреднючих насекомых от реки сносит в сторону леса, а может, что-то ещё им мешает. Тем не менее, продолжительно пользоваться фонариком в пятидесяти шагах от камня я бы не рискнул, налетают вмиг. Не дав Пахому открыть рот, я указал пальцем на фонарь:

— Специальная лампа, негоже сидеть без света.

Купец явно приехал искать защиты, значит, наличие такого артефакта только убедит его в правильности решения. Если б Ильич стал спрашивать принцип действия светильника, пришлось бы наврать, мол, светлячков в банку насадил, пусть проверит на досуге. Новгородец оценил лампу, потрогал пальцем и поведал мне всё, что произошло в Смоленске. О том, как сидел, словно неразумное дитя, в келье у настоятеля, о том, как смог вспомнить разговор только после удара по голове, и о том, каков мерзавец трактирщик, срезавший кошель со многими гривнами. Мне хотелось добавить, что ещё были куртки замшевые импортные три и многое чего другое, но тут разговор резко переключился на другую тему. Пахом Ильич заострил моё внимание на своих снах, ибо считал их знамением чего-то важного. Аргументы у него были не убедительны, и я уже стал тяготиться подробным перечислениям многочисленных случаев, когда «сон был в руку», стараясь перевести всё в шутку, как наш разговор прервал Савелий. Подойдя к палатке, попросил меня выйти к нему.

— Лодка, в полуверсте от нас, парус спустили, идут на двух вёслах, народу много. И ещё Алексий, они достали щиты, а на корме несколько человек в шеломах. Это набег, если примем бой, многие лягут. Можно успеть по — тихому отойти в лес, а ночью напасть самим.

Невесело как-то мне стало, совсем невесело. Ночной бой с хорошо вооружённым противником, это не расстрел бандитов, у которых самым грозным оружием был топор. Но уйти в лес нельзя. Конечно, с точки зрения тактики, напасть из засады это правильно, но тогда разрушится легенда о посланце. Что ж это за «спаситель», который заглядывает в будущее, но бежит от кучки вооружённых людей? Тут требуется не просто дать отпор, а сделать это жёстко, показательно и кроваво, чтобы при мысли о сомнениях, страх не давал и шагу ступить. А пока что надо самому проверить, что ж там за опасность такая?

— Пахом Ильич, пойдём, посмотрим, что за гости к нам идут. Вон на ту смотровую башню поднимемся и посмотрим.

Мы забрались на вышку, купец ворчал, что в такую темень ничего не видно, но когда посмотрел в оптику, перекрестился.

— Там, — показывая рукой в сторону реки, — киевлянин безухий, из сна!

Время было дорого, план возник, пока слезал с вышки. «Змей Горыныч» — вот решение проблемы. За двести шагов до причала русло реки делает поворот, и будет прямая видимость противника. Уж в этих условиях я попаду, не могу не попасть. Бегом в палатку, вытащил ящик, прикрепил прицел на «Шмель», трубу на плечо и на причал.

— Савелий, расставь людей за деревьями, приготовьте арбалеты, остальным спрятаться, за мной никому не стоять, — сказал я, пробегая мимо сотника.

Куда прятаться, мы не отрабатывали, будем надеяться на людскую сообразительность, главное, что была команда, а значит, есть план ведения боя. Так людям спокойнее.

Луну периодически закрывали облака, но даже этого мерцающего освещения было достаточно для наблюдения за рекой. Ожидая появление противника, от напряжения мой мочевой пузырь готов был лопнуть. Посмотрел по сторонам, себе под ноги, присел на одно колено, думал, пройдёт мандраж и просмотрел. Напротив меня, шагах в двухстах, на пологом берегу возвышались две ели: одна рогатая, будто расколотая молнией и росшая в две стороны, а вторая нетронутая, посему вытянувшаяся вверх на четверть высоты соседней. Именно оттуда, из-за поворота реки появилась ладья. Бившие короткими движениями о водную гладь вёсла, ни с того ни с сего вдруг вспенили её по бортам. Мне показалось, что меня заметили. Уж больно резво, лодка рывками пошла прямо к месту нашей стоянки. Для нападающих сейчас важна скорость, жилы будут рвать, лишь бы скорее добраться до места высадки. Внезапной атаки не получилось и каждая отнятая у защитников секунда это не выпущенная по ним стрела, либо не спрятанная в землю монета, кому как больше нравится. Как же стрелять, с упреждением, без, а противник уже совсем рядом. Ах, была, не была, площадь накрытия большая, авось не промажу.

