Книга: Сегодня - позавчера. Книга 3
Назад: Часть 1. В гостях у сказки.
Дальше: Часть 3. На обратной стороне.

Часть 2. Взлёт и падение егерей.

Переформатирование.
Путешествие наше, как скучное и не влияющее на события, опущу.

 

В результате полётов с пересадками мы, наконец, оказались в искомом пункте назначения. Где я был пожалован в новое звание — подполковника, получил на грудь ещё орден, в руки — приказы о назначении.

 

Вот и всё. Можно возвращаться в полк. Хотя, согласно новому приказу остатки моего полка разворачивались в первую экспериментальную егерскую бригаду. При Наркомате Внутренних Дел. Со мной во главе. Вот так вот командование среагировало на мои размышлизмы, записанные лейтенантом. Как в Руси принято: сам предложил — сам и сделай. Инициатива имеет инициатора.

 

А Палыч молодец! Создал в своей структуре гвардию. Егеря. Творчески подошёл к моим размышлизмам. По шапке бы не получил от Хозяина за перетягивание одеяла на себя. Хотя, без Сталина он бы не стал принимать решений по мне. Я же не просто майор, каких тысячи. Я с секретом. Как та шкатулка.

 

Дальнейший путь наш проходил через Нижний, он же Горький. Тут и формировалась бригада.

 

Дальнейшее повествование должно порадовать заклёпкометристов, но мне откровенно скучно. Но, надо.

 

И так, бригада моя организационно копирует структуру мотострелков более поздней советской армии, только с Единорогами вместо танков и БМП. Потому отличается и от современных, новых для 1942-го, полков самоходов наличием пехоты, и от стрелковых бригад наличием бронетехники. У меня много Единорогов, много пехоты, много всего, что мне нужно, кроме одного — времени.

 

По прибытии на место знакомился со штабом. Большая часть штабных работником была та же, во главе с тем же начштабом. И это хорошо. Для меня. а для него — не очень. Он не стал лечить рану в плече. Альтруист, гля. Новые лица в штабе — молодые лейтенанты, присланные самим Василевским, главным начштабом страны из своего Генштаба. Сказали — перспективные. Погляжу на них. В перспективе.

 

Знакомился с людьми, потом поехал знакомиться с техникой.

 

ВДНХ (выставка достижений народного хозяйства).

 

Советские конструкторы в конструкторских бюро быстро сообразили, что такое моя экспериментальная часть. СУ-76 была разработана, испытана и принята на вооружение ураганными темпами. Но, учитывая опыт применения, СУ-76 был укорочен, чем облегчен. И стал СУ-76М. Наверное, от слова «малый». А Единорог — не укорачивался, теперь проходил как СУ-76Е — Единорог. Потому что в Единороге, кроме экипажа, транспортировался и десант, в бою спешивающийся и действующих как пехотное прикрытие самохода, а вне боя — как охрана и помощники экипажа. Так вот, из СУ-76М составлялись самоходные артполки, а Единороги — прямо в НКВД. Но, дело не в том. А в скорости и качестве самих войсковых испытаний, что мы обеспечили, а так же массиве информации войсковых испытаний, чего конструкторы не могли добиться от других армейцев.

 

Поэтому на полигоне завода №92 «Новое Сормово» было очень звёздно и представительно. И большое количество экспериментальных образцов.

 

С чего начать?

 

Начнём с легендарного Грабина. Он выкатил несколько самоходов на основе Единорога, но с другими орудиями.

 

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Авиация противника не прекращала попыток срыва работы головного артиллерийского завода страны, завода №92. И вот, после очередного налёта, сборочный цех самоходов остался без ЗиС-3Ш. Тут-то ребята Грабина и подсуетились — план-то никто не отменял. Так вот теперь передо мной стояли 4 самоходки с 85-мм орудиями, 4 — с 107-мм, и 3 — с 122-мм.

 

Ближе всего были 122-мм.

 

— Как же решились поставить орудия конкурента? — удивился я, видя Петровские орудия на Единорогах.

 

Грабин усмехнулся:

 

— Это и моё орудие тоже. Мы его с Федором Федоровичем вместе доводили до ума. А про конкуренцию — это вы зря. У нас — сотрудничество. И выпускает эти орудия наш завод.

 

Свежо предание, но вериться с трудом. Это я про отсутствие конкуренции. Вообще, оказавшись здесь и поварившись в местном бульоне, очень на многое стал смотреть другими глазами. Вот и пример тех же конструкторов. В частности, а в целом — всё авторское право с СССР. Там, в моём времени, я думал, что коммунизм — это когда всё общее, денег нет, никакой материальной стимуляции и заинтересованности не было. Так было на излёте СССР. Так было с моими старшими товарищами с завода. Они работали чисто за оклад. Изобретаешь ты чего или нет — зарплата меняется не более чем на процент премии. Не более оклада.

 

А тут — совсем иначе. Вот, Грабин, например. За каждое орудие ему, как автору, как и его коллективу, идёт процент. Небольшой, но с каждого ствола. И инженерные кадры кровно заинтересованы чтобы именно ЗиС выпускалось, а не Л, например. В том числе и поэтому они не отходят от кульманов, вместе с рабочими отливают стволы, стоят у обдирающих станков, упрощая, совершенствуя своё детище и технологии его производства. Они материально заинтересованы.

 

Как и я. Мне теперь тоже капает по копеечке за каждый Единорог, за каждую песенку, записанную под моим именем, за каждое изобретение, под которым мои кураторы зачем-то проставили мою фамилию.

 

Нет, конечно, не только шкурный интерес двигает людьми. Иначе бы не было этих полков танков и самоходов, эскадрилий самолётов, что построены на деньги, переведённые коллективами в Фонд Обороны. Деньги люди отдали Родине, но, такова уж природа человека, что материальное стимулирование его возбуждает на подвиг. Это как выбивание и сбор лута в каком-нибудь Дьябло. Ты же этот лут не станешь жрать на завтрак? А ведь затягивает!

 

Так же и с деньгами за сбитые самолёты, подбитые танки. Все, повторяю — все! после боя заполняют бланки за сбитые и подбитые. До хрипоты брешут, кто именно «убил» танк. А потом дружно отписывают всё в Фонд Обороны.

 

И я тоже не миллионер до сих пор. Единороги же и строятся на мои авторские. Вон, на одном БРЕМе даже надпись есть, что построен «на средства м-ра Кузьмина В.И.»

 

Но, вернёмся к достижениям отечественного ВПК.

 

Залез на машину, СУ-122А именуемую, осмотрел всё. Почему «А»? Так Харьковский паровозостроительный уже успел это же орудие запихать в рубку Т-34. До эвакуации завода успели несколько штук построить и даже в бою применить, в обороне того же Харькова. Так они решали проблему отсутствия танковых башен. Тот самоход и окрестили СУ-122, успев раньше нас застолбить название. Самоход СУ-76, являвшийся базой для СУ-122А, подвергся значительной переделке. Но, в целом, отлично.

 

— Машина нужная. Особенно подвижным соединениям. И если будет удачной — будет массовой.

 

Делать самоходы на базе Т-34 конечно, лучше. Но, ещё лучше — сами Т-34. Без необходимости нелёгкого выбора — кому отдавать двигатель и коробку — Т-34 или самоходу на его базе. А тут — полностью независимый проект, не отбирающий дефицитные танковые комплектующие у танкостроителей. Двигатели у нас — автомобильные. Все остальные узлы и агрегаты — свои собственные. Мы стул из-под танкостроителей не отбираем.

 

Следующая самоходка — со 107-мм орудием. Когда Грабин рассказывал об этом орудии, горел весь. Расхваливал его мощь, сетовал, что танкисты так и не взяли эту его пушку.

 

— Блин, а как её брать? — удивился я, — с такой задницей? В какую башню этот монстр влезет? В КВ-2 только. Но, КВ-2 — мертворождённое дитя, для маневровой войны не подходящий. Тут надо габариты срезать. Иначе никак!

 

Грабин разозлился.

 

— Дульный тормоз нужен, Василий Гаврилович.

 

— А демаскировка установки?

 

— Я вас умоляю! ЗиС-3 с дульным тормозом — не демаскирует? А у этого монстра, что с дульным тормозом, что без — я представляю, какой факел вспышки будет! А снаряды — унитарные? Ха! Для самохода — не важно, но как в тесной башне танка заряжать таким бревном орудие?

 

То же нарекание у меня вызвали и 85-мм установки. Даже у зенитки 85-мм, являющейся донором этого ствола, был тормоз, а тут без тормоза. Да как так-то? Грабин окончательно психанул на меня и свалил по-наглому, не прощаясь. Жаль.

 

— Вот так вот, обидел легенду, — вздохнул я.

 

— Вы наступили на любимую мозоль. ЗиС-6 — любимое детище. Сколько сил и времени потрачено! И прекрасно осознаем, что надо облегчать орудие. Но, дульный тормоз — мало просто прикрутить. Это полная переработка баллистики орудия, полный пересчёт всех параметров работы орудия. А времени уже нет. Другие задачи стоят. Как нужны были тяжелые танки — мы занимались. Оказалось, что и трёхдюймовки хватает. Как потребуются — дадут задание, получим предписание. А вы думали у нас самодеятельность? Нет, мы работаем по графикам. И за срыв графиков с нас спросят, — это мне ответил один из помощников легенды, некто Савин Анатолий Иванович — ни разу не слышимая мною фамилия.

 

С ним мы и работали дальше.

 

— Я уже сейчас вижу необходимость дульных тормозов и облегчения казёнников.

 

— Вот по результатам войсковых испытаний нам в план и поставят доработку этих орудий. Орудия-то хорошие, но, боюсь, время их уйдёт, не начавшись. Нас сейчас нацеливают на баллистику 85-мм зенитки. И что-то поговаривают про 100 мм. Ни 107 мм, ни 97, ни 57 — больше не упоминаются.

 

— И это верно. Сколько времени уйдёт на доведение орудия до фронта? Год, два? А Единорог уже не всегда справляется с бронёй немцев. А они не стоят на месте, продолжат наращивать защищённость своих панцеров. А 57-мм — путь тупиковый. Каморный боеприпас у него — ни о чём.

 

— Опыта у нас стало больше, сейчас НИОКР проводиться намного быстрее. Мы и это поставили на поток.

 

— Год? Полтора?

 

— Уже же. Вот, — он хлопнул по казённику 85-мм ствола.

 

— И это в Т-34 не встанет с такими откатниками и казёнником. Даже если поставить новую башню и увеличить погон.

 

— А для испытания принципа — пойдёт?

 

— Значит, испытаем.

 

По грабинским орудиям закончили.

 

Следующими были миномётчики. У меня их стало целый дивизион. И 4 машины из них были оборудованы 160-мм миномётами. По 2 ствола каждого вида. И оба генеральных конструктора — отцов миномётов тут же, горят нетерпением. Познакомился, пообщался, пообещал, что максимально пристально отнесусь к испытаниям миномётов. Мин бы хватило. 4 ствола могут и вагон мин за час расстрелять. А массовый выпуск 160-мм мин ещё не налажен. Хорошо хоть остальные машины не будут испытывать недостатка 120-мм мин.

 

Дальше — Фениксы. Две машины обзавелись поворачиваемыми платформами-башнями. Вот и всё по зениткам. А жаль. Спарка двух 23-мм авиационных пушек в поворачивающейся башне была бы современной заменой Шилки. Ну, тут сам и виноват — только сейчас об этом и вспомнил.

 

А дальше стояли танки. Танки! Мне дали экспериментальные танки! Прямо чую, как мой скилл «авторитет» пробил потолок уровня!

 

Новые детища Горьковского автозавода — Т-70 с новой башней. Более вместительной, на 2 человек, с новыми приборами наблюдения и связи. Да и ходовка танка была существенно доработана. Тут сказывалась обратная отдача от родственного Единорога. И, тем не менее, я не считал Куцего танком. Танкозаменитель. Не от хорошей жизни.

 

С этим — понятно. Мои восторги были связаны с другими машинами, поэтому Горьковские танки я просмотрел мельком, чем изрядно обидел Астрова. Ничего, посидим вечерком, за рюмочкой чая, потрепемся, оттает.

 

Моё нетерпение вызвали стоящие поодаль 4 совершенно оригинальных танка. Они разом и были похожи на Т-34, и сильно отличались. Это были опытные образцы, попытка модернизации Т-34, который, напомню, на 40–41 годы ещё не был той легендарной надежной машиной. В 41-м многие танкисты вообще отказывались от Т-34 из-за его ненадёжности. Вот передо мной и стоял результат поиска выхода. Как я помню, до 44-го года Т-34 не изменяли, значит, просто устранили «детские» болезни. Может быть, благодаря таким вот опытным работам.

