ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1

Бэнт Менесс уже заканчивал свой обед, когда неожиданно почувствовал чье-то присутствие. А почувствовав, вздрогнул от неожиданности — точно в шею сзади кольнуло холодной туповатой иглой. Присутствие другого человека в этот час в «Еловой ветви» вряд ли могло быть необычным делом, хронометр отмерил двенадцать часов по местному времени и многие работники офисных зданий четырнадцатого жилого блока торопились занять свои столики. Бэнт Менесс просто почувствовал спиной чужое дыхание и неожиданно для себя самого вздрогнул. Иногда так бывает, что какая-то сущая мелочь вдруг заставляет напрячься, окаменеть от напряжения. Это от нервов, успокоил себя он, нервы все, пустое…

Он любил обедать в «Еловой ветви» — здесь почти всегда можно было найти столик в разгар рабочего дня, а большие вентиляторы, почти бесшумно гудящие в своих неприметных нишах, наполняли помещение подобием студеного морозного ветра. В отличие от большинства лунитов, Менесс родился и вырос на Земле, поэтому искусственная прохлада «Еловой ветви» была ему не только приятна, но и навевала приятные воспоминания. Официанты здесь были расторопны, к тому же успели выучить его вкусы — пусть и небольшое, но тоже удобство.

Менесс отставил в сторону пустую тарелку из-под рагу и придвинул к себе десерт. Сегодня он заказал кекс из сладкой фасолевой пасты и кофе. На поверхности сероватой, похожей на какой-то сложный химический раствор, жидкости, виднелись разводы, напоминающие муть в неглубокой луже. Менесс вздохнул, собираясь сделать первый обжигающий глоток, когда внезапно вновь испытал это неприятное ощущение коснувшейся шеи холодной иглы. Только тогда он понял, что человек, стоящий рядом, за все это время никуда не делся.

— Разрешите присесть? — услышал он откуда-то то ли сверху, то ли сзади.

— А? Ко мне? — Менесс завертел головой.

Он почувствовал запах чужого одеколона, сильный и в то же время приятный. Кажется, что-то с гвоздикой. Сам он не пользовался ни одеколоном, ни туалетной водой, полагая это с одной стороны расточительным, а с другой — не соответствующим его возрасту. Когда тебе почти семьдесят, в некоторых вещах, хочешь ты того или нет, вырабатывается консервативность.

Человек с готовностью опустился на стул напротив него. Еще не рассмотрев его, Менесс почувствовал раздражение, легкое, но досадное. Он не любил есть в присутствии людей, особенно незнакомых, отчасти потому и выбирал обычно угловой столик в дальнем конце зала. За все время, что он здесь обедал, к нему ни разу никто не подсаживался. Видимо, его внешность была достаточным для этого основанием. Бэнт Менесс выглядел солидно и привык вести себя соответственно. Сорок второй социальный класс — не мальчик… Он показывал свою социальную карточку только официанту, но и без нее выглядел достаточно внушительно чтобы избегать случайных знакомств в ресторане. С тех пор, как ему минуло тридцать, Менесс в любую погоду носил тяжелый костюм из синтетического твида и мягкую шляпу с полями — одежда пусть и безапелляционно вышедшая из моды, но выделяющая его из толпы обычных офисных служащих. Человека в таком костюме не хлопнешь по плечу, чтобы узнать, как вчера «Земные Кайманы» сыграли с «Селестой», не пригласишь опрокинуть рюмку псевдо-бренди, не угостишь скабрезной остротой. Менесс настолько привык к своему одиночеству, что вопрос незнакомца сперва даже сбил его с толку.

— Садитесь, — сказал он неохотно, рефлекторно отстраняясь, и добавил, — Пожалуйста.

«Быстрее доесть, — подумал он, придвигая к себе кофе, который еще не отпил, — Как неприятно…»

Незнакомец, усевшийся за его столик, кажется не заметил его настроения, вежливо улыбнулся, повесил шляпу на специальный крючок и поднял руку, подзывая официанта. По тому, как быстро тот возник, Менесс, привыкший ждать официанта по нескольку минут, предположил солидный социальный класс незнакомца. Официанты и таксисты могут различить социальный класс с закрытыми глазами, нюх у них на это…

Пока Менесс решался на первый глоток кофе, человек уже успел сделать заказ, видимо отлично разбирался в ассортименте и часто обедал в ресторанах. А может, как и сам Менесс, привык заказывать одно и то же из года в год. Меню «Еловой ветви» ни по одному пункту не отличалось от меню любого другого ресторана в городе, так что человек, привыкший регулярно обедать в одном месте, без труда мог сориентироваться и в любом другом.

Пока неприятный незнакомец раскладывал столовые приборы, поданные торопливым официантом, Менесс незаметно рассмотрел его.

Не молод, прикинул он, не ровесник, но все же в возрасте, под пятьдесят, если не больше. Выглядит крепким, здоровым, видимо занимается спортом и следит за собственным здоровьем, похвально для всякого лунита. Вот только спереди намечается приметная залысина, Менесс не без злорадства подумал, что еще пара лет — и на ее месте будет основательная, уже не поддающаяся маскировке, плешь. В остальном же вполне располагающее лицо, не открытое, но какое-то выпуклое и обтертое, как у ушедшего на пенсию боксера. Портили его только складки скул, из-за которых губы казались искривленными в кислой ненастоящей улыбке, навеки приставшей к лицу. Из-за этого создавалось впечатление, что человек этот смотрит на окружающий мир с постоянной гримасой усталого и даже брезгливого неудовольствия.

Менесс торопливо вернулся к прерванному десерту. Кофе и на вкус был отвратителен, он неприятно горчил в горле, оставляя на языке неестественный привкус. Порошковый сублимат, ничего не поделаешь. Сейчас не то что четырнадцатом жилом блоке, на всей Луне не отыскать приличного кофе. Впрочем, у кого класс тридцатый и выше — могут позволить, надо думать. И кофе, и многое другое.

Когда незнакомцу принесли заказ, Менесс оторвался от собственной еды. Это было верхом невежества, но ничего поделать с собой он не мог, замер с куском кекса во рту. Это походило не на обед, а на пиршество — официанту пришлось два раза подойти к столику чтобы поставить на него все заказанное. Картофельное пюре — настоящий картофель, не сублимат! — небольшой аккуратный бифштекс из желтоватого эрзац-мяса, тускло переливающиеся полоски рыбы, какой-то причудливый салат, бобы… Человек кивнул официанту и, когда тот вытащил портативный сканер, небрежным жестом протянул свою социальную карту. Менесс никогда прежде не видел таких — она была не желтой, как у «пятидесятников», не светло-синей, как его собственная, а кремовой, невиданного прежде цвета.

«Ну и тип», — подумал он, с трудом отводя взгляд от обилия блюд на столе.

И почувствовал себя еще более неуютно. На мгновение даже вернулось противное ощущение засевшей в шее иглы. Нервы все, нервы… Устал совсем, вымотался, вот и мерещится всякое. Отдохнуть бы, взять денек, а лучше два или три отгула, съездить в рекреационный парк, кроликов покормить с внуками. Он даже представил, как нелепо будет смотреться на фоне искусственной блекло-зеленой травы в своем строгом твидовом костюме…

— Двадцать шесть.

— Что?

— Я говорю — двадцать шесть.

Незнакомец смотрел на его, искривив свои некрасивые губы в тонкой улыбке.

— Простите? — Менесс даже ладонь приложил к уху, хотя со слухом у него всю жизнь было в порядке.

Незнакомец вздохнул.

— Вы думали о том, какой у меня социальный класс. Двадцать шестой

— О, что вы…

— В этом нет ничего странного. Пожалуй, я даже к этому привык.

— Я бы никогда…

Он поднял ладонь в жесте, заставившем Менесса умолкнуть на полуслове. Ладонь была широкая, крепкая, неровная, как старая дубовая кора, на безымянном пальце сверкнуло тяжелое обручальное кольцо. Такое же добротное и основательное, как и его хозяин.

