— С этого момента я хочу знать каждый его шаг, — сказал Кардинал. Он обвел взглядом сидящих пред ним пятерых, встретившись глазами с каждым из них. — Каждое его перемещение и каждое сказанное им по телефону слово, — продолжил он. — Скорее всего, он использует хорошо защищенную телефонную линию — Алекс, ты должен найти возможность ее вскрыть.

Алекс кивнул.

— Попробую.

— Пожалуйста, не просто попробуй, а сделай, и, чем скорее, тем лучше. И время устаревания информации должно быть минимальным, опоздание на час может сделать прослушивание бессмысленным. Хлоя, на тебе наружное наблюдение. Задействуй столько мобильных групп, сколько будет нужно, но они должны быть рядом с ним день и ночь, куда бы он ни направлялся, и при этом ни в коем случае не обнаруживать себя. Предупреди людей, которые будут этим заниматься, что они имеют дело с профессионалом очень высокого класса. Пусть проявят максимум внимания и осторожности.

— Сделаю, — сказала Хлоя. — И лично тоже поучаствую при необходимости.

— Хорошо. Карл, сколько человек мы потеряли во время последней операции?

Старый байкер хрипло откашлялся.

— Шестерых, Карди. Знаю, много, но проклятый стрелок на крыше смешал нам все карты. Трое были зарезаны им наверху, и еще трое погибли внизу, когда эти дьяволы полезли на нас из автобуса. И еще одиннадцать раненых, двое тяжело.

Кардинал поморщился. Он не любил нести потери. Во время четко спланированной акции их не должно быть вовсе, и все его люди прекрасно знали о том, что работа с Кардиналом обычно сопряжена с минимальным риском. И вот, пожалуйста, семнадцать бойцов вышли из строя.

— Да, это плохо. Ты можешь отобрать из оставшихся человек десять и подержать их в состоянии боевой готовности столько, сколько будет нужно?

— Запросто, — отозвался Карл. — Парни сейчас на загородной базе, пробудут там, пока в этом есть необходимость. Постараюсь, чтобы они не слишком расслаблялись.

— Отлично.

Кардинал взглянул на Лорен. Женщина смотрела на него своими чистыми добрыми глазами и слегка улыбалась, светло и безмятежно.

— Лорен, как долго ты еще можешь оставаться в городе?

— Карди, я пока никуда не тороплюсь, но… через неделю хотелось бы уже уехать. К тому времени в моем присутствии уже не будет необходимости, в клинике, где находятся наши раненые, прекрасные специалисты. Но в моем институте много работы и пару важных исследований пришлось пока приостановить, так что…

Она с сожалением покачала головой.

— Хорошо. Я надеюсь, что недели хватит. Думаю, что ты не пожалеешь о потраченном времени. Если все пройдет так как нужно, очень скоро у тебя будет материал для такого исследования, что все остальные по сравнению с ним покажутся анализами в районной поликлинике.

— Какая интрига, — улыбнулась Лорен. — Не беспокойся, в крайнем случае, я могу слетать к себе на пару дней и вернуться обратно.

Кардинал кивнул.

— Договорились. Виктор, ну а нам с тобой придется вернуться к старым поискам, которые, как ты помнишь, прервали год назад. Только сейчас все будет еще сложнее. Объект или затаился, или, наоборот, попробует уйти из города. Необходимо взять под контроль все пути отхода, которые только возможно: аэропорты, паромные станции, железнодорожные и автобусные вокзалы. Подключите дорожную полицию на трассах и пошлите своих людей на посты ДПС. Конечно, вероятность успеха мала, но мы не должны упускать ни одной возможности.

Виктор покачал головой.

— Карди, это бессмысленно. У нас нет ни имени, ни изображения, ни даже сколь либо приемлемого словесного описания. Кого мы будем искать? Пожилого человека? На его месте, если бы я хотел покинуть город, то раздобыл бы спецовку и попросился в кабину какого-нибудь трактора, едущего в область. Если он захочет уйти, он уйдет, и мы ему не помешаем.

— Я знаю, — мрачно ответил Кардинал. — Поставь там, где я сказал, самых рослых, заметных и устрашающих из твоих агентов. Пусть не скрываются, пусть торчат посередине вестибюлей и залов ожидания так, чтобы все их видели и понимали, что они кого-то разыскивают. Если наш объект выберется на разведку, чтобы определить пути отхода, то я хочу, чтобы он знал — его ищут. Может быть, так мы заставим его еще какое-то время оставаться в городе. Других вариантов все равно нет.

Он помолчал.

— Но самое главное сейчас — это Гронский. Наблюдение и готовность к мгновенному оперативному реагированию, как только он начнет действовать. Возможно, он и обратится ко мне за поддержкой, но вероятнее что нет, так что будем надеяться на нашу разведку и ждать. У меня все.

Когда пятеро вышли из кабинета, Кардинал подошел к большому окну из толстого дымчатого стекла и посмотрел на погруженный в сумерки город. Вид напомнил ему интерактивную картину, на которой сменяются времена суток, но все остальное остается прежним, и даже машины и мелкие фигурки пешеходов передвигаются с одинаковой скоростью и по одним и тем же маршрутам.

Удивительно, как прихотливо выстраивает свои запутанные сюжеты судьба. Разве мог он предположить, К чему приведет оформленная чуть больше двадцати лет назад опека над долговязым молчаливым юношей, внезапно оставшимся сиротой? Его воспитанник и ученик, затем прекрасный агент — Кардинал нисколько не лукавил, когда называл его одним из лучших среди всех, кто когда-либо на него работал; потом этот катастрофический срыв, который, казалось, поставил точку в их отношениях, и вот теперь — возвращение, давшее начало, вероятно, самой важной в карьере Кардинала миссии. Миссии, могущей изменить мир.

