Глава 13
Пробуждение не было легким. Проводить вечер и ночь в компании мистера Джека Дэниэла несравненно приятнее, чем просыпаться с утра в его обществе: как будто ночью ты поддалась на уговоры обходительного джентльмена, показавшегося в уютном полумраке бара воплощением идеала мужской привлекательности, и поехала к нему домой, чтобы утром с тоской увидеть реальность, лишенную магического алкогольного флера, пустоту и уныние убогого холостяцкого быта, смятые несвежие простыни, белое рыхловатое тело, застиранные линялые трусы и торчащие из носа волосы, а потом долго и мучительно пытаться найти темы для разговора за чашкой скверного кофе, думая только о том, как бы поскорее убраться восвояси.
Алина с трудом открыла глаза, и тусклый серый свет утра показался ей слишком ярким и резким. Зимняя волшебная сказка за окном сменилась неприятной реалистической прозой: угрюмо нависшие свинцовые тучи, моросящий дождь, деловитое мокрое шуршание автомобильных шин на набережной и неопрятные подтаявшие пятна грязного снега, лежащие на газонах, как птичий помет. Голова была тяжелой, мысли с трудом ворочались среди обрывков странных снов: там было море, какой-то скрипучий причудливый корабль, похожий на старую этажерку, чудище, которого она почему-то совсем не боялась, а еще, кажется, там был Гронский…
При мысли о нем Алина быстро приподнялась на диване, поморщившись от мгновенного приступа тошнотворного головокружения, дотянулась до лежащей на стуле сумочки и достала зеркальце. Она посмотрела на свое отражение и застонала. Все-таки ей уже не двадцать лет, когда можно засыпать с неснятым макияжем и сотней-другой граммов виски в желудке, а потом просыпаться как ни в чем не бывало. Из зеркала на нее печально глядела какая-то помятая женщина с оплывшим бледным лицом и размазанной тушью, эффектно подчеркивающей темные круги вокруг опухших и покрасневших глаз. Алина закрыла зеркальце и снова откинулась на подушку, опять ощутив головокружение и пытаясь бороться с тошнотой, усиливающейся обволакивавшим рот мерзким привкусом, в который превратились вчерашние яркие карамельные ароматы. Ничего подобного она не испытывала уже несколько лет, с тех пор как случайно выпила пару лишних коктейлей на дне рождения подруги по академии. «Похмелье, — подумала Алина. — Вот он, вкус беззаботной молодости, когда никуда не надо спешить, а все дела можно отложить до завтра».
Минувший день, впрочем, вспоминался на удивление ярко и четко. Она снова с удивлением осознала, что еще вчера утром проснулась дома, в своей постели, и что одни сутки вместили в себя угрозу неминуемой смерти, чудесное спасение, странное знакомство, огромное количество информации и удивительные ночные разговоры. Алина чуть улыбнулась, вспомнив вечер, оставивший впечатление какой-то волшебной истории. Вот только она, похоже, из героини сказки превратилась наутро в лягушку. Потом вдруг отчетливо вспомнила, как Гронский зашел пожелать ей спокойной ночи, покраснела и прикусила губу. Вот ведь черт. Ладно. Будем считать, что он ничего не заметил.
Тем не менее, нужно было вставать и как-то выходить из комнаты, хотя бы для того, чтобы умыться и привести себя в порядок. Алина поднялась и села на диване, свесив ноги и стараясь хотя бы немного прийти в чувство. В неприятном утреннем свете мебель в комнате утратила свое очарование и, казалось, смотрела на нее недружелюбно и несколько надменно, как старый мажордом на задержавшегося сверх всяких приличий гостя. Алина встала, кое-как облачилась в юбку и блузку, аккуратно висевшие на спинке стула, и прислушалась. Из-за двери доносился голос: похоже, Гронский разговаривал с кем-то по телефону. Алина собралась с духом и уже хотела выйти из комнаты и пробраться поскорее в ванную, когда голос смолк и раздался стук в дверь. Алина вздрогнула от неожиданности, метнулась и зачем-то села обратно на диван.
— Да-да! — отозвалась она севшим голосом, который никак не хотел звучать бодро.
Дверь открылась, и в комнату вошел Гронский, на удивление свежий и энергичный.
— Доброе утро, — сказал он. — Как спалось?
На нем была чистая белоснежная рубашка, безупречно сидящие темные брюки, черные волосы влажно блестели после душа. Алина с завистью глянула на него и ответила:
— Спасибо, чудесно.
— В ванной есть чистое полотенце и новая зубная щетка.
«Ты мой кумир, — подумала Алина. — Подумать только, какая простая формула счастья».
— Собирайся, а я пока заварю чай. У нас важные новости.
Он внимательно посмотрел на Алину и осведомился:
— Как ты себя чувствуешь?
— Отвратительно, — призналась она. — Жуткое похмелье.
Гронский усмехнулся.
— Добро пожаловать в мой мир, — сказал он и вышел из комнаты.
Через двадцать минут они сидели на кухне: большой, пустынной, старой, со стенами, покрытыми желтой, местами облупившейся краской, множеством каких-то труб, стальными кольцами выступающих из стен под потолком, скрипучим деревянным столом и древней газовой плитой. После душа Алина чувствовала себя если и не заново родившейся, то уж точно обновленной, бодрой и с наслаждением пила горячий крепкий чай из большой кружки, пытаясь сосредоточиться на том, что говорит Гронский, и отвлечься от мыслей о необходимости снова накраситься.
Новости у Гронского и в самом деле были важные.
Рано утром он позвонил своей знакомой из числа тех, кого знал еще с давних времен и кто до сих пор работал у Кардинала. Девушка была сотрудницей одного из информационных подразделений штаб-квартиры, обрадовалась его звонку, тем более неожиданному и приятному, что Гронский сразу сказал, что позвонил просто так, узнать как дела и пообщаться. Только, ой, сейчас она совсем не может говорить, потому что тут такая суета, столько людей прибыло отовсюду, и все так срочно. Гронский вежливо поинтересовался, что случилось, упомянув как бы невзначай, что как раз подумывает о том, чтобы вернуться на работу к Кардиналу, так, может быть, сейчас самое время?..
Через несколько минут он уже знал самое главное: намечается нечто настолько грандиозное, что ради этого прибыли пятеро, утром весь дом был полон боевыми группами, которые собирал в подвале засевший там огромный хромой байкер, еще с десяток человек приехали и сразу уехали вместе с молодой темноволосой женщиной, и все сотрудники штаб-квартиры мобилизованы на сутки, потому что событие, ради которого затеяна вся эта подготовка, назначено на полночь, и происходить все будет на севере, за городом, вроде бы на каком-то заводе, но она точно не знает, да это и не ее дело, у нее другая работа, которой, кстати, полно. Так что, если он хочет встретиться, чтобы, например, вспомнить прошлое и, может быть, поговорить о будущем, чему она очень рада, конечно, то это только завтра, а еще лучше послезавтра, потому что после бессонной ночи она точно будет отсыпаться еще сутки, вот…
— Знакомая, да? — спросила Алина.
— Именно, — спокойно подтвердил Гронский. — И мне повезло, что она меня помнит, причем как человека, который был в свое время очень близок к Кардиналу. Иначе бы и слова не сказала. Полагаю, ты поняла, что происходит?
Алина задумалась на несколько секунд.
— Абдулла?
— Уверен, что так, — сказал Гронский. — Мы рассказали Кардиналу достаточно для того, чтобы он понял: кто-то в этом городе успешно делает некую панацею, избавляющую от болезней и даже смерти, использует для этого человеческие органы и кровь и реализует полученный продукт через «Данко», а главным связующим звеном в этой истории является Абдулла. Думаю, сегодня ночью Кардинал постарается его захватить. Скорее всего, он спровоцировал Абдуллу на бой, и тот сунул голову в такую петлю, которая захлестнется у него на шее быстрее и крепче, чем он может себе представить.
— И что нам теперь делать?
— Тебе — ничего не делать. Быть моей гостьей, отдыхать, восстанавливаться… можешь кино посмотреть какое-нибудь, у меня отличная подборка фильмов ужасов. Только пока никуда не выходи из дома.
— А ты?..
— А я постараюсь сделать так, чтобы Абдулла не попал в руки Кардинала, потому что тогда мы уже никогда не узнаем ничего из того, что пытались узнать все это время.
Алина молча посмотрела на Гронского. Он тоже несколько секунд смотрел ей в глаза, потом пожал плечами и сказал:
— Ну хорошо, если ты так настойчиво спрашиваешь… Мне все равно не удалось бы захватить Абдуллу в одиночку, да потом еще и заставить его говорить. Конечно, я мог бы попытаться, но на подготовку ушло бы несколько дней, а то и недель, но сейчас у нас нет и суток. Так что остается только попробовать использовать сложившиеся обстоятельства: оказаться на месте предстоящего боя и надеяться на то, что в ходе сражения появится возможность как-то перехватить Абдуллу, когда его бойцы будут заняты противостоянием людям Кардинала и пока эти самые люди не добрались до него самого. Шанс более чем призрачный, планировать и предсказать ничего нельзя, но это единственное, что можно сделать. Попытаться сделать.
Алина кивнула и решительно поставила кружку с чаем на стол.
— Отличный план. Я иду с тобой.
— Исключено, — Гронский покачал головой.
— Родион, это не просьба, — твердо сказала Алина. — Это наше общее дело, ведь так? И я совершенно не хочу сидеть тут всю ночь и ждать, когда ты вернешься, а может быть, и не вернешься вовсе. Так что я иду с тобой. Или вообще сейчас соберусь и поеду на работу, что бы меня там ни ждало, так и знай.
Гронский вздохнул.
— Там будет бой, понимаешь? Настоящий бой. Я не могу не то что гарантировать твою безопасность, но даже быть уверенным в том, что смогу тебя защитить, если что-то пойдет не так. А практика показывает, что в таких ситуациях обычно все идет не так.
— Знаешь, в моей жизни уже все пошло не так недели три назад. А после вчерашнего меня вообще трудно чем-то напугать.
— Тебе так кажется, — заметил Гронский.
— Все равно, — Алина упрямо нагнула голову. — Я пойду с тобой.
Некоторое время они сидели молча.
— Хорошо, — сказал наконец Гронский. — Идем вместе. Но только при одном обязательном условии.