— Я так считаю, что лучше ответить на вопрос, пусть даже он не был высказан вслух, чем тратить понапрасну время… Я привык ценить время. Даже чужое. В том, что вас заинтересовал мой класс, повторяю, нет ничего странного. Это вполне естественное для всякого человека любопытство.

Он вновь вытащил свою социальную карту, положил ее на столешницу. Она и в самом деле была красивого кремового оттенка, но в остальном ничем не отличалась от прочих — в ее центре были цифры и маленький герб Луны.

— Солидный статус, — вежливо сказал Менесс, не зная, что еще сказать. Ситуация сложилась неловкая. Он ощущал себя мальчишкой, которого застукали на какой-то шалости. Вдвойне нелепо, учитывая разницу в их возрасте.

— Наверно… — незнакомец рассеяно вернул карту в карман, — Кажется, в армии двадцать шестой класс имеют полковники. Впрочем, уже не помню. В разных организациях, знаете ли… К чему сравнивать, верно?

— Верно.

Менессу было неудобно. Он терпеть не мог такие спонтанные разговоры, как и вообще разговоры с незнакомцами. Этот же и подавно его смущал. Какой-то… чересчур открытый. Напоказ. И улыбается постоянно. Быстрее бы уже закончить и уйти. Вот же глупейшая история.

— В любом случае в нашем ведомстве ценится не столько социальный класс, сколько опыт… — незнакомец аккуратно поддел лезвием ножа бифштекс и принялся беззвучно его резать на идеально ровные квадраты, — Класс — это лишь цифра, в конце концов. Наши предки обходились без социальной классификации, однако среди них были пожарные, военные, космонавты, политики… И, заметьте, прекрасно справлялись со своими обязанностями! И это несмотря на все то, что нам рассказывают о неорганизованном труде на Земле, примитивном социальном устройстве и прочем. Знаете, что я думаю? Приравнивать каждого живого человека к какой-то цифре выгодно не для того чтобы обеспечить ему лучшую организацию труда. А для того чтобы удобнее было делить.

Менесс уставился на него, совершенно сбитый с толку.

— Кхм.

— Да-да, — незнакомец быстрыми движениями вилки размел разрезанный бифштекс по тарелке, отчего тот из монументального континента плоского мира превратился в неравномерный мясной архипелаг, — Цифровой артикль. Когда у каждого человека за душой цифра, всегда можно посчитать, сколько ему полагается еды, и какой, сколько воды, сколько кислорода, наконец… Это многое упрощает, а упрощение — девиз Луны. К примеру, взять вас. Кто решит, сколько вам положено чистой питьевой воды в сутки? Простите, где вы служите?

— Аудиторская компания «Даная», — машинально ответил Менесс.

— Допустим… Кто решит, сколько положено питьевой воды простому клерку? Чтобы из него не вытряхнуло внутренности от той дряни, что течет в техническом водопроводе, он оставался работоспособен и доволен жизнью? Согласитесь, сложно сказать. А вот если идет речь о луните какого-нибудь сорок пятого класса, это значительно легче. Цифры к цифрам. Упрощение.

Менесс собирался было оскорбиться на «клерка», но почему-то этого не сделал. Отчего-то в обществе незнакомца ему не хотелось произносить даже лишнего слова.

— А вы где служите? — через силу спросил он, стараясь чтобы голос звучал немного резко. Возможно, если одернуть этого назойливого хлыща, он вспомнит, зачем пришел сюда и перестанет цепляться к незнакомым людям с глупыми разговорами.

Но незнакомец только улыбнулся и коротко ответил:

— Санитарный Контроль.

Менесс ощутил, как его собственный желудок съеживается. Точно внутри него оказалось не рагу, а мелко колотый лед. Он постарался изобразить на лице улыбку. У него это даже получилось. В конце концов на протяжении многих лет его работа заключалась в том чтобы изображать уверенную улыбку в ситуациях, когда все кажется конченным. И у него это неплохо получалось, если учесть, что он дослужился до пенсии.

— Раз уж мы обменялись местами службы и классами, полагаю, можно познакомиться. Меня зовут Маан. Джат Маан, если быть точным.

Помимо своего общественного имени, странный собеседник назвал и личное, от такой фамильярности у Менесса, воспитанного в строгом духе, даже дыхание перехватило. «Как будто мы с ним старые приятели!» — мысленно возмутился он, даже забыв про свой прежний страх.

— Менесс, — сдержанно произнес он.

Если этот Маан и рассчитывал на ответную любезность, ее отсутствие он проглотил легко. Менесс подумал, что для инспектора СК он ведет себя чересчур раскованно. Заговаривать с незнакомым человеком за ресторанным столиком, рассказывать ему свои соображения о социальной политике, наконец называть личное имя… Ему казалось, что такие люди должны быть куда как незаметнее и осторожнее. С другой стороны, раньше ему и не приходилось встречаться ни с кем из Контроля.

«Раньше меня это и не заботило», — подумал он.

Допить залпом кофе — и вон отсюда. Кекс придется бросить, да и черт с ним, а кофе надо допить. Иначе будет выглядеть подозрительно. Да, допить кофе, кликнуть официанта, и быстро выйти. Пока этот Маан не успел сказать еще что-нибудь.

Однако тот непринужденно говорил, размеренно разделываясь с собственной порцией.

— Приятно видеть, господин Менесс, что вас не пугает общество инспектора. Вы выдержанный человек. Многие боятся. Хотя и напрасно. А ведь Контроль — всего лишь служба, защищающая лунитов. Как жандармская служба защищает их от преступности, а амбулаторная служба — от вирусов. Мы всего лишь врачи, хотя нам и не приходится носить белые халаты.

Про халат он сказал правду — на Маане был строгий костюм-двойка, не бросающийся в глаза, но из прочной добротной ткани. Такой костюм может носить обладатель и пятидесятого класса и двадцать пятого. Под двубортным пиджаком виднелась рубашка, свежая и выглаженная.

«Интересно, есть у него оружие? — обмирая, подумал Менесс, — Впрочем, конечно есть. Просто я не вижу».

Менесс зачем-то поднял свой потертый дипломат и поставил на колени. Его холодная грубая тяжесть тем не менее ободрила его. Может, просто потому, что это была давно знакомая и понятная ему вещь.

— У вас сложная работа, господин Маан. И опасная, — сказал он вежливо.

Маан кивнул. Этот факт, кажется, был ему очевиден. Его грубое невыразительное лицо потемнело.

— Это верно. Еще добавьте — выматывающая, утомительная, часто напрасная… Вот вы, например, знаете, сколько лет Контролю?

— Двадцать?

— Тридцать шесть. Я служу там тридцать из них. Так что этой каши хлебнул изрядно, можете мне поверить.

Менессу не хотелось задавать следующий вопрос, для которого Маан заботливо подготовил почву, но он чувствовал, что если он его не задаст, это тоже вызовет подозрение.

— А вам приходилось… Я хочу сказать, синдром…

Маан легко насадил на узкую вилку кусок рыбы, зачем-то осмотрел его со всех сторон и, помедлив, отправил в рот. Ел он сдержанно, аккуратно, даже монотонно, с выражением человека, не получающего от еды никакого удовольствия. Точно за столом сидела сложная машина, созданная лишь затем чтобы размеренно перемалывать бифштексы и картофель.

— Называйте вещи своими именами, господин Менесс. Гниль. Вы ведь хотели спросить про Гниль, не так ли?

— Да, именно так.

— Официально ее положено называть синдромом Лунарэ. Но кто в наше время называет вещи такими именами? — Маан вздохнул, очистив одну тарелку и подвинул к себе другую, — Гниль… Самая отвратительная болезнь во Вселенной. Самая безобразная. И самая злокозненная. У меня образование вирусолога, я изучал все известные болезни Земли и Луны, но Гниль — это нечто совершенно особенное. Как человек является особенным звеном в природе, так она — обособленная часть мира болезней.

