Часть III
Сера

В первые дни нашего пребывания в Венеции леди Вивиен почти не выходила из дома, упорно продолжая трудиться и переписывать книгу своего отца.

Мы сняли две большие смежные комнаты на втором этаже дома в Кастелло, на узкой полутемной улице, куда почти не заглядывало солнце, недалеко от церкви Санта-Мария Формоза. Леди большую часть времени проводила у себя в комнате, за закрытой дверью, только один раз в день спускаясь вместе со мной на первый этаж, где мы обедали на просторной кухне, отдавая должное гостеприимству и поварскому искусству хозяйки дома, добродушной и многословной, как и все жители этого города. Я тоже не покидал комнаты, оставаясь на месте и оберегая покой моей госпожи. Спал я по-прежнему мало: привычка бодрствовать по ночам укоренилась во мне за время нашего странствия, полного тревог и волнений, и, хотя сейчас мы, по видимому, были в безопасности, я все же не мог заставить себя сомкнуть глаз, подолгу сидя у окна и глядя в черноту тихой ночи. Из-под двери комнаты леди Вивиен пробивалась полоска теплого мягкого света; я же сидел в темноте, и мысли мои, свободные от суеты и тревожных забот, вольно бродили, то возвращаясь в прошлое, то пытаясь проникнуть сквозь туманную пелену, скрывающую грядущее. Ночь за окном плескалась, как темная вода; в ней поблескивали редкие фонари на стенах домов и жили своей жизнью причудливые тени чужого города, да появлялась иногда в тесном пространстве меж высоких крыш тусклая стареющая луна. Порой налетевший ветер вдруг резко качал фонарь над входом, и тогда тени вздрагивали и приходили в движение, а я начинал всматриваться в них внимательнее, невольно пытаясь разглядеть признаки возможной опасности. И хотя, как я уже упоминал выше, у нас не было резонных оснований опасаться того, что соглядатаи лорда Марвера выследили нас и в этом убежище, порой в ночных скрипах и вздохах, наполнявших старый дом, мне слышался зловещий шепот заговорщиков и убийц.

Однажды ранним утром, когда я забылся тонким сном после бессонной ночи, леди разбудила меня легким прикосновением. Я проснулся и увидел, что моя госпожа стоит передо мной в своем багровом платье, держа в руках дорожную сумку, с которой не расставалась с самого первого дня нашего путешествия.

— Пойдем, Вильям, — сказала она. — У нас есть в городе одно важное дело.

Я без лишних слов поднялся и последовал за леди. Мы направились к рынку Риальто, где недалеко от широкого деревянного моста через Большой канал нашли книжную лавку со множеством книг и свитков на потемневших от времени полках, а при ней — контору переписчика. И там леди Вивиен отдала писцу толстую пачку испещренных ее аккуратным мелким почерком пергаментных листов, попросив, чтобы он сделал с них семь точных копий, а затем оправил в переплет так, чтобы получилось семь отдельных книг. Переписчик же стал было отказываться, ссылаясь на большую занятость и другие заказы, но леди Вивиен пообещала ему заплатить вдвое против его обычной цены за такую работу, подкрепив свои слова щедрым задатком, так что разом преисполнившийся воодушевления писец пообещал отложить все свои дела и не есть, не пить и не спать, пока не выполнит поручение леди.

Мы вышли из книжной лавки и направились к набережной Гранд-канала. В высоком радостном небе ярко светило солнце, и блики его рассыпались по воде, как капли живого золота. Венеция предстала перед нами во всей пышной красоте и великолепии одного из самых прекрасных и богатых городов мира: яркие фасады высоких домов вырастали, казалось, прямо из золотых, сверкающих вод, множество пестрых лодок суетливо рассекали волны канала, как шумная толпа на ярмарке, повсюду были люди, лавки, мосты, торговцы, воры, монахи, солдаты, церкви, дворцы, и всего этого было в таком избытке, что по сравнению с этим городом английский Дувр показался бы тихой рыбацкой деревней.