 

И что же мы имеем? Рациональные углы наклона брони, 76-мм орудие, Грабинское, кстати, Ф-34, тот же двигатель, те же гусеницы. Из общего — всё. Дальше пошли отличия. Во-первых — подвеска. Не свечная, а как у КВ — торсионы. Поэтому корпус нового танка был ниже, более узкий. Более лёгкий. А погон башни — 1600. И башня 3-х местная. И комбашенка — больное место всех попаданцев. И при этом броня башни толстая, как у КВ. а у двух Т-34М ещё и с наваренными дополнительными бронеплитами.

 

Весь танк облазил, подошёл к группе инженеров, что представляли танк, переминавшихся от нетерпения. Чего же им про меня нарассказывали, что они ждут моих слов, будто я нарком вооружений? Не хорошо людей заставлять ждать. И что им сказать? Танк, в целом, не оправдал моих радостных, оттого завышенных, ожиданий. Как это им сказать, чтобы руки не отбить? А, была, не была! Как говорил отец: «Не знаешь, что сказать, скажи правду». Сами виноваты, рты разинули.

 

— Ну, товарищи, поставили вы меня в сложное положение. Танк, в целом, мне понравился. В холодном виде. Покатаемся ещё, попробуем стрельбу, но мне уже сейчас нравиться. Вы учли многие ямы, на которых споткнулось производство и применение Т-34. Только… Не вижу я перспективы этой машины — вот что меня убивает. Да, защищённость танка выше, подвижность выше, но орудие — то же. Боевая эффективность, соответственно — такая же. Ладно, ладно, выше, согласен. И обзор лучше, и условия работы экипажа. Но — не в разы же выше эффективность? А вот сложности принятия на вооружение я уже вижу. Погон увеличен. Много станков способных его точить? Хотя, рано или поздно все перейдут на этот погон. Если не на больший. Торсионы. Да, торсион лучше, чем свеча. Свечи же проще в производстве? Нет? А, не так требовательны к высоколегированным сталям! Хотя, для КВ же находят. А почему у вас боковые бронеплиты так изогнуты? Чем будут гнуть при массовом производстве? Машина — хорошая, но не освоенная в производстве, более сложная. А линейная тридцатьчетвёрка вашей машине не сильно уступит. Не сильно. А зачем расстраивать и так только-только, едва-едва налаживаемое производство танка, пусть и чуть худшего, но уже хорошо знакомого в производстве?

 

Расстроились разработчики.

 

— Вот если бы вы представили танк следующего поколения — тогда другой вопрос. А сейчас — это ещё один Т-34.

 

— Следующего поколения?

 

— Да. С защищённостью и вооружением тяжелого танка, но с подвижностью среднего.

 

— Это… не возможно.

 

— Ой ли? А если подумать? Один шаг вы уже сделали — избавились от свечей. Корпус заузили зря. И изогнули так. Надо было делать прямым, может быть с установкой под углом вниз.

 

Мне дали блокнот и карандаш. Стал рисовать.

 

— Ширина корпуса позволит поставить двигатель не вдоль, а поперёк корпуса.

 

Разработчики переглянулись. Один из них выхватил свой карандаш и продолжил чертить мои заготовки, бормоча:

 

— Башня сдвигается в центр.

 

— Это улучшает условия развесовки и стабилизации. Проще будет стрелять. Меньше раскачивание машины — быстрее поражение цели. Как у немцев, — продолжаю я.

 

— Снижается нагрузка на перегруженные передние катки, — продолжил разраб.

 

— Можно увеличить толщину лобовой плиты. Сто миллиметров — каково? Не тяжелого танка броня?

 

— Сто? Возможно и сто.

 

— Возможно и 120. Сколько сейчас катает наша промышленность?

 

— На 120 выходим.

 

— Дальше: радиста — нахрен, мехвод сдвигается в центр, люк его переходит на крышу корпуса, монолитная плита в 100мм под углом в 45 градусов выдержит и Ахт-ахт!

 

— Возможно. Как видишь башню?

 

— Вот так, — я нарисовал. Да-да, рисовал я примелькавшийся Т-54/55 — самый массовый танк истории. Танк того же поколения, что и Т-34. От 64-го пошли уже ОБТ. Если я опять не ошибаюсь. На ОБТ — не моноброня, стабилизаторы, автоматы заряжания, эжекторы, баллистические калькуляторы и т. д.

 

— Литая?

 

— А как иначе? Сможете проварить такую толщину и изогнуть бронеплиты в такую конфигурацию? Без трещин?

 

— А почему именно такой формы?

 

— Природа подсказала. Наиболее оптимальная форма по прочности и весу — яйцо. Или возьми свой собственный череп. Он толстый? Нет. А выдерживает довольно серьёзные удары.

 

— Сейчас промышленность не способна изготовить такую башню.

 

— Вот и есть куда стремиться.

 

— А орудие?

 

— От 100 мм. 100, 115, 120, 125.

 

— Такого ещё нет.

 

— Как мне сегодня сказал один весьма неглупый конструктор — никто им не ставит задачу по проектированию данных систем. А самодеятельность — она чревата.

 

Конструктор закатил глаза на секунду:

 

— Один танк заменит и тяжелые, и средние. Это Морозова должно заинтересовать. Он, как-то, то же самое говорил, а Котин его высмеял.

 

— Именно! Основной боевой танк. А если на него ещё и разработать стабилизатор орудия и механизм заряжания…

 

Инженеры переглянулись, потеряли интерес к собственному детищу, танку, заспешили к поджидавшему их автобусу. Я тоже закатил глаза. Вот, закатил арбуз в головы танкоразрабов, как он там усвоиться? А уже имея опыт работы с разрабами, я представил как моя инициатива с пошлыми намерениями уже выдвигается в мою сторону.

 

Блин! Но, должен же я был! Я же — попаданец? Значит — должен прогрессорствовать. И терпеть отдачу от своих же инициатив. А то — не по канону! Я опять поморщился — ну, зачем я раскрылся! Кельш, пусть тебе там масла в огонь подольют, иезуит доморощенный.

 

Живот недовольно заурчал. Ага, обедать пора. Не, не так — пора с делами заканчивать. Утром — деньги, вечером — ну, вы поняли… Одним словом — вернёмся к нашим баранам. Кто там ещё желает прогрессорского тела?

 

Остались только экипажи испытателей танков. Надо же — выделили заводских испытателей! Значит, опыт эксплуатации этих машин у них есть. Спросил про боевой опыт — не оказалось боевого. Ничего, это дело — наживное.

 

На танкистах я и закончил смотр достижений ВПК. И отправился к ближайшей походной кухне, что распространила по полигону одурманивающий запах свежеиспечённого хлеба.

 

Тяжесть учения.

 

И на следующий же день бригада, ну пока ещё не бригада, заготовка на бригаду, мною была выгнана в марш-бросок. Будем знакомиться.

 

Немногие остались со мной из первого состава. Кто погиб, кто — по госпиталям. Не всем повезло попасть на курорт к Дарье Алексеевне. Да ещё и многих выживших работников ГАЗа вернули обратно на завод. Наградили почти всех, но вернули многих. И это верно. Пусть моя бригада потеряла опытных бойцов, зато завод вернул себе высококвалифицированных работников, а это — важнее. Тем более, что бригада не совсем потеряла их боевой опыт. Многие из заводчан-ветеранов испытательного полка стали инструкторами Горьковской школы механизации (да, такое вот, вполне мирное название у училища для самоходчиков), подготавливая для страны экипажи СУ-76.

 

Много новых людей стало в бригаде, а познавать людей лучше в деле. Для начала — просто переброска батарей с пункта «А» до пункта «Б». И уже повылазили несостыковки и шероховатости. Уяснил для себя, что все мои комбаты видят реальность так же как и я, в том же цвете и ракурсе, накрутил их, для повышения оборотов, и оставил учиться окапываться.

 

А сам — в штаб. Надо было с начштабом обмозговать несколько идей. А с похотливой отдачей разберёмся позже.

 

В моём распоряжении был ГАЗик-козлик с пулемётной рамой и личный водила. В этот раз решил не брать себе командирский Единорог или танк. Настрелялся. Нагорелся я в танке.

 

А в штабе все — по стойке смирно. У нас высокий гость — сам нарком Берия. Не, не лично. По телефону высокочастотной спецсвязи. Я его поприветствовал, жестом приказал чаю. Сел за стол, развалившись. Особо контрастно выглядело на фоне тянущихся в стойке «смирно» моих штабников.

 

— Как тебе наши подарки, Шаман? — спросил он меня.

 

— Весьма благодарен. Вижу, что мои размышлизмы были услышаны.

 

— Услышаны. И принято решение попробовать всё это в деле. Ты просил обстрелянных бойцов — будут тебе воевавшие. Всей страной тебе собираем бригаду. Одного тебе дать не можем — времени. Пятнадцать суток у тебя начались вчера. Хотел сам заглянуть, но Хозяин всё больше меня нагружает хозяйственными вопросами. А тут дошли слухи, что мой крестник сначала чуть не погиб, потом совсем отчаялся и тут же вдруг воскресает из небытия живее всех живых.

 

— Было такое, товарищ Берия. Приуныл, виноват. Исправлюсь.

 

Принесли чай. Я отпил чаю, а потом как начал Палыч меня драть! Блин! Я сам не свой вскочил, стою перед телефоном в струнку вытянутый, бледнею, краснею, потею, а он меня виртуозно отчитывает! Не, не отчитывает, а дерёт как сидорову козу! Мастерски! Раз, ебон 80 лвла! В основном за мое самоубийственное поведение. И немного за словесное недержание. Когда профилактический продерон закончился, он поздравил меня с бракосочетанием. Переход от пропесочивания к поздравлению был так резок, что я поперхнулся и, задыхаясь, не смог поблагодарить за поздравления. Он простился, положил трубку. Я тоже положил трубку на аппарат, опустился на лавку, вытер пот.

 

Штабные смотрели на меня выжидающе. Надо им преподнести всё в нужно свете. Я — руководитель, в конце концов. И моя обязанность — моральный климат в коллективе, формирование этого самого коллектива, направление его целеустремлений и стимулирование.

 

Во, как я стал загибать! Выкачка скилла «лидерство» так меня корёжит?

 

Ха-ха, а всё таки я — сумасшедший! Мыслю уже игровыми категориями. Всё же психике проще не до конца верить в реальность происходящего.

 

Чувство сюрреализма меня не оставляло с самого момента, как я обернулся и увидел наезжающий на меня вагон. А потом — госпиталь, 1941-й. Как поверить, как принять реальность? А так, получилось, сюр. И я как во сне. Отсюда — смелость, бесшабашность, расторможенность, полное отсутствие закомплексованности. И вот я стою перед этими, безусловно, достойными людьми, после разговора с одним из пантеона исторических Личностей.

 

А кем бы я был, если бы не это чувство нереальности? Закомплексованным инвалидом, полностью оторванным от реальности в силу иновременности, абсолютно не врубающегося в окружающую среду. Да, я бы заинтересовал врача-агента Натана (или как там его на самом деле имя?), но как бы заинтересовал? Когда со мной НКВД стало возиться? После моих пробалтываний? Нет. После «хулиганства» на разбомблённой станции.

 

Смог бы я стать тем, кем стал, если бы не чувствовал себя оторванным от реала, если бы не лёгкое ощущение, что это всё сон, РС-games? Если бы не казалось, что вижу всё и своими глазами, и как бы сверху чуть, со стороны. Тот самый «калькулятор», холодный, безэмоциональный, расчётливый.

 

Смог бы я заставить себя взять на себя ответственность руководства людьми? Нет. В реале от организаторских функций всячески прятался. Смог бы я так лихо мордовать ментов, простреливая им конечности? Нет. От ментов — окольной дорогой. А тут — я сразу стал для них «Акелой», вожаком, суровым, беспощадным, справедливым. И не для щеглов-новобранцев, а уже тёртых жизнью волчар.

 

Смог бы поверить, что «хрен вам, я — не сдохну!» и с ранами, с гангреной, вести людей по болотам? Нет. Ныл бы от жалости к себе, хныкал бы в яме и подох бы как собака!

 

Вот и сейчас, соберись, размазня! Тебе только что сам Берия звонил! Поздравлял со свадьбой! Ему не пох на такое незначительное событие в жизни такого незначительного человека. Он — волнуется за успех дела. Он доверил мне свою первую особую, гвардейскую, чекистскую часть. Мне! Вчера ещё манагеру, литейщику, путейцу! Могу я подвести ТАКОГО Человека? Могу я подвести его ХОЗЯИНА?

 

Это категорически недопустимо. А потому — Витя Данилов, погуляй, попереживай эти эмоции где-нибудь в стороночке. Подполковник Кузьмин! К бою! Покой нам только сниться! Будет сниться, когда сны будут. Когда спать будем больше 3 часов в сутки.

 

Секунду обдумывал свой спич, выдал:

 

— Нам оказана большая честь. Не имеем права посрамить такого высокого доверия, — сказал я командирам моего штаба, — Поэтому уже сейчас переходим в боевой режим работы. У нас всего 15 суток на формирование подразделения абсолютно нового типа. И от того, как мы проведём эти 2 недели, зависит, как себя покажет бригада на фронте. Работаем!