— Я не так уж много знаю про нее, — поспешно сказал Менесс, — Я имею в виду, только в пределах общеобразовательного курса…

— Ничего удивительного, — отозвался Маан, — Для вас это всего лишь пугающая газетная статья или ролик теле, а для меня это работа. А свою работу приходится знать хорошо, если планируешь и дальше ею заниматься, так ведь?

— Пожалуй, так.

— Вы старше меня, господин Менесс, а значит Гниль появилась на вашей памяти. Вы коренной лунит?

— Мммм… Я стал лунитом в молодости.

Маан щелкнул пальцами. Вышло громко и резко.

— Мне сразу показалось, что вы двигаетесь по-особенному. Другая сила тяжести. Разумеется. В общем, неважно… Двадцать шестой год. Последний этап Большой Колонизации. Тысячи людей, получивших лунные полисы, тысячи новых поселенцев. Период застройки Луны, сооружения жилых блоков. Болезней тогда хватало, более того, они были в изобилии, несмотря на карантин. Люди, все эти тысячи людей… Сифилис, грипп, стафилококки, гепатит… Вы знаете, сколько болезнетворных организмов переносит в себе обычный человек?

— Нет.

— Много. Несколько миллиардов. Все мы, в сущности, огромные инкубаторы смертоносных бактерий, вирусов и паразитов. Каждый из нас — маленькая бактериологическая бомба. У одного моего друга, его зовут Гэйн, есть интересное сравнение. Каждый человек — как космический корабль, говорит он. Набитый самыми сложными аппаратами, устройствами и другими штуками. Некоторые полезные, другие лишь атавизмы, третьи — балласт… На каждом космическом корабле есть крысы. Их много, они плодятся в тепле трюмов и технических тоннелей, прогрызают пластик, пожирают отходы и мусор. При всей их многочисленности они не могут повредить самому кораблю, ведь он строится из расчета на куда более серьезные нагрузки. Но иногда даже одна-единственная крыса может стать причиной аварии. Например, если перегрызет силовой кабель, питающий реверсные двигатели. Или заклинит лебедку грузового лифта, движущегося на огромной скорости. Одно роковое событие, однако оно чревато многими смертями и даже гибелью огромного корабля. Так и с людьми. Внутри нас много дряни, которая нас не убивает, но бывает так, что крохотный кусочек ее достигнет назначения — и сведет в могилу.

Маан улыбнулся. Улыбался он так же равнодушно, как и ел. Как будто его приученный организм выполнял предписанное ситуацией действия, доведя его до полного автоматизма. Менесс сделал еще глоток. Проклятое кофе все еще было обжигающим. Это означало еще пять-шесть минут в обществе этого странного инспектора, любящего потрепать языком.

— А Гниль — это не крыса, — внезапно сказал Маан, — Скорее, это многоступенчатая фугасная торпеда, нацеленная прямиком на реактор. Она не промахивается, не выжидает, не знает осечек. Да, это случилось в двадцать шестом. Первый случай был у человека с именем Лунарэ, кажется он был инженером по подземным работам. Это дало повод говорить о том, что переносчики Гнили лежали в грунте, который подымали, устраивая жилые блоки. Может, они лежали там тысячи лет. Или сотни тысяч. Ждали. И дождались теплокровных млекопитающих, которым не терпится зарыться в любую землю. Особенно ту, которая обеспечена лунными полисами… Да, это одна из теорий Синдрома Лунарэ. Болезнь появилась именно тут, на Луне, и только тут она может развиваться. Вы, вероятно, знаете, что на Земле не было ни единого случая заражения.

— Видимо, планетарный карантин оказался эффективен.

— Нет, не поэтому. Мы проводили исследования, — равнодушно сказал Маан, — Зараженные Гнилью больные на Земле погибают, но новых вспышек заболевания не происходит. То ли земная атмосфера содержит в себе какие-то препятствующие элементы, то ли ультрафиолет… Нет, Гниль — это лунная болезнь, господин Менесс. Мы по праву можем гордиться ей, ведь пока это единственное наше уникальное достижение.

У Менесса заныло под ребрами.

— Не очень-то приятно слышать, господин инспектор.

— Кто спорит… Знаете, нам ведь еще относительно легко, — Маан доверительно понизил голос, — Кому досталось больше всех, так это врачам. Болезнь внеземного происхождения! Первый в истории человечества случай. Никаких историй болезни, никаких наблюдений, симптомов… Человек на твоих глазах превращается в какую-то проклятую чертову неземную медузу, а ты даже не можешь дать ему простейший антибиотик, ведь никому не известно, как тот подействует. А болезнь поначалу была по-настоящему странной. Сейчас случай Лунарэ считается классикой, а тогда никто не знал, чего ждать от Гнили. И слова такого, Гниль, не было… А просто у человека — кажется, это все-таки был инженер — начались непонятные образования на коже. Сперва думали, сыпь, даже что-то венерическое. Доктор прописал ему таблетки, мимоходом осмотрев. Во время Большой Колонизации болели здесь преимущественно от плохой воды и недостатка кислорода. Но господину Лунарэ лучше не стало. Напротив, день ото дня он становился все замкнутее, нелюдимее.

Менесс с тоской смотрел на выход. Залапанное стекло двери, которого он столько раз касался рукой, выходя из «Еловой ветви», показалось безнадежно далеким.

«Нельзя идти, — подумал он, баюкая в ладони чашку с остатками кофе, — Это Контроль. Стоит только встать — возникнут вопросы. У Контроля всегда много вопросов. Нет, надо оставаться на месте, чего бы ни стоило. Он закончит говорить и уйдет. Просто скучающий инспектор, нашедший покорного слушателя. Однако лицо какое неприятное…»

Краем уха слушая Маана, он осторожно изучал его в отражении натертой столешницы. Менесс часто слышал про инспекторов Санитарного Контроля, но никогда с ними не сталкивался. Да и шанс столкнуться был не очень велик — Аудиторская компания «Даная» заставляла всех своих сотрудников проходить медицинскую комиссию дважды в год. Впрочем, комиссия комиссией, а ловкий Гнилец всегда найдет способ проскочить, утаиться… Они все дьявольски хитры, эти Гнильцы. Поэтому, говорят, у Контроля несколько сотен агентов в штатском, которые, не выдавая себя, постоянно инспектируют организации, фабрики и жилые блоки.

Менесс никогда не сталкивался с инспекторами, но, слушая ленивые разглагольствования Маана, признался себе, что представлял их иначе. Какими-то более спортивными, более хищными, юркими… Впрочем, это, конечно, глупо, лучшая маскировка та, которая не заставляет на тебе задерживаться чужому глазу. Не выделяться из толпы. В этом отношении маскировку Маана стоило признать очень удачной. Глядя на его дородную фигуру, кажущуюся неуклюжей, на одутловатое лицо и застывшее на нем выражение вечной усталости, Менесс признался себе в том, что заподозрить в этом человеке агента Контроля весьма сложно. Скорее он походил на бухгалтера или юрисконсульта какой-нибудь большой, но не очень процветающей компании. Грузного, вросшего в свой форменный костюм, утомленного детьми-подростками, застаревшей язвой желудка…

И вместе с тем это была опасность в ее чистом виде, замершая на расстоянии полуметра от него.

— …когда вскрыли дверь его комнаты, пара жандармов грохнулось в обморок.

— Что? — Менесс вздрогнул.

— Лунарэ. Тот самый первый инфицированный. Его хватились месяца через три, когда болезнь успела основательно над ним поработать. Четвертая стадия по современной классификации. Его фотокарточки стали частью любого пособия по Синдрому Лунарэ. Сказать честно, неприятная картина.