— Пуск! — крикнул я.

Выстрел заглушил мой голос, ракета полетела по направлению к ладье, и мне показалось, что она, срикошетив от воды, угодила точно в мачту. Водная гладь в мгновенье осветилась огромным огненным шаром. Пламя, сжирая кислород на много метров вокруг эпицентра, испепелила судёнышко, разорвало его на куски, вгрызлось в реку и распалось. «Объёмный взрыв» — пронеслось в голове, и ударная волна в ту же секунду достигла меня. От неожиданного толчка я не то, что оступился, — потерял опору под ногами, словно меня кто-то смёл огромным веником. И всё, что я помню, как неловко взмахнул руками, пытаясь уцепиться за воздух, труба «Шмеля» потянула назад, и одежда стала невероятно тяжёлой.

Я ничего не слышу, от яркого света до сих пор больно глазам, это пройдёт, это не страшно, плохо другое, взрослый человек натурил в штаны. Какая стыдоба, чувствую, как покраснел, уши малиновые. Что делать, что делать? Сейчас все увидят, и авторитет равен нулю. Пытаюсь вздохнуть и вместо этого меня обожгло водой.

В холодную реку я вошёл как топор: всплеск, бульк и разошедшиеся волны. У края причала глубина метра три, и даже если бы я встал во весь рост, то это бы слабо помогло. Спасло чудо или желание выжить. Выбравшись на карачках на берег и выплюнув остатки ужина вместе с водой из лёгких, я отдышался, упал на спину. Необъяснимое веселье нахлынуло, вынесло напрочь все мысли, голову в области висков сдавило, разум отказывался служить, сквозь смех меня снова вытошнило, и наступил покой.

— Дышит, живой, Ратибор, Лось! Несите Алексия в шатёр. Положите и бегите к лесорубам, проверьте там. Микула, Прохор, захватите верёвки, пошукайте на берегу, всех, кто выплывет, вяжите и сюда.

Командный голос Савелия вывел из ступора весь лагерь, люди засуетились, подбросили хвороста в костёр, который еле тлел. На шум взрыва прибежал Фрол, со своими людьми, в руках топоры, их чуть было не приняли за разбойников, но сотник, казалась, видел всё и всех. Приказал мастеровым сесть на землю возле палатки, где прятались девочки, и не мельтешить перед глазами. Как назло стал накрапывать дождь, грозящий перерасти в приличный ливень. Лесорубы — строители потихонечку стали возвращаться к себе, а новгородцы во главе с Пахомом Ильичом перебрались под брезентовую крышу бани.

Очухавшись, я приоткрыл глаза, неприятный привкус во рту, в ушах гудит, словно там заработали маленькие турбины. Подвигал челюстью, сплюнул — не помогло, неужели контузило, каким образом? До корабля одноухого было около ста шагов, что ж это за огнемёт такой? «Инструкцию до конца прочитать надо было», — подсказал внутренний голос. Кое-как встал на ноги и расстегнул молнию, открывая дверь перехода. Жизнь одна, показаться врачу просто необходимо, если ничего серьёзного, то вернусь обратно.

Самоуверенность сыграла со мной злую шутку, о каких таких успешных действиях против кочевников можно говорить, если даже оборона собственной базы от атаки разбойников не подготовлена. Это хорошо, что удалось потопить банду на подходе, попытались бы они напасть со стороны леса — всё, картина маслом. Артель Фрола вырезали бы мгновенно. Пахом, скорее всего, утёк бы на ладью и дал дёру. Савелия с бойцами смяли бы атакующей массой и ничего б они не успели бы сделать. Сколько бы я смог застрелить из пистолета? Пять, может шесть, про дальнейшее не хотелось думать, приступ тошноты подкатил к горлу, еле сдержался, чтоб не вырвало в комнате перехода.

