Багровое солнце, прячущееся за похожие на содранные звериные шкуры облака, клонилось к закату. Откуда-то со стороны леса пополз редкий, несмелый туман, который боясь приподняться и растаять в воздухе, изо всей силы цеплялся за каждую кочку и куст. Постепенно он накрыл луг и на мгновенье замер. По реке разнесся скрип корабельного дерева, натужные выдохи гребцов и чужой этой земли говор. Скандинавская шнека со свейским купцом Гротом стала поворачивать к берегу, где на пригорке, у устья речки, втекающей в полноводную Неву, расположился одинокий хутор.

Не так давно, здесь обосновалась семья кузнеца Юхи. Разругался коваль со своей ижорской общиной, забрал семью и подался к побережью, подальше от злых языков. Срубил дом, обзавёлся хозяйством и стал жить. Окрестный лес снабжал дичью, заливной луг делился сочной травой с домашней живностью, на огороде проростала репа и прочие овощи, а остальное давала река. Худо — бедно, но заработка от проходящих кораблей в период навигации на жизнь хватало. Всем это было выгодно. Путешественники часто ночевали на приветливом берегу, чинились и даже отмечали это место на своих лоциях, как благоприятную стоянку. Юха же, в свою очередь покупал у них недостающие в хозяйстве товары. Ещё пару лет и люди станут обживать побережье двух рек.

— Инга, готовь угощения. Пойду, узнаю, может, что по железу корабелам надо?

— Юха, не забудь сказать про пиво, как знала, что пригодится.

— Обязательно скажу.

Мужчина поправил нож на поясе, сделал несколько шагов по направлению к берегу, обернулся и подмигнул двум девочкам пятилетнего возраста, вьющимся возле юбки матери. Оглядывая знакомую местность, он вдруг ощутил щемящее беспокойство в душе, которое оставалось непонятным ему самому. Чувство тревоги и какой-то тяжести сперва коснулось его груди, а потом подступило к сердцу пронзительной тоской. 'Я скоро', — так и не сорвалось с его губ.

Свеи вытащили шнеку на берег, познакомились с Юхой и, узнав про свежее пиво, приняли его приглашение повечерить в домашней обстановке, попросив сварить нечаянно сломанное лезвие длинного ножа. Гостей накормили от пуза. Инга предложила наваристую похлёбку, тушёную оленину и собранные с утра ягоды. Всё было хорошо, вечером пели песни, рассказывали новости, но утром случилась беда.

Воспользовавшись гостеприимством хозяев, предоставивших ночлег и еду, шведы оставили долги, посчитав, что расплатились сполна, отняв жизни доверчивых ижорцев. Шнека уходила в сторону Ладоги, а над крышей дома ещё струился сизый дымок умирающего очага.

Почему на Руси так долго не строили больших кораблей? Ведь если прикинуть, чем больше водоизмещение — тем больше груза можно принять. И там, где шесть новгородских ладей везли полторы сотни тонн, венецианцы управлялись двумя галерами. Ответ прост: размер Русского флота упирался в логистику речного сообщения. Большой корабль было невозможно эффективно использовать из-за порогов, кои приходилось преодолевать, дабы пересечь огромную сухопутную державу. В Новгороде строили и трёхмачтовые морские суда, которые превосходили по грузоподъёмности кораблики балтийских стран, но это было больше экспериментом. Спрос рождал предложения и рабочими лошадками надолго оставались набойные ладьи, наподобие той, что служила Пахому Ильичу. Вот только не подходило нам это судно для намеченных планов, требовалось нечто среднее между галерой и ладьёй.

Вопрос о втором корабле стал тогда, когда до нашего похода в устье Ижоры оставалось чуть больше трёх недель. За то короткое время, которое мы провели в Новгороде, Пахом успел обзавестись ватажкой из шестидесяти добровольцев, по которым в разных княжествах Руси давно плакала виселица. Это было не сложно сделать, поскольку город притягивал к себе огромные массы людей, стремящиеся найти лучшую долю. И как водится, различных авантюристов среди них было хоть отбавляй. Ильич, собирая отряд, действовал с прицелом на будущее. Заранее арендовал старую корабельную мастерскую, готовую вместить под свою крышу даже сотню людей, договорился с огнищанами, прибывшими из-под пригорода Торжка о поставках мяса, с кожевинниками о поставках кож и после этого объявил о наборе. Ему были нужны люди, полностью зависящие от него, видевшие в купце надежду на безбедное существование, и своего он добился. Ушкуйники были готовы идти, куда скажут, и делать всё, что прикажут. Главное, чтобы был конечный результат, и желательно сопровождающийся звоном серебра в объёмистых кошелях, шелестом дорогих тканей и переливом сверкающего меха бесценных шкурок. Командовал этим отрядом Андрей Бренко, по прозвищу Чело. Бывший католический рыцарь, три года назад перебравшийся на Русь, по слухам принявший православие, занимался какими-то непонятными делами в Новгороде и, оставшись без единой куны, предложил свои услуги Пахому Ильичу, приведя с собой два десятка подельников. Вскоре мы познакомились.

— Людвиг Люнебургский. — Представил мне рыцаря Пахом, когда тот зашёл в лавку.

— Так как тебя величать, — переспросил у высоченного немца, одетого в изрядно вытертый полушубок без пуговиц на голый торс, — Людвиг или Андрей?

— Можно так и этак, но здесь лучше Андрей, — великан повернулся ко мне немного боком, пряча прореху на штанине, и тут я заметил дырку на полушубке со следами запёкшейся крови по краям.

— Следуй за мной, Андрей из соляных краёв. Будем тебе амуницию подбирать. Кстати, — уже на ходу спросил у наёмника, — а почему Чело прозвали, вроде по — италийски это небо означает?

— Ага, выше уже некуда, — отшутился рыцарь, нагибаясь перед проёмом двери не рассчитанным для такого роста, — у нас в семье все мужчины такие.

Рост Андрея превышал мой на полголовы, где-то под два метра, не меньше. Немудрено, что готового платья на такую каланчу было не найти. Чуть позже пришлось воспользоваться помощью Нюры, которая за два часа подогнала по размеру мою запасную рабочую одежду, удлинив рукава и штанины.

— Меч, топорик, нож, ремень, кольчуга и каска, — протянул мешок с обмундированием Андрею, — щит только круглый, зато с умбоном. Поддоспешник с подшлемником, сапоги и рукавицы можешь выбрать сам. Хоть тут, хоть на рынке.

Рыцарь, ещё не веря в происходящее, схватил добро, посмотрев на меня странным, немного удивлённым взглядом. Вытянул из мешка стальную рубаху, встряхнул, примерил по длине и аккуратно отложил в сторону, после чего достал из ножен меч. Выражение его лица можно было сопоставить с взглядом ребёнка, которому только что купили железную дорогу. Все наёмники, которые нанимались на службу в то время, обеспечивали себя сами. От качества вооружения и их умения зависела цена, которую платил наниматель.

— Сколько я буду должен за всё это? — Бренко показал свободной рукой на амуницию, не отрывая взгляда от лезвия, отражавшего свет масляных ламп.

— Вычтем из твоей доли добычи сорок четыре гривны, это если без сапог, — ответил Андрею, — но сапоги лучше взять.

Рыцарь щёлкнул ногтем по кромке клинка, наслаждаясь звоном, и с явным сожалением протянул его мне обратно.

— Отличная сталь, но я не уверен, что у меня скоро появится так много серебра. А служить больше года в мои планы не входит.

— Не сомневайся, — обнадёжил наёмника, — думаю, что ещё и останется. Предстоят славные дела, и насколько я знаю, Пахом Ильич возлагает на тебя большие надежды. Так что забирай амуницию, приказчики составят опись и готовься к походу.

— Если так, то согласен. Только как быть, если оружие сломается или потеряется?

— Хороший вопрос. Постараемя принять в отряд человека с кузнечными навыками. Есть такой на примете? Веди! Что же касается оружия и доспехов на смену, то подменный фонд создать не проблема. Раскидаем стоимость на всех.

Ваня и Ефрем, приказчики Пахома Ильича, вели записи, кто и сколько получил товара из новобранцев, в счёт будущей добычи. К удивлению многих, они ни сколько не скрывали, какие суммы тратятся. Создавалось впечатление, что медведя, шкуру которого уже успели поделить, давно убили. Оставалось только пойти и забрать её. В узких кругах новгородских бояр поплыл слух, что невероятно удачливый выскочка Пахом Ильич, которому серебра девать некуда, украшает им свой дом, собрал и экипировал по высшему разряду дружину, готовясь в очередной раз удвоить, а то и утроить капитал. Не каждый член 'золотой сотни' мог позволить подобное, а уж купец — тем более. Пару лет назад об этом бы просто посудачили, но не теперь. Слишком много бед свалилось за последнее время, так что переживать было за что. Торговый маршрут к Каспию стал небезопасен. От большинства отправившихся на юго — восток караванов известий не было. Многие остались без планируемой прибыли, а то и вовсе разорены. Обдумывая, что бы предпринять, новгородцы пускались в авантюры и в итоге зачастую оставались у разбитого корыта. Выходило, что лучше, чем отправиться грабить, придумать что-либо было затруднительно. Вот и Пахом Ильич, судя по всему, явно не на пикник собирался. Слухи обрастали новыми фактами, один другого фантастичнее и, наконец, достигли своего апогея.

И как нередко бывает, великую тайну раскрывает незаурядный случай. Причину возникшего ажиотажа вокруг деятельности купца совершенно случайно прояснила старшая дочка медового олигарха Сбыслава Якуновича. Будучи на выданье, она шила свадебный наряд у Нюры. Это не было своеобразным показателем богатства, просто девичий пол всё время притягивает какое-либо новшество, а юбки, рубахи и сарафаны, выходящие из-под ножниц и иголки дочери Ильича, как раз оказались на самом гребне волны моря моды. Однажды, вернувшись с очередной примерки, девушка отослала няньку за чем-нибудь вкусненьким и поведала отцу про стоимость почти завершённого платья. Получив отказ в указанной сумме, равной цене шести коров, разревелась и в слезах выпалила:

— Нюрка Пахомовна вся в золоте ходит, перстни на пальцах, бусы красного карбункула (гранат, так в старину называли этот камень), а батька её за казной свейской идёт… ааа!

Сбыслав уловил сквозь рёв дочери слово 'казна' и навострил уши.

— А ну, замолкни, пигалица! Когда идёт, не сказала?