 

И пошла работа. Штаб уже проработал в черновом варианте план боевой учёбы. Стали его прорабатывать, дорабатывать, уплотнять.

 

В это время в штаб зашёл майор, представился Гавриилом Арвеловым, командиром отдельного комсомольского батальона. Раньше они были воздушно-десантной бригадой, после Демьянской Высадки стали стрелковым батальоном. Должны были высадиться в тыл врага, но приземлились прямо на позиции немцев, да ещё и раскидало их изрядно. Кровью умылись. Но, с честью и доблестью собрались в одно подразделение и отбились от окруживших их превосходящих сил немцев. Вот это, и правда, гвардия. Десант!

 

Я ухмыльнулся. В голову мне пришла аналогия, не уместная, конечно, но… игровая реальность рулит:

 

— А вот и космодесант пожаловал. Кровавые Вороны. Во главе с самим командором Габриэлем Ангелосом. Мне бы ещё роту морпехов — были бы свои Ультрамарины. А Демиан Тул у нас уже есть — Громозека.

 

Никто не вкурил, пожали плечами, отнеся это к уже привычным для многих моим чудачествам. Но, Арвелова с этого момента за глаза называли только Командором Архангелом Гавриилом, благо что двухметровый голубоглазый блондин — косая сажень в плечах на архангела вполне тянет. А его комсомольцев-парашютистов звали космодесантом. Уже через два дня Арвелов сам подошёл ко мне с требованием объясниться. Пришлось ему провести короткий экскурс в историю Кровавых Воронов и мира Вархамера. Потом вызвал нашего художника, того же, что рисовал единорогов на самоходы, он выжил, и накидать ему набросок эмблемы Кровавых Воронов. В общем, когда Арвелов уяснил, что имя Кровавых Воронов — не оскорбление, инцидент был исчерпан.

 

Кстати, в моё время бытовало мнение, что тут была рабская покорность нижестоящих к вышестоящим. И, якобы, это было отличительным признаком Совка. А меня, подполковника, тут чуть ли не бить собрался майор, мой же подчиненный. Несмотря на мою полулегендарную известность. То ли он отчаянно храбр, то ли безумен. Как там, а, — «безрассудство и отвага»? Но, если он и с немцем будет так же безрассуден и отважен — сработаемся.

 

И подобное отсутствие чинопреклонения тут — норма. Субординация — субординацией, но если вышестоящий превысил полномочия — тут же обратка прилетит. Кто посмелее — сразу в табло, кто похилее — докладную в особый отдел — иди, объясняйся — кто тут верблюд.

 

Но, вернусь к батальону комсомольцев. Тридцать три богатыря и дядька Черномор. Отборные ребята. Физкультурники, парашютисты, комсомольцы. Богатыри. Пять сотен богатырей. Три стрелковые роты, пулемётно-миномётная рота, батарея сорокопяток на мехтяге полуторок, взвод управления, взвод связи, сапёрное отделение. Свои кухни. Полноценное подразделение, способное самостоятельно решать задачи. Ах, ну да, они же бригадой были.

 

— Придётся, Командор, немного переучиваться, — сказал я ему.

 

— Это вы про ведение боя боевыми группами, как Перунов сейчас учит? Так нам — не в новинку. Немец ещё весной научил. Кто не усвоил науку — не дождались прихода наших. Не выжили.

 

— Вообще замечтательно, от слова «мечта».

 

Да, про Кадета. Он оказался единственным оставшимся в строю из моих учеников. Вот ему я и поручил преподать навыки пополнению. Сейчас он учит бою рассыпным строем сводный взвод, целиком состоящий из командиров взводно-ротного звена. А уж они будут учить своих бойцов. Потом следующий этап — боевые группы. Опять же — лучше всех воевать боевыми группами получалось у Мельника и Кадета. Но, Мельник — в госпитале и ещё даже не ясно — восстановиться или нет.

 

Хотел я Кадета поставить опять «главным разведчиком» бригады, но разведроту тоже надо формировать заново, и учить, а Кадет занят круглые сутки. Ладно, оставил того, кого прислали из резерва. Не пожалел. Капитан Цветиков, светящийся жаждой жизни подвижный кудрявый блондинчик, похожий на профиль со значка октябрят — такие ассоциации из моего детства он вызвал. Радиопозывной «Светляк». Свое дело разведчик знал хорошо. Он ко мне и прибыл с командования разведротой.

 

И понеслось — ни минуты продыху! Там надо согласовать, там проконтролировать, там развести сцепившихся амбициями командиров, там надо что-либо продавить или достать. И кадровый вопрос. Основной! Всех людей надо познать, ну, хотя бы командиров. Кто на что способен, на что — не способен. Где кого лучше применить. И если бы не грозная тень НКВД за моими плечами — ничего бы у меня не вышло и за год, не то что за две недели.

 

В эти 2 недели я спал максимум по 3 часа в сутки. Но, отдавая приказ на погрузку бригады в эшелоны, мог быть уверен, что моё подразделение — боеспособно. Ничего, конечно, не было доведено до оптимума, но по минимуму — всё успел. Ну, или, я надеялся, ничтожесумящийся, что успел.

 

И вот боевые группы грузятся в составы. Все в новой форме егерей — камуфляж, берцы, разгрузки, кепи, на петлицах — в венке из еловых веток — щит. На щите — меч острием вверх. Ни одной трёхлинейки — у всех карабины СКС. А у штурмовых подразделений — штурмовые винтовки АКС-42. Это новое оружие родителя СКС, конструктора Симонова. Отличий от довольно удачного СКС — минимум — отъёмный магазин на 20 патронов и возможность автоматического ведения огня. Чую, что хлебнём мы горя с новым оружием, но, кто-то же должен проводить войсковые испытания. А ведь это именно я, лично, просил Симонова разработать такое оружие. И поэтому не имел морального права отказаться от его войсковых испытаний на себе. Инициатива продолжает иметь инициатора. И дело совсем не в стволе и не в конструкторе. Будь конструктор хоть трижды гениален, а ствол — хоть легендарным по надёжности Калашём, но пока не изведёшь неизбежные «детские болячки» — будет сбоить. А вот потом! Дожить бы до потом. И нет у нас времени на неспешные испытания и доводку.

 

Новые ручные пулемёты. Пулемёт Горюнова плохо пошёл в производстве и к его доработке привлекли легендарного Дектярёва с его командой. В результате появился ДГП-42. Тот же ДП, но с ленточным питанием и сошками, вынесенными дальше вперёд, чуть не к пламегасителю. В варианте ручного пулемёта — коробчатый магазин на ленту в 100 патронов. Ещё один шаг к ПК сделан. Одна сложность — пулемёт не переваривает матерчатых лент. Только металл. И смена ствола довольно сложна, не так как у ПК. Ну, не всё — сразу.

 

Новые радиостанции как возимые, так и носимые. Нет, не моторолы, конечно, заплечные ящики, но опять улучшенные. Увеличена «дальнобойность», добавлен селектор нескольких заранее настроенных радиоволн, снижены вес и потребление энергии. До появления следующего поколения батарей — это единственный способ увеличить время автономности.

 

А как посыплются «детские болезни»? Холодная волна пробежала по спине — останемся безоружными перед лицом врага. А, на хрен! Бог не выдаст — немец не съест! Трофеями воевать будем, не впервой!

 

У меня в руках оказалась внушительная сила — полтора десятка танков, полк самоходов, две тысячи пехоты, сотня грузовиков снабжения! Блин, Ё-комбату бы такую силищу год назад! Вот бы вломили немцу!

 

И мне бы не лажануть на фоне Ё-комбата. Память его не предать.

 

Кстати, небольшая, но очень важная группа бойцов прибыла из Горьковской стрелкового училища. Снайпера. Знаете, кто у них был преподавателем? Один из «леших»! Осенью 41-го, при выходе моего сводного отряда из окружения, он был очень тяжело ранен, лишился глаза, одного лёгкого, руки по локоть, ступни, к строевой службе был признан не пригодным, теперь учит других премудростям работы снайпера в штурмовом подразделении. Повидались с ним, жаль только несколько минут удалось выделить на это. Было приятно, что он не только помнит меня, но и очень рад за мои успехи.

 

Провожать эшелоны явились множество знакомых и ещё больше незнакомых людей, да и просто причастных. Только вот, любопытствующих «вежливые» бойцы в форме НКВД не пустили.

 

Запомнилась фраза молодого тогда ещё Устинова, что лично примчал из Москвы своими глазами увидеть егерей, на формирование которых он, по должности своей, приложил столько усилий:

 

— Лекарство от блицкрига.

 

Я его помнил старым. Министром обороны. И видел только по черно-белому телевизору в детстве. А сейчас он был молодым, энергичным и очень смышленым Наркомом вооружений. За то время, что нам пришлось совместно поработать, а он лично курировал формирование моей бригады, у меня о нём осталось самое благостное впечатление. Умный, грамотный, обязательный, кристально честный, волевой. Боец. Настоящий коммунист. Именно таких, как он — я и считаю коммунистами. А Зюганов, например, — ну, какой он коммунист? Он партфункционер. Как и Горбачёв с Ельциным. Одна обёртка красная. А за ней — коричневая начинка. Не шоколадная.

 

В общем, торжественные проводы. Не обос… не завалить бы всё. Вот, будет стыдно! Такое доверие таких людей!

 

Блин, столько Людей с большой буквы я ещё не видел — разом и в одном месте! Сплошные генеральские звания. Генеральные конструктора, наркомы, генералы (по сути) ГБ, директора заводов, тоже генералы, но технической службы, генералы армейские. И все из учебника истории. Легенды. Тут только Туполева с Яковлевым не хватает. Но, рождённый ползать гусеницей, летающим — не интересен.

 

В лесу прифронтовом.

 

Направлялись мы на юг, в Волго-Донскую излучину, Паулюса бить. К этому и готовились. Учения проводили по легенде сдерживания механизированных подразделений противника и перемалывания их из засад и в подвижной обороне. Но, приехали опять под Воронеж!

 

А я так хотел лично поучаствовать в Сталинградской битве!

 

Встречать нас примчал Ватутин лично. Несмотря на ночь. Он был рад меня видеть. Но ещё больше он был рад видеть десятки стволов моей техники. Обнял меня, как родного, хотя я его впервые и видел.

 

— Так вот ты какой, майор Медведь! — кричал он.

 

Кричал. А мне его характеризовали как уравновешенного и интеллигентного генерала. Генштабиста.

 

— А мне докладывали, что погиб ты тогда.

 

— Слухи о моей гибели оказались, мягко говоря, преувеличенными.

 

— Ха! И это просто здорово! Знал бы ты, как мы тебе обязаны! В тот момент мне город было просто нечем оборонять! Кроме твоих орлов никто и не воевал.

 

— И это не есть хорошо, — буркнул я.

 

— Точно! — кивнул Николай Федорович.

 

— А сейчас есть чем оборонять?

 

— Грех жаловаться, врага держим. Но, на твою часть у меня большие планы. Потому и выпросил твоих егерей у Ставки.

 

— Даже так? Мы специализировались на противодействие танкам противника, парированию прорывов. Так у вас, вроде, немец больше не прорывается.

 

— Вырывается. Поехали в штаб, покажу.

 

Поехал с генерал-лейтенантом в одной машине. Ну, никакой субординации!

 

Мягко стелет. Жёстко спать будет. Если это учитывать, и мою общую «везучесть» — в самое пекло буду сунут. Как там про меня Палыч сказал: «Влезет в самую глубокую и самую вонючую лужу и найдёт на дне самородок»? Будет ли самородок? Будет — не будет самородка, а лужа — моя.

 

Что же задумал бывший зам. нач. Генштаба? А вот что: немец собрался вывести с этого участка фронта подвижные соединения и, после пополнения и отдыха, перебросить их на Сталинградское направление. А это, понятно, «категорически» не допустимо. Надо «убедить» противника оставить танки тут. А «убедить» их можно только создав угрозу прорыва фронта. И вывода в прорыв подвижных соединений. Только вот беда — у Ватутина есть чем прорвать оборону, но нечего в прорыв вводить. У него ещё числятся несколько танковых корпусов, но за время оборонительных операций и контратак корпуса сточились до утери возможности вести самостоятельные операции. Можно, конечно, свести остатки танков в одну часть и ею действовать, но тогда у Ватутина совсем не остаётся танков для оперативного реагирования на трепыхания противника. Да и боевая слаженность такого соединения будет аховой.

 

Вот так вот! Честно сказал, в глаза: прорыв — билет в один конец.

 

— Коридор тебе обеспечим. Ты должен совершить рейд по тылам противника и вынудить его разгрузить танки обратно. Вся авиация фронта будет работать только на тебя.

 

— Да, для боя без линии фронта мы и созданы. Надеюсь вы, Николай Федорович, понимаете сколько у меня в бригаде экспериментальной техники? И чем может обернуться вам её попадание в руки врага?

 

— А тебе?

 

— С меня спрос маленький — шлёпнут или штрафбат. А вот потеря комфронта — невосполнима.