— Каком?
— Ты мгновенно и без обсуждений выполняешь все мои приказы. Не просьбы, не рекомендации — приказы. Если я скажу «падай», ты должна упасть, даже если под тобой будет выгребная яма. Если скажу «стой» — останавливаешься в ту же секунду, хотя бы даже и на одной ноге. Понятно?
Алина улыбнулась широко и радостно, как ребенок, которому отец разрешил пойти вместе с ним на работу.
— Понятно. Отлично. Я согласна. Когда выходим?
— Детский сад какой-то, — проворчал Гронский, встал, поставил в железную раковину свою опустевшую кружку и повернулся к Алине: — Когда скажу, тогда и выходим. А пока мне нужно идти, а ты остаешься и ждешь меня в квартире.
Алина открыла было рот, но Гронский строго посмотрел на нее и сказал:
— Правило выполнения приказов вступает в силу немедленно. Мне нужно подготовиться к сегодняшней ночи, кое-что узнать и проверить. А тебе лучше не выходить на улицу, если не хочешь встретиться с приятелями тех джентльменов, один из которых упал на крышу твоего автомобиля.
— Я бы могла поехать к папе, — неуверенно произнесла Алина.
— И это будет первой точкой, где тебя начнут искать, — ответил Гронский. — Так что, как я уже говорил, здесь самое безопасное для тебя место. Мобильник тебе придется выключить и не включать, пока я не скажу. В квартире есть городской телефон, если будет нужно, я позвоню на него. Сама никому и никуда не звони вообще.
— А на работу можно позвонить? Я бы просто предупредила ассистентку, что меня сегодня не будет…
— Ни в коем случае. Твой начальник вчера подписал тебе бессрочный отпуск, так что на работе как-нибудь справятся без тебя.
Алина печально кивнула. Гронский вышел из кухни и вернулся с пачкой машинописных листов.
— Вот, почитай, чтобы не было скучно. Надеюсь, тебе нравится средневековая проза.
* * *
Кардинал откинулся на спинку кресла и задумчиво посмотрел на часы. Стрелки на циферблате с мальтийским крестом вытянулись в одну длинную вертикальную линию, как по стойке смирно. До начала операции оставалось шесть часов.
Только что из его кабинета вышли пятеро. Впрочем, сейчас их было только четверо: Хлоя уехала еще утром, как только в город прибыла ее группа. Кардинал молча выслушал короткие доклады своих людей, время от времени рассеянно кивая: боевые отряды полностью экипированы и готовы к выходу, техническое обеспечение завершено, работа с полицией и другими экстренными службами проведена, госпиталь подготовлен к приему возможных раненых, а тех, кому, несмотря на тщательную подготовку, все же будет не суждено пережить эту ночь, ждет специальный транспорт и молчаливая глубокая яма на окраине города, которая станет для них вратами в иной мир. Абдуллу ожидало другое: специально оборудованное помещение на втором подземном уровне дома и сложный химический коктейль, с любовью и тщанием приготовленный Лорен. Если все и дальше пройдет так, как задумано, то очень скоро в этом же помещении окажется еще один гость, тот, который и являлся главной целью операции, о существовании которого Кардинал раньше только слышал, а теперь получил убедительные доказательства его существования.
Да, все готово. Иначе и быть не могло, когда мероприятием занимаются лично пятеро под его руководством. Кардинал посмотрел в окно: расплывающийся в тусклом полумраке ранних сумерек мир за стеклом не подозревал о том, какие изменения может принести ему эта ночь. Впрочем, скорее всего, эти изменения вряд ли повлияют на картинку, подобную старому дагеротипу: все так же будут ползти по тротуарам фигурки людей, медленно двигаться автомобили и экипажи, свет в окнах домов будет зажигаться и гаснуть в привычное время. Их почувствуют только те, кто, как и Кардинал, находится с другой стороны зеркального стекла, а внешний мир если и заметит что-то, то не более чем холоднокровные обитатели болота могут обратить внимание на изменение цвета оперения прилетающих по их душу цапель.
Кардинал вытащил из нагрудного кармана небольшой ключик, нагнулся, открыл нижний ящик стола и некоторое время молча смотрел на его содержимое. Небольшая книжка в мягкой потрепанной обложке с заглавием на английском языке и грубым изображением каких-то гор; небольшой серебристый осколок металла с зазубренными краями и отверстием, в которое был продет потертый кожаный шнурок; деревянная лакированная шкатулка с красными иероглифами на крышке. Поверх бумажной обложки книги лежала тяжелая армейская «Beretta», тускло поблескивающая потертым металлом. Рядом стояла картонная коробочка с патронами.
— Привет, старый друг, — пробормотал Кардинал и вытащил пистолет из ящика. Ладонь сомкнулась вокруг толстой рифленой рукояти. Металл был теплым, как тело живого существа. Кардинал вытянул вперед руку с пистолетом, который тут же стал ее естественным продолжением, и прицелился. Мышцы привычно приняли на себя вес оружия, рука замерла неподвижно и твердо, как стальной прут. Отлично.
Кардинал положил пистолет на стол, вынул пустую обойму, достал из ящика картонную коробочку и начал не спеша снаряжать двухрядный магазин патронами с необычными светло-серыми пулями, на каждой из которой имелась едва заметная насечка в виде знака, похожего на букву арамейского алфавита.
Когда в обойму с легким клацаньем лег пятнадцатый патрон, раздался негромкий мелодичный звук: телефон деликатно сообщал о входящем звонке. Кардинал отложил в сторону обойму и взял трубку.
— Я слушаю.
— Это Хлоя, — раздался в динамике холодный женский голос. — Я на месте. Ситуация под контролем.
— Очень хорошо, — ответил Кардинал, снова взял пистолет в руку и прицелился в стену напротив. — Там кто-то был, конечно?
— Теперь уже именно был, — ответила Хлоя.
— Спасибо, — сказал Кардинал. Он по-прежнему целился в стену. Рука оставалась неподвижной. — Связь каждый час, в последний час — каждую четверть, последняя четверть — непрерывно.
— Принято, — отозвалась Хлоя и дала отбой.
Кардинал медленно надавил на спусковой крючок, в ответ на его движение курок пистолета так же медленно отошел назад, пока наконец не раздался громкий металлический щелчок. Рука не дрогнула, прицел не сбился ни на миллиметр. Кардинал удовлетворенно кивнул, взял снаряженную обойму и резким движением загнал ее в рукоять пистолета.
* * *
Шут не понимал, как такое могло произойти.
Он все сделал правильно, постарался учесть все возможные варианты развития событий, предусмотреть и заранее устранить ошибки и был уверен, что его ныне уже покойный наставник и старший товарищ Маклай мог бы им гордиться. Посмотрел бы своими бульдожьими глазами, кивнул и буркнул что-нибудь одобрительное. Он всегда делал именно так, и Шуту было приятно знать, что бригадир его ценит. За те несколько лет, что они работали вместе, между ними не было сказано, наверное, и сотни слов, даже если сосчитать приветствия, но они были и не нужны: между Маклаем и Шутом установилось суровое мужское взаимопонимание, которому были ни к чему лишние разговоры. И вот теперь все изменилось: Маклай мертв, а на его месте совершенно неожиданно оказался Шут, и он до сих пор не мог понять, как нужно было расценивать неожиданное задание по наблюдению на заброшенном заводе — как повышение по службе или наказание за провал операции два дня назад. Вначале он думал что первое, во всяком случае, судя по важности и ответственности этого поручения и по тому, что теперь он лично звонил шефу, что раньше мог делать только Маклай. Но в последние несколько минут он все больше убеждался в том, что это было истинным наказанием, причем неоправданно суровым.
Неоправданно потому, что Шут действительно все сделал правильно. Он прибыл на территорию завода восемнадцать часов назад, ночью, ровно за сутки до времени предстоящей встречи. С ним было еще пятнадцать человек, и они должны были проследить, чтобы никто, кроме них, не вздумал устроить здесь засаду или еще что-нибудь в этом роде.
Завод был огромен и напоминал город, оставленный своими обитателями больше двадцати лет назад, который был слишком велик для того, чтобы его можно было снести или реконструировать, и который теперь медленно разрушался под действием дождей, ветров и времени. Заводская ограда частично обрушилась; с западной стороны, которая выходила к болоту, поросшему густым невысоким лесом, она отсутствовала вовсе, а большие железные ворота в южной стене покосились и замерли, распахнутые, словно беззубые челюсти. С десяток гигантских бетонных корпусов возвышалось как городские небоскребы, разделенные улицами широких подъездных дорог и аллей, а между ними тесно лепились друг к другу небольшие каменные и деревянные строения с провалившимися крышами и покосившимися стенами. Пахло железом, холодом и отсыревшим бетоном. У раскрытых ворот бывших складских помещений уткнулись в мокрый просевший асфальт железные остовы мертвых машин. Огромные окна оскалились острыми обломками выбитых стекол, а те, в которых стекла каким-то чудом сохранились, были покрыты густой грязью из пыли и влаги, как затянутые бельмами глаза. Повсюду из широких трещин в стенах и щелей между бетонными плитами вылезала сорная трава или торчал чахлый кустарник вперемешку с болезненными, как дети подземелья, деревцами: первые поселенцы, посланники окружающего заводские корпуса леса, который рано или поздно скроет от глаз людей брошенное ими их собственное безобразное творение и затянет растительным пологом эту груду каменных обломков и ржавого железа, как живая плоть затягивает уродливую рану на теле. Кроме этой жалкой растительности, здесь не было ничего живого. Ни человек, ни зверь не стали бы селиться среди этих холодных развалин в тридцати километрах от городской черты, а если кто-то и обитал в гулкой тишине заброшенных зданий, то уж точно не принадлежал ни к миру животных, ни к миру людей.