— Она завтра, — хныкала Анисья, — к Александре Брячеславовне в Городец пойдёт, мерки снимать, да торт жрать.

— Тьфу ты! Не про то, Пахом когда за казной идёт? — Якунович схватил дочку за плечи и приподнял так, что ноги девушки повисли в воздухе. Истерика закончилась моментально.

— Ой, не знаю я, тятенька. — Девушка хлюпнула носом и попыталась высвободиться из рук отца.

— Значит так, Аниська, бери гривны и дуй к Нюрке. Скажи, чтоб жемчуга больше нашили, да узнай, когда и куда Пахом Ильич за казной пойдёт. И никому… окромя меня, ни слова, поняла? — Сбыслав опустил девушку на лавку. — Ступай к мамке.

— А гривны?

— Сказал дам — значит дам!

К своему сожалению, боярин Якунович так и не смог узнать точную дату похода. Разве можно что-нибудь поручить девушке, у которой одни женихи на уме? Всё, что удалось разведать, так это то, что место будет находиться недалеко от Новгорода, где-то на Неве, и дело будет происходить летом. За Пахомом Ильичом даже установили слежку, ожидая момента, когда купец закажет большое количество продовольствия для своего воинства. Пока что, им был приобретён только морской корабль, не новый, но ещё в хорошем состоянии. Из той серии, что если утонет — не жалко.

Покупку Пахом выбирал со своим кормчим. Полдня лазали по верфи и причалам, перепачкались в смоле и дёгте, но в итоге нашли. А когда всё было оговорено с владельцем судна и ударено по рукам, пригласили меня, так сказать, похвастаться. Визуально, приобретение Пахома Ильича привышало его прежнюю ладью раза в два. Длина судна составляла около тридцати метров, ширина — почти пять. Высокие, двухметровые борта чернели просмоленными дубовыми досками, положенными внакрой. Хотя со слов Ильича, раньше на нём перевозили зерно, и на штукатурку ушло не менее двенадцати пудов клея с мелом, мне казалось, что деревянный монстр не надёжен и обязательно даст течь. С правого борта крепилось недавно выструганное рулевое весло с затейливой резьбой, выделялся свежестью обновлённый такелаж и стянутая железным обручем мачта. Корабль выглядел как новенький, вернее, как хорошо подремонтированный.

— Трифон Амосов сие сотворил. — Ильич нежно провел рукой по доске обшивки, словно жену любимую погладил.

— И что с того?

Я скептически отнёсся к словам Пахома. Имя мастера мне ни о чём не говорило. А случаев, когда побывавшие в авариях машины рихтовали, вытягивали, а потом красили, выдавая за ретуширование царапин, знал предостаточно, сам такую рухлядь на авторынке чуть не купил.

— Да то, что если шторм крепкий будет, вон те, — новгородец пренебрежительно показал рукой на стоящие рядышком суда, — утопнут, а Амосовская ладья бурю переживёт.

— Пусть так, нам главное грузоподъёмность, сей исполин далеко в море не пойдёт, максимум по заливу.

По плану предстоящих событий, на большом корабле должны были следовать шесть десятков ушкуйников. Их задачей было находиться в устье Невы, особо не светиться и захватывать все кораблики, идущие под свейскими вымпелами, начиная с определённого времени. То есть заниматься каперством. Понятно, что одно судно не остановит шведскую флотилию, а вот перехватить одиночные суда около военного назначения, спешащие к Ижоре и обратно, — это вполне. Было и ещё одно задание, наверно, основное. В архивных записях упоминалось, что флагман шведского флота вёз на себе казну войска и в момент сражения находился в безопасности, то есть явно был не вытащен на берег.

На купленной ладье установили подъёмные щитовые конструкции, кои при боевом столкновении можно было поставить за пару минут на корме. Получалась башенка, из которых пара арбалетчиков могла вести прицельную стрельбу, не заботясь о своей защите. На носу примастили наклонную мачту с парусом — артемон, на корме нарастили борт и практически превратили морскую ладью в дромон. Секретным оружием на корабле стало несколько десятков горшков с зажигательной смесью и самодельный струйный огнемёт, отчего площадку пришлость выстелить дорогостоящей медью. Давление в системе создавалось ножным насосом, а в качестве горючей смеси я применил бензин и машинное масло. Струя пламени выпускалась на тридцать шагов, и оружие это было больше психологическим, нежели боевым. Подпалить парус на корабле неприятеля можно было легко, а на большее и не рассчитывал. Пробные испытания мы проводили ещё на ладье Пахома Ильича, когда шли в Новгород. Тогда выпущенное пламя опалило ветки кустарника на берегу Ловати, так и не сумев его поджечь. Слишком велико было расстояние, и смесь успела перегореть, пока достигла цели. Команда купца, с интересом наблюдавшая за этим безобразием, перетрусила. Управляемая струя огня — жуткое зрелище. Видя содеянное, я представил, как поведут себя доблестные потомки викингов, если уж видавшие виды новгородцы чуть не отправились стирать портки, когда сопло огнемёта случайно развернулось в их сторону.

Шесть суток при попутном ветре мы добирались до устья Ижоры, миновав пороги Волхва волоком и Ладожское озеро, когда утором седьмого дня вышли к искомому месту. На левом берегу, сплошь заросшем камышом, стоял одинокий сруб с покатой, покрытой дранкой крышей, напоминавший готового взлететь ворона. Лес от дома отделяла большая поляна, ближе к воде заброшенный огород, поросший бурьяном. Скатившаяся поленница дров у стены небольшой пристройки и мёртвая тишина, живых — ни души.

— Видимо тут, Пахом Ильич, и будут свеи острог ставить. Место, что надо: Ижорка и Нева защищает с востока и севера, с запада густой лес. — Поделился я своими наблюдениями с купцом.

— А по мне, так и на правой стороне строиться надо, как у нас, дома. — Ответил Ильич, вспоминая свой родной город, где Волхов разделял Новгород на две части. — Тут острог, а там башню.

— Думаешь, на двух сторонах строиться будут? Там же пригорок, да и место неудобное. Мост за неделю не поставишь, хотя полюбопытствовать не мешает. Давай сперва домишко осмотрим, вдруг найдём кого-нибудь. — Предложил я Пахому свой план действий. — А опосля и на тот берег сходим.

Купеческая ладья, выгребая против течения Ижорки, подошла к берегу. Бренко на своём корабле пристал со стороны Невы. С его метровой с гаком осадкой лишний раз рисковать не стоило, однако промеры глубин показали несостоятельность опасений. Фарватер судоходен, по крайней мере, на двести метров от устья. Вскоре поисковая партия, поднявшись по пологому склону, вышла к строению. Не так давно построенный дом оказался заброшен. Обрубы брёвен ещё не успели потемнеть, а в воздухе витал запах тлена. Запалив факел, мы вошли внутрь, где сквозь дымовое отверстие крыши пробивались лучики солнца, освещая только паутину над кучкой камней и давно погасшие угли.

— В прошлом году люди ушли. Всю утварь унесли, хотя, нет! — Кирьян указал на булыжник с отчётливым рисунком молота, — камни очага остались.

Изображение было глубоко высечено и совершенно незакопчено, камень только украшал очаг.

— Может, — предположил я, осматривая дом, — какая болезнь приклюилась и в спешке жилище покинули?

— Это камень Кулерво (Великан Кулерво, состоит в слугах у бога — кузнеца Ильмаринена и совершает те же самые подвиги, что и могучий Балда (молот), побеждающий черта во всех трудных состязаниях). Ижорец ни за что бы не оставил его тут. — Пахом Ильич нахмурился, медленно, будто в некой задумчивости, обошёл кругом очаг. — Этот камень отец передаёт сыну, когда тот собирается жить отдельно.

— Эй! Идите сюда! — раздался голос Бренко снаружи.

За домом нам открылась страшная картина — человеческие кости. У вбитого в землю столбика лежал скелет человека, судя по размерам и истлевшей одежде, принадлежащий мужчине. Слева от него — женский. А рядышком, сваленные в кучку, три детских. Семью ижорца зверски замучили и бросили на растерзание лесным падальщикам, вот только звери, в отличие от людей, не тронули их.

— Свеи. — Со злостью в голосе сказал Пахом. — Их работа. Развлекались, нехристи. Хорошо, что Пелгуй этого не увидел, он вроде из этих мест.

— Бренко! — Я подошел к Андрею и сказал ему, смотря прямо в глаза. — Пленных с первой захваченной свейской ладьи не брать. Око за око — знаешь такую поговорку? Смотри внимательно и запоминай. Хозяев дома не продали в рабство, их убили с особой изощрённостью, причём явно наслаждаясь мучениями несчастных жертв. Люди так не поступают.

Наёмник кивнул головой, соглашаясь с приказом. Раз добыча обещана серебром, то и возиться с пленными незачем. А как иной раз поступают люди, Бренко и сам смог бы рассказать, да и не такое он в своей жизни видел.

— Лексей, ты не горячись, — Пахом Ильич не согласился с моим требованием, — как это полон не брать? В Новгороде каждый десятый на треть свей. У нас, что не княжна, — указал рукой в сторону, где предположительно находилась Швеция, — то с той стороны. Нельзя так, с полона весь прибыток. Да и не душегубы мы.

— Ильич! Война на носу. Ты думаешь, почему они сюда придут? Из-за разницы в вере? Или им своей земли мало? Как бы ни так. — Немного отойдя от увиденного, с лёгким раздражением сказал Новгородцу.

— И зачем они, по твоему мнению, припрутся сюда? — Пахом удивлённо уставился на меня.

— Как раз по твою душу. Торговля, свеи хотят контролировать новгородский рынок, не пускать ваших купцов туда. Воск, мёд, дёготь, лён, пенька и самое важное — пушнина. В общем, всё, что пользуется спросом там и есть в избытке здесь. Вопрос любой войны всегда упирается в деньги и рынки сбыта. Так что, проиграем здесь — привольной торговле Новгорода конец. У города нет выхода к морю.

Ильич призадумался. Он бы и сам, как и многие новгородцы, был не прочь держать руку на пульсе скандинавских рынков. Значит, столкновение интересов будет неизбежно. Вопрос только в том, кто первый начнёт подкреплять экономические притязания военной силой.

— Согласен, но про торговлю ты, Лексей, немного загнул, — купец рассмеялся, — как можно её контролировать? Хочу — торгую, захочу — нет.

— Пахом Ильич, ты торгуешь, потому, что тебе позволяет Закон и правила. Измени их, и всё, ку — ку. А кто устанавливает законы и правила игры?