 

— Да. Ладно, езжай, обустраивай бригаду вот тут, видишь? Я пришлю связистов.

 

Понятно, согласовывать будет со Ставкой. А кто это, Ставка? Ставка — это Сталин. Так и надо читать мемуары и документы той эпохи. Там, где есть слово Ставка, можно смело ставить Сталин, не ошибешься. Так даже правильнее, понятнее будет. Вот и пусть решает Отец народов — отпускать меня в яму с дерьмом или не стоит.

 

Занялся проблемами бригады. Размещением и довольствием. Там всё непросто. Как всегда.

 

Разместились в лесном массиве. Ещё затемно успели. Не хотелось светить немцам наше прибытие до времени. Автобат разгрузился и я его отправил с моими завхозами на склады. Всё, что было подвижным — сразу и отправил. Не дело начинать операцию с одной заправкой и полуторным боекомплектом.

 

Транспорты разъехались, расчёты закончили «закапывание» техники, маскировку позиций.

 

К 10 часам утра лес замер — народ отсыпался. Я вышел из штабной палатки, подставил лицо и заокеанские солнцезащитные очки летнему солнцу и запел песню «В лесу прифронтовом»:

 

С берёз неслышим, невесом

 

Слетает желтый лист

 

Старинный вальс «Осенний сон»

 

Играет гармонист

 

И словно в забытьи

 

Сидят и слушают бойцы

 

Товарищи мои

 

Под этот вальс в краю родном

 

Любили мы подруг

 

Под этот вальс ловили мы

 

Очей любимых свет

 

Под этот вальс грустили мы

 

Когда подруги нет.

 

И вот он снова прозвучал

 

В лесу прифронтовом

 

И каждый слушал и молчал

 

О чём-то дорогом

 

И каждый думал о своей,

 

Припомнив ту весну

 

И каждый знал — дорога к ней

 

Ведёт через войну

 

Пусть свет и радость прежних встреч

 

Нам светит в трудный час

 

А коль придётся в землю лечь -

 

Так это ж только раз.

 

Но пусть и смерть в огне, в дыму

 

Бойца не устрашит,

 

И что положено кому

 

Пусть каждый совершит.

 

Так что ж, друзья, коль наш черёд

 

Да будет сталь крепка!

 

Пусть наше сердце не замрёт,

 

Не задрожит рука.

 

Настал черед, пришла пора,

 

Идём, друзья, идём!

 

За всё, чем жили мы вчера,

 

За всё, что завтра ждёт!

 

Шахерезада стояла в трёх шагах, слушала, как я пою. Я её не видел, пока пел. Но, увидел военкора «Красной Звезды», что её сфотографировал, пока она его не видела. Ха, «я обернулся посмотреть, не обернулась ли она, чтоб посмотреть — не обернулся ли я».

 

С военкорами получилось вот что — редакция газеты «Красная Звезда», учитывая «успех» предыдущего военкора, хотя он оказался в наших рядах случайно, решило «успех» — повторить. И обратились ко мне. В процессе переговоров пришли к взаимовыгодному варианту — военкоры теперь находятся при моём штабе, оперативно получают эксклюзивный материал для печати, охрану из бойцов моего комендантского взвода, что по двое закреплены за каждым корреспондентом, а со стороны редакции «Красной Звезды» — военкоры обязаны фоткать всё, на что мы ткнём пальцем.

 

Я собрался на плёнку документировать всю статистику попаданий снарядов немцев по моей технике и, соответственно, моих снарядов по технике немцев. Должен же я как-то иначе, кроме пальцев, убедить в необходимости дифференцированного бронирования?

 

Вот КВ-1. Круговая броня — 75 мм. Это, конечно, хорошо. Но, вес! А, фактически, с таким же весом можно было бы сделать лобовую до 100 мм, снизив толщину боковой и кормовой брони. Да и самому интересно — а прав ли я? Вроде, все танкостроители пришли к дифференцированному бронированию, а насколько это оправдано?

 

Да и для потомков нащёлкать битой техники нациков. А то в Интернете — тысячи снимков нашей битой техники с ползающими по ним немцами, а вот наоборот — не густо.

 

Вот так и появилась при штабе группа столичных денди с фотоаппаратами на шее, фоткающие всё подряд. Один из них решил, видимо, что привалившиеся к берёзе моя жена достаточно фотогенична, что стоит истраченного кадра дефицитной плёнки. Я ему погрозил кулаком, он улыбнулся мне и подмигнул. Я сорвал ближайшие цветы, поднёс жене.

 

— Он решил, что ты очень красива, — сказал я. Военкор ещё раз щёлкнул «лейкой», снимая меня с женой.

 

— У тебя плёнки вагон? — рявкнул я на него, — тогда заставлю заснять весь состав бригады на фото для личных дел!

 

Военкор смущённо улыбнулся, развёл руками и ушёл.

 

— Есть хочешь? — спросила меня жена, — Нам отдельную палатку поставили.

 

— Пойдём.

 

Пошёл за ней. У меня было такое же чувство, как с Дашей в последний день. Когда я чуял, что вижу её в последний раз. Как Даша сказала — меня ждут тяжкие испытания. Так что жену я в прорыв не потащу. И ещё неизвестно, вернусь ли сам. «Настал черёд, пришла пора…!», идём.

 

У меня было только 4 часа. Не выспишься.

 

— Да, покой нам только сниться, — пробурчал я, наматывая портянки и шнуруя берцы.

 

Ватутин вызывал. Видно, Ставка решила мою судьбу.

 

— После войны выспимся, — сказала жена, одевая гимнастёрку.

 

— Или в могиле.

 

— Тьфу на тебя! Сглазишь!

 

— Нет. Слушай сюда внимательно! Я иду в тыл немцев. Ты — не идёшь.

 

— Иду! С тобой! Пока смерть не разлучит нас!

 

— Нет!

 

— Да! Я уже потеряла одного мужа! Тогда лучше вместе!

 

— Я, блин, долбанный Дункан МакКлауд! Я — бессмертный! Меня не убъют! А тебя — запросто! Я уже тебя терял, и тоже — больше не хочу. Поэтому ты останешься и будешь меня ждать, как и пристало жене. Жди меня и я вернусь.

 

— Я не верю тебе!

 

Я усмехнулся, она отшатнулась. Вот такие у меня усмешки. Аж — глаза испуганные у неё.

 

— Если не будешь делать, что я скажу, я тебе ноги прострелю и в госпиталь отправлю. Сейчас веришь?

 

Она судорожно сглотнула и кивнула. То-то же! Будет мне тут бабий бунт устраивать. Сидеть, сказал! Прежде чем уйти, долго-долго смотрел на неё, запоминая. И вышел. А в спину — рёв, будто я уже умер. А теперь — бежать, пока не опомнилась. Бабий бунт терпеть — ну нахер! Авианалёт — не так страшен.

 

Я бы и остальных своих друзей тут оставил, но Громозека — телохранитель и приказы его руководства моими не перебиваются, Прохору и так ничего не станется, Брасень — выкрутится, он, вор, ловкий, а Кадет… Охо-хо! Парень — самый толковый мой комбат, как я без него? Как мне не хватает доверенных людей! Где Шило, Леший, Мельник?

 

Тяжело вести детей на смерть.

 

Машина меня уже ждала. Громозека скучал за пулемётом. Я запрыгнул в ГАЗик, молча махнул рукой, запел:

 

Так что ж, друзья, коль наш черёд

 

Да будет сталь крепка!

 

Пусть наше сердце не замрёт,

 

Не задрожит рука.

 

Настал черед, пришла пора,

 

Идём, друзья, идём!

 

Громозека окинул меня удивленным взглядом, задумался. Думай, башка, думай, шапку куплю!

 

Ставка дала добро военсовету Воронежского фронта на использование моей бригады в рейде по тылам противника. Вечер провели за согласованием и детальным освоением мною и моим начштабом плана операции. План был неплох. Даже хорош. Детально проработан. Чувствовалось, что Ватутин из Генштаба. И талант полководца присутствовал. Я тихо завидовал.

 

План был такой — с плацдарма 60 армия с остатками 2 и 11 танковых корпусов прорывают оборону, танковые корпуса входят в прорыв и расширяющимися клиньями теснят фланги противника, а потом прохожу я, такой весь на белом коне с развевающимися знамёнами. И двигаюсь по тылам противника, вынуждая его бросать на меня свои оперативные резервы. Надо выдержать этот удар и вынудить немцев вернуть их панцердивизионы к нашему берегу Дона.

 

А хорош план был своей проработкой. Детальной. Кто, куда, когда, какой дорогой, откуда снабжаться будет то или иное подразделение. Думаете это — само собой разумеющееся? А вот и не угадали! Тут такие полководцы!

 

Я, конечно, понимаю — откуда взять сразу столько грамотных и умных штабных работников, чуть не сказал «офицеров»? Сколько сейчас у нас в Красной Армии штабов? Десятки тысяч? Сотни? А сколько было хотя бы десять лет назад? В 10 раз меньше? В 100? Или в 1000? А сколько подготовленных, кадровых штабистов сгинуло в пламени войны? Столько же, сколько было до войны? Больше раза в 2–3? Так, что, понимаю — кадровый голод, но, блин! Да и из кого готовить таких штабистов, когда после хаоса 10-30-х просто умеющих читать — нехватка. Окончивших полную среднюю школу пацанов никто, повторяю — никто! в стой сразу не кидает. Всех — на курсы младшего комсостава. Читать умеешь? Карту разумеешь? Пересказать произвольно только что прочитанную страницу можешь? Через 3 месяца будешь младлеем! Взводным, командиром расчёта, командиром танка. А там — как кривая выведет.

 

Так что этот, стандартный, план — прямо гениален.

 

Начштаба отбыл в бригаду готовить её к переправе на плацдарм. Переброска будет осуществляться этой ночью. А утром — наступление.

 

— А почему с этого плацдарма? — спросил я, — а не с этого?

 

Всё оказалось просто — там была переправа. Противник не мог её разбить слепым огнём и авианалётами. А на другом плацдарме переправу уже третий раз разбивают. Там на господствующей высоте каменная церковь, старая, с толстенными стенами, с колокольни которой их наблюдатель корректирует огонь артиллерии, разнося всё в хлам раз за разом. И колокольню эту никак не удаётся разбить. С закрытых позиций бить по ней бесполезно, а на прямой наводке немцы разбивают наши орудия быстрее, чем они успевают пристреляться к колокольне.

 

Поехал на плацдарм. Переправлялись по наплавному битому-перебитому мосту на ту сторону в сумерках, вместе с маршерующими ротами 60 армии.

 

ГАЗик мост выдержал. А танки выдержит? Но, на западной стороне я увидел закопанный по башню танк КВ-1с. Если его выдержал, то и мои Т-34М выдержит. А Единороги — тем более.

 

КВ-1с был с его характерной скруглённой литой башней. Могут же отливать башни целиком! Могут!

 

Полазил по плацдарму, насквозь простреливаемому немцами. Снаряды падали редко и наобум. Беспокоящий огонь называется.

 

Плацдарм не маленький, но и не большой. Для ударной группировки хватит. А вот что хреново — что немец очень крепко сидел. Переоборудовал немец наши же оставленные позиции, понавтыкал везде бетонных коробок ДОТов. Бетонная стена, а не линия обороны. Блин, и где они умудряются столько бетона брать? У них что, в каждой дивизии по цементному заводику?

 

— Блин, замучаешься ковырять его!

 

— А у нас как раз есть бетонобойные снаряды к стоседьмым, — хмыкнул Громозека.

 

— Точно! Не думаю, что немцы рассчитывали толщину бетона на такую мощь. Скорее всего — на три дюйма.

 

— А может — с запасом?

 

— Не думаю. Немец очень рационален. Так, дружище, давай связь с Берлогой.

 

Когда смогли достучаться до штаба, приказал начштабу взвод 107-х переправлять сразу. С наблюдателями от конструкторов. И подразделениями обеспечения.

 

Чтобы бетон бить, нужны дюбеля. Или победитовый бур. Не изобрели ещё? Ничего, мы уже тут!

 

Наступила тьма, но плацдарм бурлил, накачиваемый войсками.

 

— Обратно поедем? — спросил Громозека.

 

— Незачем. Ищи ночлег. Вздремнём, пока наши доберутся.

 

О внутреннем мире дюбеля.

 

Боевая группа из 2 самоходов с ЗиС-6, БРЭМа и взвода боевого охранения прибыли только к 3 утра. Уже светало. Три грузовика привезли боекомплект самоходов, т. к. самоходы переправлялись пустые, перестраховочка. Лучше перебздеть, чем недобдеть! Дружненько, все вместе, быстренько их разгрузили и грузовики отправили обратно. Моя бригада окапывалась на восточном берегу, маскируясь.

 

В 4.30 артполки Воронежского фронта начали артподготовку. Лупили прилично, линия укреплений противника потонула в пыли и дыму. Там земля стремилась взлететь в облака. В 5.00 артиллерия перенесла огонь вглубь позиций противника. Бесшумно пошли в атаку танки 2 танкового корпуса, в немом крике разевали рты цепи пехоты.