А если бы он тогда отказался?

Кардинал покачал головой. Лишь ему одному были известны обстоятельства того давнего опекунства, но даже он не знал причин, по которым оно состоялось. Кардинал никогда не был знаком ни с отцом Гронского, ни вообще с кем бы то ни было из членов его семьи. Он даже не слышал об их существовании до того момента, как один из его ключевых, но при этом совершенно анонимных заказчиков не высказал в очередном письме этой странной просьбы: оформить опеку над осиротевшим подростком. К письму прилагалась подробная информация о семье и указание суммы, которая намного превосходила ту, что можно было ожидать в качестве оплаты за выполнение подобной услуги. И Кардинал согласился. В конце концов, не было ничего сложного в том, чтобы пару лет побыть опекуном у вполне самостоятельного молодого человека. Но он и предположить не мог, какими глубокими и доверительными станут их отношения, во что они разовьются, и что в итоге, через двадцать два года принятое тогда решение обернется возможностью обрести истинный Священный Грааль, в котором слились воедино достижения алхимической науки и зловещей кровавой магии.

Но как это ни парадоксально, главным препятствием на пути обретения Грааля мог стать как раз тот, кто открыл этот путь. Кардинал ни секунды не сомневался в том, что Гронский будет и дальше самостоятельно распутывать клубок древних загадок, и что когда он настигнет Некроманта, то менее всего будет думать о соблюдении сегодняшних обязательств. Вероятнее всего, он просто убьет старого упыря, возможно, теми же самыми пулями, что получил сегодня от Кардинала, а потом уничтожит и манускрипт, и все запасы ассиратума, если таковые обнаружит. Все эти сегодняшние ритуалы с рукопожатиями и обещаниями только укрепили Кардинала в уверенности, что его бывший воспитанник будет действовать на свое усмотрение, и интересы Кардинала будут заботить Гронского в последнюю очередь.

Что ж, он это предвидел. Специально подготовленные патроны помогут Гронскому выжить, если вновь придется столкнуться с врагами, подобными тому, что встретился на заброшенном заводе. Это гарантирует высокую вероятность успешного выполнения миссии. А соблюдение интересов Кардинала обеспечит круглосуточное наблюдение и контроль перемещений Гронского, так что каждый необычный маршрут будет немедленно отслеживаться, фиксироваться, и, чем ближе он станет подбираться к своей цели, тем ближе к самому Гронскому будут находиться бойцы Кардинала, чтобы в решающий момент на только уберечь манускрипт, но и не дать уничтожить самого Некроманта. Без него могут оказаться бесполезны и книга, и эликсир.

«Прости, Родион, — подумал Кардинал. — Придется тебе отложить свою вендетту до лучших времен».

Он посмотрел в окно и улыбнулся дождю и сумраку.

Этот город никогда не спит. Глубокой ночью он порой проваливается в тяжелое темное забытье, вздрагивая от тягучих кошмаров, а днем дремлет вполглаза, и тогда сознание его бродит в тусклых серых сумерках, подобно человеку, измученному бесконечной бессонницей. В потемневших от времени старинных домах светятся редкие грязно-желтые окна; но за непроницаемой чернотой тех, где свет не горит, нет места спокойному сну, и обитатели каменных склепов тяжело дышат, придавленные наваливающимся на город низким небом и вечным холодным дождем. Да, этот город никогда не спит, но и не бодрствует; он замер на тонкой грани бытия между сном и явью, и жутковатые порождения сумрачной дремоты неотличимы в нем от реальности.

Сильный ветер хлещет тяжелым дождем в окно, налетает, стучится раз за разом, и это неприятно напоминает осмысленное поведение какого-то живого существа, выскакивающего из мрака ночи и бьющегося о стекло в стремлении ворваться в дом. Лихорадочно болтающийся на ветру уличный фонарь, как зеркальный шар под потолком инфернального дискоклуба, порождает множество дергающихся в ломаном танце причудливых теней, и, когда я смотрю на террасу, время от времени мне кажется, что там кто-то стоит, то проявляясь на мгновение, то снова исчезая среди дикой пляски тьмы и дождя.

Мне неуютно и тревожно. А еще не отделаться от ощущения, что я не один в квартире: отвратительное, параноидальное чувство, которое при всей своей бессмысленности запросто может лишить сна и помешать выключить настольную лампу перед тем, как ложиться в постель.

Это просто хроническое недосыпание, дружище, говорю я себе. А еще усталость, переутомление, ну и ожидание неизбежного наблюдения со стороны людей Кардинала. В том, что теперь каждый мой шаг будет внимательно отслеживаться, я не сомневаюсь.

В общем-то, это справедливо. Я не собираюсь отдавать ему манускрипт и эликсир, а он попробует помешать мне убить Некроманта. Наши сегодняшние обещания и рукопожатия имели только одно значение: Кардинал действительно поможет мне при необходимости всеми своими ресурсами, а я, как и обещал, продолжу свои поиски… Но когда они завершатся, каждый постарается взять себе все и не отдать ничего другому.