— Лёшенька, что случилось? Весь бледный, мокрый, а запах, чем от тебя несёт? — Полина помогла дойти до ванной комнаты и стала снимать с меня одежду. — Это в стирку, где так можно извазюкаться? Наверно по бабам пошёл, вот тебя в речке и искупали.

— Какие бабы, Полина. Бандиты напали, бой был. Звони Фирташу, нужен врач, до города я не доеду, скажи лёгкая контузия.

Тёплая вода из душа смывала с меня грязь и песок прошлого, заботливые руки мылили голову, стало хорошо и приятно. Вымытого, закутанного в халат меня довели до дивана. Мокрый платок на лбу и тазик на полу, в случае, если станет тошнить, в таком виде меня и застал приехавший с зятем Моисея Исааковича врач. Пока доктор, в сопровождении Полины отправился мыть руки, Лёня поинтересовался что случилось.

— Из «Шмеля» стрелял по плоту, да так, что в реку свалился.

— Ну, ну, мне-то можешь не заливать, тут речка шестьдесят метров шириной, на таком расстоянии тебя бы сдуло от взрыва.

— Вдоль реки стрелял, — соврал я.

— Лёха, зять у меня человек правильный. Никому не пытается понравиться и никому не старается угодить. С дерьмом общаться не будет, даже за хорошие деньги, посему и живёт бедно. Так вот, насчёт тебя он предупредил, что добрым делом ты занят, и просил помогать по мере возможности, но всему есть предел. Не хочешь говорить правду — не говори. Но если дураку доверить гранату, то он себя ею и подорвёт.

Подобное сравнение несколько обидело меня, но крыть было нечем, да и доктор уже входил в комнату с больным. Леонид пожелал выздоравливать, просил звонить и пошёл к автомобилю дожидаться врача.

Неделю отлёживался, глотал витамины, пил какие-то настойки, в общем, набирался сил. Два раза приезжал эскулап, мерил давление, смотрел зрачки, заставлял выполнять упражнения на координацию движений, оставаясь мною очень доволен, да хвалил Полину, которая презентовала ему сумку неотложной медицинской помощи, нашпигованную современными препаратами. На восьмой день моего заточения я стал собираться в дорогу, пора было навестить базу в средневековье. На машине съездил в Хиславичи, купил в кондитерской огромный торт «Наполеон», девочкам пакет ирисок, и, взяв из подвала амфору с кагором, отправился навещать свой отряд. Чудесное выздоровление, сухая одежда, всё должно было вызвать вопросы, на которые мне бы не хотелось отвечать, но деваться некуда, не оставлять же начатое на полпути.

Выйдя из палатки, я попал под дождь, да такой, что через минуту пожалел об отсутствии дождевика. Вымокнув достаточно, что бы не вызывать расспросов, я решил позвать Савелия, как в это время небо осветил разряд молнии, будто трезубец Нептуна вынырнув из облаков ударил в землю.

— Савелий! Где все?

Первое слово прозвучало громко, а вот остальное скрыл грохот грома. Сотник уже спускался с вышки и чуть не слетел с мокрой лестницы.

— О, Алексий, быстро ты очнулся, грешным делом подумал, Богу душу отдавать собрался. — Сотник улыбнулся, но было видно, что застать меня на ногах он не ожидал.

Восстанавливать статус — кво «посланца хранителей» надо было немедленно, повернувшись к воинской палатке, показывая на неё рукой, отдал приказ:

— Собери всех, кроме караула, немедленно.

Сотник пронзительно засвистел, собирая рязанцев, а я тем временем, заглянул в палатку, где разместились дети. Приехавшие с Пахомом девочки жались друг к дружке, боясь высунуть нос за полог. Их никто не обижал, обещали накормить, но, выходило, что не до них теперь. Юные создания напрочь отказывались вылезать из-под крыши, опасаясь грозы, и только предложение испробовать заморские конфеты, позволило переселить их ко мне. Ириски, маленькие коричневые параллелепипеды посыпались на столик. Они были без обвёрток, но для детей, никогда в жизни не видевших ни сахара ни карамели, это было сокровище.