Мне даже стало немного интересно, что ответит Ильич.

— Тот, у кого власть и сила, — новгородец перестал улыбаться, — это и малец несмышленый знает.

— Вот! Свей и попрёт сюда, оттого, что дома у них неразбериха, а серебришка хочется много. Как сделать, чтобы монеток поболе появилось? Отнять, либо поставить купцов в такое положение, когда за безценок продавать станут. Время подгадали, в самый раз. По Руси, где князья между собой лаются, как назло, степняк прошёлся огнём и мечом. Для них, схизматиков, это единственный шанс заполучить всё малой кровью. Случись у них такое, ты бы первый стал готовить дружину, дабы навестить соседей.

Со злости, что ничего нельзя сделать для объединения Отечества, пнул ногой шишку, неизвестно каким образом оказавшуюся у дома.

— Пошли на ладью, на ту сторону переберёмся. — Предложил Ильич, видя, что компаньон расстроился.

Правый берег был полной противоположностью левого. Холмы чередовались с впадинами, редкий кустарник у берега и буквально в сорока шагах от воды лес. Ни о каком лагере, не имея мощных бульдозеров, здесь и думать нельзя было. Единственное подходящее место для стоянки располагалось в семистах метрах, вверх по реке, куда мы дошли своим ходом, петляя вдоль извилистого русла Ижорки. Пятачок в два гектара относительно ровной поверхности чем-то похожий на кривую подкову с одним холмиком и еле заметным ручейком. Показывать запуск воздушного шарика при посторонних было неуместно, посему я предложил нашим сопровождающим вернуться к ладье, оставив меня с Ильичом всё осмотреть надлежащим образом. Как только Бренко с частью команды скрылись из вида, Пахом развязал сидор, доставая контейнер с привязанным к нему тонким капроновым тросом. Через двадцать минут мы имели неплохое фото местности. Сверяя современную карту с только что полученной картинкой, оставалось развести руками. Ландшафт поменялся, многие ориентиры угадывались с трудом.

— Что скажешь, Лексей? — Новгородец внимательно рассматривал отпечатанный рисунок.

— Да что тут говорить, свеи будут ставить укрепления там, где сейчас находится домик убитого ижорца. Думаю, теоритически часть отряда может расположиться и здесь, на поляне, за поймой, но это сомнительно. Всё будет зависеть от количества воинов, которые придут с Фаси. Я бы не стал разделять войско, да и ярл не идиот. Если всё получится, Александр ударит с левого берега, свяжет боем основные силы, а мы подсобим с реки и отсюда. Вот только как это сделать по уму, надо покумекать.

Я застегнул рюкзак и направился к берегу. Пахом Ильич рассуждал на ходу, догоняя меня:

— Вот ты говоришь, теоритически возможно. Значит выманить на этот берег свея надо как карася, да вот только что в качестве наживки предложить?

— Давай думать, Ильич. Для строительства укреплённого лагеря, а затем и острога нужно три вещи. — Сказал я, немного сбавляя шаг, дожидаясь, пока Новгородец поравняется со мной.

— Серебро, люди и жратва, — закончил за меня Пахом и протянул шишку.

— Спасибо за сувенир, но к чему это? — Недоумевая, поинтересовался у купца.

'На кой чёрт он собирает шишки на поляне? Зайди в лесок, там этого добра навалом. Точно, у Ильича что-то с головой случилось, как увидел работу принтера', — подумал я.

— Помнишь, — Пахом хитровато прищурился, — в Долгомостье, ложный склад с продовольствием делали?

— Помню, так в Смоленске шпион был, и мы знали о нём. А тут?

— Так в Новгороде почитай каждый ганзеец шпионит, да и среди своих, думаю, немало иуд сыщется. — Ильич перекрестился.

— Если Фаси точно будет знать, что здесь его ожидает большой запас провизии, приготовленный к отправке, куда-нибудь в Мухоморск, то… — теперь уже улыбнулся и я.

— И речку ежами у яра перегородить надо, дабы свеи пешочком пошли. — Внёс последнее предложение Пахом.

После обеда, пока мы с Пахомом Ильичом исследовали фарватер Ижорки, люди Бренко валили в лесу деревья. Бензопилы не было, но лесорубы и простой двуручной пилой с топорами управились быстро. Сутки ушли на то, чтобы приготовить деревянные ежи и набить мешки камнем. Ещё двое на возведение навеса для ямы с зерном и домика у опушки, как раз на правом берегу кряжа, где была полянка. Оставив Андрея с ушкуйниками в устье Ижоры продолжать заниматься облагораживанием местности и 'охраной' продовольственного склада, мы спешно отплыли в Новгород. Предстояла большая работа.

Слух о том, что Пахом Ильич будет отправлять громадный караван в Любек и интересуется зерновозами, насторожила всех купцов, торгующих озимой рожью. Появившееся словно из воздуха зерно, грозило подорвать сложившиеся цены. Ожидаемые прибыли стали под вопросом. Из Ладоги дёрнули шесть недогруженных рожью ладей, но не в Клобжег, как было намечено, а в Колывань, где, вроде, опять-таки по слухам, ещё покупали по старым ценам. О зерне заговорили все и везде. Особенно в Новгороде. Недалеко от торговых рядов, в харчевне шла степенная беседа двух горожан и пары торговых гостей. Находясь в подпитии, приказчики Пахома Ильича выбалтовали секреты хозяина.

— А что б заповедь за третной хлеб не платить, — Ваня глотнул из кружки, — он его в обход Новгорода в устье Ижоры свозит, там склад у него. Шестьдесят дружинников караван охранять будут. Во как.

Иван на пару с Ефремом пили пиво, заботливо подливаемое их новыми приятелями Гротом и Спиридоном. Информация о том, что их хозяин занимается контрабандой, всё поставила на свои места. Со слов приказчиков выходило, что Пахом Ильич не заплатил обязательный налог, взимаемый посадником при оптовой операции с оброчного хлеба. Обычно такой хлеб продавали монастыри, являющиеся крупнейшими землевладельцами и как обычно, скрывающие точное количество полученного урожая. Всё это означало одно: прокрутить в одиночку подобную аферу купец не в состоянии, есть поддержка. А если разговор шёл о третной части собранного урожая, то хлеба должно быть очень много, так как церковь в этом году участвовала в его продаже не более чем скромно. Оставалось выявить детали.

— Так неудобно там склад держать, неужто поближе не мог сообразить? В Альдейгюборге, к примеру? — Как бы сочувствуя недалёкому уму Пахома, поддержал беседу Грот.

— Подальше положишь — поближе возьмёшь. Что-то пиво у меня покончалось, пошли отсель Ваня.

Ефрем попытался приподняться с лавки, но тотчас был ласково усажен обратно.

— Куда спешить? — Грот показал корчмарю за своей спиной два пальца, мол, срочно пару кувшинчиков пива к столу. — Вот уже новый кувшин несут, уважьте, купцы достопочтимые.

— Ну, коли так, то останемся, только мы не купцы, — Иван рассеянно посмотрел по сторонам, икнул и улыбнулся, завидев приближающийся кувшин с пенным напитком, — приказчики у Пахома Ильича в лавке.

— Сегодня приказчик, а завтра, глядишь, и хозяин своей лавки. Главное с нужными людьми дружбу вести. — Многозначительно заявил Спиридон.

Поучали прожженных торгашей торговые гости, не ведая, что приказчики Ильича только на торговле зеркалами за последний месяц наварили по сорок гривен на брата. И при желании давно могли заняться собственным бизнесом.

— А где в устье Ижоры склад разместить можно? — Грот налил из большого кувшина в свой глиняный стаканчик пива и поднёс ко рту. — Бывал я в тех местах, там и пристань-то поставить негде.

— А напротив дома убитого ижорца, — Ефрем сделал большой глоток и погладил себя по животу, — на правой стороне, на поляне.

Грот чуть не подавился, услышав сказанное. Ведь почти год назад именно он вспарывал живот пустившего их на ночлег местного кузнеца, прибивая к столбу его кишки, чтобы мучился казнённый подольше. А потом наблюдал, как муж сестры Спиридон, издевался над обезумевшей от ужаса ижоркой. Жертву они приносили, насколько удачно, покажет эта навигация.

— Пора мне, завтра с восходом домой ухожу. — Свей поднялся из-за стола, подмигнул Спиридону и попрощался с собутыльниками.

Пиво больше никто не приносил, и вскоре Иван с Ефремом покинули заведение. Поддерживая друг дружку и напевая похабные песенки, они отправились в сторону Софийского конца. Так и брела парочка до тёмного переулка, где приказчиков словно подменили.

— Правду говорил Византиец. Если перед употреблением маслица съесть, то не опьянеешь. — Ваня смачно сплюнул на землю.

— А я вот масла не ел, хи… — Ефрем прыснул в кулак, и парочка весело поспешила к терему своего хозяина.

Пока мы осматривали побережье Ижорки, плотники сделали к терему Пахома Ильича пристройку в два этажа. Название этому сооружению дали кабинет. Хотя таковым являлась лишь одно помещение на верхнем этаже, все домашние, да и соседи не утруждали себя такими нюансами. Интерьер помещения в точности копировал один из рисунков, которые Ильич как-то подсмотрел у дочери, любуясь намалёванными красотками. Вместо большой лавки, способной разместить до шести человек, которую обычно ставили у стены, стояли две софы. Под кожаную обивку сидушек была засунута пакля, немного жестковато, но в те времена, ни один король не мог похвастаться подобной мебелью. Кресло у стола, предназначенное для хозяина, в отличии стульев даже подлокотники имело мягкие, и размещалось таким образом, что вошедший в дверь посетитель встречался взглядом с сидевшим в нём человеком. На стене, сразу над подголовником, была прикреплена фотокарточка в рамке, где купец красовался вместе со своей командой на фоне ладьи. Одна стена была завешана ширмой, а вторая приютила два шкафа, стоящие как часовые возле окна. Правый содержал торговую документацию, состоящую в основном из подшивок бересты, и был высотою до потолка, а левый напоминал секретер со множеством отделений, на одной из створок которого висели прикреплённые кнопками листочки из блокнота. Они были исписаны именами купцов, проявивших заинтересованность в рассказах приказчиков. Я сидел за столом, попивая квас, Пахом же прохаживался возле стены, заложив руки за спину, иногда останавливаясь возле стилизированного под гусиное перо чернильную авторучку. Срок, когда шпион успевал донести вести до свейских берегов подходил к концу.