Оседлавший ветер дождь бьется в стекло все сильнее и яростнее. Я думаю о Кристине. Она нужна мне. Пожалуй, я бы променял магические патроны Кардинала на то, чтобы она была сейчас здесь, со мной. Последнее время в мутной от недосыпания голове клубится какой-то серый туман бессвязных мыслей, тревожных чувств и ощущений, в которых я не могу толком разобраться, но я знаю, что рядом с Кристиной туман растает, голова прояснится, и я снова смогу думать, жить и свободно дышать светлым воздухом, а не стылой влажной дымкой, пропитанной бессонницей, табаком и алкоголем. Может быть, она сможет подсказать мне, кто так быстро отреагировал на разговор Кардинала и Галачьянца и дал последнему спасительный эликсир для его дочери. А может быть, мой прояснившийся рассудок сам найдет ответ на этот вопрос, а заодно еще и на несколько других, которые последнее время не идут у меня из головы.

«„Rubeus vinculum“ „венецианского списка“. Скверная школьная латынь. Очевидно, что автор книги был сведущ в герменевтике, каббале, алхимии и других эзотерических науках, однако уровень владения латынью оставляет желать лучшего. Странно: латынь основной язык ученых того времени. Глубина мыслей в тексте не соответствует более чем скромному мастерству построения фразы».

Скверная латынь. Немыслимо, чтобы лорд Валентайн плохо владел языком, на котором написано абсолютное большинство научных трудов того времени. Тогда в чем причина? Может быть, при переписывании леди Вивиен не следовала строго тексту, а просто пересказывала содержание своими словами, пропуская сложные для ее понимания места. Но зачем понадобилось бы леди искажать изначальный текст? Или это тоже было частью ее замысла, вызванного желанием максимально затруднить поиск рецепта приготовления ассиратума будущим читателям?

Я чувствую, что эти вопросы связаны между собой одним ответом, и не понимаю, почему мне кажется настолько важным его получить. Кардинал был прав, когда говорил, что я погружен в изучение «Красных цепей», и в особенности «Хроник», глубже, чем кто-либо, как будто за прошедшую неделю, в течение которой я не прикасался к этим книгам и старательно не думал о них, они проникли в меня через тайные двери подсознания, и моя интуиция лишь является отголоском чьих-то слов, направляющих меня на верный путь. Когда сегодня Кардинал изложил условия нашего предполагаемого сотрудничества, я ни на секунду не задумался о том, чтобы отдать ему роковой манускрипт и ассиратум. И дело тут совершенно не в каких-то морализаторских аргументах или гуманизме, не в моем упрямстве, и уж конечно, не в личных планах на эликсир. Просто в тот момент в моем сознании совершенно четко возник уже знакомый образ: израненный умирающий рыцарь и юная леди, возлагающая меч на его плечо, так что сама возможность передать в чьи-то руки тайну ассиратума, которую эти двое так тщательно оберегали, показалась мне совершенно немыслимой.

Я закрываю глаза и мысленно снова задаю мучающие меня вопросы, направляя их туда, откуда приходят ко мне образы рыцаря и его леди. Становится очень тихо, словно я погружаюсь в иное мысленное пространство, куда не долетает вой ветра за окном и шум дождя, бьющегося об оконное стекло. «Леди Вивиен, — шепчу я, и эти непроизнесенные слова возникают в моем сознании как строки, начертанные на пергаменте причудливой вязью. — Леди Вивиен, это я. Помогите немного. Я не прошу многого, только направьте меня в нужную сторону. Обещаю, что не подведу».

Слова растворяются. Меня окружает абсолютная тишина пустоты. Но в тот миг, когда я приподнимаю веки, в это краткое мгновение перед тем, как снова впустить в свое сознание звуки и образы внешнего мира, я вдруг отчетливо вижу перед собой тоненькую темноволосую девушку в платье цвета запекшейся крови, ее бледное лицо, на котором лежит теплый отсвет свечей, и большие серьезные глаза.

— Встаньте, мой рыцарь.

Слова звучат так отчетливо, как будто произнесены здесь, в комнате. И я чувствую, как к моему плечу на мгновение прикасается твердая тяжесть холодного клинка.

Я вздрагиваю и открываю глаза. Наверное, я уснул на несколько секунд. Да, так и есть, это был тонкий сон, вот только видения в нем были что-то уж очень яркими и живыми.

Рыцарь. Моя леди.

Что там говорил старый библиограф Роговер о гримуарах? Вы читаете эти книги, а они в это время читают вас — кажется, что-то в этом роде. Я бросаю взгляд через окно на террасу, и мне опять кажется, что в темном углу рядом с перилами возвышается неподвижная фигура. Как тот большой черный пес, который преследовал несчастного Мейлаха. Теперь я знаю, кто это был, и преследовать кого-либо ему серьезно помешает отрубленная голова, но… Кто знает, вдруг иногда они возвращаются?

Видение исчезает. Впрочем, хорошо, что я вспомнил про Мейлаха. Надо будет позвонить ему и снова договориться о встрече. В конце концов, если он задавался теми вопросами, что записал на оборотной стороне последней страницы «Хроник», то возможно, у него есть если уж не ответы, то предположения, которые могут быть полезны.

Я смотрю на часы. Полночь. Нелучшее время для звонка, но Мейлах не производит впечатления веселого жаворонка, засыпающего на закате, а потом радостно встречающего новое утро с восходом солнца. Я беру телефон и набираю номер.

На северной окраине города, посреди бесконечного и плоского, как доска, пустыря, недалеко от неровной черной кромки леса, возвышается холодной бетонной плитой громада многоэтажного дома. Злобный ветер яростно налетает на серые стены, и тысячи ледяных сквозняков, как змеи, проникают через щели между плитами и неплотно прикрытыми рамами, расползаясь по темным закоулкам огромного человеческого улья. Ветер завывает на разные голоса в широких вентиляционных шахтах, так, что кажется, будто дом осаждают незримые сонмы привидений и нежити, стремящиеся выгнать наружу его обитателей, где они станут легкой добычей кошмарных порождений ночи и дождя.