 

От грохота орудий я оглох и довольно продолжительное время уши были как ватой забитые. Отвык я от грохота войны.

 

Проблемы начались сразу же. Бетонные коробки ДОТов оказались целы. Танки попали под обстрел неподавленных противотанковых орудий. Немецкая пехота текла ручейками блестящих касок из глубины обороны в полуосыпавшиеся окопы.

 

— Давай, ребят, разбейте эти бетонные коробки. Иначе мы тут застрянем, — махнул я командирам расчётов.

 

Самоходные орудия поползли вперёд. Всё же тяжеловато орудие ЗиС-6 для СУ-76. На твердом грунте — нормально, а на перепаханном плацдарме самоходы ползли, переваливаясь, как беременные бегемоты. Про беременных бегемотов я ляпнул вслух. Так и прилипло.

 

И хотя подвижность была никакой, огневая мощь оказалась выше всяких похвал. Всё же пудовый снаряд с очень высокой начальной скоростью — это вам не кот наклал. ДОТы затыкались один за другим. Сила ударов была такой, что при попадании снаряда появлялась вспышка, как от электродуги сварочного аппарата, ДОТы окутывались пылью, поднятой с земли выплеском кинетической энергии, куски бетона летели метеоритным дождём.

 

Немец быстро просёк, кто колет их ДОТы, как орехи. И начал вылавливать Бегемотов, фокусируя на них огонь всех средств огневого воздействия. И, если сначала самоходы меняли позиции только после уничтожения ДОТа, то теперь пришлось отползать после пары выстрелов. Вот тут и сказалась низкая подвижность. Пришлось оттягивать их глубже, что сразу же сказалось на эффективности огня. Но и противнику было уже сложнее засечь их огневые. Ничего, так десяток боекомплектов отстреляют, научатся. Так сказать, скилл «меткость» прокачают.

 

А потом пришли Горбатые. Илы. И разверзли огненную преисподнюю на головы немцев. Сначала они отработали РСами, потом засеяли окопы врага ампулами с огнесмесью, затем стали крутить карусель в трассерах зениток немцев над окопами противника, отрабатывая боезапас пушек и пулемётов. Им это не осталось безнаказанным — один ИЛ развалился прямо в воздухе, несколько ушли на восток, просвечивая небом сквозь плоскости.

 

После работы Илов немца удалось выбить из первой линии. Остатки нациков отошли на 300 метров, на 2 линию обороны. И всё началось по новой.

 

Наша пехота заняла окопы, мои тоже пошныряли там. Притащили, со смехом, блестящую горшок-каску немца. Стало понятно, почему блестящие каски текли по ходам сообщения. Немец, хоть и немец, а понт дешёвый тоже уважает. Оказалось — маслом каски натирают, тупицы. Сразу видно — только-только из тыла. Бывалые окопники себе такого не позволяют.

 

Кстати, повод задуматься. И позвонить Ватутину. Тыловики — это от безысходности или противник, как римляне, неопытных бойцов выставил на передок, а ветеранов держит в 3-ей линии?

 

Самоходы тоже вернулись в тыл, то есть к моему НП, на перезарядку и дозаправку. У расчётов глаза горят боевым задором. Двое забинтованы, ранены — командир одного из расчётов потерял кусок скальпа, сорванного осколком мины, заряжающий другого — схлопотал осколок в руку. Заряжающего заменили, а скальпилеванный отказался. Пока боевой азарт его жжёт адреналиновым огнём — он боли не чует. Махнул рукой — пусть постреляет. К вечеру сляжет в госпиталь.

 

— Наши отработали, их черёд, — сказал Громозека, приставив ладонь ко лбу козырьком, осматривая западное небо.

 

Связался с Берлогой, но начштаба успокоил, что все ПВО на огневых и ждут «работу». Кроме того сообщил, что над ними на большой высоте барражируют истребители прикрытия переправы. Я обернулся, пригляделся — правда — в облаках купаются черные росчерки самолётов.

 

— Наши встряли, — сообщил я щёлкающему и шипящему эфиру, — давай отработаем с закрытых?

 

— Да-да, — прокричал начштаба, — польскими!

 

Польские — это 76-мм снаряды для наших Единорогов. Почему так, хоть и неофициально, назывались, я не знал. Может, польского производства? Что-то с ними было не так — Брасень нашёл целый склад таких снарядов, американский кольт не только раскрыл ворота склада, но и развязал язык завскладу. Он и предупредил, что дивизионные начарты Ватутина отказываются от этих снарядов. Сказал, что латунь гильз — бракованная. Правда или солдатская байка — не понятно. Но, мой новый начальник артиллерии бригады с забавной фамилией Незовибатько и радиопозывным Кактус оказался очень опытным пушкарём. Кактус приказал Брасеню — брать! И пояснил мне с начштабом, что снаряды эти взяты трофеями в польской компании в больших количествах, но гильзы из слишком мягкой латуни раздувает при выстреле прямо в каморе орудия и выбить его можно только со стороны ствола, а это — потеря времени, а в бою прямой наводкой — ещё и потери расчётов. Но, Грабинские ребята испытывали орудие как раз на этих трофеях и сделали в ЗиС-3 специальный выталкиватель, решающий эту проблему автоматически, при откате ствола. Осталась единственная проблема — не все снаряды будут взрываться на позициях врага. Да и ладно, ещё накидаем, на том складе их тонны. Вот и решил начарт их брать для такого вот огня с закрытых позиций. Так что мне опять повезло с замом. А там и посмотрим — прав он или не очень.

 

Да, фактически часть у меня самоходно-артиллерийская, разбавленная пехотой. Потому начарт в иерархии бригады идёт сразу за мной и начштаба. Вот командование и подошло так серьёзно к личности третьего человека в первой, особой, егерьской.

 

— Высылай окулистов с охраной ко мне.

 

Окулисты — арткорректировщики. Скоро приплыла на лодках группа командиров моей бригады с начартом, куча связистов с мобильниками — ящиками носимых радиостанций, и взвод «космодесанта» в качестве охраны.

 

И военкоры с лейками, куда без них? Жилетки что ли им одеть с надписью «PRESS», чтобы были похожи на репортёров моего времени? Не, не надо. Вдруг немецким снайперам понравиться? А вдруг ООН какое-нибудь ещё не приняли постановление о неприкосновенности репортёров «без границ и без башен»?

 

И есть ли оно, ООН?

 

А нужен ли он, ООН? В моём времени — понтов от него — не особо. Пендосы крутили мир на шесте, как хотели — а ООН? Спокойно на это посматривали. Может, это только выглядело так — мой, так сказать, имхо. А на самом деле — всё иначе? Может, просто я чего-то не знаю?

 

Кактус притащил всех командиров батарей на плацдарм:

 

— Пусть учатся наводить огонь с закрытых позиций. Этому тоже навык нужен. Теория с практикой часто не совпадают, а иногда и противоречат, — пояснил он мне на моё недоумение.

 

И стал распределять людей по группам без оглядки на меня. Я — не против. Я — за самостоятельность и инициативность подчинённых. До определенной степени анархии. А то ведь меня и убить могут. И что тогда? «Шеф, шеф, всё пропало!»? Пусть лучше будет самостоятельность. Так сложнее, но, так — лучше! Тем более, что командирствую я без году — неделя. Так, видимость активную создаю. Щёки надуваю. Для солидности. Ха-ха!

 

Я лишь напутствовал их словами:

 

— В свалку не лезьте. Ваша забота — со второй линии засекать огневые противника и давить их огнём своих батарей. А в рукопашную — тут есть, кому ходить.

 

Группы стали перебежками разбегаться в разные стороны, догоняя уходящую пехоту 60-й армии. Кактус остался со мной. Дождались ещё группу егерей с Архангелом Гавриилом во главе и саперов. И вот с ними выдвинулись западнее — искать место под мой новый НП, чтобы видеть бой, откатившийся западнее.

 

БРЭМ послал осмотреть подбитые танки бригад 2-го танкового корпуса и помочь в ремонте. Если получиться, эвакуировать в тыл. Т-60 и Т-70 БРЭМ утащит без проблем, может быть с Т-34 справиться, но вот кэвешки ему не сдвинуть. Сколько в КВ? 40 тонн? 45? КВ-1с — не легче. «С» он — потому что — скоростной. Не болид Формулы 1, конечно, но против обычного КВ, реально — живчик. Подвижность ему подняли не столько снижением веса, сколько модернизацией ходовой и трансмиссии. Так что это по прежнему — тяжелый танк.

 

Организовали НП. Отсюда было хорошо видно идущий бой. Наступление наших войск застряло. Противник ввёл в бой резервы (каски этих не блестели, наоборот — матерчатые чехлы с вставленными в прорехи веточками, клоками соломы), контратаковал и кое-где уже успел потеснить наши части. Через бинокль я видел танковый бой. Чадящими кострами горели танки 2тк. Ярким бензиновым пламенем горели панцеры. Сначала немцы горят ярко, потом тоже начинают чадить. Это горящий бензин разжигает масла, смазки, резину, которых хватает в любой технике. Так что, чадят и наши и немцы одинаково.

 

Бегемоты возвращались на перезарядку. Связался с ними по рации. Потери. Они тоже поучаствовали в отстреле немцев — два костра — их. Но потом попали под огонь — 1 убитый, 3 ранены, 6 пробоин в броне, отбит один каток, два раза перетягивали сбитые гусеницы. Подробности мне рассказал воентехник, наблюдатель от заводчан. И вот что выяснилось — мощь орудия, как уже говорилось, выше всяких похвал, каждое попадание — пробитие. Но низкая скорострельность, низкая скорость манёвра огнём сводили на нет его эффективность. Потому после уничтожения 2 танков немцев, остальные панцеры разом, по команде, укрылись в складках местности и обстреляли Бегемотов. Едва ноги унесли.

 

Вот тебе и преимущество немцев в управляемости наглядно. Один засёк Бегемотов, все сразу сфокусировали огонь именно на них. Танковое подразделение действует как единое целое. Мы к такому же стремимся, а вот наблюдаемые мною танки 2 тк — очень далеки от подобного. Каждый танк — сам по себе. Объективно, понятно, что и рации не в каждом танке (ими ещё и уметь надо работать), что опыта мало, что координации и взаимодействию боевых машин тоже надо учиться, но когда вот так, зримо видишь отличие в классе мастерства наших ребят и противника — зубы скрипят сами собой.

 

Да, наши Бегемоты не подкачали — сумели выжить, сумели вызвать Кактуса и отгородиться от противника «дружественным огнём», но и только.

 

Была бы башня! Она бы решила проблему манёвренности огнём. Но, опять же, орудие настолько велико, что ни в Т-34, ни в КВ-1, ни в КВ-1с не лезло. Только в сараеобразную башню КВ-2. Но, опять же, штатное 152-мм орудие всё же в КВ-2 будет поуместнее 107-мм. Снаряд 152-мм, как я слышал, не пробивал броню, а разрушал сразу весь танк — такая мощь удара.

 

— Как танковое орудие — не годиться, противотанковое — не годиться. Как полевое — тем более. И куда его? ДОТы ковырять? Так МЛ-20 с ними лучше справиться. Надо снижать вес орудия, полуавтоматику внедрять. Эксплуатационные характеристики повышать. В общем, новое орудие делать, — размышлял я вслух.

 

Представитель Горьковского, Грабинского КБ поник. Но, спорить не стал.

 

Бой разгорался, к полудню достигнув предельного накала и ожесточения. Контратаки немцев отбили, но и сами откатились на первую линию обороны немцев, стали окапываться. Моё НП оказалось на одной линии с пехотой 60 армии. Рядом с нашим НП окапывался расчёт 45-мм орудия, справа — пулеметное гнездо оборудовали. Громозека тоже занял оборону, с пулемётом, в одном окопе с «космодесантом». Я тоже проверил свой автоматический карабин, натянул доспех и каску. Вот сейчас и проверим новый ствол.

 

— Не удался прорыв, — сказал Арвелов, с горестью оглядывая поле боя, заваленное трупами и громоздящимися сгоревшими танками, набивая опустевшие магазины автомата патронами.

 

— Не всё коту творог, иногда и мордой об порог. Ждал нас немец. Укрепился, эшелонировал оборону, резервы держал в оперативной доступности, артиллерию тут держит. Потому и авиацию не привлекает к уничтожению переправы — на полигон нас заманивает.

 

Арвелов бросил на меня короткий взгляд. Сел рядом на другой снарядный ящик.

 

— Давно воюешь, командир?

 

— А то ты не знаешь! Думаешь, мне не стуканули, как ты меня пробивал? Меня люди уважают, сразу на тебя донесли.

 

— Обиделся я на тебя тогда.

 

— На обиженных воду возят, Гавр. Глупое это занятие, бесполезное.

 

— Знаю. Потому и обратился тогда лично.

 

— Да, помню, пришёл с предъявами. Всё уяснил?

 

— Всё.

 

— Мир?

 

— Мир.