— Держать во рту, пока не растает, — сказал я, взял конфету со стола и, сунув себе в рот, грозно добавил — съесть все, иначе отсюда не выйдете.

Посмотрев, как четыре маленькие ручки потянулись за лакомством, подхватил амфору с вином и отправился к отряду.

Воины во главе с сотником уже сидели в палатке, все семь человек. Ещё когда мы стояли у вышки друг против друга, я успел окинуть взглядом Савелия и теперь мог сравнить. Кажется, особых перемен в нём не произошло. В минуты раздумий, он всё так же сдвигал свои выгоревшие брови, на одной из которых не зарастала короткая проплешинка, оставшаяся от давнего боя на стенах Рязани. По — прежнему через плечо в тёмно — коричневых ножнах у него висел меч, а правую руку защищал широкий кожаный напульсник. И только прищуренные глаза, затаили за это время в своей глубине настороженность и звериную беспощадность. У каждого есть изъянец, потому что грех и жизнь — брат и сестра. И если от чужого глаза можно его скрыть, то от своих людей никогда.

— Вот что, други. Сегодняшнее нападение показало, что нам по силам одолеть любого противника, если он движется по воде, но не факт, что когда враг будет на суше, мы с ним легко справимся. Не думаю, что лихих людей возле Смоленска так много, что в ближайшем будущем можно ожидать повторной атаки. Тем не менее, обезопасить себя надо. Среди нападающих Пахом Ильич опознал некоего безухого киевлянина, который пытался ограбить и сжечь его лавку в городе, значит, неспроста он появился здесь. Посему, режим несения службы оставим прежний, однако уделять особое внимание одиночным путешественникам: среди них, наверняка будут шпионы. Вопросы, предложения будут?

Воины зашевелились, обдумывая сказанное, их взоры устремились к сотнику, что он скажет. Выдержав паузу, Савелий указал пальцем на сосуд и поинтересовался, что в нём.

— Вино там, кагор, как раз запас на подобный случай, — ответил я, передавая ёмкость самому младшему из бойцов, — Велимир, налей в братину, горло совсем пересохло.

Принцип раскупоривания амфоры рязанцам был уже знаком. Вино цвета крови пенилось, лилось в кубок, наполнило его до краёв, и потрясающий аромат перебил все запахи воинской казармы. Собравшиеся стали обдумывать мои слова. Не сразу, посмотрев то на сотника, то на меня, кто-то толкнул Велимира в бок.

— Выстроить стены и держать оборону, место хорошее, с трёх сторон густой лес, всадники не пройдут. Мне здесь нравится. — Высказал своё мнение самый младший, отпив и передав братину следующему.

— Справа обрыв, яр почти отвесный, дно усеяно камнями, там ладью не провести, днище расколет. Слева по реке кустарник у самого берега, даже если высадятся, идти будут к причалу, на подходе посечём стрелами. Стену нужно ставить и две башенки. — Кубок пошёл по кругу и достиг сотника.

— Лес это хорошо, это друг, но и враг, одновременно. Захотят, подпалят деревья, за день задохнёмся. Тут дожди через каждые шесть дней, пожара особого не будет, но нам хватит. Лес на сто шагов надо вырубить. Сидя за стенами — ворога не одолеть. Надо наступать, рвать его на стоянках, бить ночью, как волки, укусил и отошёл. Мы зачем к Святославу Мстиславичу шли? Рать собирать, землю Рязанскую освобождать, али забыли, что по костям жён наших кочевник лютый ходит, детей малых в полон гонит. Прости меня, Алексий, но если ты решился отсидеться за стенами крепкими, нам не по пути. Оружие чудесное тебе не поможет, уж как стены града нашего велики и прочны были, в шесть дней пали, а этого места и дня не удержать. — Савелий отпил вино, вытер рукавом рот и передал братину мне.