В одной из квартир дома гремит в темноте телефонный звонок, перекрывая зловещее завывание ветра. Тревожные дребезжащие трели отражаются от голых стен. Лежащий на кровати в темной полупустой комнате человек беспокойно заворочался и проснулся, глядя в непроницаемую тьму. Жаркие простыни прилипли к взмокшему от испарины телу, как плащаница, пропитанная отравленной кровью Несса. В комнате душно и жарко, и даже холодный воздух, проникающий сюда через приоткрытую форточку, не приносит свежести, словно мгновенно задыхаясь в спертой удушливой атмосфере. Телефонный звонок дребезжит, доносясь в комнату через черный прямоугольник дверного проема.

Мейлах смотрит в сторону двери, и, как всегда, ему на мгновение кажется, что там стоит чья-то неподвижная фигура, стоит и ждет, когда же он выдаст себя неосторожным движением. Он застывает от страха, слушая назойливо громкие звонки, и с ужасом представляя себе, что сейчас их звук начнет приближаться, и он увидит того, кто так настойчиво зовет его оттуда, из темной пустоты. Наконец звонки обрываются так же неожиданно, как и начались, и в квартире снова наступает тишина, нарушаемая лишь воем ветра, и сгущается вязкое чувство страха, вызванное мыслями о том, кому он мог понадобиться в глухую полночь.

Мейлах боялся телефонных звонков, особенно тех, что порой звучали среди ночи, и ни разу он не нашел в себе сил, чтобы поднять трубку и ответить, боясь услышать нечто, что совершенно точно сведет его с ума: голос погибшего сына, умершей жены или просто глухую тишину с треском помех, за которыми притаилось нечто жуткое, от чего невозможно ни спрятаться, ни скрыться. Но еще больше он боялся ночных звонков в дверь и думал, что если сейчас раздастся громоподобный звук дверного гонга, то сердце его не выдержит и разорвется от нахлынувшего ужаса.

Но было тихо. Мейлах, застыв, ждет, и минуты медленно тянутся одна за другой, исчезая во тьме. Постепенно он успокаивается. Тело его расслабляется, голова тихо опускается на смятую подушку, и он затихает, погружаясь обратно в вязкую трясину сна, в глубинах которого его поджидают пугающие беспокойные видения.

Кобот никогда не подходил к окну, когда в комнате был включен свет. Но даже и в темноте он не раздвигал жалюзи, а только осторожно выглядывал между полосками сероватой ткани, осматривая пустынные ночные тротуары.

Про эту маленькую квартиру из двух тесных смежных комнат на втором этаже неприметного дома на Каменноостровском проспекте не знал никто. За последние дни Кобот много раз благодарил себя за предусмотрительность и чутье, которые подсказали ему в конце прошлого года снять это жилье на чужое имя, оплатив сразу на год вперед. Весь год квартира стояла закрытая, и он уже начинал думать о том, нужно ли оставлять для себя этот резерв еще на один год, как вдруг оказался здесь, словно в спасательной шлюпке, в которую успел в последний момент прыгнуть с борта тонущего корабля.

С той самой ночи, когда он узнал о гибели Абдуллы и услышал несколько обрывочных, противоречивых, но чрезвычайно тревожных известий о подробностях произошедшего, Кобот почти не выходил на улицу. Он бежал сюда из дома, не рискнув появиться в «Данко», выключил и разобрал мобильный телефон и ни разу не воспользовался банковской картой. К счастью, в этой квартире был небольшой запас наличных денег, и два раза за прошедшую неделю глубокой ночью Кобот выходил из квартиры и спускался вниз, в супермаркет, расположенный на первом этаже дома, где торопливо закупал продукты и снова поспешно поднимался к себе, с облегчением запирая на несколько замков массивную стальную дверь. Он понимал, что если его найдут, то никакие двери и запоры не помогут, но все-таки испытывал странное чувство спокойствия, когда задвигал массивный засов и поворачивал ключи в замках. Кобот даже продумал альтернативный путь отступления: через окно, по расположенному под ним козырьку над офисом какого-то банка, но эти планы тоже носили характер психотерапии, как и старательное лязганье замками, и позволяли самого себя убедить в безопасности и контроле над ситуацией. Посмотреть в глаза страшной реальности он не решался.

Кобот прекрасно осознавал, что случилось нечто ужасное и катастрофическое. Что те люди, которые так умело и безжалостно расправились с Абдуллой, рано или поздно найдут и его, Кобота, как бы ни был он осторожен и как бы тщательно ни скрывался. Это был лишь вопрос времени. Но самым страшным было понимание того, что время самого Кобота на исходе, и счет идет уже на недели. И что если он не найдет в себе сил вернуться в «Данко», то эти недели будут последними в его жизни.

За декоративными панелями его роскошного кабинета, между раскаленной батареей центрального отопления и внешней стеной здания находился тщательно спрятанный сейф. В свое время Кобот подошел к его устройству с особым тщанием и теперь надеялся, что эти старания обеспечили сохранность его содержимого. Даже сняв стенные панели, сейф невозможно было увидеть, замки на нем были механические, и к ним не вели никакие провода сигнализации или питания для сложной электроники, а металлический корпус был обработан таким образом, чтобы его нельзя было обнаружить при просвечивании стен различными лучевыми приборами. Найти сейф можно было, только последовательно просверливая стены кабинета через каждые полметра, и Кобот искренне надеялся, что этого не произошло. Потому что иначе последние надежды на выживание рухнут.