Менесс охотно в это верил. На выезде из его жилого блока несколько лет назад повесили огромный плакат из раздела социальной рекламы. Там был изображен Гнилец, скорчившийся в темном углу. Художник намеренно затемнил изображение, так, чтобы оно передавалось больше игрой теней и зыбкими намеками, но и этого хватало — воображение Менесса всякий раз выхватывало то ли присутствующие на плакате, то ли домысленные им же отвратительные подробности — гнилостные язвы, гнойные провалы ран, сочащуюся из треснувшей кожи кровь… Внизу плаката строгим шрифтом была начертана привычная надпись: «Синдром Лунарэ — болезнь общества. Сообщай о выявленных случаях». Потом он привык. Проезжая каждый день рядом с плакатом, просто отворачивался чтобы не видеть его.

— Спасибо, не стоит подробностей, — сказал Менесс, — Я имею в виду, что знаю симптомы.

— О, — Маан качнул головой, выражая что-то вроде вежливого удивления, — Всегда приятно, когда лунит знает такие вещи. Сейчас они уже часть образовательной программы, но люди… более старшего возраста, редко могут этим похвастаться. Вы знаете все симптомы на память?

— Кажется.

— Расскажете? — инспектор улыбнулся. Кажется, даже с неподдельным интересом.

Менессу ничего не оставалось делать. Чувствуя себя великовозрастным учеником, сидящим за партой перед строгим учителем, он торопливо забормотал:

— Первоначальный симптом — точечные высыпания на коже, имеющие темно-серый, иногда черный цвет, преимущественные зоны поражения — живот, паховая область, шея, внутренние стороны плечей…

— Отлично!

Менесс смутился еще больше. Несмотря на доброжелательность инспектора, тревога его не исчезла, он и сейчас чувствовал ее присутствие, неприятное, слизкое, как ощущение от прикосновения замершей в норе змеи.

— Потом… При прогрессировании болезни высыпания локализируются, принимают… э-э-ээ… более рельефный характер, распространяются по всему телу, — продолжил он менее уверенно, — Ну и потом… Открывающиеся язвы, обильные выделения… Некроз всех затронутых тканей, так сказать… Одновременно — повреждение нервной системы и ее последующий распад. Ну и… летальный исход.

— Прекрасно! — похвалил Маан, — Практически дословно. У вас отличная память.

— Работа требует, — вяло улыбнулся Менесс.

— Все равно, вы можете собой гордиться. Если бы каждый лунит в этом городе знал на память перечень симптомов, поверьте, Санитарному Контролю пришлось бы куда легче. По крайней мере, мне не пришлось бы тратить столько времени. Между прочим, когда нашли Лунарэ, он уже был мало похож на человека. Его… костная ткань преобразовалась во что-то новое. Такие, знаете, костные наросты на теле. Вроде хитиновой брони у насекомых. У него вырос экзоскелет. Ноги соединились друг с другом, образовав что-то вроде огромного хвоста, которым он даже не мог управлять, а руки стали многосуставными и очень длинными.

— Что? — Менесс вжался спиной в стул.

— Один глаз исчез, зато другой стал размером с тарелку. Правда, он все равно был слеп, какое-то там нарушение формы хрусталика… Отвратительное зрелище. Я видел его только на фотокарточках, но этого хватило. У Лунарэ даже невозможно было найти голову. Этакий огромный кальмар, замурованный в камне. Говорят, еще вонь была страшная… Но этого уж по фотокарточкам не поймешь, конечно. Да, вот так вот. Жил человек, а потом оп! — и превратил свое имя в самое громкое название двадцать первого века. Мрачная ирония, согласитесь, особенно учитывая то, что ничего хорошего ему это не принесло. Один из жандармов, до смерти перепугавшись, поднял карабин и всадил в бедного Лунарэ несколько зарядов картечи. Несмотря на то, что в теле последнего к тому моменту было три сердца и две кровеносные системы, он скончался на месте. Наши ученые до сих пор клянут жандармерию за тот случай. Первый на Луне Гнилец — и на тебе… Застрелен, как какой-нибудь квартирный грабитель.

Маан вздохнул и покачал головой. Потом он взглянул на обмершего на своем стуле Менесса.

— Простите. Вероятно, не стоило вам этого рассказывать. Все-таки это относится к служебной информации с ограниченным доступом.

Маан насадил на вилку несколько бобов и отправил ее в рот. Жевал он сосредоточенно, точно совершая сложный и важный процесс.

— Вы шутите? — пробормотал Менесс, когда к нему вернулся голос.

— Что?

— Все это… Это такая шутка, верно?

Маан приподнял бровь.

— Вы про Лунарэ? О нет, какие уж тут шутки. Вполне достоверный случай. Если хотите знать, были куда менее приятные. Вот например четыре года назад, когда я нашел одного Гнильца в конце третьей стадии. Когда-то он был архитектором, отлично знал технические проходы жилых блоков. У меня ушло несколько недель, прежде чем я припер его к стенке. Так вот, Гниль его раздула так, что я удивился, как он умудрялся пробираться в вентиляционные лазы. Он весил килограмм четыреста, не меньше. Такой огромный бурдюк, булькающий, пульсирующий, дрожащий… У него выросло не меньше дюжины лап, которыми он упирался в стены. Как паук. Но соображал он еще хорошо, увидев меня сразу все понял и попытался сбежать. Я убил его. Так вот, потом оказалось, что он сам переваривал собственные внутренности. Какой-то там фермент, я в этом плохо разбираюсь. Но картина гадкая. Представьте, что было бы, если бы вас вывернули наизнанку, и все ваши органы, все тело, оказалось внутри собственного желудка, который медленно варил бы вас заживо… А тот бедняга не мог даже кричать, у него не было рта. Вот так, господин Менесс. Что вы об этом думаете?

Менесс вдруг почувствовал на себе его взгляд. Тяжелый, требовательный. И почувствовал, как что-то заскрежетало в легких.

— Отвратительно… — пробормотал он, через силу выжимая из себя воздух, — Но как… Господи, я не слышал ни о чем подобном!

— Служебная информация, — Маан пожал плечами, — К чему пугать людей, верно? Гниль и так заставляет бояться, узнай кто-то о ней всю правду, начнется самая настоящая паника. Одно дело, когда ваш знакомый заболевает, пусть и тяжелой болезнью, наша психика позволяет с этим смириться. И другое, когда болезнь начинает менять его тело, хаотичным, зачастую отвратительным образом. Да, господин Менесс, Гниль именно такова. Она не удовлетворяется смертью, как какая-нибудь провинциальная лихорадка или рак, она хочет кроить человеческое тело по своему подобию, порождая самые отвратительные вещи в этой Галактике. Предвосхищая ваш вопрос, скажу — нет, никто не может заранее сказать, что Гниль сотворит с телом. Она просто модифицирует человеческие органы по хаотическому принципу. Иногда она просто меняет их местами. Иногда они исчезают, а на их месте появляются новые образования, такие сложные, что наши ученые только в затылке чешут. Мне рассказывали про одного Гнильца, у которого вместо сердца, печени, желчного пузыря и кишечника был один-единственный орган. Принцип его работы понять так и не смогли, но Гнильца долго изучали в лаборатории, и вроде даже смогли в итоге разработать какое-то новое средство против гастрита. Да, Гниль — тот еще мастер загадок…

Менесс прикрыл глаза. Голова кружилась, живот распирало колючим неприятным спазмом. А Маан продолжал говорить.