— На сегодняшний день Новгород покинули два торговых гостя: Спиридон и Грот.

— А что насчёт остальных? — уточнил я.

— Гаврила Алексич и Збыслав Якунович согласились участвовать в нашей придумке, и купцы из этого списка от них, так что можно пока не рассматривать. Ушкуйник Меша зело расспрашивал, когда караван в Любек тронется, свои услуги по охране предлагал. У него ватажка в сорок человек, шороху на Балтике наводит — будь здоров. Бандит, как ты говоришь. Но он свеев люто ненавидит, что-то личное. Впрочем, гадости надо ожидать из того места, откуда не ждёшь. Правильно?

Пахом открепил листочки с именами свеев от стены и положил на стол.

— Подожди, Спиридон… где-то я слышал это имя.

Попытался вспомнить текст 'Житье Александра Ярославовича'. Наконец-то в памяти возник отрывок, где один из воевод Ульфа Фаси как раз носил подобное имя. Вот только как торговый гость может оказаться воеводой?

— Так нашего епископа зовут, может про него?

Ильич налил из кувшина квас и залпом осушил стакан.

— Не, я про другого Спиридона, тот, что с Гротом. Чует моё сердце, этот гадёныш точно будет участвовать в свейской затее.

— Ну, тогда будем считать, что Грот и есть тот шпион, который нам надобен. Более некого, да и времени уже нет.

Пахом распахнул окно и, высунувшись почти наполовину, крикнул:

— Ильюшка, ходь сюды. Беги в лавку, да передай Ефрему, чтоб на пристань сгонял, пусть разнюхает, с каким товаром свейский торговый гость Грот ушёл.

Свейский купец загрузил воск в долг, под честное слово свояка и рассписке старосты церкви святого Петра, почти не торгуясь. Что показал Спиридон тощему как гвоздь немцу, после чего тот выдал гарантийное обязательство, Грот не знал, да и не хотел утруждать себя. К чему думать об векселях, если при удачном стечении обстоятельств новгородский вощанщик сам будет умолять его забыть про какие-то долги. Это русским купцам под страхом громадных штрафов, немцы отказывали в товарном кредите, а свею брать в долг можно. Устроившись на сундуке, Грот начал строить планы, как только шнека отчалила, и мост оказался далеко за кормой.

— Мы продадим Ульфу хлеб для его ледунга (ополчение, а не налог), заберём серебро и отправимся на юг, в Венеции у меня есть друзья, тебе там понравится. Ты когда-нибудь был в Венеции, Спиридон? Нет? Эх, там такие девки, такое вытворяют…

— У них что, поперёк, а не вдоль как у всех? Отож и оно, так что не мели ерунду. Мы ещё ничего не имеем. Фаси не безмозглый идиот, пока он не увидит зерна, мы не потрогаем ни единой марки. — Спиридон сплюнул за борт, причём неудачно, ветер сыграл злую шутку, и слюна угодила прямиком на бороду свея.

— Что-нибудь придумаем, одно то, что мы ему расскажем, уже требует награды, не будь я хитёр, как Локи.

Грот вытер бороду рукавом и захотел плюнуть на свояка в ответ, но передумал. Во — первых, против ветра — мог и не доплюнуть, а во — вторых — боялся. Спиридон, чья мать была свейкой, а отец — псковским боярином, обладал огромной силой рук и взрывным характером. Мог и ударить в ответ, посчитав плевок за оскорбление. Да так, что мало не покажется.

— Не на того мы ставку делаем, Грот, не на того. К Ярославу Владимировичу нам надо. Он законный князь Пскова, и скоро там такие дела начнутся… а у Фаси не будет удачи, нутром чую.

Спиридон поковырялся щепкой в зубах и снова плюнул. Грот уже не смог вытерпеть издевательства свояка, подскочил к обидчику и выпалил со злостью:

— Тебе что, заняться нечем? Ты б ещё против ветра помочился.

— Захочу, так и помочусь. Половина шнеки моя. — Спиридон схватил Грота за грудки, но сразу отпустил, почувствовав острый кончик ножа на своём животе.

— Но, но, но! Остынь! Князь Герпольт, у коего ты в боярах числишься — просто пешка в руках Дерптского епископа, он ведь уже отписал ему Псков, вместе со всеми землями. Что, не знал? Кто ставит на изменников — всегда в проигрыше.

— Выходит и я изменник? — Спиридон сжал запястье свея, и выпавший из руки нож воткнулся в палубу.

— Да! Ты продал свою отчину под Изборском, но сделал это за серебро, так как ненавидишь Ярослава Всеволодовича на пару с его выкормышем. — Грот сбросил руку со своего запястья и оттолкнул Спиридона. — Но теперь у тебя новая родина, истинный бог и, запомни, тот, у кого полный кошель марок, сам может выбрать себе отчизну.

Крыть было нечем, и Спиридон только скрипнул зубами.

— Чёрт с тобой, идём к Фаси. Только сначала я на амбары с хлебом хочу посмотреть.

— Разумеется. Я даже с тобой пойду.

— Куда ты денешься, — Спиридон ещё раз плюнул, но в этот раз ветер пощадил свея, — но попомни мои слова, не всегда надо вставать на сторону того, кто сильнее.

Возле места, где предположительно должен был находитьмя амбар с зерном, кружившая над головами крупная стая птиц, однозначно подтверждала сделанные ранее выводы. Грот со Спиридоном только руки ещё не потирали: пташкам с неба виднее, где зёрнышко поклевать. Помимо этого, в некогда глухой и непролазной чаще от реки и вглубь леса вытоптанная земля, отсутствие хвороста и пеньки срубленных деревьев. Всё прямо кричало о длительном присутствии людей, но косвенные улики лишь раззадорили авантюристов. Для полной уверенности в своих догадках оставалось увидить своими глазами, как вышла неувязка. Потеряв осторожность, Грот вышел на протоптанную тропу и чуть не схлопотал стрелу в лоб. Незваных гостей обстреляли из лука, а многочисленные голоса: 'Лови татей', заставили шпионов ретироваться. Сомнений в значимости охраняемого объекта больше не возникало. Решив не искушать судьбу, они бросились со всех ног к Неве и в дальнейшем прибывали в уверенности, что только благодоря внезапному грому с дождём погоня отстала. О потерянной шапке, свей старался не вспоминать. За всё приходиться платить и хорошо, что отделались малой толикой.

Через четырнадцать дней шнека благополучно пристала к шведским берегам. Ульф внимательно выслушал купцов, похвалил за составленный план местности устья Ингрии и назначил Спиридона, как бывшего боярина, ответственным за снабжение войска продовольствием. Так сказать, предоставил все карты в руки, давая возможность проявить себя на местах. Тратить занятые марки на закупку еды Фаси не собирался, он даже в Ижору идти не хотел, обстоятельства вынуждали браться за то, что могло принести в будущем славу и богатство. Строительство крепости было подгадано к сбору урожая и дани, иначе в малозаселённой области не выжить. А пока до него ещё предстояло дожить, запас хлеба, о котором рассказал Спиридон, оказался очень кстати. Надеяться на снабжение большого войска извне? — не совсем разумно и данные Эриком Картавым обещания не оставить экспедиционный корпус голодным — всего лишь слова. Об этом и о многом другом, поздними вечерами Фаси размышлял, выходя к Белой скале, на которой по преданиям, когда-то предсказывал судьбу по рунам знаменитый Бьёрн из Хоги. В прошлом году он был здесь вместе со своим другом Гунгиром. Тот тоже гадал и предсказал смерть Ульфа в этом десятилетии, если тот не совершит угодный богам поступок. Не являясь рьяным поклонником Христа, Фаси в предсказания верил и всё чаще рассматривал этот поход, как исполнение завета пророчества. По крайней мере, желал, чтобы это было так. Отщепив изрядный кусок от побережья новгородцев, он, как датчане в Колывани, мог закрепиться там. А потом, угрожая набегами, да что там набегами, просто перекрыв реку и взимая пошлину существенно пополнить свою казну. Именно свою, а не Эрика. Зная о планах Орденцев развивать успех в сторону Востока, Фаси со своей крепостью становился значительной фигурой, как минимум на пару лет, в перспективе… кто знает, может, и снилась Ульфу корона герцога Новгородских земель. И если это не поступок угодный богам, то что тогда надо сделать?

Тысяча триста воинов, из которых каждый шестой имел добротное вооружение, и около ста шестидесяти нищих паломников — будущая рабочая сила, утром стали грузиться на корабли в нескольких портах одновременно. Бочки с солониной, вяленой рыбой и драгоценной мукой разместили на купеческих шнеках, они после разгрузки уйдут восвояси, некоторые — прямиком к Ладоге и даже Новгороду, успеть поскорее затариться русским товаром. Погрузка шла несколько дней и за это время, выход из портов был закрыт. Держать в тайне перемещение войск не представлялось возможным, но для этого времени это были безпрецендентные меры безопасности. Так, вскользь случайно было обронено, что идут подсобить Орденским немцам. Простачок, может, и поверит, но знающие люди лишь качали головами: — С Русью надо дружить, торговать и совместно участвовать в военных походах.

Первого июля Пахом Ильич встретился с Сбыславом Якуновичем. Боярин с дочерью приехал в терем купца рассчитаться за свадебный наряд Анисьи. Хотя гривны давно уже были отданы, Збыслав сделал вид, что сего не знает, вот и прикатил спозаранку. Пахом встретил дорогого гостя на крыльце в своей лучшей шубе, и после обмена любезностями, обливаясь потом, предложил пропустить по стаканчику немного сладковатого и терпкого вина, ни какой-нибудь кислятины, подвезённой с немецкого подворья, а настоящего бастардо. Гость от желания испить неизвестного напитка, чуть не позабыл о цели своего визита.

— Не откажусь, Пахом Ильич. Названия даже такого никогда не слышал, не то, что пробовал.

Войдя в кабинет, боярин уловил нисходящий поток воздуха, задрал голову и если б не заботливые руки хозяина, то рухнул бы на пол. На потолке крутились лопасти вентилятора, питаемые от солнечной батареи и ветряка, установленные на крыше дома.

— Душно тут, вот прохладу создаёт. — Пахом показал пальцем на медленно вращающуюся конструкцию. — Нравится?

— Эээ…мээ… чудно-то как. — Якунович уселся на софу, одновременно трогая рукой кожаную обивку. — Мягко. Откуда всё это, Пахом Ильич?