В сейфе были деньги и с десяток маленьких темных бутылочек с ассиратумом. Как любой наемный менеджер, Кобот был склонен к мелкому жульничеству, и у него образовался свой, совсем небольшой впрочем, список личных клиентов, которым он отдавал эликсир за половину, а в некоторых случаях и за треть цены. Ассиратум для этих поставок он списывал на потери во время проведения своих экспериментов. Эти сделки нигде не проводились, пациенты не наблюдались в «Данко», и все были довольны — клиенты результатами, а Кобот — дополнительным доходом. Сейчас в сейфе находилось порядка полутора миллионов долларов наличными — сумма, с которой вполне можно начать новую жизнь. Но деньги не были тем главным, ради чего Кобот должен был вернуться в «Данко». Ему был необходим ассиратум. Потому что однажды он имел неосторожность принять его сам.

Это было в начале года, когда все только начиналось. Удивительные свойства напитка были очевидны, и Кобот выпил его, отчасти потому, что, как хороший врач и продавец, хотел сам проверить на себе его действие, отчасти потому, что не устоял перед удивительной перспективой обрести совершенное здоровье и бесконечно долгую жизнь. И только через месяц после этого, когда Кобот безуспешно пытался диагностировать причину внезапного резкого недомогания, мерзавец Абдулла с хохотом сообщил ему, что прием эликсира каждое новолуние не просто рекомендован, но и жизненно необходим. И это было чистой правдой: Кобот хорошо помнил, как в мае один из клиентов «Данко» не смог оплатить очередную порцию ассиратума. Несмотря на увещевания Кобота, Абдулла не захотел ни отпускать эликсир в кредит, ни снижать цену, что было бы разумно, и в результате на второй день новолуния Кобот уже читал сообщение о скоропостижной смерти несчастного пациента в ленте новостей. Конечно, это не было проблемой, пока зловещая парочка каждый месяц появлялась в подвале заброшенного дома, принося очередную партию напитка. Даже когда Кобот приступил к своим самостоятельным изысканиям способов приготовления ассиратума, им двигало в большей степени научное любопытство, азарт исследователя, ну и свирепая настойчивость постоянно подгоняющего его Абдуллы. Возможно, знай он, что от успехов его работы будет зависеть напрямую и собственная жизнь, результаты были бы более весомые.

Но теперь нет ничего. Ни работы, ни лаборатории. Есть только десять порций эликсира и полтора миллиона долларов, чтобы попробовать менее чем за год все же отыскать секрет этого чертова снадобья. Он еще может выжить. Но для этого нужно выйти из своего убежища и отправиться в «Данко».

Кобот снова осторожно выглядывает сквозь жалюзи. По мокрому блестящему асфальту проспекта с широким шорохом проскальзывают редкие машины. Да, ему нужно будет выйти из укрытия, и не раз. Надо будет провести разведку, подумать о путях проникновения в медицинский центр, и, чем скорее он этим займется, тем больше будут шансы на успех.

Если бы этой ночью запоздавший путник прошел по набережной одного из многочисленных каналов, над черной маслянистой водой которого нависают угрюмые фасады, а в самой воде дрожат отражения ночных фонарей, словно неведомые обитатели темных глубин зажгли огни по случаю какого-то мрачного празднества; если бы он, преодолев мгновенный инстинктивный страх, свернул в кромешную тьму одной из низких арок и вошел во дворы; если бы, осторожно и поспешно ступая, словно опасаясь привлечь к себе внимание того, что скрывается за покосившимися рассохшимися дверями, в закоулках заплесневевших стен, в сараях из досок и листового железа, он шел дальше и дальше через запутанные зловещие лабиринты; если бы, дойдя до конца и оказавшись в самом сердце каменных катакомб, наш путник подошел к дальнему углу небольшого двора и, изогнув шею, посмотрел бы в узкую щель между двух вздымающихся вверх неровных стен, то он увидел бы слабый желтоватый свет, сочащийся сквозь грязное стекло незаметного окошка. Что бы подумал этот случайный запоздалый прохожий? Каких обитателей, бодрствующих в столь поздний час в этом трущобном чреве города, нарисовало бы ему его воображение? Но подчас реальность оказывается страшнее и удивительнее самых смелых взлетов бойкой фантазии. Ибо вряд ли он бы догадался о том, что за этим окном скрывается от мира древний упырь, некромант, хранящий зловещую тайну кровавого эликсира бессмертия.

Ему не спится. Сон вообще был редким гостем для Некроманта и приходил к нему лишь как краткое тяжелое забытье, в которое он проваливался, словно в глубокий мрак сырой могилы, без сновидений и мыслей. Но сейчас он не может уснуть потому, что его терзает тревога.

Его дни в этом городе сочтены. Место, насиженное в течение почти двух столетий, придется покинуть и искать себе новое пристанище, что совсем непросто в нынешнем мире, который стал в последнее время таким тесным, шумным, суетливым, что искать в нем убежище ничуть не легче, чем найти укромный угол пауку, оказавшемуся посреди оживленного проспекта.