Леди молчала, погруженная в задумчивость. Я же, как бы ни был поражен окружающим нас великолепием, все же мучился вопросом, который в конце концов решился задать моей госпоже, спросив, зачем ей понадобилось заказывать семь копий книги своего отца, которая и без того уже послужила причиной множества смертей и несчастий и из-за которой мы сами, словно какие-то преступники, были вынуждены бежать через всю Европу, скрываясь от зловещего Некроманта.

— Что же, мой добрый Вильям, — сказала леди Вивиен, — конечно, ты можешь и должен быть посвящен в мой план. Как ты знаешь, лорд Марвер преследует нас по одной причине: он должен завладеть вторым экземпляром книги и расправиться со мной затем, чтобы более никто в мире не был посвящен в тайну создания ассиратума, и он остался бы единственным, кто может изготавливать этот чудодейственный и страшный эликсир. Сейчас мы с тобой — его главная цель. Но что, если таких целей вдруг станет гораздо больше? Что, если он узнает, что та самая книга существует уже не в одном, а в семи экземплярах, каждый из которых отправлен в странствие по миру и может быть прочитан и переписан еще десятки, а то и сотни раз? Будет ли он и тогда разыскивать нас с таким же рвением, или ему придется рассредоточить свои силы на весь мир с Запада до Востока, чтобы предотвратить распространение этого сокровенного знания? Я хочу, Вильям, разослать семь экземпляров этой книги с торговыми судами в разные концы света — и для этой цели Венеция подходит как нельзя лучше. Пусть они уйдут в самые дальние уголки Европы, Азии и Африки, и тогда лорд Марвер, вынужденный нагонять не одну, а восемь целей, уж точно оставит нас в покое или, во всяком случае, не сможет преследовать, как прежде.

Признаться, я пришел в ужас от слов моей госпожи.

— Моя леди, — сказал я, — эта чудовищная книга и так уже наделала немало бед. Разумно ли распространять ее по всему свету? Можно ли допустить, чтобы мрачная тайна обретения бессмертия через человекоубийство стала доступна многим? Что тогда станет с этим миром? И не будет ли он неминуемо низвержен в такой кровавый хаос, по сравнению с которым все библейские казни покажутся лишь детскими проказами?

Но леди Вивиен только рассмеялась в ответ.

— Не волнуйся, Вильям. В книге моего отца девять частей. В первых восьми изложены итоги его ученых изысканий: о видимом и невидимом мире, взаимосвязи материи и духа, об устройстве мироздания, о том, как с удивительной красотой и гармонией все законы высшего порядка воплотились в человеке, его душе и теле. Это те знания, которые он привез когда-то с Востока, и те, до которых дошел сам в процессе своих занятий; те знания, опираясь на которые он и создавал эликсир. Но то, как именно приготовляется ассиратум, описание кровавой внешней стороны этого процесса, и самое главное, его внутренней составляющей, основанной на заклинаниях черной магии и дьявольском искусстве некромантии, изложено в последней, девятой части, а ее я не переписывала. Без нее эта книга опасна не более чем змея без ядовитых зубов. Пусть те, кто будет читать книгу моего отца, сохранят память о нем как о мыслителе, достигшем вершин духовного познания, а не как о кровавом убийце, подпавшем под влияние темных сатанинских чар проклятого Некроманта.

Я увидел, как на прекрасное лицо леди Вивиен набежала тень, и глаза ее чуть затуманились.

— Но как лорд Марвер узнает о том, что копии книги отправились по всему свету? — спросил я. — И разве, найдя один неполный экземпляр, он не прекратит поиски остальных, догадавшись о вашей хитрости, и не станет снова преследовать нас?