Силами пятнадцати человек перекрыть периметр завода было невозможно. Шут сомневался, что это можно было бы сделать и при помощи целого батальона: слишком много провалов в стенах, проходов и лазеек, не говоря уже о том, что со стороны леса завод и вовсе был открыт всем ветрам. Поэтому он разбил свой маленький отряд на пять групп и расположил их так, чтобы радиусы обзора покрывали если и не всю территорию, то большую ее часть. Одна группа расположилась недалеко от ворот на пересечении трех главных внутренних аллей; две другие засели на восточной и северной стороне завода, наблюдая за боковыми дорогами, идущими вдоль полуразрушенных стен; еще одну он направил на крышу самого большого из заводских корпусов, откуда прекрасно просматривалась вся западная сторона периметра, выходящая к болоту. Сам Шут с двумя своими бойцами выбрал местом дислокации бывшее здание заводоуправления, невысокое, трехэтажное, где и расположился с относительными удобствами среди заплесневевших завалов поломанной мебели, составлявшей когда-то обстановку кабинета главного инженера. Из окна с покосившейся рамой была видна узкая длинная площадь, на которой и должна состояться встреча. Напротив возвышалась угрюмая громада того самого гигантского корпуса, где на крыше дежурила одна из групп, а справа и слева виднелись две дороги, ведущие на площадь и похожие на провалы ущелий между темными скалами каменных зданий.
Прошла ночь с густым снегопадом, который временами так затруднял видимость, что Шут начинал беспокоиться и посылал своих людей в пешее патрулирование территории. Потом проснулось хмурое блеклое утро и дождь смыл остатки снега, превратив его в грязные лужи. Начиная с полудня Шут каждые два часа звонил Абдулле и докладывал ему обстановку, а сам выслушивал такие же доклады по рации от своих групп каждые полчаса. Так минуло еще шесть часов, и скучный серый день сменился тоскливыми сумерками. Шут и его люди сидели на продавленных креслах, пили чай из термосов, иногда негромко перекидывались парой фраз, но чаще молчали, прислушиваясь к пустой тишине, и временами из глубины давно заброшенного здания доносились далекие звуки: то что-то коротко звякало, отдаваясь эхом, то вдруг дребезжало оконное стекло, то раздавался неожиданно близкий хруст бетонного крошева, словно отзываясь на чьи-то шаги. Шут думал, что, окажись он тут один, то бежал бы без оглядки до тех пор, пока не оказался за воротами, подальше от этих странных звуков и неприятного ощущения постоянного тяжелого взгляда, окружающего со всех сторон. Но снова включалась рация, он слышал голоса своих людей и говорил себе, что бояться нечего, потому что он все сделал правильно и у него все под контролем.
И вот теперь Шут не понимал, как это могло произойти. Он сидел в кресле у окна и, кажется, глубоко задумался, а может быть, даже немного задремал тем тонким сном, в котором собственные мысли становятся зримыми и неотличимы от легких и ярких сновидений, как вдруг почувствовал прикосновение к шее. Прикосновение, которое не спутаешь ни с чем: тонкий холод острой стали.
Шут замер, глядя в окно перед собой. Чьи-то умелые и быстрые руки сняли с его плеча автомат, вытащили пистолет из кобуры и кинжал из ножен на бедре. После этого ему разрешили повернуться.
Два его человека темными бесформенными кучами лежали там, где сидели до этого. На столе рядом с одним из них по-прежнему стоял открытый термос и дымился паром металлический стаканчик с чаем. Винтовка с прицелом ночного видения осталась на месте, прислоненная к стене. Перед Шутом стояла женщина: высокая, стройная, короткостриженая, с сильной спортивной фигурой, затянутой в черный комбинезон и бронежилет, каких он раньше никогда не видел: гибкий легкий доспех повторял контуры тела и разительно отличался от тяжелой штурмовой брони, которая висела на его плечах, как кираса. У входа и у дальней стены рядом с распростертым безжизненным телом одного из его бойцов замерли две темные фигуры, тоже в броне, шлемах с глухими защитными стеклами и с короткими автоматами в руках. Такой же автомат висел на боку у стоящей перед Шутом женщины, а в руке она держала длинный нож, похожий на уменьшенную копию самурайского меча.
«Танто, — неожиданно всплыло в памяти слово. — Этот нож называется танто».
Женщина мягко опустилась в кресло напротив, не сводя с него пристального взгляда холодных глаз, мерцающих как серебро. Шут смотрел на ее красивое, удивительно правильное лицо, на эти мерцающие ледяные глаза и думал, что еще никогда в жизни не видел ничего страшнее. Хотя возможно, это слово не вполне подходило сейчас для описания его ощущений: страшными бывают уродство или злоба, а, глядя на эту женщину, Шут чувствовал себя так, словно заглядывал в глаза древним давно угасшим звездам, а может быть, той темной части мироздания, которая разрушает галактики или стирает созвездия с ночного неба.
— За что тебе платят? — спросила женщина, и при звуках ее голоса Шут вздрогнул.
— Я… это… не…
— Пожалуйста, успокойся. И просто ответь мне на вопрос: за что тебе платят?
— За работу, — выдавил Шут.
— Хорошо. И в чем она сейчас заключается?
— Наблюдение. Координирую группы, потом звоню… шефу.
— Группами руководишь ты?
Шут на секунду задумался, сглотнул комок в горле и кивнул.
— Сколько всего групп?
— Пять, — Шут откашлялся. — Пять групп.
Женщина одобрительно кивнула.
— Молодец. У тебя пока получается выжить. Скажи мне, а нет ли еще одного или двух отрядов, которые не выходят на связь по рации, чтобы их нельзя было обнаружить, и находятся в запасе на случай непредвиденных обстоятельств?
Шут помотал головой.
— Нет.
— А очень зря, — укоризненно сказала женщина. Потом чуть коснулась пальцами уха и, продолжая смотреть в глаза Шуту серебристым холодным взглядом, отчетливо произнесла: — Первый — четвертый, подтверждаю ликвидацию. Центр у меня.
Видимо, от страха чувства Шута неимоверно обострились: в таком состоянии человек может слышать, как падает звезда и как шепчутся сны. Сейчас он буквально кожей ощутил, как в один миг оборвалась дюжина жизней.
— Итак, тебе платят за работу, — снова обратилась к нему женщина. — Может быть, тебе платят и за то, чтобы ты умер?
— Нет.
— В таком случае я предлагаю тебе немного поработать для меня и получить в качестве оплаты свою жизнь. Ты будешь по-прежнему звонить своему шефу и говорить, что все в порядке. Конечно, это будет означать, что ты плохо выполняешь ту работу, за которую тебе платят деньги. Так что придется выбирать: добросовестное исполнение своих обязанностей или жизнь.
— Я все сделаю, — сказал Шут. Сейчас он действительно был готов сделать все.
— Хорошо. Когда ты должен звонить следующий раз?
Шут посмотрел на часы.
— Сейчас.
— Тогда не будем изменять традиции.
Шут с трудом расстегнул нагрудный карман, непослушными пальцами достал мобильный телефон и два раза ткнул в зеленую кнопку, повторяя последний вызов. В динамике раздавись монотонные сдвоенные гудки.
«А вдруг он не ответит, что тогда?» — мелькнула было паническая мысль, но тут гудки прервались и послышался знакомый каркающий голос:
— Слушаю, говорите, ну.
— Босс, это Шут. У нас все тихо.
— Хорошо, отбой, — прокаркал голос, и разговор прервался.
Шут убрал телефон и посмотрел на женщину.
— Отлично. Ты вполне справляешься.
Она выпрямилась в кресле и слегка потянулась как кошка, всем своим гибким и сильным телом.
— Похоже, нам придется провести много времени вместе, — сказала она. — Так что давай знакомиться. Меня ты можешь называть Хлоя. А как зовут тебя?
— Игорь, — честно ответил Шут.
— Ну что ж, Игорь. Предлагаю о чем-нибудь поговорить. За хорошим разговором время летит быстрее, правда?
Шут кивнул:
— Правда.
— Какие книги тебе нравятся, Игорь?
Шут посмотрел на мертвые тела своих товарищей, лежащие у окон, на два черных силуэта в броне и шлемах, замершие в темных углах, на женщину с серебристыми глазами, сидящую напротив.
— Не знаю… мне разные нравятся. — И, помолчав, добавил: — Я люблю романы ужасов.
* * *
Огромный деревянный парусник «Мария Селеста», на двух этажах которого располагались модное кафе и один из лучших ресторанов в городе, неподвижно застыл у набережной недалеко от моста. И хотя он был почти точной копией легендарного загадочного судна, сейчас, в неверном сумеречном свете наступившего вечера, освещенный прожекторами, сияющими на его мачтах, как огни святого Эльма, парусник больше походил на другой знаменитый корабль, «Летучий голландец», прибывший сюда на пути своих скитаний в мировом океане.
Абдулла сидел в ресторане на втором этаже и смотрел на город. По случаю его визита ресторан был закрыт для посетителей, только в дальнем углу за пустым столом располагалась пара его молчаливых охранников, иногда бесшумно пробегал через зал бледный и сосредоточенный официант, да время от времени мелькало в дверях озабоченное лицо управляющего. За толстым стеклом панорамных окон в дождливом полумраке неестественно ярко светились Ростральные колонны, мосты, повисшие над темной водой, как причудливые гирлянды, и сияли парадные набережные: картинный и фальшивый фасад города-призрака, похожий на золоченую маску, надетую на иссохшее лицо мумии. Абдулла пил коньяк, но коллекционный «Chabasse» не приносил сегодня никакого удовольствия. Глядя на торжественную панораму города за окном, Абдулла вспоминал совсем другие города и другие пейзажи.
Вот горы, их склоны покрыты густым лесом, а вершины сияют снежной белизной на фоне яркого синего неба; вот ущелья, изрезанные яростными мелкими речками с каменистым дном, зеленые долины, маленькие селения, жители которых смотрят настороженно и испуганно, когда он и его товарищи тяжелой поступью проходят по пыльным дорогам между покосившихся домишек. Вот разрушенные войной города, пустые каменные остовы домов, выпотрошенных взрывами снарядов, железные тела сгоревших мертвых танков. Вот он сам, молодой, усталый, голодный, злой и грязный, и на его плечи тяжело давят ремень автомата, бронежилет и лямки большого рюкзака. Он чувствовал себя в своей стихии, война любила его, и он платил ей взаимностью, умудряясь выживать там, где остальных настигала неминуемая смерть. Потом тот самый роковой, последний бой, долгое отступление по лесам с преследующими их по пятам отрядами спецназа, снова бой и шесть пуль, которые разорвали его тело и надолго отправили к самой границе жизни, за которой его ждала клубящаяся злая тьма. Тогда ему повезло. Пусть и далеко не бескорыстный, но искусный хирург спас ему не только жизнь, но и здоровье, чудом избавив от участи навсегда остаться калекой, а потом сделал так, что молодой бандит оказался в глазах властей героем-ополченцем, так что в далекий северный город Абдулла прибыл не как беженец-нелегал, а как героический ветеран боевых действий.