— К несчастью, мозг Гнильца тоже затрагивается болезнью, причем одним из первых. Вы говорили про разрушение нервной системы… Я бы назвал это видоизменением. Гниль вносит необратимые изменения, и чем выше стадия, тем они серьезнее. Социальная реклама говорит, что Гнилец становится агрессивным, не отвечает за свои поступки, и может совершить преступление — и это чистая правда. Мозг — слишком сложная материя, кажется даже для Гнили. При ее прикосновении он умирает. Точнее не он, но его связи, все то, что делает нас людьми… Мышление и мировосприятие Гнильцов в корне отличаются от наших. Они мыслят иными категориями, отчасти это похоже на тяжелую психическую болезнь. Звучит зловеще, а? Но мне кажется, что это благо. Вероятно, несчастный сходит с ума еще до того, как понимает, во что он превращается. Впрочем, не всегда. По статистике, восемнадцать процентов Гнильцов кончают жизнь самоубийством на первой стадии, и двадцать четыре — на второй.

— А потом?

— Начиная с третьей самоубийств не бывает. Гнилец окончательно перестает быть человеком.

Менессу казалось, что его сейчас вывернет. Спазм в животе стал огромным, его пульсация болью отдавалась во всем теле.

Маан посмотрел на него с сочувствием, точно догадывался, что тот испытывает.

— Наверно, вы уже жалеете, что заговорили со мной. Да, инспектор Контроля — не самый приятный собеседник. Однако спросите себя, кому повезло больше. Для вас Гниль это лишь фрагменты в телепрограммах и плакатах, а для меня это работа и, если хотите, жизнь. Я ищу проявления Гнили и устраняю их до того, как они станут чьей-то проблемой.

— Но лечение! — эти слова вырвались из Менесса сами собой.

Маан покачал головой.

— Синдром Лунарэ не лечится, господин Менесс. Его можно лишь купировать на первоначальной, нулевой, стадии, когда его практически невозможно выявить. Если же этого не произошло, никакие дальнейшие меры не принесут пользы. Я знаю, о чем говорю. Никакие медикаменты, операции и режимы облучения не эффективны. Завладевая телом окончательно, Гниль распространяется по нему быстрее, чем огонь по сухому дереву. На первой стадии все органы уже инфицированы. Вы можете вырезать их, переливать кровь, впрыскивать лошадиные дозы антибиотиков — все это бесполезно. Да, я знаю, что говорят по теле. Своевременно обратитесь за помощью, и сохраните себе жизнь. Кажется, так?

Менесс закивал. Он боялся, что если попытается заговорить, из его горла вырвется лишь хрип. В плотном твидовом костюме ему было очень душно, но он не смел даже расстегнуть пуговицы.

— Излечение — иллюзия, социально-значимая иллюзия. Нельзя пугать население целой планеты. Надо оставлять шанс, или его тень. Вы заболели Синдромом Лунарэ? Обратитесь немедленно в Санитарный Контроль! Чем раньше вы обратитесь за помощью, тем выше ваши шансы излечиться! На счету каждая минута! — Маан вздохнул, отправив в рот последнюю порцию бобов, — Миф. Лучшее, что ждет Гнильца, когда он попадает в наши лаборатории — полгода или год жизни в качестве лабораторного препарата. Я видел этих людей, господин Менесс. Хотя каких уж людей… Их подключают к аппаратам, назначения которых я не знаю даже на сотую часть, а потом или режут на части, как белых мышей, или позволяют мутировать дальше, только не в сыром подвале, а под ослепительным светом софитов и объективами камер. Записывают на пленку, систематизируют, обобщают… Мне всегда виделось в этом что-то садистское. Пуля куда как милосерднее.

Менесс еще крепче прижал к себе дипломат. Даже зачем-то раскрыл его, хотя там точно не было ничего того, что могло бы ему сейчас пригодиться. Но он зачем-то сунул туда руку, воспользовавшись тем, что портфель лежал у него на коленях.

Маан этого не заметил, он доедал салат, продолжая что-то говорить, смысла Менесс не улавливал, но громкий голос инспектора разносился далеко вокруг.

— …у нас своя система классификации. Четыре стадии. Ее ввели сразу после основания Контроля, года через три после первого Лунарэ, когда количество Гнильцов уже исчислялось десятками. Она весьма проста и логична. Изначальная стадия, она же стадия ноль — инфицирование организма вирусом Лунарэ. Самое интересное в нем, кстати, даже не его способность молниеносно распространяться по организму, а механизм передачи. Он неизвестен до сих пор. Странно, а?

— Странно, — согласился Менесс.

— Долгое время считалось, что он передается наподобие гепатита, через личные контакты, посуду, слюну… Но ничего подобного. Возбудители вируса Лунарэ не сидят в человеке в полном смысле этого слова. Санитарный Контроль несколько лет потратил впустую, пытаясь понять, почему вспышка Гнили в пятом жилом блоке следует за вспышкой в восемнадцатом. Почему случаи болезни родственников, соседей и супругов Гнильцов практически отсутствуют, несмотря на постоянный контакт, иногда вплоть до второй стадии! Мы судили о неизвестной болезни, используя свой опыт земной вирусологии. А это было неправильно изначально. Гниль рождена Луной, и в человеческом организме она нашла идеальное прибежище, но все-таки с Землей ее ничто не связывает. Мы проверяли мочу, воздушно-капельный вариант, кровь, сперму… Мы хотели понять, как эта дрянь, заражая один организм, проникает в другой. И знаете, что?

— Что?

— Мы узнали, — Маан покачал головой, — Вирус Лунарэ инкапсулируется в человеке, инфицировав его, он уже не выбирается наружу. У него достаточно пищи внутри, и он не так примитивен как земные вирусы, идущие по пути неконтролируемого размножения. Он просто находит добычу и пирует. До тех пор, пока есть пища. Высасывает досуха, попутно превращая человека в экспонат музея уродцев. Инфекция была не внутри… — Маан наклонился над столом, приблизив свое лицо к оцепеневшему Меннесу, — Она снаружи.

— Простите, не…

— Снаружи, — Маан вдруг ухмыльнулся, точно сказал что-то остроумное, — Понимаете? Везде. Она в воздухе, дружище.

Менесс глупо уставился на него.

— Простите?

— В воздухе, которым вы дышите, полным-полно возбудителей. Искусственная атмосфера Луны нашпигована ими. Любой вздох может превратить вас в Гнильца. Каждый раз, когда вы едите, — Маан махнул рукой в сторону пустых тарелок на столе, — вы рискуете стать Гнильцом. Понятно?

У Менесса голова шла кругом. Он уже не думал о бегстве. Выход из ресторана, прежде казавшийся близким и доступным, теперь не имел никакого значения. И многое из того, из чего прежде состояла его жизнь, также не имело никакого значения. Он рефлекторно засунул руки еще глубже в портфель.

— Скорее всего, возбудитель попал в воздух после тех злосчастных земляных работ. И вот тут начинается самое интересное. Если каждый человек в любую минуту может стать Гнильцом, почему же вспышки болезни настолько редки?.. По статистике на миллион здоровых лунитов приходится не больше семисот случаев Синдрома Лунарэ. Даже реже, чем злокачественная опухоль мозга. Согласитесь, необычная для болезни избирательность. Вирусологи Санитарного Контроля пытались разгадать эту загадку Луны лет двадцать. И, кажется, пытаются до сих пор. А сколько было теорий! Одно время считалось, что вероятность заболевания Гнилью коррелирует с группой крови! Глупость, конечно, но чего только тогда не придумывали… Другие считали, что возбудителей привлекает переизбыток в организме железа или повышенное содержание эритроцитов в крови. Информация о болезни сразу была взята под контроль, если бы не это, и по сей день на улицах люди бы судачили, что Гниль привлекают рыжие, или хромые на левую ногу, или те, чья тетя в детстве болела аппендицитом.

Маан хохотнул и принялся есть салат. Менесс смотрел на него с ненавистью.