— Есть резон в словах твоих, сотник, да только клятву ты мне давал служить Руси верно. Крепостицу, с тобой или без тебя достраивать будем, это не обсуждается. Камня к сожалению мало, тем не менее его хватит закончить арку у причала и башенки. Либо поднимем высоту всех стен на аршин, а башенки из поленьев и глины сделаем. Теперь о твоём желании. К князю можешь не идти, это последний год его жизни и мысли его о Киевском престоле, а не о далёкой Рязани. У Святослава своих забот полон рот. Рязань уже не вернуть. Нет её, сгорел город дотла и дружину тебе никто не даст. Врага будем бить здесь, на этой земле. А вот сиднем сидеть, как ты говоришь — не выйдет, так что нам по пути. Многое мне известно о вороге лютом, когда и где он двигаться будет. Путь его и через нас пройдёт, как реки схватится льдом, так и поползут их тысячи. Через Смоленское княжество может пройти почти тумен. Конечно, не сто сотен кочевников, в боях их изрядно потрепало, а около шести, может семи тысяч точно. Хотя зимой мало еды, опыт последних лет показывает, что всё ж таки передовой отряд в состоянии проскочить по замёрзшим рекам до тридцати вёрст в день. Причём без особых забот. Обоз такого войска существенно отстаёт, а значит, подкрепления у них не будет и нам надо справиться с тысячей или двумя. Отвернём орду от Смоленска, войска Бату навсегда забудут про Новгород, а значит, Северная Русь уцелеет.

— Это как же десяток десять сотен одолеет? — Не сдержавшись, спросил Велимир, получил локтём в бок и замолчал, склонив голову.

Не принято старших перебивать, но уж больно этот вопрос у всех на языке крутился, нашёл слабину и вырвался. Что мне было ответить? Рассказать о том, что я случайно прочёл записи своего дяди, где сообщалось о каком-то крупном отряде, как он решал эту проблему и как еле спасся? Нет, это выглядит смешно, но кое-что поведать можно.

— Кочевники будут двигаться к Днепру. Через нас будет проходить головной отряд, первая тысяча, обоза нет, идут двуконь. Как вы знаете, без сна они обходиться не могут, к вечеру выбирают открытое место, где можно попасти лошадей, и становятся лагерем. Это открытое место в трёх верстах от нас. От стоянки в направлении будущего маршрута обязательно высылается разведка. В их случае, это дальше по реке. Её надо будет перехватить и истребить кроме одного человека. «Счастливчик» доложит, что попали в засаду. Что бы на месте врагов сделал ты, Велимир?

— Собрал бы всех и перебил бы засаду. — Не поднимая головы, как бы под нос пробурчал самый младший.

— Будем надеяться, что тысяцкий будет постарше, и пошлёт небольшой отряд конных лучников. Мы не будем стоять на месте и двинемся им навстречу. — Я достал карту местности, снятую с воздушного шарика, стилизованную под старину, и указал точку, где мы будим находиться.

— Вот отсюда, уничтожаем противника. Если у вражеского командира варят мозги, а иному вряд ли доверят тысячу, то атаковать он больше не будет. Дождётся утра, пошлёт донесение, что нарвался на неприятеля, проведёт основательную разведку и возможно попытается атаковать всеми силами. По берегам реки непроходимый лес, значит, наступать будет по льду, ширина реки больше ста шагов, в атаку пойдут все, кроме резерва. С помощью одной придумки мы сильно порядим атакующих, а когда они выйдут к крепости, уничтожим их. Остаётся перебить оставшихся в лагере, а как это сделать, пока не знаю. Повторно выманить их не удастся. Так что либо назад отойдут, либо пойдут другой дорогой. Будем думать поле окончания боя у крепости, и надеяться на чудо.

Закончив речь, я посмотрел на присутствующих и остановил взгляд на Савелии. Из всего отряда, только он мог дать дельный совет, исходя из своего военного опыта.

— Чудес, Алексий, не бывает, есть удача. А она улыбается только тем, кто заранее всё планирует, а не бросается в бой, надеясь на авось. Это мне, в своё время Евпатий говорил, воевода от Бога. Зело удачлив боярин был, думу свою так же рассказывал, всё на песочке прутиком малевал, камешки расставлял, прямо как ты. Только до холодов дожить ещё надо, к тому времени, может, и надумаем чего.