Потом были поиски работы, месяцы жизни мелкими грабежами и налетами, пока ему снова не помог счастливый случай — и вот он уже работает в охранной структуре Германа Галачьянца, бизнесмена номер один в этом городе. И Абдулла не упустил свой шанс, делая свое дело старательно, рьяно, так что его усердие не осталось незамеченным. Неформальное, но очень эффективное подразделение Абдуллы подчинялось напрямую самому Галачьянцу, что вызывало зависть у некоторых его коллег из официальной службы безопасности, зависящих от бесконечного числа директоров, управляющих и руководителей, делавших вид, что помогают в управлении бизнесом, хотя, по глубокому убеждению самого Абдуллы, они только путались под ногами и превращали самое простое дело в сложный и бесконечно затянутый процесс. Сам Абдулла всегда предпочитал прямой путь и быстрые решения.
Впрочем, Абдулла никогда не был особо близок к Герману Андреевичу, и это объяснимо: работа, которую он делал, была необходимой, но грязной, а хозяева не очень охотно общаются с теми, кто такую работу выполняет. В самом деле, не будете ведь вы водить дружбу со своим ассенизатором или крысоловом. Абдулла был и тем и другим: убирал дерьмо, травил крыс и не очень-то горевал по поводу того, что хозяин не сажает его с собой за один стол.
Абдулла осушил бокал с коньяком и сразу налил еще. Нет, черт возьми, он горевал, да еще как. Он ненавидел свою роль лакея, слуги, пусть даже высокооплачиваемого и нужного. Дело было не в том, что ему не нравилось, чем именно он занимался, но Абдулла не желал смириться с тем, что именно этим ему предстоит заниматься и дальше всю оставшуюся жизнь. Ничто так не способствует развитию комплекса неполноценности, как работа на человека, превосходящего тебя на несколько уровней. Да, у тебя хорошая машина, но твой шеф ездит на «Maybach», а все его друзья на «Bentley» и «Maserati», и вот тебе уже кажется, что весь мир вокруг тебя передвигается именно на этих автомобилях, и свой вполне приличный «Mercedes» Е-класса ты начинаешь ненавидеть. Твоего хозяина принимают везде как дорогого гостя, а тебя не замечают в упор, пока ты не выстрелишь кому-нибудь в лицо. И пока ты сидишь в сауне в окружении проституток, шеф летит отдыхать на собственном самолете на арендованный целиком тропический остров, где вокруг него собираются самые красивые женщины мира.
Абдулла смотрел на лихорадочно яркие огни за окном, отражавшиеся в воде, темной и густой, как нефть. Противоположный берег терялся в пелене моросящего дождя, и разноцветные огни расплывались, размазывались в мокром оконном стекле.
Бесшумный официант осторожно подкрался к его столику, быстро поставил на белую скатерть новый графин с коньяком взамен опустевшего и так же тихо удалился.
О чем это он?.. Ах да, женщины. Они всегда играли в его жизни важную роль. Это они помогали, поддерживали, спасали, прятали его у себя в домах, опустевших после гибели их мужчин, когда он пробирался по равнинным и горным дорогам, уходя от готовой настичь погони. Это его мать, имя которой он успел шепнуть склонившемуся над ним хирургу, раздобыла деньги, которые пришлось заплатить за его жизнь, здоровье и свободу. Даже на работу к Галачьянцу он попал с помощью своей бывшей любовницы, работавшей руководителем какого-то подразделения в одной из компаний бизнесмена. И то событие, которое произошло в его жизни почти год назад и навсегда эту жизнь изменило, тоже было связано с женщиной. Воспоминание об этом было таким ярким, что Абдулла словно увидел, услышал, почувствовал всем телом и кожей то, что случилось тогда.
Теплый полумрак, горящие свечи — много-много свечей. Острый, пряный запах сандала и дымящихся благовоний, аромат древних мистерий. Большая ванна наполнена горячей водой. Все его тело пылает изнутри ровным сильным жаром, как от раскаленных углей, и он чувствует одновременно и приятно обволакивающую истому, и томительное напряжение.
Напротив в ванне — она. Ее длинные темные волосы намокли и черными завитками лежат на смуглой коже, которая блестит от воды и масла так, что в ней отражаются пляшущие огоньки свечей. Он смотрит на нее: чуть раскосые черные глаза, темные маленькие соски на совершенной формы груди, обвивающий бедра причудливый орнамент татуировок. Ее тело, гибкое, сильное, плавно движется в горячей воде, словно огромная змея, опасная и завораживающая одновременно. Абдулла чувствует, как пальцы длинных ног касаются его груди, ласкают, опускаются ниже, и он сдавленно рычит, подается вперед — но ее нога со стальной силой удерживает его на месте.
Она что-то говорит ему, но Абдулла видит перед собой только глубокую черноту ее глаз, и слова проникают в его сознание, минуя органы слуха. Деньги. Власть. Бессмертие. Он избран ею. Это великое счастье, честь, это словно воплотившийся смысл бытия, это сбывшиеся мечты, это достигнутая самая совершенная цель в жизни. Она о чем-то спрашивает, и Абдулла кивает и соглашается, не совсем понимая, на что именно сейчас дал свое согласие.
Она одним движением подается к нему. Вода плещет и переливается через края ванны. Он ощущает, как ее гибкое тело плотно обвивает его; он задыхается от страсти, яростно прижимает ее к себе, а потом она делает быстрое движение бедрами, и он проваливается в жаркую, тесную, влажную глубину, куда ни сознание, ни разум не могут за ним последовать.
Он почти не помнил, как она его убила. Он лежал на широкой кровати в комнате, наполненной горячим, лениво колышущимся воздухом. В памяти осталось ощущение чистой простыни, на которой было распростерто его тело, сжатое ее сильными, горячими бедрами. «Ты ни в чем не будешь нуждаться», — прошептала она и провела вдоль его груди острым лезвием длинного ножа. Он не мог пошевелиться и только смотрел, как медленно раскрывается тонкая красная линия глубокого пореза, наливаясь темной кровью, как она жадно слизывает ее, а потом поднимает нож высоко над головой. Тягучие напевные слова неведомого языка прозвучали утробно и хрипло, и лезвие упало вниз.
Абдулла очнулся от того, что она поднесла к его губам маленькую темную бутылочку. Он сделал большой глоток, почувствовал острый вкус соленого металла и специй и вдруг ощутил сильный страх, заставивший его содрогнуться. Но страх прошел так же внезапно, как и нахлынул до этого, и он жадно выпил все до дна.
Потом он долго лежал на кровати, со смешанным чувством ужаса и странного ликования ощущая, что сердце его не бьется, налившись каменной тяжестью, а все тело наполняет неведомое ранее ощущение невесть откуда взявшейся силы.
После той ночи все изменилось. Абдулла вспомнил, как впервые пришел к Галачьянцу, еще немного смущаясь и злясь на самого себя за это смущение, и как назвал сумму, показавшуюся ему самому тогда неправдоподобно огромной: один миллион долларов каждый месяц за лекарство, которое может вылечить его дочь.
Через три месяца Абдулла понял, что стал владыкой мира. Это понимание окончательно утвердилось в нем после того, как он дважды выжил во время покушений на свою жизнь: автоматные очереди прошили его тело, лишь причинив мгновенную жгучую боль, а пуля снайперской винтовки, вошедшая точно в сердце, как будто растворилась в том тяжелом окаменевшем сгустке, в который это сердце превратилось. Он был неуязвим для оружия, болезней и времени; от его воли зависело все больше и больше влиятельных людей, и сильные мира сего переставали быть сильными, как только выпивали первую порцию эликсира: их деньги, сила и власть теперь принадлежали ему, как и их жизни. Абдулла знал, что прием ассиратума — так она называла эликсир — нельзя прекратить: каждое новолуние он собирал дань с тех, кто пришел к нему как клиент, а теперь был подданным, платившим кровавый налог. Он тоже каждый месяц жадно выпивал свою порцию этого зелья, но знал, что при необходимости может обойтись и без него: тяга к свежей горячей крови периодически ощущалась им так остро, что втайне от Кобота он просил его помощников собирать эту драгоценную жидкость, вытекавшую из перерезанных жил несчастных подопытных жертв. Его существование действительно стало сбывшейся мечтой, как и сказала она.
И как после всего этого она могла ограничить его в восхождении к новым вершинам богатства и власти?! Что за причина могла заставить ее попытаться препятствовать ему в победоносном движении?! Естественно, что после ее отказа увеличить производство эликсира он заставил Кобота заняться исследованиями, чтобы не зависеть ни от нее, ни от таинственного Мастера, ни от их зловещего помощника со звериной мордой. И это стало началом конца их отношений.
Абдулла помотал головой. Мир немного плыл перед его глазами, не успевая возвращаться вслед за движениями головы.
Ну и пусть. Он был прав, прав до конца! Он мужчина, она — женщина, кем бы она ни была. Она дает — он берет. Он завоевывает этот мир для себя и для нее, он отдает ей половину — половину! — всех денег. И она должна была сделать то, что он ей сказал: увеличить производство, представить его Мастеру, они все должны делать то, что он скажет!
Абдулла вспомнил встречу в подвале заброшенного дома и выругался, ударив кулаком по белой скатерти. Охранники чуть повернулись в его сторону, официант быстро высунулся из двери кухни и так же быстро исчез.
Все в порядке, он спокоен. Да, теперь он спокоен. Потому что принял все нужные решения и знает, что делать. Кобот справится, и через месяц они будут делать эликсир сами. Сейчас это почему-то казалось очевидным. Абдулла пошлет ко всем чертям и ее, и их Мастера, а когда она останется без денег, то снова придет к нему — нет, приползет! Такие, как она, всегда приползают, когда остаются без средств к существованию. К тому же Абдулла уже не был до конца уверен в том, что этот Мастер вообще существует. Может быть, это она… да, она сама и делает эликсир. Почему бы и нет? Разве это не объясняло бы ее странное упрямство в нежелании знакомить Абдуллу с таинственным Мастером?