 

— Вот и ладушки.

 

— Командир, ты так спокоен сейчас, а мы ведь прямо на передке. Может лучше перенести НП?

 

— Незачем. Немец нас отсюда не выбьет. Зачем бегать туда-сюда? Уж что-что, а обороняться мы научились. Наступать бы — научиться. Сейчас немец ещё разок попытается сунуться, огребёт. Вот тут бы на его плечах и атаковать. А спокоен почему? Так умирать страшно только в первый раз. Кроме того, мы сидим среди своих, справа, слева, сзади — свои. А придётся воевать вообще в окружении. Сейчас — курорт.

 

Архангел кивал головой, оттопырив губы. Чудной.

 

В воздухе гуще засвистели снаряды. Загрохотали взрывы на наших позициях, земля затряслась. От близкого взрыва на меня кинуло кучу земли. Я втянул голову в плечи, прижался спиной к обшитой жердинами стенке траншеи.

 

Сейчас бы выслать в тыл немцам лазутчиков найти эти батареи, да подавить. Но, прямо тут лазутчики не пройдут, их надо было рассылать раньше и переправлять в других местах. Поставим заметку в память.

 

Когда закончился артобстрел, наступила звенящая тишина. Громозека беззвучно разевал рот, что-то кричал. Я потряс головой. Хоть я и открывал рот во время налёта, всё одно оглушило. Только песок теперь на зубах скрипит.

 

Поставил стререотрубу, снял очки глянул в окуляры. Коробки серых танков и пятнистых Штугов. Цепи серой пехоты. Ганомаги тоже идут в атаку. БТРы в первой линии гонят! Совсем ополоумели нацики! Или наше ПТО в грош не ценят?

 

Звук стал возвращаться. Но, тут начали долбить наши батареи, кусты разрывов выросли в рядах немцев. Солдаты противника стали передвигаться перебежками, бронетехника пошла зигзагами.

 

Кактус кричал в трубку рации целеуказания. Остальные — в бойницы наблюдали за немцами. Полкилометра — далеко. 400 метров. Захлопала противотанковая пушка слева и застрочили пулемёты.

 

Я поморщился — рано. Ну что сделает сорокопятка Штугу с такой дистанции? Только позицию засветит. А им, нацикам клятым, этого и надо. Насколько я помню, противник не кидает Штуги, как танки, в таранные атаки. Не кидал, по крайней мере — сейчас же они в одной линии с танками? Как бы там ни было, но раньше противник Штуги берёг. Использовал их по назначению — как машины арт-поддержки. То есть, со второй линии. Потому потери самоходчики несли меньше, чем танкисты. И опыт боёв, поэтому, имеют огромный. Возможно, те немцы, что сейчас зигзагами ползут к нам в приземистых коробках Штугов, ещё французов с их союзниками заморскими били. И от Бреста до Воронежа дошли. Что им засечь наскоро оборудованную позицию ПТО? А уж стрелять они умеют! В этом и я сам убедиться успел.

 

— Ложись! — заорал я, опуская стереотрубу. Рядом присели мои соратники.

 

Быстрая серия разрывов рядом с моим НП и орудие ПТО заткнулось.

 

— Метко стреляют, гады, — выругался я, выглядывая. Поднятая взрывами пыль на огневой позиции «прощай родины» оседала, показывая перевёрнутое орудие без колеса и тела расчёта.

 

Я толкнул Гавра, кивнув подбородком на огневую:

 

— Пошли бойцов проверить — есть ли живые?

 

Он решил — сам, с двумя егерями, перебежками метнулись на позицию пушкарей. Вижу — есть живые. Бойцы стали возиться — перевязывают, волокут в тыл. А сам Гавр перевернул пушку, осмотрел её. И этим привлёк к себе внимание врага. Пули стали высекать искры из бронещита орудия. Гавр рухнул под орудие, откатился в сторону. Потом пополз ко мне. Ну, ползи-ползи, рождённый летать под белым куполом.

 

Немецкие танки и САУ подошли на 100–200 метров и ближе не пошли, стали вести огонь с места, изредка передвигаясь. Пехота немцев под прикрытием их огня, подтянулись к ним, залегли.

 

— Приготовиться! Приготовить гранаты! — закричал я, щёлкая затвором.

 

— Ориентир…, поправка…, осколочным, залпом… — кричал в трубку Кактус.

 

Со стороны немцев истерично завизжали свистки. Чудно — свистки!

 

Немцы поднялись и цепями побежали на нас.

 

— Огонь! — закричал Кактус.

 

— Ложись! — закричал я.

 

Жахнуло, так жахнуло! У меня аж в глазах зарябило.

 

— Чем ты? — проорал я на ухо Кактуса, опять сплёвывая попавший в рот песок.

 

— Стошестидесятые! — проорал он мне в ухо.

 

Я покрутил пальцем у его виска, он довольно оскалил грязное лицо. Торжество в глазах.

 

Охренел совсем! Миномет, а тем более такого калибра — оружие подавления, площадного воздействия. Очень неточное. Особенно на такой дистанции — из-за реки. А до немцев от нас было метров 100. Одна из мин вполне могла лечь прямо в наш НП. Нас бы всех собрали в одну лопату.

 

Я выглянул — двор скотобойни!

 

— Огонь! — заорал я, сам выставил автомат на бруствер, стал отлавливать в прицел уцелевших немцев, стреляя короткими очередями по 2–3 патрона.

 

Расстреляв патроны, рухнул на дно окопа, извлёк пустой магазин, сунул его в карман разгрузки, достал другой, перевернул его, постучал им по своей каске, выбивая песок, если он там был, вставил магазин в магазиноприёмник, передёрнул затвор. Всё это время смотрел, как Гавр, матерясь, перевязывал колено прямо поверх штанов. Он не был ранен — распорол ногу, когда на коленях бежал по дну окопа, наступил коленом на острый осколок, что неудачно оказался у него под ногой.

 

— Чё там? — спросил я его.

 

— Прицел цел, орудие — в порядке. Колесо только оторвало.

 

— У тебя?

 

— Ерунда! Обидно только!

 

— Громозека! За мной! — я вскочил, Гавр и Громозека — тоже. Рванули по окопу к огневой ПТО.

 

И тут я почувствовал что-то. Что-то было не так. Что-то нехорошее почувствовал. Сходное чувство у меня было тогда, прошлой осенью, когда немец уже целиться мне в сердце, а я, раскоряченный после того, как спрыгнул с танка, с пустыми руками. Чувство острой опасности. Смертельной. И такое же чувство у меня было, когда Кум, ментяра, собирался застрелить меня в спину.

 

— Атас! — заорал я, развернулся, кинулся на своих спутников сбивая их обоих с ног.

 

Так в кучу и рухнули. Взорвалось прямо в голове. Наверное, я вырубился на время. Очнулся от того, что кто-то меня толкает в пах. Да больно-то как! Попытался встать, не получается. Будто на меня сверху навалили чего-то. Поднатужился, будто силовую тягу выполняю, пошло дело! Потом легче, легче, а потом кто-то меня схватил за спиной ремень разгрузки и выдернул, отбросил, перевернул, на лицо полилась вода. Я смог открыть глаза.

 

Блин, нас взрывом засыпало! Бойцы-комсомольцы теперь тащили из земли и деревянной щепы Громозеку и своего командира. Я достал флягу, но она оказалась подозрительно лёгкой. Потому что была дырявая, смятая и пустая. А на корме у меня? Точно, вода! — с облегчением понял я. Быть раненым в корму — позор-то! А я-то думал, что ранен недостойно — мокро на филейной части, решил, что — кровь, а боли — пока не чувствую. Бывает так — о том, что ранен узнаёшь не от боли, а от мокрости крови на коже.

 

Оба погребённых заживо были живы и даже целы. Только, так же как и я — оглушены.

 

— Целы? — спросил я.

 

Они закивали головами с ошалевшими глазами.

 

— Пошли дальше!

 

А вот и причина нашего погребения — огромная воронка. И, если бы я не остановил себя и моих соратников — прямо нам на голову бы и упал снаряд. А что самое обидное — наш это был снаряд. Выпущенный красноармейцами из советской корпусной пушки. Такой вот «дружественный» огонь. Недолёт, называется.

 

Ладно, не до рефлексии. Добрались до огневой. Двое бойцов, что нас откапывали, помогли установить потерявшее колёса орудие на пустые снарядные ящики, выровняли пушку, грубо навели на Штуг, стоящий перед нами вполоборота, и лупящий куда-то левее нас.

 

Так, у нас неплохие шансы пострелять — позиция считается подавленной, нас просто не выслеживают. Нет к нам такого пристального внимания, как в начале боя. Тут кругом всё сверкает, клубы дыма, пыль стоит. Есть возможность пострелять не привлекая пристального внимания. Вот и расчёту «Прощай, Родина!» надо было дождаться такого же момента.

 

Я протёр платочком оптику, приник к прицелу, стал наводить на Штуга. Лязгнул затвор, Громозека хлопнул меня по каске, вызывая вспышку боли в голове, я лягнул его ногой, не оборачиваясь. Попал во что-то мягкое. И дёрнул за спуск.

 

Не попал. Так-так-так! Сорокопятка — очень точная пушка. На такой дистанции можно мух отстреливать. Но, я — не попал. Значит, что? Прицел — сбит. Не у меня же! У пушки, конечно. Я же — мегаснайпер-ас 80 уровня. Это пушка виновата, мамой клянусь!

 

— Трассер! — закричал я.

 

Лязгнул затвор. Громозека в этот раз хлопнул меня ладонью по каблуку ботинка. Навёл на передний каток. Выстрел. Мимо! Но, в этот раз я увидел — куда ушёл снаряд. Внёс поправку. Трассер ударил в броню Штуга, высекая вспышку и искры, как электросварка, и свечкой ушёл вбок.

 

Я, не отрываясь от прицела, выставил назад растопыренную ладонь и, голосом продублировал:

 

— Осколочный!

 

Лязгнул затвор, хлопок по ноге, выстрел. Попадание. Небольшой бездымный и почти беспламенный взрыв. И такой же бесполезный. Подкрутил. Лязг, хлопок, выстрел. Лязг, хлопок, выстрел. Наконец-то! Лениво, нехотя, змея гусеницы сползла с переднего ленивца. Всё! Этот обезврежен! Пусть попробует уехать! А башни у него — нет. Потерял гуслю — мишень. Но, к сожалению, не для меня. Слишком долго придётся этой пушечкой ковырять Штуга, стоящего вполоборота, без точной наводки. Если бы не сбитый прицел! У него, уязвимых мест хватает, но — попробуй, попади!

 

Выглянул из-за щитка орудия. Оглядел поле боя в поисках целей. Квадратные танки, приземистые самоходы. Ганомаги! Печеньки! Развернули орудие, стал выцеливать елозившего за сгоревшим КВ гроб немецкого БТРа. Наконец, удалось подловить его осколочно-фугасным в ходовую. Он замер в полуобороте. Вогнал ему 2 бронебойных в моторное отделение. Увидел, как из него сбежали 2 немца. Думал, загорится. Нет, не горит.

 

Потом пострелял по Пазику. Четвёртому. Прострелил ему два экрана. Но, снаряды бессильно сверкали об его броню, светлячками улетая в сторону. Ну его! Там вон — ещё БТР уползти пытается.

 

— Иваныч, не жги его! Трофеи же горят!

 

— До трофеев тут ещё… как до Китая на карачиках! Хотя… Давай гранатой!

 

Первый выстрел — мимо! Второй — выше крыши. Третий снаряд разорвался прямо на морде БТРа, меж двух смотровых щелей. Ганомаг дернулся, замер, ещё дёрнулся, стал ещё быстрее отползать задним ходом. Выстрел — снаряд пролетел в нескольких сантиметрах от правого борта. А вот следующий опять взорвался на броне. БТР с крестом на борту резко дёрнулся, замер и встал. Вижу — немец выскочил. Я по нему — из пушки. Не попал. И — ладно! И глупо это было — чисто ребячество — из пушки в одиночного солдата стрелять.

 

— Вот тебе твой трофей! — закричал я, оборачиваясь к любителю трофеев, и увидел широкогрудый корпус Т-34, уже накатывающий на нас.

 

— Атас!

 

И мы, как тараканы, — кто — куда! Танк прогрохотал по огневой, навоняв выхлопом не прогоревшего дизтоплива с чёрной копотью от попавшего в топливную систему масла, наехал одной гусеницей на сошник сорокопятки, пушка подлетела, перевернулась. Танк уехал дальше. Я осторожно выглянул туда, откуда он пришёл, вдруг там ещё один такой же бестолковый? Нет никого, только запыхавшаяся пехота бежит нестройными кучками.

 

— Слепой что ли? — возмущался боец-космодесантник.

 

— Та, не. Просто — не опытный экипаж. Куда едут — не видят, а значит, и врага — не видят. От пехоты оторвались, — сказал я, — Смертники.