Сотник взял кубок, допил вино и поставил возле карты, вроде как завершил совет. Не хочет смириться Савелий, что не он старший, ну да хрен с тобой, золотая рыбка, у каждого свои задачи и свои цели. На данный момент они у нас совпадают, дальше, как говорят в Одессе, «будем посмотреть». Однако нельзя уступать. Последнее слово должно быть за мной.

— Выжившие тати с утопленной ладьи есть?

Микула со своим дружком Прохором ходили по берегу в поисках выплывших, даже верёвку с собой прихватили, да всё без толку. Они и поведали мне, минуя сотника, что на их берегу никто не показался, а на противоположном видно не было. Савелий встревать не стал, вопросов больше не было, пора было закрывать совещание.

— Всем спасибо за службу, свободны.

Встал, отряхнул прилипшее сено с брюк и вышел на свежий воздух, дождь, к концу нашей беседы уже закончился и лишь редкие капли стекали по натянутым тросам палатки. Климат в этой области России довольно мягкий, но туманы и частые дождики, так любимые рыбаками мне не нравятся. Житель Севастополя, привыкший к особенностям проживания у моря, попав в среднюю полосу, чувствует себя немного дискомфортно, пока не закончится акклиматизация организма. Мои же шастанья, туда — сюда, видимо давали какой-то сбой в его настройке, и вечерами меня знобило. Тёмные кучевые облака, принёсшие непогоду, уходили на север, луна освещала лагерь, и в это мгновенье мне показалось, что рядом с палаткой мелькнула тень.

Когда в темноте, зрение подводит человека, на выручку приходит слух. Постояв пару секунд, стараясь не дышать, вслушивался, анализируя малейший шум. В палатке, бойцы обсуждали греческий огонь, спаливший ладью, в костре потрескивали догорающие поленья, на караульной вышке, боец громко испортил воздух, стоп. Возле походной бани шорох, точно, это шаги, кто-то крадётся и очень старается ступать тихо. Бегом к бане, успеть разглядеть, если удастся, задержать лазутчика. Вот, что значит забыть об осторожности и тайне вкладов, тьфу, планов.

— Итить твою… ать! — С долей досады, голос Пахома огласил окрестность.

Подбежав к нему, увидел купца стоящего на четвереньках, который так спешил остаться незамеченным, что не разглядел натянутого троса. Результат на лицо.

— Сколько верёвочке не виться, конец всегда найдётся. Поднимайся Пахом Ильич, разговор у нас с тобой назрел. Жить или умереть, будет зависеть от искренности сказанного. — Сказал и вытащил из кобуры пистолет.

— Ээ… по нужде вышел, а тут это, вот я и того. — Оправдывался Ильич, показывая на верёвку. При иных обстоятельствах можно было, и поверить, но не сейчас. Слишком много совпадений.

— Пахом Ильич, ты руки за спину заведи, дабы я видел их. Ага, вот так, за поясок. Пошли потихоньку, к шатру моему, там и поговорим.

Зайдя в палатку, я увидел забавную картину. На раскладном столике лежала одинокая ириска, так сказать повод для девочек, не покидать уютного убежища, освещаемого фонарём. Вроде и конфеты все съедены, но условие-то до конца не выполнено. Восемь глаз смотрят на коричневый брусочек, руки тянутся, желудок требует, но разум запрещает.

— А ну брысь отсюда к костру, подкиньте в огонь дров, ждите меня там. — Стоя в пол оборота к купцу, проводил взглядом стайку девчонок бегущих к догорающим углям. Я так и не узнал их статус, рабыни или вольнонаёмные, не до них сейчас.

— Присаживайтесь, гражданин Пахом Ильич. Или как Вас там называть?

Фраза, взятая из известного кинофильма, не произвела на купца должного впечатления, похоже наоборот, придала тому уверенности.

— Лексей, ты что, головой ударился? Какой такой гражданин? Почто перед людьми позоришь, руки за поясок, может, ещё, куда их засунуть попросишь?

Тон новгородца попахивал откровенной дерзостью, почти хамством. Сломить волю подозреваемого, пойманного так сказать «не отходя от кассы» с наскока не получилось, придётся методом кнута и пряника.