Девчонку-эксперта найдут, как и ее приятеля, кем бы он ни был. За пару дней они ничего не смогут сделать, особенно если учесть, какие люди являются клиентами «Данко» и какие силы обеспечивают его безопасность. И если эти двое еще раз попытаются обратиться куда-то — неважно куда: в прокуратуру, к журналистам, к властям — их тут же возьмут, и уж на этот раз осечки не будет.
Что же касается Кардинала, то сейчас Абдулла был даже рад, что все произошло именно так. Рано или поздно это должно было случиться. Конечно, было бы гораздо лучше, если бы Кардинал тоже оказался в числе его пациентов, и тогда, как и все остальные, попал бы в полную зависимость от Абдуллы. Но если этот старый черт, это городское пугало, персонаж устрашающих басен о его невероятном могуществе, решил повести дела таким образом и вознамерился отобрать у него, Абдуллы, то, что принадлежит ему по праву, — что ж, пусть будет так. У этого города теперь есть новый хозяин.
Он снова сделал большой глоток, глядя на расплывающиеся в дождливом сумраке огни вечернего города. Сейчас он казался Абдулле похожим на старинное кладбище, чья открытая для праздных туристов часть полна помпезных, хоть и несколько обветшалых памятников, за которыми на кривых, заросших тропинках, в тени угрюмых деревьев теснятся мрачные склепы, облюбованные упырями, покосившиеся надгробия и провалившиеся могилы висельников, колдунов и самоубийц. Вот туда он и спишет сегодня ночью Кардинала, в безымянную яму на задворках старого кладбища.
Абдулла посмотрел на часы. До назначенной встречи оставалось еще шесть часов. Черт, как же тянется время!
Лежащий на столе телефон мигнул экраном и изверг из себя громом разнесшиеся по пустому ресторану разудалые звуки лезгинки. Абдулла негромко выругался и взял трубку.
— Слушаю, говорите, ну.
— Босс, это Шут. У нас все тихо.
— Хорошо, отбой.
Ну вот, все в порядке. Пять групп, предусмотрительно посланные им на место встречи еще вчера, обеспечивали безопасность, а когда дойдет до дела, то будут выполнять функцию дополнительных засадных отрядов. На загородной базе уже собрались все, кого Абдулла смог мобилизовать: получившаяся ударная группировка была достаточно внушительной, для того чтобы с ее помощью можно было свергнуть режим в небольшой африканской стране. Кардинал — это серьезный противник, силы которого нельзя недооценивать, но пусть попробует противостоять той армии, которая сейчас ждала только приказа, чтобы вступить в бой хоть с ангельским воинством, хоть с легионами бесов.
Абдулла тяжело поднялся из-за стола. Надо было ехать, промерить готовность своих бойцов, а там уже и выдвигаться на север, в сторону старого завода. Абдулла еще раз посмотрел в окно и погрозил пальцем скрывающемуся в ненастной холодной тьме надменному городу. Потом махнул рукой охране и, покачиваясь, пошел к выходу. Управляющий рестораном проводил его почтительным полупоклоном, в котором явно чувствовалось облегчение. Счет, разумеется, никто и не подумал принести.
* * *
Утоптанный земляной пол мягко пружинил под ногами. Душную тишину подвальных катакомб лишь изредка нарушал далекий звук падающих капель да частый пугливый шорох крысиных лапок, когда кто-то из замешкавшихся зверьков стремительно проносился меж сырых стен. Иногда откуда-то совсем издалека доносился скрип ржавого железа. Пахло сыростью и старыми кирпичами.
Они не спеша шли по узкому коридору, скудно освещенному редкой цепочкой тусклых ламп. Впрочем, ни он, ни она не нуждались в источниках освещения.
Вервольф покосился на идущую рядом женщину. Человеческие самки не привлекали его и никогда не были объектом его вожделения, а только раздражали своей суетливостью и писком. Они могли быть интересными только как объект охоты, не более того.
Другое дело — волчицы. Он часто думал о них: сильных, уверенных, с гладкими мышцами под шелковой шерстью, спокойных и в то же время по-звериному страстных.
Сейчас, глядя на женщину, он думал, что из нее получилась бы отличная волчица.
— Мастер согласился с тем, что Абдулла нам больше не нужен, — пропела женщина мелодичным голосом. — Более того, теперь он может представлять для нас угрозу, и мы не должны оставлять его жить. Так что дело за тобой.
Вервольф кивнул. Волчица. Сильная, властная, гибкая…
— Я могла бы сделать это сама, — продолжала женщина, — в конце концов, работа с ним была моей идеей. Но возникли некоторые осложнения. Сегодня ночью Абдулла поедет на старый завод недалеко от города. Другой человек, очень опасный, назначил ему встречу. Там будет много людей, много оружия и будет бой.
Вервольф снова кивнул. И зачем ей этот облик человеческой самки? Неужели она не могла выбрать себе другой?
— Я уверена, что Абдуллу не будут убивать, а попытаются захватить. И если это случится, то никто из нас уже не будет в безопасности. Поэтому захватить его не должны.
Она остановилась совсем близко к Вервольфу. Он смотрел на нее сверху вниз, но ему казалось, что это она смотрит на него свысока. Дух древней королевы ночи. Это сильнее физического тела.
— Мы на тебя надеемся. Я на тебя надеюсь.
Женщина слегка коснулась рукой его широкой груди и почувствовала, как под ее ладонью коротко пророкотало гулкое рычание. Она слегка улыбнулась.
— Не подведи меня, волк.
* * *
Они оставили машину у съезда с шоссе, на старой дороге, за три километра до территории завода. Гронский нашел боковой съезд в лес — две разбитые колеи из жидкой грязи, незаживающими мокрыми ранами разрезающие чахлую сорную траву, — и поставил джип среди густых зарослей переплетенного кустарника и тонких деревьев, чуть ниже уровня дороги.
— Теперь пешком, — сказал он.
Алина взяла протянутый им фонарик и засунула в нагрудный карман черной куртки. Чувствовала она себя очень неудобно.
Гронский вернулся домой уже вечером. До этого он пару раз звонил Алине на свой домашний телефон, и она каждый раз вздрагивала, когда старинный черный аппарат оглашал квартиру надтреснуто дребезжащими трелями. Во второй раз Гронский поинтересовался размером ее одежды и обуви, и, когда он вошел, держа в руке большую черную сумку, Алина поняла, зачем это было нужно. В сумке лежала черная короткая куртка, темные брюки из плотной ткани, ботинки на высокой шнуровке и низкой подошве, а еще черная вязаная шапочка.
— Ты же не собиралась ехать туда в пальто и сапогах на шпильках, правда?
Пока Алина в растерянности разглядывала эти новые предметы своего неожиданно пополнившегося гардероба, Гронский зашел к себе в комнату и вернулся оттуда, держа в руках тонкий бронежилет и кобуру с небольшим пистолетом.
— Вот, — сказал он, — это тебе. — И прежде, чем Алина попробовала возразить, добавил: — Без обсуждений.
Бронежилет был легким и немного потертым, как видавший виды доспех, сохранивший память о прошедших боях. Алине он был велик и болтался на теле.
— Второго у меня нет. Ничего, сверху наденешь куртку, он ляжет плотнее.
Пистолет был небольшой, с черной рамкой из пластика и рукояткой с упорами и выемками для пальцев.
— Это «Glock 19», — пояснил Гронский. — В нем пятнадцать патронов, уже заряжен. Очень простой и эффективный. Предохранитель автоматический, в случае необходимости просто достаешь и наводишь на цель. Вот запасная обойма. Ты умеешь стрелять?
— Я стреляла, — ответила Алина, — с папой, из охотничьего ружья. На стрельбище.
— Понятно, — Гронский вздохнул. — Тогда без крайней необходимости пистолет лучше не вынимай.
Все становилось как-то очень серьезно.
Сейчас, в черной темноте ночного леса, под низким серым небом, обещающим неминуемый дождь, Алина чувствовала себя крайне нелепо: куртка топорщится пузырем поверх бронежилета, надетого на блузку, на правый бок ощутимо давит кобура с пистолетом, на глаза надвинута черная шапочка, под которую заправлены волосы, каблуки высоких ботинок непривычно низкие, так что она казалась самой себе какой-то бочкой на коротеньких ножках.
— А лица будем мазать черной краской? — спросила Алина и тут же пожалела об этом, потому что Гронский посмотрел на нее серьезно и даже словно на секунду задумался.
— Пожалуй, нет, — ответил он, и Алина вздохнула с облегчением. — Идем, до полуночи не так много времени.
Они перебежали через ведущую к заводу узкую разбитую дорогу и углубились в заболоченные лесные дебри.
Когда почти через час они добрались до северной стороны заводской ограды, Алина успела дважды провалиться в стылую болотную грязь, причем один раз ее правая нога ушла туда по самое колено, безнадежно промочить ботинки и оцарапать лицо о ветки худосочных, но злобных деревьев. Теперь перед ними возвышалась высокая стена из серых бетонных плит, покосившихся в разные стороны, как расшатанные зубы в гниющей десне. Гронский сделал знак остановиться, что Алина с удовольствием и сделала: три километра через темноту, грязь и густые заросли разительно отличались от тех трех километров, что она легко преодолевала во время пробежки по дорожкам парка. Алина сбила дыхание и чувствовала, как ее начинает потряхивать мелкая дрожь от холода, смешанного с адреналином.
— Сейчас мы войдем на территорию, — шепотом произнес Гронский. — Сразу за стеной здание старого цеха, через него есть сквозной проход к площади перед бывшим заводоуправлением. Думаю, там все и будет происходить. Нам нужно взять чуть вправо, к старому складу, там есть где укрыться. Держись вплотную за мной и постарайся не шуметь. Здесь пять групп наблюдателей, и они очень внимательные, хотя сейчас уже ждут прибытия основных приглашенных гостей, так что у нас есть хороший шанс пройти незамеченными. Все понятно?
— Да, понятно, — так же шепотом отозвалась Алина. — А откуда ты все это знаешь?
— У меня был целый день, — ответил Гронский. — Я не только по магазинам ездил.
Он махнул рукой, и Алина последовала за ним к широкой щели меж разошедшихся плит. Сразу за ней в паре метров возвышалась стена одного из заводских корпусов. Они прошли несколько шагов по грязи и железному мусору, и Гронский осторожно толкнул тяжелую дверь, за которой непроницаемым мраком чернел проем, ведущий вглубь здания.