 

Выглянул — ага, уже. Танк, что додавил нашу пушку и чуть не раздавил нас, стоял около горящего Штуга, которого мы и стреножили, повернув башню на бок, туда, на немцев, и лениво разгорался. Орудие его продолжало бухать, посылая снаряды во врага, пулемёты захлёбывались очередями. Вспышка, взрыв — и вот башня тридцатьчетвёрки подлетает на чёрно-алом фонтане огня, переворачивается, падает обратно на танк. Всё. Никто не успел спастись.

 

— А ля гер, ком а ля гер, — осталось только вздохнуть.

 

Вернулись, подавленные, на НП — всё одно пушка было окончательно разбита. Как раз чтобы выгнать оттуда пехоту, что уже облюбовали наш НП под огневую 82-мм миномёта. Без рукоприкладства не обошлось. Пинками выгоняли их в атаку.

 

Сел, попил из фляги Громозеки. Призадумался. О перспективах идущего боя. Точнее, об его бесперспективности. Думаете — наглец? Себя считаю умнее генералов? Нет, не считаю. Но, учиться надо не только на своих ошибках. А учиться — надо. Учитывая, с какой скоростью прирастает геометрия моих воротников. Потому, быть простым болванчиком, тупо кивающим и исполняющим только то, что приказали — не мой путь. Мне предстоит выстрадать совсем другим путём. И чтобы снизить боль неизбежных ошибок, ну хоть на сколько-нибудь, надо «мосх» понапрягать заранее. Я ведь прекрасно помню, как запаниковал тогда, там, чуть западнее, когда немцы смешались с моими людьми. Думал — всё! Все мои — погибли. И бой — проигран. А оказалось всё совсем не так. И даже — совсем не так. Потому — учиться, учиться и ещё раз учиться, как завещал Великий…

 

— Есть раненные? — спросил тонкий девичий голос.

 

Настолько не соответствовал голосок происходящему вокруг, и мыслям в моей голове, что все, я — в первую очередь, замерли, обернувшись на источник звука — маленькую, едва полтора метра, девочку с огромной, для неё, санитарной сумкой. Конопушки на носу-кнопке, русые, почти рыжие жиденькие косички.

 

— Чё молчим? — рявкнул я, — Нет раненных? Нет, так нет!

 

А потом обратился к санитарке:

 

— Все целы, дочка.

 

— Тоже мне папашка нашёлся! — фыркнула она.

 

Я отвернул воротник кожанки, чтобы она увидела геометрию петлиц. Санитарка пискнула мышкой и так же, мышкой, хотела улизнуть, но я её окликнул:

 

— Ты нашего медбрата не видела? Большой такой, в такой же форме, как у нас?

 

— Там, раненных таскает. — Ответила она, махнув рукой на берег, потом смерила нас взглядом, — Так он ваш? Понятно! Вас, лосей, только такому племенному бычку и утащить!

 

— Ух, я тебя! — закричал я, и она, взвизгнув, скрылась.

 

Ржач на НП на несколько минут. Это напряженность боя отпускает.

 

Сбор камней.

 

— Так, бойцы, срочно найти нашего Бога Войны! У него ещё радиопозывной колючий. И наших радистов. Не НП, а черт знает что! Развоевались! Впереди ищите, теперь за наступающими цепями погнали.

 

Почему я сам не пошёл вперёд? Не вижу перспективы. Прорыв не удался. И не известно, удастся ли? По моему мнению, немцы уже нагнали сюда оперативные резервы, попробовали нас спихнуть в реку, не вышло. Теперь будут перемалывать наши роты и танки на своей эшелонированной обороне, планомерно отходя на заранее подготовленные позиции. Это не прорыв. Это отпихивание врага.

 

А нас собирались в прорыв запускать, по мягким и нежным тылам гулять. Можно, конечно, мою бригаду использовать и как перфоратор. Мы вполне себе проломим несколько линий обороны нациков. И иссякнем. Но, заставит ли это противника отменить отправку на юг механизированных дивизий? Ради них ведь всё затевалось. Не удастся вернуть немецкие танки сюда — все жертвы сегодняшнего наступления будут напрасными. Из стратегического масштаба бой перейдёт в разряд боёв местного значения. По улучшению позиций. Но, потери — несопоставимы.

 

Хотя, если верить тому, что трепали про Ржев — там, как раз, так и получалось. И в очень крупном масштабе. По миллиону бойцов противостоящие стороны оставили в Ржевских болотах.

 

Ну, видимо, не только я учусь «носить геометрию». Но и более крупные командующие. Не зря же они называли 1942 год — «учебным». А по-другому и не научишься. Это раньше, на диване с книжкой, я думал — «чем они там в своих военных училищах и академиях занимались?» А теперь я знаю — воевать умеет только тот, кто воюет. Невозможно научиться этому «заочно».

 

Вернулась группа бойцов с радистом. Радист передал мне трубку. Вызывал меня Сугроб — начштаба. Передал приказ Психолога срочно прибыть в Берлогу. Значит, Ватутин у меня в штабе. Именно молодые генштабисты, что теперь служат при моём штабе, мне так много рассказали про этого выдающегося полководца. В том числе и его прозвище — Психолог. И тогда я вспомнил его. Ватутин будет Киев брать. А потом погибнет от рук украинских нацистов-бандеровцев. Но, сейчас он жив, полон сил и голова его варит, как автоклав. Посмотрим, что он там надумал.

 

Но, сначала собрал своих, что разбежались по плацдарму, как тараканы, надавал всем заданий: военкорам — запечатлеть на плёнку результаты «противостояния» брони и снаряда, Кактусу — велел прекратить вести огонь всеми видами боеприпасов, кроме «польских», и отводить батареи на запасные позиции, рембату — провести ревизию подбитой и брошенной техники на предмет поиска трофеев, космодесанту — не лезть в бой, обеспечить выполнение службами бригады их заданий и вернуть всех к ночи в расположение, то есть, на восточный берег.

 

— Мы не будем наступать?

 

— Будем. Но, не сейчас. И, возможно, не здесь. Всем всё ясно? Выполнять!

 

Пошли к берегу. Я, Громозека, Кактус, радисты и бойцы охраны. Не кучкуясь, россыпью, от укрытия к укрытию — немец долбил по плацдарму. Вслепую, но постоянно.

 

— Командир — Бегемот!

 

Сгоревший самоход стоял в ложбине, скрывавшей его по срез ствола. И даже это его не спасло от вражеского снаряда. Хорошо видна была обгоревшая пробоина. Длинная, снаряд вошёл чуть наискось, не срикошетив. Видимо, сразу полыхнул бензин развороченных баков. Сейчас Бегемот уже не горел, чадил. Рядом валялись два красных огнетушителя. Тел не было — я заглянул в нутро раскалённой машине. Но, увидев цилиндры снарядов в боеукладке, быстро дал задний ход, махнув рукой, чтоб остальные тоже прятались. Так можно и по ветру развеяться! Как они не рванули?

 

С безопасного расстояния обернулся, снял каску, склонил голову, перекрестился. Минус один.

 

Второй самоход нашли на берегу. Тоже битый, но боеспособный, на ходу. И пустой. Экипажи обоих машин были тут. Половина — завёрнута в брезент. А погиб тот экипаж, где командир был с испорченным скальпом.

 

Не слёг он в госпиталь. Не дожил. Они отбивали танковую контратаку врага. Самоход вспыхнул, как спичка. Горящие люди вываливались из него и бежали живыми факелами. Голоса ребят, что видели это, постоянно срывались.

 

У меня и самого ком в горле мешал говорить. Горящие люди — это личное, особо проникающее. Зелёная клеёнка, холодный мертвый свет, родные ступни! А-а-а-а!

 

Но, надо! Надо взять себя в руки. Я — не Витя Данилов, я — комбриг Медведь! У меня — ответственность, дело! Надо, Витя, надо! Надо, что-то надо сказать. Я же — командир, твою-то дивизию!

 

— Егеря не погибают! Они отступают в ад на перегруппировку!

 

Глупость. Пафосная, ненужная, неуместная глупость, но именно это я и сказал.

 

Отвернул брезент, посмотрел на обуглившихся ребят. Опять перед глазами вспыхнула картинка: морг, зелёная клеёнку, босые, родные, холодные ноги. Хорошо, я в тёмных очках, что скрывают глаза!

 

Провал. Следующее, что помню, да и то, как-то фрагментарно — стою по колено в реке, жду лодку. Ни на кого не могу смотреть. Наверное, понимали, не беспокоили.

 

Первые. А сколько их ещё сегодня будет? А завтра? Как мне их завтра посылать в бой, если я их вижу такими чёрными, с полопавшейся кожей, оскаленных, с пустыми глазницами? Как найти в себе силы? И не очерстветь душой и сердцем при этом? Как? Не думать о них, как о людях? Считать их штуками, как патроны? Так советовал один персонаж-мудак в «Горячем снеге»?

 

Причалила лодка. Именно за нами. Сел на носу, всю переправу смотрел невидящим взглядом в воду. Громозека пытался что-то сказать, был грубо послан.

 

Знаю! Всё знаю! И что скажешь, и что подумаешь, но, — не надо! Не надо слов! Мало всё это знать! Надо что-то сделать со своим сердцем, душой, головой и совестью! Надо найти в себе силы жить дальше, воевать, делать то, что должен. И не стать тем чурбаном, что людей штуками считает. Остаться человеком. С живой душой.

 

Лодка ткнулась в камыши, выпрыгнул первым. По пояс в воду. Пох! Попёр буром, грудью раздвигая камыш.

 

Берег весь был перепахан воронками. Оказалось, мои миномётные самоходы выходили прямо к воде, отстреливались, отползали, а враг ещё долго лупил по этому месту. Побежали, а то — ещё залп кинет? Глупо сложиться не хотелось.

 

Калькулятор в моей голове вякнуть пытался — а как немец вычислил мои миномёты, ведь накрыл же их позиции? Но, тоже — матёрно был послан по аморальному маршруту, чтоб не закатывал арбузы шире головы.

 

Переправа гудела и бурлила в километре севернее. На любой мало-мальски возвышенной кочке стояли зенитки, жадно тянущие свои хоботы в облака, где мошками купались несколько силуэтиков стальных птиц. Всё было вдоль и поперёк изрыто узкими окопами — укрытия от обстрелов и бомбёжек. Кое-где валялись обёртки от индпакетов и обрывки бинтов — не всем повезло укрыться безнаказанно.

 

Вышли к оврагу, который был весь вытоптан людьми. И сейчас он был полон. Тут накапливались роты до переправы. Обошли овраг.

 

Вышли на дорогу, пошли по пыльной обочине, глотая густо поднятый техникой и тысячами ног чернозём, перемолотый в пыль. Тут нас и нашёл водила моего ГАЗика. Он нас быстро примчал до штаба.

 

Едва попав в расположение, пришёл в дикую ярость — успели накатать и натоптать множество дорог и тропинок, люди и транспорт в совершеннейшем беспорядке размещены, как придётся. Раздраконили на свежие дрожжи! Разорался, как паровоз перед переездом. Как не на фронте, а в тылу! Тут ещё и Брасень попал под горячую руку — сунулся ко мне, чтобы я куда-то позвонил, а то ему опять чего-то не дали, но — получил по шее, ещё и пинка под зад. Забегали с охапками веток, стали натягивать масксети. А самим догадаться не судьба? Тут весь извёлся, как их потерять не можется, а им самим собственная жизнь — не дорога. Значит, я — заставлю её, жизнь, поберечь! Кулаками желание поберечься вобью! И мой рассудок сберечь, заодно.

 

Подойдя к штабной палатке, вообще пришёл в неописуемый «восторг»! Палатка! В зоне досягаемости батарей противника! Гля! И чему я их учил!

 

— Сугроб! Гля! Иди сюда, пёсий потрох! Ко мне, гля!

 

— Иваныч, ты чё? Комфронта же!

 

— Ты ещё и генералов угробить решил? — взревел я.

 

И ударил его, со всей своей возможной дурью и злостью, в грудь. И, ещё не известно, чем бы это закончилось для моего же начштаба, да и для меня потом, но удар мой успел сбить Громозека, начштаба получил только по касательной. Зато, я накинулся на Громозеку. Несколько минут мы, молча, пыхтя только, вели схватку. Я наносил удары, Громозека их, молча и очень эффективно, парировал или уклонялся.

 

— Генерал ждёт, — напомнил он мне. Как будто мы не дрались, а в подкидного играли.

 

Я перестал пытаться пробить его оборону, тяжело вздохнул, выдохнул.

 

— Полегчало? — спросил Громозека.

 

Я кивнул. И верно, мир перестал «мерцать» сумраком.

 

— Обращайся.

 

Я ухмыльнулся, два раза хлопнул по своим бокам, выбивая из одежды пыль, и шагнул за полог палатки.

 

Война — путь обмана.

 

Встав перед генералами, представился, извинился.

 

— Пришёл в себя? — с недовольной усмешкой спросил Николай Федорович. Он был зол. Но, старался этого не показать.

 

— Да, спасибо.

 

— Постарайся впредь воспитывать своих подчинённых не в присутствии вышестоящих командиров. Это некультурно.