— Лавки короткие — это Тимофей сделал, а ветродуй с юга привёз. — Ильич подошёл к шкафчику, достал запечатанную сургучом глиняную амфору с греческими рисунками и пару бокалов на тонкой ножке.

— Рассказывала мне Аниська, что много чудес у тебя дома, да все не верилось.

— Это всё мелочи, так сказать антураж. Давай выпьем, ты ж поговорить со мной приехал, а девочки сами разберутся. — Пахом сковырнул сургуч и ловко вонзил штопор в пробку.

— Да уж, эти разберутся. Палец в рот не клади, по локоть откусят. — Боярин повел носом, пытаясь уловить аромат вина, заполнявшего комнату.

— Слушаю тебя, Сбыслав Якунович.

Ильич уселся в кресло и пригубил тёмно — бордовое вино, наблюдая за боярином, который повторил действие за хозяином дома. Ещё год назад Пахом и подумать не смел бы, что такой уважаемый человек окажется у него в гостях. Да что там в гостях, встетись они на улице, так и разговора бы даже не случилось. И дело вовсе не в деньгах, мало ли у кого их сколько? Просто до этого момента их интересы никогда не лежали в одной плоскости. И когда пришло время, Пахом Ильич со всей остротой почувствовал, как оказался не только среди новых игроков, а и на новом для себя поле. Одно его успокаивало, что правила игры практически не поменялись. Только ини стали чтоли чуточку жёще, и соперники покруче.

— Божественный нектар, в жизнь не пивал ничего лучше. — Сбыслав не выдержал, осушил бокал до дна, перевернул, показывая, что не осталось ни капли. — Слышал я, что история с озимой рожью, не совсем то, что затеял ты делать Пахом Ильич.

— Допустим. А тебе то, какое дело?

— Ты, Пахом Ильич, не зарывайся. Если один раз поймал удачу за хвост, то задумайся, может, кто-то тебе это позволил сделать?

— Отчего ж, задумывался я над этим. И знаешь, к какому выводу пришёл? — Купец сделал ещё один глоток и достал из кармана кителя блокнот с карандашом, — что никто иной кроме меня эту удачу бы не отхватил. А насчёт того, что кто-то позволил, так отвечу прямо — многие не позваляли. Только где они? Кого уж нет, а кто уже далече. Ты не подумай, что силой я своей кичусь перед тобой, вовсе нет. Верю я всей душой в свои начинания, а с такой поддержкой мне сам чёрт не страшен. Однако, что-то плохой я хозяин.

Бокал гостя вновь наполнился до краёв. Сбыслав в этот раз залпом не пил и повёл свой разговор о пустяках, стараясь косвенными вопросами выудить хоть частичку полезной для себя информации. Вот только Пахом хоть и искренне отвечал, но ничего лишнего не сообщил, а под конец их задушевного разговора, нить беседы и вовсе ускользнула от боярина. Коварная штука вино, особенно когда такое вкусное, как бастардо. Вскоре разговор перетёк о воинской справе, а затем и доблести.

— Тридцать семь человек у меня да с полсотни лошадей, воины опытные, не раз в бою были. Могут конно, могут пеше, али на ладье. И немцев били, и чудь, и купчи… в общем, проверенные люди. — Глаза боярина забегали, сам того не осознавая, он стал предлагать свои услуги.

— Это хорошо, что у тебя почти четыре десятка всадников. Собрался я, Сбыслав Якунович свея пощипать. Известно мне, что в ижорских землях отряд большой высадится. Тысячи полторы воев.

Прозвучавшие слова стали подобно вылитому на голову ведру ледяной воды. Боярин резко утратил интерес к своему визиту. Большая рать ведёт к большим расходам, но что-то внутри, подсказывало, надо влезать в авантюру. Лёгкая эйфория от выпитого вина вновь стала плавно обвалакивать мысли в голове. Волшебное слово — казна, ещё не прозвучало, а значит, всё впереди. Сбыслав пожал плечами и ответил:

— Пахом Ильич, землю боронить, то княжье дело. Что такое у свеев будет, о чём я не знаю?

Ильич записал в блокноте тридцать семь человек напротив имени собеседника и долил в бокалы вино, отвечая на вопрос.

— Про князя это ты верно подметил, без Ярославовича дружины, боюсь, не обойтись. Но казна у супостата велика, нельзя упустить такой куш. Только недостаточно у меня воев, а свеев сотни. Вот если бы ещё парочку надёжных людей.

— Да что нам та сотня, Гаврилу можно позвать, у него двадцать два ратника без дела сидят, ты вон шестьдесят нанял, одолеем. — Якунович отпил вина, пробежал глазами по столу в поисках закуски и утёр рукавом рот.

— Ты, наверное, не понял меня, свеев не сотня — сотни, идём, кое-что покажу.

Пахом встал из-за стола и направился к стене, слева от своего кресла, где находилась потайная дверь в чулан. Отогнув в сторону гобелен с лебедями, купец позвал за собой гостя. Пока Сбыслав вставал с софы, Ильич чиркнул зажигалкой, запалив две свечи на подсвечнике. В чулане находился макет, приблизительно показывающий устье Ижоры. Поверхность была ровная, без холмов и впадин, как будто птица, пролетающая по небу, запечатлела увиденное и рссказала о том. На левобережье, у края реки, закрашенной голубой акварелью стоял домик убитого ижорского кузнеца, размером с четверть спичечного коробка. Рядом разместились пластелиновые деревца, и даже крохотные макеты корабликов.

— Вот здесь, — Пахом указал указкой на место предполагаемого строительства, — на Кириков день, Ульф Фаси собирается поставить острог, подмять под себя всю окрестную землю и перекрыть нам торговлю. Теперь понимаешь, почему без дружины Александра нам не совладать?

— А как же казна? — Спросил Сбыслав. В голосе проявились нотки недовольства.

— Серебро он повезёт с собой, людям придётся чем-то платить. Пока он не обосновался, надо его отсюда выбить. Иначе, всем туго придётся.

— Откуда ты всё знаешь? И место, где острог ставить будут и дату точную. Ты ж не воевода, а вон, штуку, какую имеешь, никакая карта с этим не сравнится. — Якунович перекрестился, заподозрив близкое колдовство.

— Знаю, ибо серебра на послухов не жалею и Софийскому храму через Рафаила подношения регулярно передаю, ангелы мне помогают. — Ильич расстегнул китель, достал золотой крест на цепочке, поцеловал его и три раза перекрестился.

Если Посадник в Новгороде, фактически носил портфель премьер — министра, то Владыка был чуть ли не главным прокурором и начальником ГРУ. Так что выражение 'ангелы помогают', можно было расценивать как помощь разведки. Уточнять Сбыслав не стал, но принял к сведению.

— А тут, что за флажок? — Боярин аккуратно показал пальцем на правый берег макета, где был, воткнут красный вымпел.

— Тут я со своими людьми ожидать свеев буду. Часть сюда попрёт, жрать захотят, обязательно придут.

Сбыслав улыбнулся, отсутствие провианта у войска выглядело нелепо. Но раз Ильич так уверен в своих словах, стало быть, что-то знает, о чём говорить не хочет или нельзя. Он и сам не отказался бы перекусить, однако намекать о том не стоило, а вот уточнить, можно.

— Так они на ладьях, неужто еды с собой не возьмут?

— Ты когда понял, что история с озимой рожью пустой звук? — Ильич хитровато посмотрел на боярина.

— Да на днях, ажиотаж, который возник, сразу отбросил. Сопоставил цены на хлеб, спросил кое у кого, кто на хлебушке живёт про урожай вот и понял, что не сходится.

— А твой в чём тогда интерес? Ведь не просто так ты ко мне в гости пришёл?

— Ладно, чего врать то. Аниська сказала, что за казной свейской ты собираешься. Случайно услышала. А мне сейчас, что-нибудь этакое, чтоб звенело по всему Новгороду надо. Мы ж с Посадником, сам знаешь… хоть и друзья с детства, однако должность эта выборная, а мой род к ней даже близко не подходил. Вот только как я посмотрю, ежели земельку мы эту свеям уступим, то и на Корелу нам путь перекрыт будет. Так? Так, это ж совсем худо для меня получается. Но погоди, если я про хлеб догадался…

— Хм… тот, кто про хлеб узнал, давно уже из Новгорода уплыл, да кому надо доложил. Так что свеи ни сном, ни духом и на хлебушек этот рот свой обязательно расскроют. Ты вот что скажи, ждать тебя в устье Ижоры пятнадцатого числа, али нет? — Пахом Ильич открыл дверь чулана и стал задувать свечи.

— Буду! И не один, Гаврила Алексич и Меша с ушкуйниками своими придёт. Я с их слов говорю. Да только не в казне дело, добыча, конечно, не помешает, биться мы всё равно не за неё будем. Сам понимаешь не хуже меня, дай Бог, одолеем свея. — Сбыслав Якунович выйдя из чулана, подошёл к столу. Взглянул на кивающего Пахома, перевёл взгляд на вентилятор и уселся на софу.

К обеду, Пахом Ильич и боярин стали друзьями — не разлей вода. Вспомнилось, как отцы их, грабили Сигтуну, чуть ли не ворота в Софию привезли. Вот только на какой ладье они, ворота эти везлись — подзабыли. Амфора опустела и в бой пошли бутыли, Ильич стал рассказывать про неведомые страны, которые лежат по ту сторону окияна, и если б был бы огромный корабль, то он, непременно бы посетил их и привёз в Новгород живого индейца, а то и двух. Сбыслав мечтал поймать в полон Орденского рыцаря, желательно покрупнее, дабы впрячь схизматика в сани и гнать его на Загородский конец, катаясь вокруг кремля. Вечером, за Якуновичем приехали слуги, в бессознательном состоянии погрузили упившегося вусмерть на телегу, упав в ноги Пахому Ильичу, мол, дома у боярина переживают не на шутку, после чего уехали со своим хозяином. Купец немного расстроился, выпил ещё, поискал глазами собутыльника, позвал его, а когда понял, что остался один, принял решение идти вызволять Сбыслыва из домашнего плена. И если бы не Марфа, то, наверное, дошёл бы. Жена повисла на купце, не давая тому ступить и шагу. Так и уснул Пахом Ильич, стоя на ногах, не дойдя до ворот восьми шагов.