— Молчать! Слушать! Отвечать, когда спрошу. — Сказал резко, глядя в глаза, направив пистолет в лоб, левой рукой доставая нож, может так поймёт, что шутки кончились. — Только что ты подслушивал у воинской палатки. Тебя заметил, и опознал часовой на вышке, о чём и доложил. Вопрос первый — кто дал задание подслушивать на совете? Или ты мне не всю правду рассказал про подвал церковный? Отвечать!

Новгородец несколько раз моргнул, улыбнулся, сообразил, что не к месту и выдал целую историю.

— Лексей, любопытство это всё моё, я как своё имя услыхал, так и стал прислушиваться. А как о Новгороде узнал, ноги идти отказались, помочь захотел, в деле твоём, город свой от врага спасти. Это ж получается, что зря мы серебро на откуп отдавали. Поверили степнякам, а они вон как. Мало им Торжка, нехристям! Ежели что надо, ты только скажи, всё сделаю, живота не пожалею. Поверь мне Лексей, вот тебе крест, детишками своими клянусь, не было никакого умысла, мы ж с тобой эти, «копанёны». — Пахом достал нательный крест, поцеловал и несколько раз перекрестился.

— Компаньоны правильно говорить, француз… франки так называют сотоварищей, которые дела торговые вместе ведут, с капиталом общим. Влип ты, Ильич, по самые помидоры. Тайну подслушал, знаешь много. Два пути у тебя есть, либо — со мной, до победного конца, либо — на тот свет. — Понятным всем жестом показал движение ножа по горлу.

— С тобой, Лексей, с тобой. Не за страх, не спужался я, Новгород сберечь хочу. — Пахом снова перекрестился, и уставился на меня, ожидая ответа.

Легко как-то всё получилось, закрепить бы вербовку. Припугнуть, так бестолку. Вот бы детишек его, в заложники, так содержать их негде, да и неспортивно это, чай не террорист с Дубровки. Впрочем, можно схитрить.

— Вот что, Пахом Ильич, есть у меня специальное снадобье. Как только ты его съешь, после этого, никто тайну нашу не сможет узнать, даже под пыткой лютой. Штука эта, на два года рассчитана, каждому по половинке, получится, что год у нас есть. А по истечении года, тайна уже перестанет быть таковой.

Достав из кармана брикет гематогена и, надавив ножом по нему, разделяя на две части, съел свою половину. Купец взял свою долю, понюхал, прожевал и высказался:

— Ух ты, сладкая. А есть ещё? Тайну закрепить.

— Закреплять не надо, средство сильное, но очень опасное. Перебор, и всё, каюк. Хочу тебя тортом с чаем угостить, лучшего закрепления не придумать. Будешь торт?

Пахом покрутил ладонями, мол, не откажусь, пробовал ли он торт, не знаю, но то, что предложили съестное, догадался. Распаковав коробку с «Наполеоном», горячий чай был в термосе, мы устроили чаепитие. Новгородец облизывал пальцы, умудрился прикусить язык, пытался запомнить рецепт приготовления сказочного кушанья, поведал мне, что пирог с привозным изюмом, который раз в жизни готовила его жена, вкусен, но в подмётки не годится многослойному «Наполеону». Ещё раз расспросил про торговца привезшего кушанье и, получив с собой кусок, завёрнутый в пергаментную бумагу, успокоился. Пожелав спокойной ночи, мы расстались, утро вечера мудренее. После завтрака, Ильич должен был отправляться обратно в Смоленск, где в кузнечном ряду сделать необычный заказ: трёхлучевую железную звезду, с вертикальным острым шипом посередине. Необычность состояла в том, что количество звёздочек было пять тысяч. Зачем изобретать велосипед для борьбы с конницей, если это уже давно сделали до тебя. Какая-то светлая голова в древнем Риме, а может и такой же, как я, пришелец из будущего, для противодействия слонам Ганнибала придумал доски с большими гвоздями. Задумка сработала, и Сципион остановил «танки» Карфагена. Так почему бы не воспользоваться опытом древних против монгольского отряда? Я засыпал, надеясь, что мне приснится что-то хорошее, или хитрый стратег, который расскажет, каким образом разгромить отряд кочевников.