Однажды он уже чуть было не покинул этот город. Тогда, почти сто лет назад, он, впервые за много веков, вновь предпринял попытку сотрудничества с властью. Новые правители этой многострадальной страны были столь чудовищными, столь откровенно порочными и беспринципными, что представлялись идеальными союзниками, которые помогли бы ему вновь обрести былую силу и могущество и нанести ответный сокрушительный удар по той, которая столетиями преследовала его по всему миру, сделавшись из беспомощной загнанной жертвы безжалостной и умелой охотницей. Казалось, что еще немного — и новая власть превратит всю страну в одну огромную адскую армию живых мертвецов, которая, подобно монгольским ордам, темной волной обрушится туда, куда ее пошлет направляемая Некромантом воля вождей. И вначале все шло вполне неплохо. Сотни и тысячи жертв, кровавое пиршество революции, ничем не ограниченное поле для любых экспериментов, восторженно приветствуемых его богохульными и безбожными союзниками. Эликсир творил чудеса, и вскоре очень многие из правящей верхушки стали зависеть от снадобья, что готовил для них тот, кого они знали как доктора Мазерса. Но увы, он просчитался, недооценив всю глубину поистине дьявольской низости и порочности своих новых друзей. Вместо того чтобы следовать его воле, они решили подчинить его своей: заключить в тюремную камеру, надеть кандалы и превратить в раба, исправно делающего для них эликсир бессмертия. Как-то очень быстро для безбожников и материалистов они сообразили и про осиновые колья, и про свойства серебра, и даже вспомнили про кресты, которыми быстро увешали стены подвалов и которые смотрелись особенно кощунственно на дверях, ведущих во владения Некроманта, где он совершал черные мессы и кровавые магические ритуалы. Некоторые особо пугливые красноармейцы, перед тем как спуститься к нему в лабораторию, надевали поверх шинелей сорванные с убитых священников наперсные кресты и панагии, из которых штыками были грубо выковыряны драгоценные камни. Некромант только головой качал, наблюдая такие формы пробудившейся религиозности. Как бы то ни было, свободу его, пока еще вежливо, но твердо, они ограничили, а в перспективе маячила реальная перспектива лишиться ее вовсе.

К счастью, тогда ему удалось вовремя бежать. Непоследнюю роль в успехе этого предприятия сыграл верный Вервольф, разорвавший в клочья охрану из десятка солдат, выставленных караулом у подвала дома на Гороховой, и еще она, его новая и преданная союзница, примкнувшая к нему в те лихие и кровавые годы, которая заставила одного из руководителей ЧК выписать всем троим какие-то невероятные мандаты и документы, прежде чем перерезала горло и жадно вылакала бьющую фонтаном из рассеченных артерий горячую большевистскую кровь.

Но тогда они все-таки не уехали. Вначале удалось затеряться среди вакханалии последовавших вслед за революцией репрессий, а потом война и блокада и вовсе превратили этот город в идеальное место для нежити, расплодившейся среди смерти, голода, цепенящих морозов и ослабленных беспомощных людей. Но иметь дело с власть предержащими Некромант с тех пор зарекся раз и навсегда, предпочитая оставаться в тени, храня свои тайны, и спокойно коротать бесконечность жизни в надежном убежище, которым стали для него гнилые трущобы центра.

Однако теперь ему все же придется исчезнуть. Он ждал и боялся этого с того самого дня, когда она пришла к нему с предложением пойти на сотрудничество с каким-то местным бандитом и продавать тому эликсир. Некромант никогда бы не позволил начать эту рискованную авантюру с Абдуллой, если бы не дал себя убедить в том, что это поможет избежать внезапно возникшей реальной угрозы для них всех и для той тайны, что он хранил почти шестьсот лет. Да, она была очень убедительна, и Некромант, пусть и нехотя, но все же согласился.

С тех пор его старое черное сердце не знало покоя. Деньги, которые теперь лились бесконечным сияющим потоком, его мало интересовали. Да и зачем они были ему нужны? Древний упырь, он не нуждался ни в человеческой пище, ни в новых вещах, ни уж тем более в дорогих игрушках, которым, как девочка, так искренне радовалась она и которые мгновенно выделили бы его из того серого болота, в котором он скрывался. Он не верил людям, которые, по ее словам, обеспечивали безопасность их деятельности, и каждый раз, когда Вервольф выходил на свою теперь уже ежемесячную охоту, сердце его ныло от дурных предчувствий. Потом Абдулла, этот жалкий, злобный и жадный субъект, вопреки его воле опрометчиво обращенный ею в вампира, стал все более настойчиво требовать увеличения объемов поставок, а когда Некромант категорически запретил ему даже думать об этом, то и вовсе вышел из-под контроля, умножая жертвы, с тем чтобы самому найти способ приготовления эликсира. Ситуация становилась все более угрожающей, и пусть сам Некромант не имел дела ни с кем из тех, кто стал звеньями в этой кровавой цепи, беспокойство не оставляло его ни на миг. Смертный приговор распоясавшемуся Абдулле и его подручному, этому трусливому доктору из фальшивой клиники, за фасадом которой они вдвоем организовали лавочку по торговле драгоценным эликсиром, был делом времени, но тут случилась новая беда: появился тот человек, высокий, молчаливый, умный и очень опасный. Сначала он показался в доме Галачьянца, потом вплотную приблизился к самому Некроманту, затем помешал Вервольфу в его последней охоте, а в конце концов и вовсе убил несчастного оборотня как раз тогда, когда тот навсегда избавил их от проблем с Абдуллой — увы, избавил слишком поздно, потому что ситуация и без того уже вышла из-под контроля. В этом человеке чувствовалась сила, природу которой Некромант не мог распознать, странная, но почему-то казавшаяся очень знакомой, и то, что он сумел в одиночку убить Вервольфа, служило ее доказательством. В довершение ко всему в игру активно вступил еще один человек, грозный и могущественный, тот самый, от происков которого они пытались защититься; затеяв всю эту представлявшуюся такой хитроумной комбинацию с Абдуллой. И вот теперь верный слуга Некроманта мертв, таинственный незнакомец продолжает идти по следу, словно гончий пес, преследующий тщетно пытающуюся ускользнуть дичь, а тот, другой, обложил их со всех сторон, как загонщик обносит красными флажками территорию, где мечется загнанный волк. Было от чего потерять покой; было от чего не спать долгими ночами, тщетно пытаясь занять мысли страницами старинных инкунабул.