— Он узнает, Вильям, — ответила мне леди. — Он связан с этой книгой, а она связана с ним. К тому же я думаю, что найду способ передать ему эту весть, и совершенно уверена, что он не сможет обрести покоя, пока не найдет все семь экземпляров и не убедится, что ни один из них не является полной копией книги. В любом случае, это даст нам время и возможность отступить и собраться с силами, чтобы рано или поздно воздать за зло и предательство справедливым возмездием, а в том, что мы это сделаем, мой храбрый Вильям, я не сомневаюсь ни на миг.

Итак, нам оставалось только ждать, когда щедро вознагражденный леди Вивиен переписчик закончит свои труды. Время шло, и эти дни, проведенные в Венеции вместе с моей госпожой, я мог бы назвать самыми счастливыми в своей жизни, если бы только не омрачали их мысли и воспоминания о моих родных да иногда приступавшая к моему сердцу тревога, когда я думал о Некроманте и его лазутчиках, рыскающих сейчас в поисках нас по всей Европе. Теперь, когда труды леди Вивиен были завершены, мы часто и подолгу гуляли по Венеции, иногда пешком, а порой нанимая лодку, ибо в этом удивительном городе каналы были вместо улиц, а гондолы заменяли повозки. Я не уставал удивляться окружающей меня красоте и величию дворцов и храмов, пестроте и яркости жизни, а еще тому особому здешнему духу, который вызывал в памяти старинные легенды о древних городах, погрузившихся в морскую пучину и лишь иногда восстающих из глубоких вод перед изумленными мореплавателями. Таким казался мне и этот город: он словно был построен не людьми и не для людей, а странными и удивительными жителями подводных глубин, и я бы не удивился, если бы ночами, когда стихает суета человеческого мира, он снова погружался бы в темные таинственные пучины к своим строителям и истинным владыкам. И я вновь не спал ночами и смотрел, как танцуют на стенах причудливые ночные тени, словно призраки тех потусторонних существ.

Переписчик закончил свою работу за три дня до Рождества, как раз в день накануне наступления новолуния. Чем тоньше становился тусклый серп ночного светила, тем все более явными становились признаки того, что скоро он и вовсе исчезнет с небосклона, которые я с грустью и болью замечал в моей леди. Она становилась задумчивой, бледной и казалась словно ослабленной болезнью или сильной усталостью. За время наших странствований луна умирала и возрождалась уже дважды, и вместе с ней умирала и вновь рождалась моя госпожа. Я знал, что уже на следующий день после ночи новолуния она снова будет бодра и полна сил, и гнал от себя мысли о том, чем именно она вынуждена их поддерживать, из чего приготовлено снадобье, содержащееся во фляге, которая висела у леди на груди, а более всего о том, что будет, когда эликсир наконец иссякнет.

Мы отправились в книжную лавку уже под вечер, когда на темнеющем небе зажигались первые серебристые звезды. Леди была слаба, но держалась твердо, тщательно проверила качество работы, пролистала страницу за страницей все семь тяжелых томов, переплетенных в темную кожу, и, уверившись, что все было сделано с надлежащим тщанием, отдала писцу обещанную плату. Я положил книги в две больших кожаных сумки, которые повесил на плечо, перевязав широким ремнем, и мы направились в обратный путь по узким и уже безлюдным улицам, заполненным ночной темнотой.

И когда мы уже подошли к дому, и леди ступила на первую ступень лестницы, ведущей к дверям, на нас напали.

Их было четверо, и они кинулись разом со всех сторон бесшумно и стремительно, как будто вдруг ожили те самые ночные тени, на которые я смотрел из окна. На них были черные плащи с капюшонами, делавшие их почти невидимыми во мраке, а лица закрывали железные маски, тускло отсвечивавшие во тьме, подобно ликам призраков, и каждый из них сжимал в руках короткий меч и острый кинжал. Это были профессиональные убийцы, ассасины, ночные охотники.