Через несколько дней после этих событий, ладья Бренко бороздила воды Невы, охраняя устье Ижоры. Вчера были завершены земляные работы и, навестивший нас Пахом Ильич остался приукрашивать ложный склад, а вот я, попёрся на корабль. Только что мы закончили тренировку, и большинство вповалку лежало на палубе. Команда была полураздета, жара стояла неимоверная, ветерок, который был с утра — выдохся, и от вынужденного безделья я закинул удочку, пытаясь наловить на обед рыбы. Причём крючок и фурнитура были мои, а блесна и работа по сборке, местного умельца. Так что 'вертушка' уже по праву считалось новгородским товаром и начала пользоваться немалым спросом.

'И дёрнул меня чёрт в это патрулирование, ведь звал же Пахом остаться с ним, как чувствовал, что под навесом палатки жару пересидеть легче. — Размышлял я, всматриваясь в неподвижный поплавок. — Рыбе, наверное, то же жарко, на дно ушла'.

— Две шнеки, прямо на нас идут! — Прокричал вперёдсмотрящий, наблюдая за рекой в подзорную трубу.

— Твою …ать, рыбы половить не дают, — выругался, сматывая катушку спиннинга.

Один из ушкуйников, по прозвищу Филин, за свои округлые глаза, приставив ладонь к бровям, наподобие козырька стал всматриваться в пару тёмных точек, перевёл взгляд к себе под ноги, после чего ещё раз посмотрел вдаль и выдал то, от чего на корабле начался переполох.

— Это не купцы, хотя осадка и низкая.

— На, посмотри через это, — сказал ушкуйнику, протягивая тому бинокль.

— Ух ты, змея даже на носу не сняли, они оружаются! Это свеи! — Филин протянул мне назад оптику, видимо, с его дальнозоркостью он не особо нуждался в ней.

— Первым тройкам брони вздеть, остальные помогают, — подал команду Бренко, — зарядить арбалеты!

По виду, мы были крупным торговым кораблём с минимальной охраной и богатым товаром. Только плаката не хватало, с нарисованной толстой уткой, говорящим о том, что мяса и пуха много, а защититься не может. Вот и летели к нам хищные ястребы, используя силу всех своих вёсел, забывая о том, что даже утка, будучи русской — может заклевать до смерти. Экипаж был разбит на двадцать троек. Если на суше легче оперировать десятками, то судовые работы удобнее вести тройками. Так же поступают и в бою, когда тот идёт на водной глади. Только вот этих битв на воде, за сто лет можно по пальцам пересчитать. Мне, как морскому офицеру, было интересно узнать, что при волнении более трёх баллов, ни о каком морском сражении речи быть не может. Только крайняя необходимость толкала людей на бой, когда малотоннажное судёнышко ходит ходуном, и устоять на палубе очень сложно. Прибавить к вышесказанному ограниченность пространства, мешающий любому манёвру такелаж, и начинаешь понимать, отчего все отношения старались выяснить на берегу. Но сейчас был не тот случай.

Непродолжительный, но весьма свирепый шторм разбросал караван свеев. На этот случай было оговорено, что суда встречаются у конечной точки маршрута, а именно в устье Ижорки. Две боевые лодки оказались ближе всех к месту встречи, и вот она — удача. Новгородский торгаш, торчащий на середине реки при полном штиле. Добычу, взятую на воде, не придётся делить с ярлом. Если всё пройдёт хорошо, можно даже слинять по — тихому, водная гладь всё спишет. Воины стали готовиться к бою.

— Мы ещё не дошли до места, а добыча сама идёт к нам в руки. — Капитан свейского корабля оскалился. — В живых не оставлять никого! Нам не нужны свидетели!

Свеи опомнились, когда на новгородской ладье, словно по взмаху волшебной палочки приподнялись деревянные щиты и два арбалетных болта вонзились в кормчего первой лодки. Купец стал разворачиваться и теперь сам шёл на абордаж. За тридцать шагов до полного сближения, вёсла новгородцев втянулись вовнутрь, а судно вильнуло в сторону, расходять на параллельных курсах. Через пару мгновений, струя пламени вылетела с ладьи и залила жаром огня столпившихся на носу воинов. Ещё, через несколько секунд, огонь прошёлся и по остальным. Повезло только тем, кто был на корме. До них, 'дыхание Фафнира' не добралось. Ни о каком нападении речи уже не велось, брошенные несколько копий угодили в борт, а стрелы если и не пролетели мимо, то кроме щитов никуда не попали. Это всё, что они успели сделать, но несчастья на этом не закончились. Когда корма новгородского судна оказалась напротив миделя, в свеев полетели какие-то горящие горшки, разбивающиеся о борт и палубу. Казалось, что судно угодило в гигантский кузнечный горн. Огонь был везде. Растекающиеся огненные язки побежали по доскам, проникли в трюм, и всё заволокло смрадным дымом. Общей панике поспособствовали десятки сулиц вонзившиеся в тела обезумевших воинов. Объятые пламенем люди прыгали за борт, пытаясь в воде найти спасение. Дико заржала лошадь, огонь опалил бедное животное и теперь кобыла, позабыв о спутанных ногах, стала подпрыгивать, внося ещё большую панику. Щедро просмоленное судно вспыхнуло, живые позавидовали мёртвым. Нет ничего хуже пожара на корабле. Даже пробоина, повлекшая обильную течь не так страшна. Все знали, что загоревшееся судно не спасти, ему оставалось жить несколько минут. Настала очередь второго ястреба.

В боевом расписании моё место было на носу судна, где стоял огнемёт, накрытый брезентом. Два ушкуйника прикрывали меня ростовыми щитами с боков. Спереди, защищал лист из двухмиллиметровой стали, как на станковом пулемёте 'Максим'.

— Что? Не по нраву? Приходите под Полтаву, там ещё дадут! — Кричал я горящим шведам.

Вторая лодка, которая обходила нас с правого борта, пытаясь зажать в клещи, застопорила ход. Видя постигшую участь собрата, свеи попытались сначала развернуться, но затем, видимо решив, что лучше принять смерть в бою, чем быть сожженным заживо, рванули навстречу. Четыре весла с каждого борта вновь ударили по воде. В нашу сторону полетело несколько крючьев на верёвках. Два из них зацепились за борт. Мимо меня просвистело короткое копьё, сразу за ним стрелы. Один из смертоносных подарков оцарапал каску, другой угодил в щит. По правилам абордажа, нос боевой ладьи должен протаранить борт неприятеля по касательной, дабы сбить защитников на палубу, после чего лучшие воины перепрыгивали на соседний корабль и начинали резню. Знали это и новгородцы, присевшие в ожидании предстоящего столкновения. Верёвки натянулись, но резкого толчка не последовало. Успев развернуть раструб сопла, я нажал ногой на педаль насоса, затем ещё и ещё. Смесь в бачке закончилась, свеи ухитрились прикрыться щитами, спрятавшись за бортом лодки. От жалкого плевка огня досталось тем, кто тянул абордажные крючья. Около десятка человек, побросали верёвки, тем самым сведя силу удара на жёсткое касание. И тут проявили себя новгородские стрелки. Ох, не зря в летописях постоянно ссылались на грозных славянских войнов с луками. Туча стрел не заслонила солнце на небе, но заставила неприятеля уйти в оборону. В каждой тройке один был вооружён луком, второй щитом с секирой, а третий был мечником и одновременно метателем сулиц. Вот этот смертоносный дождь из стрел и сулиц посыпался на свеев, лишая их отяжелевших щитов и нанося смертельные раны. Били в упор, борт торговой ладьи возвышается над боевой на полметра, вроде незначительно, но как порой важны в бою эти сантиметры. Два корабля прилипли друг к другу, образовав практически единую палубу. Середина вражеского судна представляла собой наваленную друг на друга кучу тел. Свеи оказались разделены на две части. Огромные потери в самом начале боя должны были деморализовать неприятеля и многие посчитали, что победа уже в кармане. Оставалось перешагнуть через борт и добить противника. На секунду обстрел прекратился, стрелки освобождали место и в это время свеи зашевелились под щитами, метнули пару копий в сторону новгородцев и с рёвом бросились на абордаж. Напор длился с минуту, секироносцы плотно сбив щиты не дали ни единого шанса неприятелю. Богатырского телосложения свей, сумевший на первых порах проломить строй своей огромной деревянной кувалдой, был зарублен Бренко, который выдвинулся тому навстречу. Хорошо поставленный удар и надёжный меч, что ещё нужно профессиональному бойцу? Как оказалось, ещё немного удачи и истончившиеся железные кольца старого доспеха противника. Вложившись в удар, он рассёк кольчугу шведа, а вслед за ней и ключицу с рёбрами. Клинок, добравшись до сердца, застрял на мгновенье в груди умершего и с каким-то свистяще — чавкающем звуком выскочил назад, потянув за собой струю крови. Атакующие отхлынули, собравшись у заваленной мачты, выставив перед собой круглые щиты. Вообще-то, разрубить кольчугу мечом практически невозможно и если такое произошло, то силу, рубака должен был приложить просто коллосальную. Видимо на здоровяка возлагали большие надежды и после его гибели, причём такой невероятной, тактика боя нарушилась. Новгородцы вперёд тоже не пошли. В последней схватке враг показал себя достойно. К корме уже отнесли несколько тел. Преймущество было ощутимым, но какой смысл лезть на копья, если можно расстрелять стрелами неприятеля? Как только стрелки вновь взялись за луки, из-за щитов кто-то закричал:

— Zweikampf! Zweikampf!(Поединок! Поединок!)

Ушкуйники первой линии расступились. Бренко положил меч на плечо, поправил на поясе кортик и сделал шаг вперёд, приближаясь к борту. Навстречу ему вышел воин в золочёном шишаке, желая попробовать изменить ход боя. Когда-то давно, в северных морях существовал такой обычай. Если в бою между командами кораблей никто не мог одержать победы, то стараясь избежать лишних жертв, устраивали поединок двух бойцов. Делалось это из практических соображений. Пиррова победа на море могла привести к гибели победителя. Сейчас же, свеи хотели просто уйти.

'Тоже мне рыцарство, — подумал я, вынимая пистолет, — если Бренко будет угрожать опасность, выстрелю не задумываясь. Это не рыцарский турнир, тут или ты или тебя'.

— Ritter Birger(Рыцарь Биргер), — шведский предводитель отсалютовал мечом.

— Людвиг Люнебургский. — Бренко приподнял меч к глазам и резко опустил вниз. Капли крови слетели с клинка, и попали на лицо рыцаря.