Он представил в своей руке пистолет. Не такой, как эти современные игрушки, настоящий старый «Кольт». Представил, как поднимает его, как ловит высокий лоб с залысиной в удобную ложбинку прицела, как палец, на мгновенье замерев, вжимает в рукоять упруго сопротивляющийся спусковой крючок. А потом пистолет подбрасывает в руке, слышен приглушенный треск — это лопаются пластины черепа. И инспектор Джат Маан, нелепо выгнувшись в своем стуле, вдруг заваливается набок, роняя голову на плечо, а повыше его глаз — большое, сочащееся красным и серым, отверстие…

— Чай! — Маан поднял руку и официант появился возле столика спустя каких-нибудь несколько секунд. Точно, никем не видимый, подкарауливал где-то поблизости

Маан помешал в чашке изящной ложечкой, которая казалось хрупкой в его большой ладони, отложил ее в сторону.

— Я редко пью чай, — пояснил он, взглянув на Менесса, — Слежу за давлением. Мы уже в том возрасте, когда слова «повышенное давление» и «холестерин» превращаются из абстрактных слов в постоянных спутников… Представляете, жена запрещает мне есть жареное мясо. Говорит, вредно для сердца и поджелудочной. Уму непостижимо…

Отхлебнув из чашки, Маан продолжил прежним тоном:

— В общем, если какая-то закономерность среди пораженных Гнилью и есть, нам она неизвестна. Остается смириться с тем, что каждый из нас в некотором смысле регулярно играет в Гниль-лотерею. Вы играли в лотерею?

— Да. Немного.

— Вот и тут, каждый вздох — это как нажатие на кнопку. Вы нажимаете, а барабан все крутится, крутится… Выиграл. Выиграл. Выиграл. Гниль. Простите, я вечно отвлекаюсь… Итак, первая стадия, так сказать пред-стадия, поскольку ее еще нельзя назвать самой болезнью, это нулевая. Гниль встраивается в подходящее ей тело. Она еще не стремится ничего контролировать, лишь нащупывает пути. О, она очень тактична. Ни один врач, осматривая вас, ничего не заподозрит, даже разглядывая каждый миллиметр ваших внутренностей под томографом или рентгеном. Гниль скромна, — он опять ухмыльнулся, — Есть специальный анализ на поиск возбудителей, но и он не идеален, а кроме того занимает достаточно много времени. Это стадия ноль. Заболевший ничего не ощущает, нет никаких жалоб, никаких необычных ощущений. Он живет, ест, пьет, работает… Даже не зная, что приближается к той стадии, когда все лечение будет уже бесполезно. Да, первая стадия. Наступает обычно через месяц или два после инфицирования. Его первоначальные симптомы вы и сами отлично помните. Странные по цвету высыпания, темные точки на коже, иногда похожие на синяки. Только синяки со временем желтеют, а метки Гнили — мы их называем так — становятся только более темными. Некоторые считают их фурункулезом, другие — сепсисом… Но они совершенно не беспокоят, так что обычно тридцать пять процентов Гнильцов их даже не замечают. А еще зараженный начинает чувствовать странные вещи. Это вызвано тем, что Гниль пробирается в его мозг. Нащупывает тропу, осторожно, аккуратно. Ощущения могут быть самыми разнообразными — от необъяснимой тревоги до приступов паники, перманентного беспокойства, растерянности или даже эйфории. Человеку становится сложно держать себя в руках, такие люди производят впечатление излишне нервных, даже мнительных. Вот почему у всех невропатологов Луны телефон настроен на офис Санитарного Контроля, — Маан хмыкнул, — На самом деле вы удивитесь, скольким людям на этой планете приходится извещать нас о всякого рода странностях, обычному человеку показавшихся ерундой.

Менесс отставил пустую чашку. Он мог уйти. Просто поблагодарить собеседника, встать, взять свой потрепанный дипломат и выйти через дверь. Как делал тысячи раз. Ничего сложного. Никто его за это не арестует, и этот отвратительный инспектор Маан тоже не станет стрелять в спину, как в каком-нибудь вестерне. И тогда все это закончится. Вся эта долгая тянущаяся пытка.

«В рекреационный парк бы сходить, — подумал опять Менесс, прикрывая глаза, — И пусть трава не настоящая… Просто посидеть. Ох, сердце мое… Устало, должно быть. Сколько лет, сколько ударов отмерило. Надо и о себе подумать, года свои вспомнить…»

Бэнт Менесс остался сидеть на своем месте.

— На второй стадии если не окружающие, то сам зараженный уже понимает, что с ним. Или догадывается. Гниль постепенно завладевает его телом, проявляясь иногда самым причудливым образом. Нет, я серьезно… У одного могут вдруг вырасти новые коренные зубы. Другой обнаружит удаленный много лет назад аппендикс. Часто эти изменения хаотичны, но обычно направлены на улучшение, своего рода модернизацию тела. Вирус штопает, обновляет свое будущее логово. Так паук может украшать паутиной стены своей норы. У некоторых меняется цвет глаз. Или гормональный фон. Или вкусовые предпочтения. У Гнили столько загадок, что нам не удалось пока отгадать и десятой доли их. Иногда из-за этого случаются казусы, кстати. Например, высыпали у кого-то веснушки на лице в тридцать лет, а за ним инспектора приходят… Забавно, — Маан отхлебнул из чашки. Менесс на мгновенье почувствовал аромат чая. Настоящего, не чайной смеси. Пахло тонко и вместе с тем нежно, чем-то незнакомым, — Мне самому довелось задерживать одного лунита, который на службу вдруг пришел без очков. Оказалось — контактные линзы.

— Забавно, — сказал Менесс, едва ворочая непослушным языком.

— Для него — нет. Он начал дергаться, и я всадил пулю ему в бедро. Кажется, он остался хромым. Но хоть не Гниль, — Маан улыбнулся, заглядывая в чашку. Видимо, увидел там свое отражение, — А самое интересное начинается на третьей стадии.

— Гниль начинает действовать?

Маан с удивлением взглянул на Менесса, видимо уже привык к его редким односложным ответам. Потом утвердительно кивнул.

— Именно. На третьей стадии ни у самого больного, ни у окружающих уже не возникает никаких сомнений. Слишком уж очевидны проявления. Гниль может начать с чего угодно. То вдруг начнет неконтролируемо разрастаться костная ткань, залатывая со всех сторон скелет, отчего человек превращается в подобие неподвижных рыцарских доспехов. То мягкие ткани примутся мутировать, превращая кожу в рыбью чешую. Гниль нельзя понять, при всей своей загадочности это всего лишь вирус. На третьей стадии у Гнильца начинаются серьезные проблемы с головой. Нервная система разрушается и по-живому перестраивается на новый, не человеческий, лад. Многие на этом этапе окончательно сходят с ума. Превращаются в безмозглые комки протоплазмы, способные лишь издавать нечленораздельные звуки. Другие сохраняют речь, но сознание их слишком затуманено чтобы они могли извлечь из этого какую-то выгоду, их терзают галлюцинации, видения, приступы ярости, страха, отчаянья… Если Гнильцы первой и второй стадии отчаянно пытаются не замечать своих отклонений, продолжают считать себя людьми и любой ценой пытаются интегрироваться в общество, боясь одиночества, но «тройки», напротив, патологически не переносят человеческое общество. Все, связанное с человеком, вызывает у них ярость либо страх. Как обезумевшие животные, они бегут вслепую, пытаясь оказаться как можно дальше от людей. На Земле это могло бы принести им пользу, я слышал, там до сих пор остались места, почти не заселенные человеком. На Луне же, где атмосфера поддерживается лишь в жилых и рабочих блоках, редко найдешь уединенное местечко. Гнильцы бегут туда, где тихо и темно — на разрушенные фабрики, в подземные коммуникации, брошенные жилые блоки, свалки… Как крысы. Самое неприятное — когда в поисках «тройки» приходится бродить по био-отстойникам и пробираться заброшенными тоннелями… Иногда за день так налазишься, что от самого начинает нести, как от Гнильца. Моя жена Кло иногда говорит мне, что лучше бы вышла замуж за Гнильца, чем за охотника за Гнильцами — тогда, по крайней мере, к этому запаху можно было бы привыкнуть… Она так шутит. Но вообще нам не часто приходится заниматься такого рода работой. У Контроля есть Карантинные отряды. Мы называем их «Кулаки». Они наши штурмовики, если можно так выразиться. Бронежилеты, автоматическое оружие, инструменты для высаживания дверей… Их вызывают в тех случаях, когда инспекторам требуется помощь, или приходится проводить поиск Гнильца на большой площади. Они врываются, выносят все двери и окна, и уходят, — Маан тихо засмеялся, — Иногда мы находим «гнездо». Это такое укромное место, где собирается сразу несколько Гнильцов. Тогда туда первыми входят Кулаки. А уж после этого Гнильцов можно брать теплыми. Тех из них, кто остался жив, конечно, Кулаки не очень-то щепетильны в таких вопросах. Зато работают эффективно.