Я видел, как упала леди: то ли от удара, то ли просто споткнувшись от неожиданности на ступенях лестницы, а один из нападавших занес над нею свое оружие. И тогда я сбросил с плеча тяжелый мешок, выхватил меч и бросился к моей госпоже, но отбить клинок убийцы мне не удалось, и я успел лишь прикрыть леди от удара своим телом и почувствовал, как несколько дюймов смертоносной стали входят мне в левый бок меж ребер. Леди была без оружия, да и сегодня она вряд ли могла бы противостоять напавшим на нас убийцам в полную силу, и я крикнул ей, чтобы она уходила, поднималась наверх, а сам встал у лестницы, развернувшись лицом к врагам.

Четверо убийц разом вскинули оружие, а я устремил им навстречу свой меч, выкованный столетия назад на Святой земле, молясь, чтобы в эти роковые минуты он послужил мне так же верно, как служил до этого моему лорду и другим, неведомым мне, но доблестным рыцарям.

Видимо, мои мольбы были услышаны, потому что первым же ударом мне удалось разрубить горло одному из убийц, и он упал на мостовую, хрипя и захлебываясь кровью. Остальные же трое напали на меня все вместе разом, и, хотя я прижимался спиной к лестнице, чтобы не дать им окружить себя, удары их были столь точными и сильными, что мне с трудом удавалось защищаться. Мои противники были умелыми бойцами, но это не было благородным воинским искусством рыцаря, приобретенным на полях сражений: то были навыки беспощадных и подлых убийц, никогда не сходившихся лицом к лицу в честном поединке, но нападавших внезапно и под покровом ночи. Они теснили меня все сильнее, и я понял, что, лишь обороняясь, мне не выстоять против троих. И тогда я ринулся на них сам, не помышляя более о защите, вкладывая в удары все свое умение, а более всего ярость и праведный гнев, так что не прошло и минуты, как двое из них были уже распростерты на земле: один с разрубленной вместе с железной маской головой, а другой с пронзенным сердцем. Атака эта, хоть и принесла свои плоды, не прошла даром и для меня, так что к тяжелой ране в боку добавились ранения в левое плечо, бедро и шею, и я чувствовал, как кровь струится по всему телу, унося с собой драгоценные и столь необходимые мне сейчас силы.

Оставшийся в одиночестве ассасин и не думал отступать. Он кружил подле меня, подобно хищному зверю вокруг израненной добычи, то отступая, то делая молниеносные выпады, а я чувствовал, что быстро слабею, более всего из-за раны в боку, в которой свистел воздух и клокотала кровь так, что мне уже было трудно дышать и в глазах темнело от боли и подступающей слабости. И я вспомнил своего брата, оставшегося на ступенях замка лорда Валентайна, чтобы ценой собственной жизни спасти жизнь мне и моей леди, вспомнил самого лорда, пронзенного стрелами, но не склонившегося перед темными полчищами Некроманта, и атаковал со всей силой тела и духа, какие только смог собрать в себе в этот миг. Мой враг не ожидал такого нападения, и мне удалось выбить оружие у него из рук, опрокинуть его самого на землю и занести над ним свой меч для последнего удара, как вдруг я услышал у себя за спиной властный и громкий голос:

— Вильям, нет!

Я обернулся. На верхних ступенях лестницы стояла леди Вивиен, но на какое-то мгновение мне показалось, что передо мной возникла ламия или еще кто-то из недобрых порождений ночи. Фигура ее словно бы вытянулась, бледное лицо светилось в темноте, как лик мертвеца, черными провалами на этой маске смерти зияли огромные глаза, а багровое платье казалось снова залитым запекшейся кровью. Но вот она сделала шаг, наваждение прошло, и когда она подошла ко мне, то я снова увидел свою леди: бледную, изможденную, но сильную и властную, как тогда, когда она заклинала морского змея.

— Не добивай его, — сказала она. — Пусть передаст весть своему хозяину.

Леди с усилием подняла одну из лежащих на мостовой сумок и рывком раскрыла ее так, что несколько тяжелых книг со стуком вывалились наружу. Я посмотрел на распростертого у моих ног убийцу: маска слетела с его смуглого горбоносого лица, покрытого каплями пота, в черных глазах отражались злоба и страх.