Биргер пошёл в атаку, перехватив меч двумя руками, в надежде то ли повторить невероятный по силе удар противника, то ли постараться превзойти. В общем, поступил не совсем обдумманно. На палубе нет места пробным выпадам, когда можно махнуть мечом и отскочить, будучи уверенным, что тебя не достанут. Площадка боя не позволяет. Только удар и парирование. Серьёзно рискуя, Бренко пропустил первый удар перед собой в каких-то сантиметрах и, сделав шаг назад, едва не споткнулся. Второй, заметно ослабленный, нанесённый из невыгодной позиции принял на массивное лезвие у гарды, поддержав его левой рукой и сбрасывая вражескую сталь в сторону, ударил навершием в лицо свею.

— Ох! — Рыцарь качнулся назад. Гранёное яблоко рукоятки рассекло верхнюю губу и выбило зубы.

В следующее мгновение Бренко эффектно подставил ногу и толкнул свея в грудь. Тот рухнул, а попытавшись подняться, чуть не наткнулся на сталь. Остриё кортика упёрлось в шею поверженного рыцаря. Молоденький оруженосец Биргера взвыл, и бросился с коротким кинжалом на помощь своему господину, но сделав один единственный шаг, покатился на палубу. Седобородый свей, судя по гербу на богато украшенной кольчуге, занимавшем видное положение в отряде, резким ударом кулака, сбил пажа с ног. Пока один из участников дуэли не признает себя побеждённым, никто не вправе вмешиваться. Это правило ещё что-то значило для него.

— Sich kaum halten(Держаться на честном слове), — сквозь зубы прорычал старик.

Биргер выпустил меч из руки и показал ладонь, признавая себя побеждённым. Шведы побросали оружие на палубу, заглушая стоны раненых, которые притихли на время поединка. Простой рыцарь Биргер, с появившейся отметиной на лице, пусть и зажиточный, но никакой ни герцог и не ярл угодил в плен, вместе с девятнадцатью своими земляками к ушкуйникам Пахома Ильича. Невосполнимых потерь со стороны новгородцев не было. Пара оглушённых здоровяком с кувалдой, правда так и не пришедших пока в сознание, пятеро ушибленных да семеро легкораненых стрелами.

На реке пахло гарью и палёной шерстью. Сожженную лодку отнесло по течению реки, где она затонула, похоронив напоминание о скоротечном бое. Мы вели на буксире захваченный приз к берегу, и как человек, интересующийся морскими судами, я оказался на борту свейской ладьи. Пленных связали попарно, спина к спине, причём ушкуйники так ловко действовали верёвками, перехватывая локтевые сгибы и запястья, что уверенность в том, что в прошлом, головорезы не раз занимались данным занятием, у меня, только утвердилась. Пут избежал лишь владелец судна Биргер с оруженосцем и рыцарь Магнус, который, дал честное слово, что не попытается бежать, так как имеет при себе грамоту, и вообще не собирался участвовать в глупом, по его мнению, походе, задуманным упсальским саксом Томасом.

— Бренко, спроси, что у него за грамота?

— Не утруждайся, византиец. Я правнук ярла Рёгнвальда Ульвссона свободно говорю на языке руссов. Грамота составлена для конунга Новгорода. Ему и передам. — Магнус достал из мешка свиток пергамента и покрутил его возле моего носа. — Видел я, как ты управлялся с этим богомерзким оружем, изрыгающим огонь. Да падёт на твою голову кара всевышнего.

— А ще можеши противитися мне, конунгу, то се уже есмь зде и пленю землю твою. — Процитировал часть текста письма свейских послов к Александру Ярославовичу. — Так там сказано? Можешь не крутить куском кожи с накаляканными буковками. Ценность сего послания — равна стоимости пергамента, на котором оно написано.

— Да как ты, ромей, можешь знать, что там сказано? — Магнус побагровел от возмущения, содержание послания знали всего несколько человек. Ему самому доверили отвезти письмо только потому, что о честности и благородстве рыцаря ходили легенды.

— То дело десятое, и я не ромей, а самый настоящий русс. Мне интересно другое, как ты, потомок Рёгнвальда, чьи предки верой и правдой, испокон веков служили Новгородской земле, мог оказаться с ними? — Я показал рукой на пленных свеев, лежащих на палубе.

Магнус Ульвссон промолчал, что он мог сказать на мой упёк? Что своим поступком он наводил тень на потомство Гюряты Роговича, представителей высшего боярства Новгорода? Так это не серьёзно, свои понятия о чести он соблюдал, а на остальное можно наплевать. Правда, кое — какие обстоятельства его гложили, а именно то, что из всего имущества, у рыцаря осталось только меч да кольчуга. Признаться даже себе было стыдно — годы не те, когда можно было острой сталью пополнить свою мошну. Безусловно, он рассчитывал получить кусок земли за свои услуги, но судьба распорядилась иначе.

— Почему я тут, а не с вами — то моё дело. Когда закончу свою миссию, тогда и поговорим, а пока, Людвиг, если я сдался тебе в плен, то выполни мою единственную просьбу. — Магнус посмотрел на Бренко и попросил: — Помоги доставить послание конунгу Александру, было дано рыцарское слово, что пергамент будет передан в его руки.

На этом моё общение со свеями закончилось. Не то, чтобы они мне показались черезчур чванливы, нет, у всякого человека есть свои недостатки. Просто для меня они были враги, и пока война не окончилась, лучший враг — это мёртвый враг. После совещания с Пахомом Ильичом, пленных, под честное слово Магнуса, посадили на их бывшую ладью за вёсла. По прибытию в город, они поклялись отправиться на свейское подворье, где будут ждать окончательного решения о выкупе. К моему удивлению, Бренко даже поручился за Ульвссона, мол, наслышан о нем — не обманет. Через пару часов, как только шведы отправились в сторону Ладоги, мы заблокировали фарватер Ижорки подводными ежами. Даже, если кому и пришла бы в голову мысль — волоком, по берегу перенести ладьи, то через сто метров, в узком месте, снова бы напоролись на деревянные мины. Оставалось ждать основную часть шведского десанта. Пока Ильич руководил минированием, огнемёт на ладье вновь был заправлен. Бренко с интересом испробовал грозное оружие, одно дело слышать и видеть, другое дело пощупать своими руками. Особенно его заинтересовала бензиновая зажигалка.

— Значит перед боем надо подпалить огонь вот тут, хм… как хитро придумано, колёсико и кремень.

— Хитро, но запомни, у каждого оружия есть свой предел. Как по прочности, так и по времени. Всего только десять нажатий на педаль. И ещё, при всех говорить не буду, но если случится так, что ладью будут захватывать. — Я сделал паузу, настал один из неприятных моментов сохранения секретов.

— Ты что такое говоришь, Алексий. Кто нас сможет одолеть?

— Я сказал если. Так вот, почувствуешь, что уже всё, кранты, шансов на спасение нет, то дёрни за это кольцо. — Показывая на нехитрый механизм гранаты, закреплённой под огнемётом. — У команды будет пара секунд, прыгайте в воду и спасайтесь вплавь.

Людвиг ещё не привык к моему понятию о времени, поэтому переспросил, уточняя:

— Пара секунд это что? Ты как-то странно излагаешь, Алексий.

— Четыре раза вздохнуть, после смерть. Не спрашивай меня о том, что находится там, и не вздумай проверить, если дорога жизнь. Давай-ка лучше ещё раз попробуй вон тот кустик подпалить. — На противоположном берегу, у самой воды торчал одинокий кустарник, своим видом напоминавший неприличный жест, с вытянутым средним пальцем.

3. Устье Ижоры.

Поход Ульфа Фаси, начавшийся с отказа короля Норвегии Хакона Хаконссена принять участие в мероприятии (так как был занят подавлением восстания мятежного герцога Скуле Бардссона), потерей трёх шнек в связи с внезапным штормом, а вместе с ними трёх рыцарей и ста двадцати воинов — предстоял очень 'весёлый'. На одном из погибших кораблей следовал инженер — итальянец, отвечающий за возведение укреплений. И если убыль личного состава можно было как-то компенсировать, то с потерей главного строителя вместе с шанцевым инструментом шансы экспедиции из разряда позитивные, переходили в малореальные. Оставшиеся два монаха, присланные епископом, говорили на латыни, могли читать написанный текст, но, ни черта не понимали в чертежах фортификационных схем. Повальная безграмотность — бич того времени, давала о себе знать. Ульфу оставалось полагаться только на свои силы и знания по возведению острога. Кое-что в укреплениях он сам смыслил, что-то посоветуют его военноначальники, а что-то снизайдёт само собой, как это обычно бывает. Вот только расчеты его строились на том, что после того, как конунг Новгорода получит послание, пройдёт не меньше месяца, пока тот соберёт войско и станет предпринимать попытки по его выдворению. Если вообще начнёт. За это время планировалось возвести серьёзные укрепления, или хотя бы насыпать вал с частоколом. А там, глядишь, и подвоз провианта наладится, а дальше — дальше он побъёт молодого русса, возможно, постарается взять его в плен, и будет диктовать свои условия торговой столице Северной Руси.

Сбыслав Якунович не подвёл. Помимо того, что использовал всё свое влияние на военного князя, так ещё уговорил Мешко, постоянно быть у того на глазах. Александр, всё ещё надеялся, что придётся наказывать обнаглевших свейских купцов, решивших обустроить вотчину на его, как он мечтал, землях, и не то что не спешил, а всем своим поведением выторговывал у новгородских бояр всё новые преференции. Вроде и готов городу послужить, а вот, чего-то не хватает. Словно имел по этому поводу чёткие инструкции от своего властелюбивого папаши. Мешко же не был прожженным политиком и когда оговоренные сроки стали подходить к концу, вместе со своими дружками продемонстрировал приличное по численности войско. Новгородская рать шла к Ладоге самостоятельно, составляя почти две сотни человек, и не лапотников — ополченцев, вооружённых только что срезанными и заточенными кольями, а крепко сбитые отряды, ощетинившиеся железом, имевшие за своей спиной не один удачный грабёж или поход, как кому нравится. Сила впечатлила и догодавшись, что цацкаться с князем больше не намерены, Ярославович отдал команду на выдвижение. По дороге к новгородцам присоединились четыре десятка ладожан, в основном дальние родственники застрельщиков похода. Как ни странно, озёрные жители прихватили с собой немалое количество лошадей, дабы сподручнее было увозить награбленное добро. Что им напел Сбыслав, было не ясно, но пошли с радостью, пообещав жёнам скорейшее возвращение. Укомплектовав войско подвижным обозом, всего пятнадцать волокуш, объединённая новгородско — ладожская рать двинулась к точке рандеву с основными силами. Четырнадцатого числа, князь Александр должен был соединиться с армией новгородцев, перейти Ижорку через брод и ударить в спину ни о чём не подозревавшим свеям.