— А четвертая стадия? — спросил Менесс негромко.

— До нее доживают единицы. За всю историю Контроля у нас было то ли шесть, то ли семь «четверок». Неприятная стадия. Можно сказать, окончательная. Когда то, что было раньше человеком, не похоже даже на отдаленное его подобие. Рано или поздно «четверки» погибают сами — измученный организм просто не способен выдержать те пытки, которыми истязает его Гниль. Порой даже погибают от голода — вне жилых блоков нечего есть за исключением мха да крыс, а Гниль порой забывает снабдить своего носителя даже ртом. Что уж говорить… Две «четверки» несколько лет жили у нас в лаборатории. На них проводили какие-то тесты. Кажется, тоже погибли.

Маан замолчал. Менесс глядел мимо него, ощущая на удивление размеренные удары собственного сердца.

— Извините, — вдруг сказал инспектор, — Кажется, я вас изрядно напугал.

— Это есть, — Менесс попытался улыбнуться. Но губы были точно деревянные.

Маан вежливо улыбнулся.

— На службе редко удается с кем-то поговорить, сами понимаете.

— Они ничего не знают… — Менесс обвел взглядом сидящих в ресторане. Их разговор не привлек к себе внимания. Просто двое строго одетых мужчин в возрасте обедают за одним столиком. На них даже не смотрели. Менесс вдруг ощутил опять иглу в шее. Отвратительное ощущение. Он вздрогнул.

— Не знают, — рассеяно подтвердил Маан, отставляя чашку, — И хорошо. Им не лгут, им просто не говорят всей правды. Все они, и каждый в отдельности, знают, что Гниль — это опасность, Гниль — это смерть. Что является самой настоящей правдой. Все остальное не принесет им счастья. Только страх.

— Это все ложь… — пробормотал Менесс.

— Вы про рекламу на теле-программах? Да, конечно. Если вы обнаружили у себя или своих родственников и знакомых признаки Синдрома Лунара, немедленно сообщите в ваш отдел Санитарного Контроля. Не дайте болезни унести еще одну жизнь! — с чувством продекламировал Маан, — Я сам это регулярно смотрю. Особенно меня раздражает та реклама со стариком… Помните?

— Что?

— Старик. Лет семидесяти. Он благодарит маленького внука за то, что тот сдал его в Контроль. Что-то вроде того, что его сила воли была сломлена, но к его счастью рядом оказались те, для кого его жизнь не безразлична… А теперь он вылечился и благодарен им. Дурацкий ролик. Контроль создает новые каждую неделю, есть специальный информационный отдел… Впрочем, какая разница.

— И верно… Какая.

Опять установилось молчание. Маан сосредоточенно вглядывался в свой чай, а Менесс считал удары сердца.

«Когда досчитаю до тридцати, встану и выйду», — подумал он. Это было легко, сердце стучало громко и не очень быстро.

На улице, напротив «Еловой ветви», затормозила машина. Потрепанный белый фургон с государственным номером. Возле ресторана таких или подобных ему останавливалось множество, но Маан почему-то встрепенулся, оторвавшись от чашки.

— Спасибо, — сказал он зачем-то, — Надеюсь, не слишком вас напугал всей этой чепухой. Люди, знаете ли, часто боятся таких вещей… Однако мне уже пора. Не сидеть же весь день за столом! Пора возвращаться к работе. Извините, если вас ненароком побеспокоил.

Сердце успело отбить шестнадцать ударов. На семнадцатом затрепетало от затаённой радости.

— К вашим услугам, — вежливо ответил Менесс, царапая сухое нёбо языком, — Всегда к вашим…

Маан уже начал было вставать, но вдруг, будто вспомнив, что-то важное, сел обратно.

— Простите… — обратился он к Менессу, — Я надеюсь, что вполне удовлетворил ваше любопытство. Не удовлетворите ли вы мое? Один вопрос, если можно.

— Разумеется.

— Что вы сейчас чувствуете?

Вопрос прозвучал неуместно, глупо. Менесс против воли уставился на инспектора, но сухое лицо Маана ничуть не изменилось. Разве что глаза, показалось, сделались более внимательными, потемнели.

— Простите?

— Что вы чувствуете?

Менесс взглянул в эти глаза и обмер. Внутренности его слабо затрепыхались, а по позвоночнику вверх потек извилистый ручей страха.

— Извините, не совсем…

Маан вздохнул и отвел взгляд. Он выглядел — нужное слово нашлось не сразу — разочарованным. Когда он снова заговорил, его голос звучал иначе.

— Когда выйдете из ресторана, садитесь в этот белый фургон. Избегайте резких движений. Любое из них может быть трактовано инспектором Санитарного Контроля как попытка к бегству или сопротивление.

Менесс попытался что-то сказать, но челюсть свело, так и застыл.

— Вы Бэнт Менесс, Гнилец первой стадии. С настоящей минуты вы заключены под карантин Санитарной Службы. Пожалуйста, оказывайте содействие и не пытайтесь воспротивиться применяемым к вам мерам.

— Вы ошибаетесь… — прошептал Менесс. Надо было крикнуть, громко возразить. Привлечь внимание. Чтобы услышали за соседними столиками. Чтобы посмотрели на него и поняли очевидное — человек вроде Бэнта Менесса не может быть Гнильцом. Только не он. Тогда и инспектор поймет, это ведь очевидно, это ведь просто, обыкновенная ошибка и только…

Но воздуха в груди хватило только на шепот. Мысли его смялись, скомкались, истлели. Осталось лишь зудящая заноза страха и та самая — опять! — ледяная игла в шее. Маан внимательно смотрел на него, положив обе руки на стол.

— Быстрее, — сказал он мягко, — И не совершайте необдуманных поступков.

Руки Менесса против воли поползли вглубь дипломата. И там наткнулись на что-то твердое, завернутое в ткань. Маан не мог этого видеть, но он вдруг покачал головой:

— Не стоит. У вас в портфеле пистолет, но на вашем месте я бы не пытался им воспользоваться. Я все равно успею выстрелить быстрее. На что вы рассчитывали? Вы думали, никто не заметит Гнильца в центре жилого блока, Гнильца, почти перешедшего на вторую стадию? Вы могли прийти в Контроль самостоятельно. Но вместо этого предпочли несколько месяцев жизни, которую и жизнью назвать сложно. Что Гниль сделала с вами, Менесс? Она уже начала менять вас?

Менесс достал левую руку из-под стола и, отодвинув полу пиджака, задрал рубашку. На дряблой коже его живота можно было различить темное пятно коричневато-серого цвета. Почти правильной формы, вроде родимого пятна размером с крупную монету. Оно выглядело совсем не страшно, но Менесс, указывая на него пальцем, машинально старался не прикасаться к нему. Как будто это имело какое-то значение.

— Оно появилось месяц назад, — сказал он тихо, — Тогда я и понял.

Маан равнодушно посмотрел на пятно.

— Первая стадия, разумеется. И уже неизлечима. Почему вы не пришли сами?