Тонкие, как спицы, яркие лучи фонарей выхватывали из темноты покрытый густой пылью пол, ржавеющие завалы какого-то искореженного оборудования, приоткрытые двери, ведущие то к темным лестницам, то в крошечные подсобки, то в другие такие же огромные и захламленные помещения. Алина осторожно переступала через листы железа, груды мусора, глядя под ноги, где свет фонарика выхватывал из темноты то пластиковые грязные бутылки, то обрывки старых спецовок, то заплесневелые слипшиеся стопки истлевших бумаг. Душный спертый воздух пах сырой штукатуркой. Гронский свернул направо, и они пошли по узкому проходу мимо громоздящихся по обе стороны металлических остовов мертвых станков, словно сквозь огромный могильник индустриального века. Впереди замаячил прямоугольник тусклого серого света. Гронский выключил фонарик, взял Алину за руку и повел вперед, к приоткрытой двери, ведущей на пандус перед длинным низким зданием склада. У самой двери он остановился и прошептал ей прямо в ухо:
— Впереди деревянные штабеля, видишь?
Алина кивнула.
— Бегом, но тихо!
Алина снова кивнула. Гронский пригнулся и бесшумной тенью выскользнул из двери, стремительно метнувшись вперед. Алина выкатилась за ним следом, думая только о том, как бы не упасть и не растянуться на виду у тех, кто видеть их совсем не должен. Через несколько секунд она уже переводила дыхание, сидя рядом с Гронским и прижавшись спиной к огромному штабелю деревянных паллет, сросшихся от грязи и сырости и источающих тяжелый запах плесени. В узкие щели между паллетами как на ладони была видна большая пустая площадь, трехэтажное здание управления по левую руку и огромный заводской корпус справа. Никакого движения не наблюдалось на погруженной во мрак территории, ни одного звука не доносилось из черных провалов окон и дверных проемов. Тишина была абсолютной и мертвой, и, если бы не гулкие удары сердца, отсчитывавшего вязкие длинные секунды, можно было подумать, что и само время тут застыло в неподвижности. Но оно все же двигалось, медленно, но неотвратимо приближая неизбежное.
— Вот и первые гости, — прошептал Гронский.
Алина услышала далекий мягкий рокот мощных автомобильных моторов, а потом из темноты между заводских корпусов вырвались яркие лучи фар, плавно очерчивающие пространство. Алина прильнула к щели между гнилыми деревянными досками и увидела, как на площадь один за одним медленно въезжают три длинных черных автомобиля.
* * *
Чем ближе время подходило к полуночи, тем больше в душе у Шута росли два противоположных чувства: страх и надежда.
С каждым звонком Абдулле, когда он ровным голосом докладывал, что на вверенной ему территории все благополучно и без происшествий, крепла надежда пережить эту ночь. Но каждый раз, убирая телефон, он снова встречался взглядом с серебристыми глазами сидящей перед ним женщины, и надежда отступала перед приступом страха. Две фигуры в черных бронежилетах и наглухо закрытых шлемах тоже не добавляли бодрости духа, как и отряд в несколько десятков человек, прибывший на завод пару часов назад. Шут видел две большие черные машины с погашенными фарами и темные силуэты, один за другим входившие на первый этаж здания. Хлоя на несколько минут спустилась вниз, потом машины уехали, и она вернулась. Шут понял, что если у него еще сохраняется надежда на счастливый исход сегодняшней ночи, то для Абдуллы такой надежды нет вовсе, но, тем не менее, исправно набирал его номер и бодро рапортовал о полнейшем спокойствии и тишине. В итоге к полуночи надежда стала твердой уверенностью в том, что все обойдется, а страх превратился в цепенящий и парализующий сознание ужас. Эти два чувства боролись за его сознание, как враждебные армии за обладание важной высотой, периодически полностью захватывая контроль над мыслями, так что Шут уже с трудом следил за разговором, который продолжала вести Хлоя.
— Я думаю, что страх — это естественная реакция современного человека на трансцендентное, — сказала Хлоя. Она закинула ногу на ногу, свободно расположившись в кресле напротив Шута и положив на колено блестящее лезвие длинного кинжала-танто. — Причем, чем больше человек отходит от традиционного осознания мира, тем сильнее этот страх. Согласись, что роман ужасов — это не просто книга о том, чего человек по тем или иным причинам боится. Такой жанр предполагает обязательное мистическое содержание. Странно было бы видеть предметом подобного произведения страх перед увольнением или лишением премии.
— От увольнения не умирают, — выдавил Шут.
Хлоя улыбнулась, и он почувствовал, как ужас на время снова взял верх над надеждой.
— Ну хорошо, я привела не самый удачный по форме, но точный по сути пример. Пусть будет страх перед смертью от болезни, страх умереть от пули — все это не тема для романа ужасов. Сверхъестественное — вот единственно достойный для него предмет. Ибо если раньше люди осознавали реальность невидимого мира, таким образом испытывая меньший страх перед его проявлениями, то сейчас, когда днем напыщенный и пошлый рационализм празднует свое торжество, ночью человек, оставаясь один на один с собой и вселенной, только острее ощущает ужас перед тем, существование чего он пытается отрицать.
Шут с тоской посмотрел в окно. Завод по-прежнему окутывало зловещее безмолвие, в низком небе клубилась мешанина серых туч. Он покосился на Хлою и подумал, что прекрасным материалом для романа ужасов могла бы стать вот эта многочасовая беседа о литературе с женщиной, у которой такое холодное, отрешенно красивое лицо, светящиеся серебром глаза и самурайский кинжал, лежащий на колене.
Мелодично пропел короткий сигнал.
— Слушаю, — отозвалась Хлоя, коснувшись кончиками пальцев незаметного наушника. — Да, у меня все в порядке, ребята Карла и он сам внизу на двух этажах.
Она помолчала полминуты, внимательно прислушиваясь к голосу в наушнике и чуть заметно кивая.
— Поняла. Сделаю.
Хлоя немного повернулась, опять коснулась наушника и отчетливо произнесла:
— Первая, вторая, третья — на месте, готовим прикрытие, четвертая и пятая — наблюдение.
Она выслушала ответ, снова кивнула и посмотрела на Шута.
— К сожалению, Игорь, наши литературные беседы подошли к концу, — вздохнула она.
Шут сглотнул комок в горле.
— А я?..
— Тебе не о чем волноваться. Думаю, нужно сделать последний звонок твоему боссу, и после этого я тебя освобожу.
— Освободишь?
— Да, — серьезно сказала Хлоя. — А когда я освобожу тебя, то истинно свободен будешь. Звони.
За окном послышался далекий мягкий рокот автомобильных двигателей. В темноте мелькнули, исчезли, а потом снова появились ровные яркие лучи фар, и Шут увидел, как три длинных черных автомобиля медленно въезжают на площадь.
— Что мне сказать?
— Сейчас можешь сказать чистую правду, — ответила Хлоя. — Сообщишь, что Кардинал и его люди только что прибыли на трех машинах.
Шут вздохнул и набрал номер Абдуллы.
— Ну что там у нас? — прокаркал такой знакомый хриплый голос, сейчас показавшийся почти родным.
— Все в порядке, шеф. Кардинал только что приехал. Три машины. Никаких дополнительных движений.
— Хорошо. Оставайся на месте, если что, со своими ребятами прикроешь нас. Молодец, спасибо тебе, отлично все сделал.
Шут убрал телефон с чувством внезапного и острого стыда. Хлоя смотрела на него строго и внимательно. Он тоже воззрился на нее.
— Приятно было познакомиться, Игорь.
Хлоя небрежно взмахнула рукой. Шут ощутил легкое дуновение воздуха и мгновенное прикосновение к горлу холодного металла, а потом увидел потолок, скрывающийся в пыльной темноте. Шут еще не успел понять, отчего вдруг стал смотреть вертикально вверх, как голова его начала заваливаться еще дальше, назад, и он уставился в стену прямо за собой. По ней медленно ползли какие-то темные густые потеки.
«Кровь», — подумал Шут.
Его затылок коснулся спины.
«Свобода», — успел подумать он, и эта была его последняя мысль в этом мире.
* * *
Кардинал вышел из черного «Rolls-Royce», поднял воротник короткого серого пальто и недовольно поморщился от холода. Порыв сильного ветра неожиданно пронесся меж каменных стен, взметнул мелкий мусор и поволок по площади невесть откуда взявшийся тут отсыревший газетный лист. Кардинал глубоко вдохнул холодный влажный воздух и посмотрел на небо, затянутое тяжелыми тучами. Хлопнули дверцы двух черных «Mercedes», остановившихся под углом по обе стороны его автомобиля. К Кардиналу подошли Виктор и Алекс.
— Унылая погода, — заметил Алекс. Его ослепительно-белая рубашка выделялась в темноте ярким треугольником.
— В этом городе она такая почти всегда, — ответил Кардинал. — Хорошо еще, если успеем управиться до того, как пойдет дождь. Виктор, где там наш друг Абдулла?
— Будет через пять минут, — негромко сказал Виктор. — Сейчас его кортеж въезжает на территорию. Группа наблюдения говорит, что это нечто неописуемое.
Кардинал обернулся. Рядом с их машинами неподвижно стояли шесть человек в черном.
— Не слишком мало людей? Может заподозрить неладное.
— Если и заподозрит, то будет уже поздно, — ответил Виктор. — Отсюда ему нет обратной дороги.
Некоторое время они стояли в тишине, наблюдая, как ветер гоняет газетный лист, который то появлялся в ярких лучах автомобильных фар, то снова пропадал во мраке, похожий на огромного уродливого мотылька.
— Слышите? — спросил Алекс.
Из темных лабиринтов заводских корпусов донесся низкий пульсирующий ритм. Вскоре к нему добавились более высокие звуки, которые приближались, постепенно оформляясь в тяжелые музыкальные аккорды; к ним присоединялся рокот множества двигателей. Из-за угла на противоположном конце площади вырвались ослепительно-яркие снопы света, и под несущиеся из десятка мощных колонок ревущие звуки «Дыма над водой» одна за одной стали выезжать машины, разворачивающиеся как на парадном смотре.