А пока, в купленном ещё в прошлом году, как оказалось у Пахома Ильича, ярко — бирюзовом шатре, два старых приятеля рассуждали о своих делах скорбных. Сбыслав Якунович восседал на особом, с кожанной крышкой, отслужившим не одну военную кампанию походном сундуке и слушал, как его друг Гаврила Алексич вздыхает при каждом упоминании о серебре. Поход оторвал от дел насущных, потребовал капитальных вложений и пока не давал никакого дохода. Сбыслав уже жалел, что не был проведён молебен. Тайный от всех вояж за сокровищами свеев, не имел идейной составляющей, которая придаёт воинству особую силу духа. Тот последний козырь, который бросают в игру во время кризиса. Грабить шли с радостью, но при серьёзном сопротивлении, грабители, как правило, думают о личном спасении, а не о том, как переборов свой страх, вырвать победу. Якунович не стал рассказывать товарищам, что во время застолья у Пахома Ильича, когда опустела вторая бутыль, а третья ещё не была распечатана, появилось желание повеселиться и услышать пение артистов — скоморохов. Тут ему и предстало прослушать церковный хор, записанный в памяти плеера. То, что трезвый человек воспринял бы как чудо или напротив, полное бесовство, пьяному Якуновичу показалось Божьим откровением. Представьте на секундочку, что вы никогда в жизни не видели и не знаете, что такое акстические наушники и для чего они предназначены. Прибавьте к этому осознание, что девайс сей работает с вами персонально, как бы делая вас избранным. А теперь умножте на психологический эффект, который достигается тональностью хорового исполнения. Материя этого действия ох, как не проста. Хотите испробовать? После этого случая, доверие всем словам своего нового друга было полное.

— Господи, — причитал Гаврила, — как я мог согласиться на эту затею с казной?

— Пахом Ильич врать не будет, дело верное. — утешал Сбыслав.

— Да ты мне каждый раз говоришь, что дело верное.

— А разве когда-то ошибался?

— Ну…

— То, что он мне показал, когда мы вино у него в тереме попивали… многого стоит. Поверь мне, Гаврюша.

— А коли побъёт нас этот Фаси, что тогда я домашним скажу? Ох, лучше б я в Корелу пошёл, там хоть бы рухляди насобирал.

За шатром раздался шум и отчётливый крик дозорного:

— Ладья! Свеи к Ладоге идут!

Ополченцы высыпали к берегу, потрясая оружием, требуя немедленно пристать кораблю к берегу. Вскоре к ним присоеденились вожди похода. Как ни странно, но свейская ладья стала поворачивать к берегу. Не доходя до суши метром семи — восьми, размахивая куском пергамента, свёрнутого в трубочку, с борта прокричал какой-то человек:

— Я рыцарь Магнус Ульвссон, пленный гость Пахома Ильича, иду в Новгород с посланием для конунга!

После этих слов Гаврилу Алексича как подменили. Он стал похож на обиженного ребёнка, стоявшего долгое время у прилавка с мороженым, которого родители взяли за руки и повели прочь.

— Да что ж это твориться, Сбыслав? Покуда мы тут топчемся, Пахом уже полон взял, да наверняка нашу казну деребанет. Как-никак за зипунами шли, а не комаров кормить?

— Конунг Александр Ярославович, завтра будет здесь, на этом месте. Можешь его подождать с нами. — Боярин прокричал в ответ, не обращая внимания на призывы Гаврилы Алексича.

— А кто ты такой? — Магнус спрятал в мешок письмо, попутно пересчитывая столпившийся у реки народ, выходило печально, почти двести пятьдесят душ, вооружённых и готовых сражаться.

— Сбыслав Якунович, боярин Новгородский. — Представился командир ополчения, и тут же поинтересовался, узнавая знакомые черты в лице свея: — А ты не родич Рогодичам?

Магнус, несколько раз, бывавший в Новгороде, на свадьбах племянников и племянниц вспомнил боярина.

— Родич! Но это к делу не относится.

Ладья пристал к берегу, Ульвссон вместе с Биргером и его оруженосцем пошли в шатёр к Сбыславу. Оставшиеся свеи сходить и поразмять ножки на зелёной травке не стали, так и остались в лодке. Тем не менее, через какое-то непродолжительное время, общий язык был найден и вскоре, ополченцы узнали о произошедшем сражении на Неве.

— Пахом Ильич плюнул огнём и сжёг цельную шнеку со свеями. Во как. — Делился слухами со своими товарищами Микула.

— Как сжёг? В рот набрал огня, плюнул и сжёг, так что ли? — Не веря в сказанное, усомнился Путята.

— Снорька так рассказал, он всё бачил. Не веришь? Пойди, сам спроси. Мы со Снорькой три года назад на одном ушкуе вместе ходили, теперь, вот просит, что б из полона выкупил.

Со своими особыми понятиями о справедливости и правде на земле, Микула промышлял разбоем под Киевом, состоя в организованной преступной группировке с весьма серьёзным покровителем. Затем, когда уяснил, что рядовыми татями жертвуют без малейшего сожаления, сбежал в вольный Новгород, где оттачивал своё ремесло в сборных солянках ушкуйников Меши. Там он и познакомился со Снорри, разорившимся бондом из северных фьордов.

— Надо свея побогаче захомутать, да и сменяем на него твоего дружка. — Путята разломил сваренного селезня пополам и протянул кусок мяса Микуле. — На, сходь отнеси Снорьке, приятелю твоему. А то не жрамши они, даже костра не распалили.

Бывший киевский разбойник развязал узел на своём мешке, достал оттуда кусок чистой холстины, положил на неё пол тушки селезня, прикрыл сверху краюхой хлеба, добавил луковицу, быстрое движение пальцев рук и, готов узелок.

Снорри сидел на борту ладьи, свесивши ноги к речке. В руках гибкая ветка, с привязанной тонкой нитью из конского хвоста, на конце которой был бронзовый крючок с прикреплённой блесной. Рыболовную снасть подарил ещё дед, который чудом вернулся тридцать шесть лет назад после службы из далёкой Византии, где охранял Валахернский квартал. Предок передал внуку любовь к оружию и рыбной ловле, а так же ненависть к крестоносцам и особенно италийцам, которые насаждали свои порядки. Через год, после возвращения из Константинополя, глава семейства умер при загадочных обстоятельствах, так и не успев сообщить родичам, куда закопал золотые солиды, судьбой которых всегда интересовался местный священник. Снорри пытался искать, перекопал кучу земли, в результате чуть ли не был обвинён в сговоре с дьяволом. Хозяйство потихоньку зачахло, и после смерти матери, было продано старшему брату. Так и стал Снорри Стурлусон наёмником, любителем сочинять саги и рассказывать короткие смешные истории. Всё было хорошо, пока в одном из набегов, бывшего бонда чуть не убили. Старушка, не иначе, как финская колдунья выходила Снорьку и отдала его в качестве дани Меши, который каждый год обходил побережье в поисках рыбьего зуба.

— О… Микула, снова хочешь истории послушать? — Снорри с сожалением посмотрел на удочку — рыбы не было. — Присаживайся поудобнее, дай только вспомнить.

— Снорька, мы тебе тута поести собрали. Вот, в узелке, лови. — Микула бросил узелок своему бывшему однополчанину.

Что для голодного организма пол утки, так — три минуты трапезы. Но свей, управился в полторы, так как отдал половину гостинца соседу.

— Спасибо. Слышь, Микула, а кто такой Пахом Ильич, к которому мы в полон угодили?

Микула знал немного, но рассказал всё, что слышал.

— Это богатей в Новгороде, огромный петух из серебра у него во дворе терема, на шесте стоит.

— Да уж, — Снорри горестно вздохнул, надежды выкупиться у толстосума, было мало, — если богат — дело плохо.

— Ты не переживай Снорька, потерпи чуток, — Микула показал обеими руками размер маленького карася, мол, страдать в полоне осталось совсем недолго, — выкупим тебя, али обменяем.

— Мы на свейском подворье жить будем, у гардских купцов. — Уже вдогонку уходящему Микуле прокричал Стурлуссон.

В это время в шатре Сбыслова шёл пир. И если Биргер, окромя варёной рыбы, которую можно было не жевать, ничего не ел, то остальные веселились на полную катушку. Русские и древнескандинавские слова перемешивались друг с дружкой, но никто не переспрашивал, ибо и так всё было понятно. Это потом, через четыреста лет, средиземноморские латиняне представят скандинавский язык на свой манер. Напрочь вычёркивая из истории, что предки шведов самые настоящие представители атланто — балтийской расы. То есть, как ни крути — такие же как и мы.

— На Готландском двору жить будете, Магнус знает, он там был. — Якунович рассказывал Биргеру, где надо остановиться, где питаться, и к кому лучше ходить в гости.

— А храм… там… есть? — Верхняя губа рыцаря распухла, два стежка схватывали края раны, и говорить было сложно.

— Есть конечно, церковь святого Олова. Мы уважаем религиозные требы гостей, не то, что в других местах. Так что уже больше ста лет стоит ваша Варяжская божница.

Сбыслав вспомнил, как ему доводилось в составе посольства ходить к франкам, и там, ни какого Православного храма и в помине не было, хотя многие ходили в русских шапках. Эта несправедливость заставила его задуматься, и тогда он решил, что его вера сильнее, раз не боится ставить чужие храмы на своих землях.

— Это хорошо, — полупромычал Биргер.

— А то! Главное, к немцам не ходите. Не любят они вас. Ваши в Любеке в начале весны чего-то натворили, теперь вам отдуваться придётся. Хотя, пивоварня там замечательная, но всё равно, не ходите.

Пир шёл полным ходом, а стоящий за спиной Биргера молоденький оруженосец Хаук смотрел на веселящихся новгородцев и чуть не плакал. Как же так, они пришли покорять их земли, грабить и насаждать свою веру, а русичи встретили их хлебом, напоили мёдом, советуют, как лучше устроиться, да ещё предлагают свою помощь. 'Томас врал, когда говорил в проповеди, что злобных варваров надо искоренять раскалённым железом', — думал про себя юноша, мечтавший превратиться из оруженосца в рыцаря Хаука, только теперь, он захотел стать похожим на этих руссов.