Впрочем, за свою долгую, очень долгую жизнь старый чернокнижник выходил и из более опасных ситуаций. Не раз и не два его чудом миновал костер инквизиции, не единожды посланцы мстительной девчонки, которой он когда-то позволил ускользнуть, подбирались к нему на расстояние удара серебряным клинком. Но он всегда выживал. Выживет и теперь.

Кем бы ни был тот мрачноватый субъект, так бесцеремонно нарушивший покой старого Некроманта, жить ему осталось совсем недолго. Несчастный даже не подозревает о том, что уже попал в искусно расставленную ловушку, которая только ждет подходящего момента, чтобы захлопнуться и раздавить его, как не в меру любопытного грызуна. Что же до другого врага, чьи люди сейчас рыщут по городу, то надо просто подождать: месяц, два, может быть три, а потом спокойно уехать отсюда, туда, где их никто не будет искать. Денег у них теперь более чем достаточно; благодаря своим связям, она сможет выправить им любые документы и визы, и кто тогда обратит внимание на пожилого человека с молодой женщиной, отправляющегося за границу самолетом, поездом, паромом? Даже если те, кто его ищут, будут наблюдать за аэропортами и вокзалами, искать, скорее всего, будут его одного, а не пару: отца и дочь, деда и внучку, пожилого бизнесмена и его любовницу. Так что нужно только подождать, затаиться на время и бежать, но до этого избавиться от назойливого преследователя с его неудобными вопросами и опасными подозрениями.

Старый Мастер, доктор Мазерс, Некромант, лорд Марвер кивает седой головой, словно соглашаясь со своими мыслями, и возвращается к чтению. Он по-прежнему может делать ходы первым, нити игры в его руках, а значит, нужно просто пережить этот неприятный момент, как он пережил смерть своего верного волка, оплакав того выступившей из поблекших глаз мутной стариковской слезой, и потом снова все станет как прежде. И это «потом» будет бесконечно долгим, еще более долгим, чем было невероятно долгое «прежде».

Вязкий земляной пол проседает под ногами, как болотная почва. Полукруглый потолок такой низкий, что я едва не касаюсь головой грубой кирпичной кладки. Здесь душно и тесно: со всех сторон меня мягко сдавливают тела, множество тел людей, медленно бредущих в узком коридоре между холодных каменных стен. Я слышу испуганное перешептывание, чей-то негромкий плач, глухой кашель, далекие причитания, хриплое дыхание, стоны и шарканье десятков подошв. С каждым вдохом я вбираю в себя воздух, побывавший в чужих легких, запахи несвежей одежды, пота, теплой кожи, вонь кишечных газов, иногда неожиданно резкий аромат духов и густого, тяжелого страха. В полумраке различимы лица: мужские, но чаще женские, детские, бледные, с блестящими глазами и почти одинаковым выражением испуганного ожидания, в котором еще не до конца растворилась крупица надежды. Мы идем медленно, продвигаясь маленькими шажками, и иногда откуда-то сзади доносятся грубая брань и жалобные крики, полные обиды и боли, когда отстающих подгоняют штыками или ударами прикладов.

Коридор кажется бесконечным. В плотной сдавленной человеческой массе передо мной мелькает лицо девушки: растрепанные светлые косы, перепуганный взгляд, большие голубые глаза, потрепанная гимназистская форма. Я понимаю, что она что-то спрашивает у меня, но не словами: вопрос звучит у меня в голове, и я не могу разобрать его смысла. Вместо ответа я нахожу ее руку, нежные, теплые пальчики, и пытаюсь ответить, что все будет хорошо, но слова не звучат, и мне остается только крепче взять ее за руку и смотреть в испуганные глаза, которые она не сводит с меня.

Далеко впереди раздается хищный металлический лязг. Я приподнимаю голову, упираясь в низкий свод потолка, и вижу в дальнем конце коридора большую двустворчатую железную дверь, покрытую ржаво-бурыми пятнами. На обеих ее створках кто-то криво и грубо приколотил два наперсных креста, словно в злобной попытке еще раз распять Того, Кто один раз уже был распят. На одном из крестов я вижу пулевую отметину и запекшуюся кровь.

Шаг за шагом теснимая невидимыми конвоирами толпа приближается к железным дверям. Я не выпускаю руку девушки, и она уже идет рядом со мной, прижатая к моему плечу плотной человеческой массой, и я чувствую, как дрожит ее худенькое тело. С грохочущим лязгом распахиваются ржавые железные створки. Из открывшегося проема бьет яркий багряный свет, словно отсветы раскаленных углей из отверстой дверцы печи. Несколько человек разом исчезают в этом дрожащем огненном мареве, и дверь снова с лязгом захлопывается, как жадная пасть, поглотившая своих жертв. Неожиданно я оказываюсь совсем близко к ней, словно вся стоявшая впереди толпа разом расступилась и исчезла, но задние ряды по-прежнему напирают, подгоняемые штыками и прикладами, так что я упираюсь каблуками в пропитанный кровью земляной пол подвала, чтобы не уткнуться лицом в покрытые ржавчиной двери. Прямо перед собой я вижу распятие. На мягком металле косыми отметинами зияют следы множества ударов штыком, как будто нынешние легионеры, подобно сотнику Лонгину, пытались пронзить Распятого, повторяя от злобы и ненависти то, что тот сделал ради милосердия.