Первым на площади появился большой «Hammer» Абдуллы, сияющий огнями фар и прожекторов. Чуть позади него по обе стороны следовали еще два «Hammer», настоящих, армейских, в камуфляжной раскраске и с пулеметами на крышах, рядом с которыми по пояс высовывались из люков стрелки. За ними въехали два черных джипа и два микроавтобуса с динамиками, из которых рвались агрессивные гитарные аккорды. Последним на площадь тяжело выполз длинный старинный автобус, низко проседающий под тяжестью броневых щитов с отверстиями для стрельбы на окнах и массивной железной конструкцией на радиаторной решетке — чем-то средним между тараном и ножом бульдозера, — густо обмотанной колючей проволокой. Вся эта грохочущая, сверкающая и рычащая кавалькада треугольником развернулась на площади, превратив ее в подобие сцены рок-концерта. Открылась дверца черного «Hammer», и оттуда появился Абдулла. Рев музыки мгновенно оборвался на середине фразы, только двигатели автомобилей продолжали негромко и утробно ворчать, как готовящиеся к нападению хищники.
— Что это за парад-алле? — негромко спросил Алекс.
— Это демонстрация рогов, некстати выданных бодливой корове, — так же негромко ответил Кардинал. — Я иду. Начинаем.
Кардинал не спеша пошел вперед. Наперебой захлопали дверцы машин и микроавтобусов, из которых один за другим выбирались люди в кожаных куртках, с длинноствольными штурмовыми автоматами и дробовиками в руках. Пулеметчики на крышах «Hammer» чуть повели стволами в сторону Кардинала. Абдулла закурил, выпустил вверх густые клубы дыма, мгновенно развеянного порывом ветра, и нетвердой походкой направился навстречу Кардиналу. Газетный лист прошуршал по разбитому асфальту, покружился между идущими людьми и снова умчался во тьму. С низкого неба сорвались первые тяжелые капли дождя.
Они сошлись на середине площади и остановились в нескольких шагах друг от друга. Абдулла сделал глубокую затяжку и, прищурившись, посмотрел на Кардинала.
— Привет, Карди, дорогой. Я думал, какое-то недоразумение, да? Кто-то звонит мне, представляется тобой, чего-то требует, назначает встречу. А теперь я вижу, что это и в самом деле был ты. Давай обсудим?..
Кардинал покачал головой.
— Думаю, это не тема для обсуждения. Просто у меня есть к тебе просьба, Абдулла. Я хочу, чтобы ты ее выполнил. Мне нужен эликсир. И тот, кто его для тебя производит. Выполни эту просьбу, и мы сможем расстаться друзьями, а ты снова займешься тем, что у тебя получается лучше всего: работой на того, кто тебя наймет.
Абдулла вскинул голову.
— Ты не понимаешь, кто я, Карди.
— Нет, Абдулла. Это ты не понимаешь, кто ты. Ты читал «Сказку о рыбаке и рыбке»?
— Чего?
— Сказку. «О рыбаке и рыбке». Пушкина Александра Сергеевича. Должен был читать в школе.
— Чего?
Кардинал терпеливо вздохнул.
— Если ты дашь себе труд вспомнить содержание этой истории, то поймешь, почему рыбка так долго терпела чудачества старухи. Она могла позволить ей быть дворянкой, царицей, быть кем угодно здесь, на земле. Но вернула к разбитому корыту, когда старуха покусилась на власть над тем, над чем человек по определению не может быть властен. А если бы старуха не захотела быть морской владычицей — вполне могла бы оставаться царицей до конца дней своих. Улавливаешь связь?
Абдулла молчал, не сводя с Кардинала наливающихся кровью глаз.
— Знаешь, почему сама эта ситуация для меня оскорбительна? — продолжал Кардинал. — Тебе в руки попало средство, с помощью которого можно управлять миром, а ты не нашел ему иного применения, кроме как торговать вразнос. Лучшие умы человечества, титаны мысли и духа, столетиями бились над созданием совершенного эликсира, а ты меняешь его на деньги, которые даже потратить толком не можешь. Так что я прошу тебя: остановись. Даже не так: я даю тебе возможность остановиться и отдать то, что тебе принадлежать не может. Сделай это, и ты оставишь себе все, что у тебя есть, все свои деньги и вот эти красивые машины с громилами.
Абдулла смотрел на Кардинала тяжелым неподвижным взглядом.
— А ты, Карди, думаешь, что можешь решать, что кому должно принадлежать, а что не должно, да? Тебе бы лучше поостеречься, потому что время твое прошло, и осталось его совсем мало. И тебе не нужно было приходить сюда и говорить со мной так, а стоило сидеть тихо в той дыре, из которой ты выполз, пока твое время не кончилось вовсе.
— Это ответ «нет»? — спросил Кардинал.
— Это ответ «да пошел ты», — сказал Абдулла и одним движением распахнул куртку, выхватывая пистолет. Длинный золоченый ствол громадного «Desert Eagle» уставился на Кардинала.
Грянул выстрел.
* * *
Звук выстрела гулким эхом раскатился среди каменных стен. Вервольф, поднимавшийся в кромешной тьме по стертым ступеням узкой лестницы, на мгновение замер, прислушался и пошел быстрее. Судя по всему, бой начался, а значит, медлить было нельзя.
Он вошел на территорию завода с восточной стороны, из окутанного темнотой заболоченного леса, сразу после того, как по широкой подъездной дороге между заводских корпусов проехали три первых автомобиля. Вместе с черными тенями, которые плыли вслед за лучами фар, он проскользнул вдоль стен и уже почти у самой площади остановился рядом с приоткрытой покосившейся дверью в стене огромного корпуса, напротив которого находилась площадь и невысокое трехэтажное здание. Вервольф бесшумно вошел внутрь. Узкая крутая лестница вела вверх, и он стал подниматься по искрошившимся ступеням, чтобы выйти на крышу — место, как нельзя лучше подходящее для его цели. Сквозь редкие маленькие окна на лестничных площадках мелькали огни прожекторов, доносились рокочущие звуки музыки и рычание автомобильных моторов. Вервольф поднимался все выше, и громыхнувший снаружи выстрел застал его уже почти на самом верху. Он несколькими длинными прыжками преодолел оставшиеся лестничные марши, проскочил сквозь широкий коридор, пересек большой пустынный зал бывшего цеха и снова остановился. Неясный ночной свет, льющийся из громадного застекленного окна, заливал гулкую пустоту помещения. В противоположном конце цеха еще одна широкая лестница уходила к самой крыше, и сейчас Вервольф почувствовал, что наверху кто-то был. Он потянул носом воздух. Да, так оно и есть: двое, а скорее, даже трое вооруженных людей — Вервольф ощущал запах их тел и тонкий аромат оружейной смазки.
Он достал из складок своего длинного черного плаща широкий изогнутый нож и быстро пошел вверх по лестнице.
* * *
Грянул выстрел.
Абдулла выронил оружие, в недоумении посмотрел на свое простреленное запястье и перевел взгляд на Кардинала. Тот стоял, держа в руке пистолет. Крупные капли дождя падали на вороненый металл ствола. Несколько мгновений Абдулла силился понять, как удалось его противнику так быстро выхватить оружие и почему рана на руке зияет огромной багровой дырой, вместо того чтобы бесследно исчезнуть, а потом пришли раздирающая боль и страх.
«Ранен! Ранен!!!»
Он развернулся и кинулся назад, к своим машинам, разрывая повисшую тишину диким криком:
— Огонь! Огонь!! Огонь!!!
Алина увидела, как стрелок на крыше «Hammer» вздрогнул, словно выйдя из ступора, и обеими руками схватился за пулемет. В этот момент Кардинал поднял вверх руку. В тот же миг с крыши управления послышался громкий хлопок, полыхнула короткая вспышка, и пущенный из гранатомета заряд ударил в бронированную машину. Раздался оглушительный взрыв, и Алина почувствовала на лице мгновенное дуновение горячего воздуха. «Hammer» подпрыгнул и медленно завалился на бок, объятый языками неестественно яркого пламени. Следующий хлопок прозвучал прямо у нее над головой, с крыши склада, так что Алина рефлекторно пригнулась, но увидела, как еще одна граната разнесла на куски второй «Hammer», превратив его в трещащий огненный куб. Тело пулеметчика несколько раз конвульсивно дернулось и безжизненной куклой осталось торчать рядом с оружием, охваченное огнем, словно он успел побывать в аду, предназначенном ему после смерти, и вернуться обратно, объятый языками подземного пламени.
Осколки гранат и куски искореженного металла снесли нескольких бойцов Абдуллы. Трое бросились на помощь своему раненому хозяину, а остальные заметались тенями среди пылающих машин. Крики терялись в гудении и треске пламени.
Из темных провалов окон здания управления полетели какие-то предметы, и Гронский вдруг закрыл Алине глаза ладонью и прижал к себе. В следующую секунду раздался оглушительный треск, словно рвался сам воздух или материя реальности стала расходиться по швам, и даже сквозь зажмуренные веки, прикрытые рукой Гронского, Алина скорее почувствовала, чем увидела, несколько ярчайших вспышек, слившихся в одно ослепительнобелое свечение.
В ушах тонко звенело. Когда Алина снова посмотрела на поле боя, то увидела, что выскочившие из машин бойцы Абдуллы стоят и сидят, обхватив головы руками, оглушенные и ослепленные светошумовыми гранатами, а из дверных проемов управления, подобно осам, вылетающим из гнезда, выносятся черные силуэты в броне и закрытых шлемах. Алина почти не слышала частых автоматных очередей и отрывистых залпов дробовиков, но видела, как один за одним валятся на землю люди Абдуллы. На крыше управления и в проемах окон мелькали сполохи огня и отрывисто били выстрелы из снайперских винтовок.
Абдулла метался в огненном хаосе, который за считаные секунды охватил его боевые порядки. Кругом шатались и падали люди, гремели выстрелы, которых он почти не слышал сквозь звон, наполнивший его голову после светошумовой атаки. Да, он недооценил Кардинала. И посланные за сутки отряды наблюдения, и тяжеловооруженная моторизованная армия казались сейчас нелепыми потугами уличного мальчишки, полезшего с перочинным ножиком на матерого и безжалостного уголовника. Но самым страшным было внезапно навалившееся осознание собственной уязвимости. Из перебитого запястья медленно текла густая кровь, рука отзывалась взрывом дикой боли на каждое движение, и Абдулла не понимал, как удалось этому старому лису сделать то, что не могли сделать ни пули автоматов, ни выстрелы из снайперской винтовки. Впрочем, сейчас было нелучшее время для раздумий.