— Вот что ищет тот, кто послал тебя, — сказала ему леди Вивиен. — Передай ему, что я сняла семь копий с книги, и завтра все они уйдут с торговыми кораблями во все стороны света, и пусть он молится своим темным богам, чтобы те помогли ему найти каждую из них. Скажи ему, что погоня окончена. Я приняла решение и передаю это знание миру. Ты понял меня?

Убийца торопливо закивал, и тогда леди отступила на шаг и промолвила:

— А теперь пойди прочь, пока я не передумала и не заставила тебя заплатить за кровь моего верного слуги, которую ты пролил.

И когда тот поспешно вскочил на ноги и исчез во тьме, я почувствовал, что силы все же оставили меня, и опустился на колено, по-видимому почти лишившись чувств, потому что не помню, как сумел подняться наверх, как оказался на кровати и как леди перевязала мои раны.

Когда сознание вновь вернулось ко мне, леди Вивиен сидела рядом, и я увидел, что она держит в руках флягу, которую носила на теле. Она открыла круглую крышку и поднесла сосуд к моим губам, и я ощутил явственный и тяжелый запах сырого мяса и словно бы разогретого железа.

— Все хорошо, Вильям, — сказала она. — Слава Богу, у меня еще осталось немного эликсира, и его как раз хватит нам двоим. Он исцелит твои раны и спасет тебе жизнь, мой храбрый друг, и тогда уже ни смерть, ни время не смогут нас разлучить.

И я посмотрел вокруг, на пустую комнату, озаряемую мерцанием свечей, дощатые стены и пол, на ночь за окном, накрывшую покровом тьмы чужой город, в чужой стране, бесконечно далеко от родных мне берегов. Я вспомнил свой далекий дом, мать и сестру, оставшихся в одиночестве, вспомнил своего доблестного брата и то, как поклялся, что обязательно вернусь домой, чего бы мне это ни стоило, и молился всеблагому Господу, чтобы он дал мне сил исполнить эту клятву. Вспомнил, как надежда на возвращение не оставляла меня и не покидала мое сердце, не давая поселиться там черному отчаянию, ибо, когда умирает вера и уходит любовь, надежда пребывает с нами до конца, а если бы не так, то на земле не осталось бы никого из живущих, потому что только надежда помогает нам нести тяжкий крест жизненных скорбей. А потом я вдруг увидел удивительно отчетливо лица матери и сестры, а еще — лицо моего бедного брата в тот момент, когда вокруг кипела битва, а он обернулся, чтобы посмотреть на меня в последний раз.

— Моя леди, — вымолвил я, — в этом нет нужды.

И я сказал ей, что никогда не позволю себе продлить собственную жизнь ценой жизни невинного человека, да даже и ценой любой человеческой жизни, пусть и самого отпетого негодяя. И что не буду пить эликсир, в котором заключена не жизнь, а смерть, лишь призрачно продлевающая земное существование, потому что душа моя, несомненно, умрет, если я приму ассиратум, а без души что за польза, если останется жить тело.

— Ты осуждаешь меня, Вильям? — спросила леди Вивиен и с болью посмотрела на меня.

— Нет, моя леди, — ответил я. — Я не могу осуждать вас за то, что сделал с вами отец, и в особенности проклятый лорд Марвер. У вас не было выбора. Вы впервые приняли эликсир будучи ребенком, которого обманули те, кому вы доверяли, и я хочу, чтобы вы жили. Но у меня выбор есть, и я не буду спасать свою жизнь такой страшной ценой.