Менесс улыбнулся и почувствовал на губах полынную горечь. С удивлением он понял, что страха больше нет. Страх растворился в нем, оставив только спокойное понимание. Сердце по-прежнему билось ровно. Менессу вдруг захотелось выйти на улицу и почувствовать на своем лице ветер. Не поток, нагнетаемый вентиляторами, а самый настоящий ветер. Он уже почти забыл, каково это.

Жаль, что на Луне не бывает ветра.

— Я знал, что из карантина Контроля не возвращаются. Все это знают.

— Вы просто остались ждать. Очень глупо. Рано или поздно на вас донесли бы родственники или сослуживцы. Этим всегда и заканчивается.

— Да, остался ждать.

— Зачем?

Менесс повел плечами. Отвечать не хотелось — что-то подсказывало ему, что в этих вопросах и ответах для него не осталось уже ничего нужного.

— У меня внуки. Служба. Не хочу умирать как мартышка в клетке.

Маан смотрел на него молча некоторое время.

— Что вы ощутили? — вдруг спросил он.

— Сложно сказать… Мне просто стало легче. Совсем немного. Как будто старость забыла про меня на один месяц. Нога не ноет. А зубы… нет, не выросли, — Менесс хмыкнул, — Спасибо вам, господин Маан.

— Вы ведь не выйдете отсюда, так ведь?

Менесс покачал головой.

— Откровенность за откровенность. Я не выйду отсюда.

Маан вздохнул.

— Я знал это.

— Потому все это мне и рассказывали.

— Да.

В эту минуту он увидел Маана другими глазами. Тот почему-то показался ему очень уставшим, с преждевременно постаревшим лицом. В своем деловом костюме, с этой нелепой залысиной, инспектор выглядел утомленным и ничуть не страшным. Менесс даже удивился, как несколькими минутами ранее мог испытывать страх. И он честно сказал Маану:

— Я надеюсь, что успею вышибить вам мозги. Хотя я стал стар и медлителен. Пятью годами раньше вы бы не успели и пошевелиться.

Маан по-прежнему держал руки на столе.

— Мне придется вас убить, — сказал он с сожалением.

— Сперва успейте, молокосос, — Менесс улыбнулся. Улыбка не была напускной, он действительно ощущал облегчение.

— Вы что-то хотите?

Маан не добавил «перед смертью», но эти слова угадывались в его тоне.

Менесс на ощупь высвободил пистолет. Холодная металлическая рукоять с насечкой привычно легла в ладонь. Сколько лет он не касался его? Лет сорок. С тех пор, как демобилизовался. Старый надежный «Кольт». Сколько лет он лежал, завернутый в тряпку, в ящике секретера, а теперь и для него нашлась работа… Менессу показалось, что металл узнал его, потеплел под пальцами.

— Я хочу вновь оказаться на Юконе. Вспомнить, что такое настоящая трава и настоящий ветер. Устал дышать этим… Но вы мне не сможете помочь.

Аккуратно, одним пальцем, он взвел курок.

— До свиданья, господин Маан.

— Прощайте, господин Менесс.

Менесс задержал дыхание.

«Выстрелю на счет „пять“» — решил он, удобнее перехватывая пистолет.

«Раз!» — ударило сердце.

Менесс попытался расслабиться. Тело, донимавшее его неприятными ощущениями, теперь было послушно и словно налилось силой. Он почувствовал себя если не молодым, то по крайней мере сбросившим десяток лет.

«Два!».

Он почему-то почувствовал сожаление, что так и не доел. Нетронутый кекс остался лежать на своей тарелке. Расточительно для сорок второго социального класса. Пусть не велика роскошь, но и каждый день себе такого не позволишь… Он прогнал эту глупую мысль.

«Три!»

Он почувствовал разливающееся по телу тепло. Может, это чувство дарило ему Гниль. Но даже это уже не имело сейчас никакого значения.

«Четыре!» — отбило сердце.

Он посмотрел в лицо Маану. Тот сидел на своем стуле, немного сгорбившись, вытянув вперед свои большие тяжелые руки. Могло показаться, что он дремлет, да и глаза были полуприкрыты. Но Менесс знал, что инспектор просто ждет. И он не собирался заставлять его ждать слишком долго.

«Пять!» — мысленно сказал себе Менесс.

И потянул пистолет.

— Ты ведь нарочно это сделал.

— Что?

— Нарочно. Я сразу понял.

Маан не ответил. Он сидел за столиком в пустом ресторане, вход которого уже был закрыт громоздким знаком «Проход воспрещен. Зона расследования». Несколько жандармов выпроваживали последних официантов.

Гэйн Геалах нахмурился. Рядом со столом Маана на полу лежал человек в твидовом костюме, уткнувшийся лицом в пол. Видимо, выстрел отшвырнул его и заставил развернуться в падении. Геалах равнодушно осмотрел отверстие в спине. Потом носком туфли отшвырнул в сторону лежащий рядом старый потертый пистолет. В этом не было никакого смысла, но некоторые часто повторяемые действия становятся рефлекторными.

— Ты мог взять его без сопротивления. Официанты говорят, он был спокоен.

— Никогда не знаешь, что под черепом у Гнильца, — Маан развел руками, — Сейчас он спокоен, а через минуту уже пытается перегрызть тебе горло. Он просто бросился на меня с пистолетом. Я действовал строго по инструкции. Не думаю, что у Мунна будут претензии.

— Не будут, — заверил Геалах, — У него — не будут.

Маан встал. На столе лежал его пистолет, Маан, помедлив, взял его и, смахнув невидимую пыль полой пиджака, опустил в кобуру.

Геалах присвистнул, глядя на заставленный тарелками стол.

— Хорошо перекусил.

— Приятное с полезным. Если за каждого застреленного Гнильца мне будет доставаться полноценный обед — черт возьми, даже Мунну не удастся выгнать меня на пенсию!

— Если так и будет, ты раздобреешь до такой степени, что сам будешь походить на Гнильца четвертой степени, — усмехнулся Геалах.

— Ты уже говоришь как Кло.

— Должен же кто-то следить за твоим животом на службе. Я трясусь в машине с шести утра и, думаешь, хоть раз перекусил?

— Если ты пытаешься меня растрогать, это глупое занятие.

— Пока ты пируешь в ресторанах, постреливая по сторонам, как ковбой в салуне, я наживаю себе язву желудка. Помни это. И в следующий раз так и говори себе «Пока я тут ем, мой добрый друг Гэйн сейчас где-то морозит свою тощую задницу».

— Съешь это, — Маан ткнул в кекс, — Может, тогда ты замолчишь.

— Ты думаешь, он доедать не будет? — Геалах указал пальцем в перчатке на лежащего человека.

— Если не уверен, можешь его спросить.

Геалах, поколебавшись, взял кекс и откусил от него кусок.

— Фасолевая паста. Та еще гадость. Даже не помню, когда я ел подобное.

Вид жующего Геалаха почему-то вызвал у Маана секундное отвращение. Отвернувшись, он некоторое время он смотрел на тело, неподвижно лежащее рядом.

«Мне просто стало легче, — сказал он, — Совсем немного».

Бедный старик. Он сам выбрал свой путь, а это немалая привилегия, когда имеешь дело с Контролем, подумал Маан, чертовски большая привилегия, на самом деле.

— Эй, — Геалах потянул его за рукав, — Пошли. Или ты заказал и десерт?

Маан повернулся к подчиненному.

— Жду, когда ты закончишь мародерство.

Геалах усмехнулся, смахивая с тонких губ темные крошки.

— Моя тощая задница выражает тебе благодарность.

— Надеюсь, Мунн ушлет ее в командировку куда-нибудь на Юкон.

— Юкон? Где это?

— Не знаю, — ответил Маан, надевая шляпу и делая шаг к выходу, — Но это далеко. Где-то очень-очень далеко отсюда, уж можешь мне поверить.