Рука девушки холодеет от страха и дрожит в моей ладони. Я смотрю влево и тоже вздрагиваю. По правую сторону от двери стоит Вервольф; он неподвижно глядит поверх голов, лицо его все так же похоже на нелепую и страшную маску, а в черных провалах глаз отражается пустота абсолютного небытия. Я поворачиваюсь вправо, и вначале мне кажется, что слева от двери тоже стоит оборотень. Очертания его колышутся и дрожат в мареве, скрывающем истинный облик, но, чем дольше я смотрю на эту странную тварь, похожую то на гигантскую кошку, то на змею, тем больше я понимаю, что передо мною Женщина, но не человеческое существо, а принадлежащая совсем к другому, иному роду. Внезапно она обнажает ослепительно-белые острые клыки в оскале хищной ухмылки, одним молниеносным броском разрывает горло одному из стоящих рядом людей и нависает над телом, жадно высасывая кровь и превратившись вдруг в некое подобие смертоносного насекомого, самку гигантской саранчи, пожирающей жизнь. Я не могу оторвать от нее взгляд. Она ужасна и восхитительна одновременно, она вызывает дрожь омерзения, но к ней необъяснимо влечет, она отвратительна, но ее чудовищная красота превосходит красоту всех женщин, когда-либо живших на земле, в ней нет ничего человеческого, но все в ней — совершенная и желанная женственность.

Железная дверь снова распахивается. Я вижу кряжистую, невысокую фигуру в кожаном фартуке и высоких сапогах, окутанную багровым дымом и кровавым клубящимся жаром. Я шагаю вперед, чтобы увидеть его лицо, но в этот момент из багряных клубов появляется сильная рука, и пальцы смыкаются безжалостной хваткой на руке стоящей рядом со мной девушки. Одним движением человек в кожаном фартуке отрывает ее от меня, а девушка отчаянно кричит, но я не слышу ее крика, а только понимаю, что она зовет на помощь. Моя правая рука рефлекторно тянется к левому боку, и я чувствую, как ладонь охватывает плотную рукоять меча. Я пытаюсь выхватить клинок из ножен, но он выходит очень медленно, очень туго, и в этот момент женщина-кошка-змея-саранча поднимает ко мне свое окровавленное отталкивающе человеческое лицо, шипит, оскалив несколько рядов острейших клыков, и прыгает вперед…

Я вздрагиваю всем телом и просыпаюсь: с больно бьющимся, сжавшимся в комок сердцем, широко распахнутыми глазами, устремленными в потолок, и стиснутой в кулак правой рукой.

Когда ты читаешь книги, они тоже читают тебя. И похоже, что кроме славных героев «Хроник Брана» меня пролистал и кто-то еще.

На столе горит предусмотрительно не выключенная на ночь лампа. Я не стал ее гасить. Пусть светит до утра.

Алина отложила в сторону книжку и посмотрела в окно. Яростный ветер раскачивал голые ветки, которые неистово метались за темным стеклом спальни на втором этаже, как будто какие-то злые духи вселились в оставленные на зиму тела деревьев и теперь исступленно беснуются среди тьмы и проливного дождя. На обложке книги изображен зловещий желтый глаз с вертикальным зрачком, но повествование о таинственных убийствах, совершаемых в катакомбах старинного музея древним чудовищем, не казалось сейчас Алине ни удивительным, ни страшным.

Сегодня она все-таки успела побывать на работе. Анализы гистологического исследования образцов тканей трех жертв ночного потрошителя («оборотня, — повторила себе Алина, — это был оборотень, черт его побери») были готовы, и то, что она там увидела, не давало ей покоя. Результаты по одной из жертв, той самой Марине, трагическая смерть которой послужила поводом для знакомства с Гронским, не укладывались в общую картину. «Можно с высокой долей вероятности утверждать, что это орудие было использовано во всех случаях аналогичных преступлений…» Теперь эта вероятность уже не была высокой. Более того, заключение экспертизы поставило под сомнение ответ на другой, самый главный для Алины вопрос. Вопрос о том, кто убил ее мать, и был ли ее убийцей тот, чье обезглавленное тело она увидела в цеху заброшенного завода среди россыпи осколков разбитого стекла. И для того, чтобы удостовериться в этом, был только один способ, неприятный настолько, что она не могла найти в себе сил на него решиться.

Наконец она поднялась с кровати, набросила поверх ночной пижамы халат, сунула ноги в домашние тапочки и открыла дверь спальни. Внизу горел приглушенный мягкий свет. Алина тихо спустилась по ступеням лестницы. Она должна сделать это. Не для Гронского, не ради поисков зловещего Некроманта, она должна это сделать для себя. А еще ради памяти матери и для своего отца.

Алина вошла в кухню. Отец сидел за столом; перед ним стояла большая кружка с дымящимся чаем и лежала раскрытая газета.

— Привет, пап, — сказала Алина и тоже присела за стол.

Отец слабо улыбнулся, щуря усталые глаза.

— Привет, дочка. Тоже не можешь уснуть? Наверное, ветер разбудил?

Алина покачала головой.

— Нет, пап. Я вообще не спала.

Отец молча смотрел на Алину.

«Соберись с духом и скажи. Ты сильная девочка, ты можешь».

Алина глубоко вздохнула.

— Папа, мне нужно твое разрешение на эксгумацию останков мамы. Я должна знать правду о том, кто ее убил.