 

— Виноват, исправлюсь.

 

— Надеюсь.

 

И как начал меня распекать! За то, что я не сидел здесь, в лесу, пеньком, а переправился на ту сторону. Да ещё и в бою лично учувствовал! Я слушал, слушал, а потом не выдержал, глухо, как-то рокочуще, от всё ещё не отпустившего меня гнева, задавленного, но не исчезнувшего, начал говорить:

 

— При всём уважении, товарищ генерал, вынужден напомнить вам, что я вам придан только на время проведения операции. И подчиняюсь вам только локально. Приказы ваши выполнять — обязан, но прорабатывать меня, а тем более перевоспитывать — не позволю!

 

Генералы штаба фронта опешили, Ватутин побагровел, карандаш в его руках хрустнул, разлетаясь на части. Он вскочил, но — я смотрел ему прямо в глаза. Мы некоторое время пободались взглядами, потом генерал махнул рукой, сел обратно:

 

— Ладно, проехали. Рассказывай, как там идёт наступление?

 

Я молча, сжимая кулаки, смотрел в переносицу генерала. Ну, скажите, это — нормально? То, как я себя сейчас повёл — нормально? Это — адекватное поведение? Меня пора в психушку и лечить, лечить, лечить! Или отдать «тройке» трибунала — те быстро «вылечивают». Проснувшаяся «холодная», расчётливая часть моего сознания — «калькулятор» уже издевалась надо мной, мстя за проложенный мною для него в прошлый раз аморальный маршрут.

 

Смотрел на генерала и не мог понять: чего он хочет? Что он хочет услышать? Что ему сказать? А-а, была — не была! Хуже уже не будет:

 

— Плохо.

 

— Даже так? А мне докладывают об успехе. Враг разбит и повсеместно отступает.

 

— Организованно. На заранее подготовленные позиции. Подкрепления ему подходят, батареи развернуты, площади пристреляны. Резервы не «засвечены». И авиацию он ещё не применял.

 

Я глубоко вздохнул. Я, «калькулятором», понимал, как это выглядело с их стороны. Особенно на фоне моей истерики по дороге сюда и выпендрёжа только что. А выглядело это трусостью, паникёрством и пораженчеством. Лечить! Лечить! А воевать кому, пока я буду «отдыхать»?

 

Но, раз уж начал «паникёрствовать», то продолжил:

 

— Танковым экипажам не хватает выучки — едут в бой, как паровозы на рельсах — только прямо! Не используют рельеф. Не видят ничего ни впереди, ни вокруг. Ни своих, ни врагов. Стреляют до последнего — не маневрируют. Взаимодействия танков и пехоты — тоже не увидел. И пехота — в бой бежит стадом баранов. В обороне — огонь по противнику из стрелкового оружия не ведут, ждут, когда пушки и пулемёты всю работу сделают. Стойкости нет — бегут на противника, потом от противника, потом опять на противника. Как танки кончаться, так и наступление закончиться. Не вышло прорваться. Может, мне бригаду ввести в бой?

 

Генералы переглянулись. Ватутин спросил:

 

— Думаешь, у тебя лучше получиться?

 

— Надеюсь.

 

Он постучал новым карандашом, что взял взамен сломанного, по карте, потом им же поднял козырёк фуражки.

 

— Так ты думаешь, не выйдет прорваться?

 

— Нас ждали. Именно тут ждали. Потому и авиацию не применяют. Заманивают. Пока, всё идёт по их плану — мы втянулись в узилище, где у нас нет свободы манёвра, мы как на ладони, нас начинают перемалывать. Им надо перемножить на ноль наши наступательные возможности, они это и делают. Тогда этот участок фронта стабилизируется, и противник сможет отсюда снять часть войск.

 

— Молодец, просчитал немца. Как, по-твоему, он поверил, что мы тут нанесли основной удар?

 

Я прищурился, глядя прямо в глаза генерала. Нае… Обманул он, получается?

 

— Где? Там же нет переправы?

 

— Есть. Мы её притопленной сделали. Ночами строили. Сам увидишь.

 

Я ринулся к карте. Только сейчас я обратил внимание на красные стрелки с другого плацдарма.

 

— Сможешь сбить колокольню?

 

Впечатлён! Вот это игрок!

 

— Для меня честь быть под вашим началом, мастер! Блин! Круто-то как! Война — путь обмана? Сунь Ци?

 

Ватутин усмехнулся, типа: «А то, могём!», а потом спросил:

 

— Так сможешь колокольню сбить? Нам она при свете дня жить не даст.

 

— Будем посмотреть. То есть, надо на месте сориентироваться.

 

— Поехали.

 

— Да, прошу извинения за своё поведение.

 

— Принимается. Мне тебя таким буйным и описывали. Не удивлён. Но, впредь постарайся без подобных заходов обойтись.

 

— Я — стараюсь. Очень стараюсь.

 

Ватутин только головой покачал. Лечить! Лечить! И прививки от бешенства.

 

Берег, западный, был высок и обрывист, потом местность полого поднималась на холм, на вершине которого стоял храм. С той самой колокольней. И пепелищами на месте деревни. Об избах напоминали только разбитые остатки печек, что рядами торчали вдоль того, что было дорогой, намекая, что тут когда-то были улицы. Склоны холма были густо изрыты окопами, воронками, деревянными козлами с натянутыми меж ними нитками колючей проволоки.

 

Плацдарм, где удалось закрепиться нашим войскам, был справа от холма, от подножья холма и начинаясь. И переправа, соответственно — тоже справа. Отсюда её даже не видно. Зато с колокольни видно — отлично. Да и берег, восточный, был полог как стол — всё видать далеко-далеко с колокольни.

 

— Небось, и заминировано всё?

 

— К чему ты? — спросил Ватутин, наряженный в такой же как и я масккостюм «леший».

 

— Уж больно хорош объект, чтобы уничтожать его. Жалко. Сколько труда на постройку. Его бы в ножи взять.

 

— Не помешало бы. Так фашист его у нас и взял. Вечером неожиданно атаковал большим количеством пехоты. А там у нас — рота, а в ней было меньше 20 человек. Но, ты прав, там всё заминировано, оборону ты сам видишь. И танки туда не подведёшь. Да и есть у них, чем танки встретить. К тому же — каждый метр пристрелян.

 

— И всё же, я считаю, надо попробовать. А у вас нет под рукой дисциплинарных частей?

 

— Штрафных? Как нет? Есть. Народ-то у нас в ангелов не спешит перевоспитываться.

 

— Пойдёмте, Николай Федорович, я увидел всё, что нужно. Поможете план составить?

 

Ватутин улыбался.

 

— Что? — спросил я его, чуя, что не спроста он так лыбиться.

 

— Только выживи, комбриг.

 

— Да и вам бы поберечься. Особенно засад укро-нацистов. Вам бы охрану усилить.

 

Он озадаченно нахмурился. А, вот, нечего на меня орать! Ага, поломай теперь голову, наведи справочки, получи по шапке. Я не злопамятный. Я просто злой медведь с хорошей памятью. Громозека, блин, твоё «вот» и мне, вот, прилипло, вот!

 

Над головой опять прошелестел снаряд, упал на холме. И не взорвался.

 

— Примерно, каждый десятый, — вздохнул Кактус.

 

— Нормально. Девять же — взорвались. А так бы и пролежали на складе. Без пользы.

 

Это мы вели выбраковку «польских» снарядов. Встав широким фронтом, Единороги из глубокого тыла били по колокольне. Выстрел — 2–3 минуты тишины — выстрел. Каждый раз стреляло другое орудие. По очереди. А выглядело так, будто танк ездит вдоль реки, постреливая в колокольню.

 

Нет, мы и не надеялись сбить колокольню. Да и 76-мм снаряда на это маловероятно, что хватит. Снаряды ложились вокруг храма, перепахивая позиции врага. Это и была главная цель. Порванная проволока, разрушенные окопы, дорожки воронок в минных полях — вот наша цель. Не частая стрельба выглядит беспокоящей, но у каждого орудия — свой прицел. Воронки разрывов, и, правда, прокладывают пунктиры по позициям противника. А под таким пусть и не интенсивным, но постоянном обстреле решаться сапёры немцев чинить линии проволоки или заново закладывать мины взамен сдетонировавших?

 

Этот обстрел идёт уже больше 10 часов. Через час обстрела немцы занервничали, постреляли в ответ. Больше наобум. У нас — без потерь. Потом они прислали самолёт. Его прогнала пара истребителей, что шла на смену дежурившим над переправой. Это комфронта им приказал именно этим маршрутом следовать к переправе. Крюк, конечно, они делали, дефицитное топливо жгли, но искать нас с воздуха одиночному самолёту стало невозможно. И прилетевшая группа Штукас — пикировщиков, ничего не нашла — мы при их приближении ведение огня прекратили, замаскировались.

 

Моя истерика у штаба через час стала достоянием даже не бригады, а всех окружающих полков. Солдатский телеграф работает в таких случаях со скоростью ИТАР-ТАССа. Так что к маскировке народ относился очень тщательно. Не каждый обладает ловкостью Громозеки, потому никто не хотел испытать свою грудь на ударную прочность. Я решил не доверять солдатскому телеграфу и на общебригадной волне продублировал: сообщил, что у тех, кого с воздуха обстреляют, буду проводить, как раз, испытания грудных клеток. А так как мне мой предыдущий опыт с испытанием прочности грудины человека удару медвежьей лапы был сорван, то я нахожусь просто в неописуемой ярости. Так и сказал. Должны поверить.

 

Так вот, немецкие стервятники покружились под трассерами наших Фениксов, ничего не нашли, атаковали СЗУ, но на 2 заходе были сами атакованы нашими ястребками. У нас в штабе сидел «делегат связи» от смешанной авиадивизии. Смешанная она не потому что состоит из юмористов, а потому что у неё на вооружении и истребители, и бомбардировщики. Так вот, того времени, что Лапотники искали «бродячий танк», группе авиаприкрытия хватило, чтобы взлететь и добраться до нас. С истребителями боя Лапотники не приняли и смылись восвояси. Итог — ничья. Немцев не сбили, но и мы без потерь.

 

Долбёжка Храмовой Горы продолжилась.

 

А сейчас уже ночь. Сводный штрафбат уже перешёл на ту сторону. Его командир, майор Рудаков — сидел рядом с нами. Согласовывали план атаки. С майором Коншиным — командиром штурмового батальона. Они будут ночью атаковать позиции врага. Штрафбат с плацдарма, штурмовики — с берега. Я обеспечиваю им огневое прикрытие. Только лишь.

 

Комфронта категорически запретил мне участвовать. Вот гад! Это же моя специальность — ночью брать в ножи немецкие позиции! Блин, опять вслух сказал! Заговариваюсь!

 

Комбаты заулыбались:

 

— Товарищ подполковник, не переживайте, сделаем всё честь по чести. По вашей же методике учились.

 

— Моей методике?

 

— Нарочно взял, как узнал, что нас Кузьмин Виктор Иванович будет инструктировать.

 

И протягивает мне брошюрку.

 

— Да ты чё?

 

Подсветил себе фонариком под плащ. «Штурм позиций противника. Тактика штурмового подразделения». И авторы — капитан Кузьмин В.И. и два соавтора. Только — я не писал никаких методичек.

 

Что это было? Кто-то меня пиарит. А зачем? Блин! Зачем? Это надо серьёзно обмозговать.

 

— Я заберу? На память.

 

— Конечно.

 

Комбаты ушли.

 

Пристали мои «орлы». Тоже в бой просятся. А вот шиш вам поперёк всего хлебала! Меня не пустили — и вы — обломайтесь! Фамилия такая, прибалтийская, не слышали?

 

Из моих — идут только малые разведовательно-диверсионные группы с рациями. Они тоже хулиганить не будут. Даже наоборот. Их задача — под шумок, тихо-тихо, просочиться в тыл противника и там искать «печеньки». Это я реализую идею по поискам артпозиций врага. Поглядим, получиться ли?

 

А теперь — спать! Есть у нас ещё парочка часов.

 

Добрался до «дома» — своей землянки. Жена спала поверх одеяла, в сапогах, в одежде, поперёк. Видно, что как зашла, так и рухнула. Сколько же ты на ногах сегодня провела? Сколько операций? Раненных было много. Разул, раздел, уложил под одеяло. Сам разделся, лег. Сразу прижалась ко мне, как котёнок, уткнувшись носом в бок. Спи. А мне подумать надо.

 

Чё за прикол с методичкой? Дело, конечно, нужное. И для этих времён — передовое, необычное. Методичка. Но, зачем ставить меня в авторы? Я этого не писал — раз, я, как бы, секретный, — два. Есть и три, и четыре. Ну вот, на кой ляд меня так пиарить? Я же в президенты не планирую баллотироваться. Тем более, нет их тут.

 

Ничего не смог я придумать по причине погружения в тяжелый от усталости сон.

 

Назад: Часть 1. В гостях у сказки.
Дальше: Часть 3. На обратной стороне.