Леди Вивиен стала отчаянно уговаривать меня не отказываться и не оставлять ее одну, и я увидел, как слезы наполнили ее прекрасные серые глаза, так что сейчас она более всего была похожа на слабого и беззащитного ребенка, на девочку, не желающую смириться с жестокостью жизни, столкнуться с которой ей довелось. Лицо ее, и без того бледное и осунувшееся, как и всегда перед новолунием, побелело еще больше, темные волосы в беспорядке разметались по тонким плечам, и сейчас никто не узнал бы в ней ни беспощадную воительницу, ни грозную заклинательницу морских чудовищ. И хотя леди не желала ничего слушать, я твердо стоял на своем решении, так что в конце концов она отступила и замолчала и лишь смотрела на меня взглядом, в котором было столько отчаяния, что эта немая мольба заставляла меня колебаться сильнее, нежели все сказанные до этого ею слова и доводы собственного эгоистичного рассудка, который, вопреки велению совести, стремился ослабить мою решимость.

— Есть ли что-то, что я могу сделать для тебя, Вильям? — наконец спросила меня леди.

— Да, моя госпожа, — ответил я. — Я прошу вас позаботиться о моей семье, оставшейся без всякого попечения, о матушке и младшей сестре. Дух мой скорбит, и я никогда не обрету покоя, если уйду из этого мира, представляя себе те горести и печали, которые выпадут на их долю.

И леди Вивиен поклялась мне, что разыщет моих родных и сделает все, что будет в ее силах, чтобы они никогда не узнали горькой нужды, прибавив, что, пока жива она сама, никто из моего рода не будет оставлен ее заботой и вниманием. А потом она снова спросила:

— Возможно, есть что-то, чего ты хочешь лично для себя, Вильям? Может быть, у тебя есть какое-то желание, выполнить которое я в силах?

И я ответил честно и откровенно:

— Единственным моим желанием было служить вам до конца моих дней, и это желание исполнено. Но для меня было бы еще большим счастьем закончить свое служение в рыцарском звании, к которому я стремился всем сердцем и которое, как я всегда знал, мне вряд ли суждено получить.

И тогда леди Вивиен решительно отерла слезы, встала, выпрямившись во весь рост, так что ее тонкая девичья фигура в один миг обрела вновь почти королевское величие и достоинство. Она взяла мой меч и твердо сказала:

— Поднимись и встань на колено, Вильям.

Я с трудом встал со своего одра и преклонил одно колено. От резкой боли и слабости в моих глазах потемнело, голова закружилась, и я едва не повалился навзничь, но леди поддержала меня, и я почувствовал, сколько еще сил сохранилось в ее тонкой руке.

— Вильям Джеймс Бран, — сказала она торжественно, возложив клинок мне на плечо. — Нарекаю тебя рыцарем за твою доблесть и верность, мужество перед лицом смертельных опасностей, наипаче же за благородство и силу духа, коими ты намного превосходишь многих из тех, кто зовутся рыцарями лишь на словах. И я благодарю тебя за все, что ты сделал для меня, и за то, что был рядом со мной, ближе, чем был когда-то кто-либо из моих родных.

Голос ее дрожал. Я стоял, склонив голову, и чувствуя тяжесть меча. Потом леди вздохнула и произнесла громко и повелительно:

— Встаньте, сэр Вильям Бран. Встаньте, мой рыцарь.

Я смог выпрямиться на несколько мгновений и встал перед моей леди, а она вложила мне в руки меч и сказала:

— Ты всегда был рыцарем по духу, теперь же стал им и по званию.

Мои пальцы сомкнулись на рукояти меча, и в этот момент силы оставили меня, и я упал без чувств.

Я дописываю эти строки при свете свечей и слабых отсветов пламени в очаге. Труды мои завершены, как и моя жизнь. Я ухожу с легкой душой, зная, что до конца выполнил свой долг, в том числе и рассказав о тех многих и удивительных событиях, свидетелем коих я был. Я надеюсь и верю в то, что когда-нибудь эти строки помогут кому-то из благосклонных читателей сделать верный выбор, укрепят дух, а может быть, и послужат искоренению зла.

Засим остаюсь верным слугой моей госпожи, леди Вивиен Валентайн, добрым христианином и другом всем, кто читает эти строки, — я, рыцарь Вильям Бран.