Абдулла нагнулся, чтобы подхватить с земли выпавший из чьих-то рук автомат, и в этот момент что-то легкое и серое мелькнуло сверху и накрыло его с головой. Он потерял равновесие и упал на спину, запутавшись в тонкой металлической сети. Несколько черных фигур в бронежилетах и шлемах кинулись к нему с разных сторон. Абдулла закричал, с трудом вскинул автомат левой рукой и почти в упор выпустил длинную очередь прямо в темное защитное стекло шлема подбежавшего к нему человека. Осколки пластика разлетелись вместе с брызгами крови, человек развернулся в воздухе и рухнул наземь. Абдулла снова нажал на спусковой крючок, но в этот момент сеть затянулась туже, прижав руку с автоматом вплотную к телу, и яростная автоматная очередь ударила в стальной бок стоящего рядом джипа.
— Ну вот и все, — сказал Кардинал, сделал шаг, но вдруг остановился. — Виктор… а где третий гранатомет?
Виктор быстро посмотрел на крышу высокого корпуса, что-то негромко сказал в переговорное устройство, но в этот момент Кардинал показал рукой вперед и произнес:
— Уже поздно.
Дождь хлынул стеной.
* * *
Вервольф вышел на крышу, когда одна из машин Абдуллы уже пылала от прямого попадания гранаты. Прямо перед ним у края невысокого парапета расположились три человека в черных жилетах и шлемах. Вервольф в несколько широких шагов преодолел расстояние, отделявшее его от людей, и его приближение, и без того почти бесшумное, было заглушено вторым взрывом, растерзавшим еще один джип. Лежащий у края крыши гранатометчик как раз наводил свое оружие на длинный нелепый автобус внизу, когда кинжал Вервольфа, описав неширокую дугу, вонзился ему в основание черепа, попав в щель между шлемом и бронежилетом. Второй боец с пулеметом успел краем глаза увидеть высокую зловещую фигуру, выросшую у него за спиной, но в следующий миг мощный удар кривого тесака почти снес ему голову. Волна горячей крови тяжело плеснулась на третьего человека, сжимавшего в руках снайперскую винтовку. Он быстро перекатился на спину, вскинул оружие и почти в упор выстрелил Вервольфу в грудь. Тот чуть пошатнулся от удара пули пятидесятого калибра, а потом шагнул вперед, поднимая нож. Второй раз человек выстрелить уже не успел.
Вервольф перешагнул через безжизненное тело и встал на краю парапета подобно молчаливому каменному изваянию. В трех десятках метров под ним пылали машины, метались люди, гремели выстрелы, а прямо в центре всего этого огненно-кровавого действа он увидел Абдуллу, яростно бьющегося в опутавшей его металлической сети. Вервольф немного отступил от края, снял со спины большой арбалет и не спеша стал натягивать тетиву из воловьих жил. Колесико старинного механизма слегка поскрипывало. Вервольф закрепил тетиву, достал короткую толстую стрелу с острым серебряным наконечником, наложил ее на арбалет и снова посмотрел вниз.
* * *
— Уже поздно, — сказал Кардинал.
Из длинного автобуса, стоящего позади изувеченных взрывами и объятых пламенем машин, с воем вылезала дикая пехота Абдуллы: полные ярости и жажды крови головорезы, насильники, потрошители и людоеды, собранные в заброшенных городах и селениях, в психиатрических клиниках, в тюрьмах на далеких северных островах, откуда нет возврата, в жутких логовах, где они ютились, как дикие звери, прячась от людей и закона. Они не были пригодны ни для кого иного дела, кроме убийства, и именно для такого случая Абдулла держал их в бараках за городом и для этого привез их сюда. В ватниках, старых пальто, лохмотьях и обносках, сжимая в руках старые АК-47 и охотничьи ружья, они устремились сквозь ливень туда, где, опутанный сетью, лежал их хозяин.
Некоторые из них упали тут же, сраженные точными выстрелами, но ответный ураганный огонь из множества автоматов и ружей заставил бойцов Кардинала отступить. На двух крышах засверкали частые вспышки выстрелов винтовок, загрохотали пулеметные очереди, но через несколько секунд воющая орда накрыла десяток бойцов в черном, и пулеметы смолкли, потеряв возможность вести прицельный огонь.
Взгляд Алины, метавшийся среди кровавой вакханалии, развернувшейся на площади, выхватывал отдельные ее фрагменты: обуглившийся труп пулеметчика на крыше горящей машины; распростертый на земле человек в черной униформе, над шлемом которого кто-то огромный и лохматый раз за разом заносил огромный топор; прижатый спиной к пылающему борту автомобиля боец, отчаянно отстреливающийся из дробовика, каждым залпом разрывая на куски чье-то тело.
Большая часть людей Кардинала отступила к управлению, откуда стреляли по яростной, ревущей толпе, поливающей стены и окна здания непрерывным огнем. Несколько рук уже срывали сеть с Абдуллы, стремясь скорее освободить своего хозяина.
Из темных окон снова полетели гранаты. Но солдаты инфернального воинства видели то, что произошло в начале боя, и поэтому большинство из них успело закрыть глаза и уши, а те, кто все-таки попал под действие шума и света, теперь беспорядочно палили во все стороны, разя своих же товарищей.
Абдулла, все еще сжимая в левой руке автомат, затравленно озирался вокруг. Он не питал иллюзий насчет возможного исхода боя: прекрасно обученные и вооруженные бойцы Кардинала очень скоро уничтожат всю его дикую гвардию, а значит, ему остается только одно: уходить, пока еще есть такая возможность. К черту все, выжить сейчас самое главное. Сохрани жизнь и свободу — и ты уже победил.
Абдулла дал несколько коротких очередей в разные стороны, отбросил автомат и метнулся к стоящему рядом джипу с настежь раскрытыми дверцами. Лобовое стекло машины было выбито взрывной волной, уничтожившей один из «Hammer», блестящее крошево устилало сиденья и пол. Абдулла прыгнул на водительское кресло и коснулся рычага передач.
* * *
Вервольф медленно поднял арбалет и прицелился. Вода стекала по редкой короткой шерсти, ливень заливал глаза, и оборотень несколько раз мотнул головой, коротко зарычав, словно пытаясь пригрозить дождю. Внизу Абдулла уже садился в машину. Вервольф прицелился еще раз. Дождь барабанил по деревянному ложу арбалета. Автомобиль внизу дрогнул, трогаясь с места, и в этот момент Вервольф нажал на длинную спусковую скобу. Мощный стальной лук рывком распрямился, взвизгнула тетива. Короткая осиновая стрела стремительно понеслась вниз, разрезая на лету дождевые капли, за доли секунды пролетела от крыши до разбитого лобового стекла машины и ударила в грудь Абдуллы, пробив насквозь тело и прочно пригвоздив его к спинке сиденья.
Абдулла успел почувствовать страшный удар, разорвавший тугой неподвижный комок в груди. Он посмотрел вверх и увидел сквозь тьму и пелену дождя возвышающуюся на крыше фигуру в длинном плаще.
«Зверь, — подумал Абдулла. — Все-таки достал».
А потом его сознание стало стремительно гаснуть, проваливаясь в такую черную бездну, для которой нет иных имен, кроме запретных.
* * *
Гронский напрягся и чуть привстал из-за укрытия. Алина посмотрела на него: он был похож на гончего пса, почуявшего запах хищника.
— Вот он, наш шанс, — сказал Гронский и кивнул туда, где полыхало багровое пламя и гремели выстрелы.
— Что? — спросила Алина. Быстро думать сейчас не получалось: она еще не вполне отошла от оглушительного треска гранат, а последние несколько минут сидела, вжавшись в угол между деревянными паллетами и кирпичной стеной — шальные пули все-таки долетали до их укрытия и пару раз ударили в гнилые доски.
Гронский достал пистолет и торопливо сказал:
— Абдулла в машине, будет уходить в сторону главных ворот. Если пройти напрямую, можно попробовать перехватить его, пока…
Он осекся и посмотрел наверх. Над кромкой крыши гигантского серого корпуса на фоне мечущихся косматых туч мелькнула и исчезла высокая фигура в плаще. Гронский перевел взгляд на черный джип: автомобиль дернулся и застыл на месте.
— Черт, — выдохнул Гронский.
Он быстро повернулся к Алине:
— Сиди тут смирно. Если что, стрелять можно только в людей Абдуллы. На бойцов Кардинала не смей даже наводить оружие, сразу поднимай руки вверх и кричи его имя. Жди меня. Если не вернусь, когда тут все закончится, — уходи одна.
Гронский выскочил из укрытия и исчез в дождливом мраке прежде, чем Алина успела что-то сказать. Она осталась одна. На площади остатки воинства Абдуллы из последних сил пытались защищать его машину, а со всех сторон к ним подбирались черные фигуры бойцов Кардинала.
* * *
Гронский остановился, осматриваясь. Огромный цех был тих и пустынен. В дальнем левом углу различались смутные очертания широкой лестницы, ведущей на крышу. Всю торцевую стену напротив занимало гигантское окно с чудом сохранившимися большими стеклами, едва держащимися в ветхих редких переплетах деревянных рам. Серое ночное свечение, сочащееся через пыльное стекло, как влага сквозь грязную тряпку, разбавляло кромешную темноту до мутных безжизненных сумерек. В углу напротив входа в цех громоздился ржавеющий железный хлам, обрезки труб и прутья стальной арматуры. У дальней стены рядом с окном темнела бесформенная куча строительного мусора, словно кто-то огромным веником смел туда все, что осыпалось с ветшающих стен и высокого потолка. На неровном полу одиноко валялся стоптанный старый башмак.
Снаружи, как будто из другого мира, доносились далекие и все более редкие выстрелы. Гронский обвел помещение быстрым взглядом, а когда снова посмотрел в сторону лестницы, увидел его.
Громадная темная фигура неподвижно стояла на фоне окна: белое длинное лицо с черными провалами глаз, покрывающий голову капюшон, широкие плечи, с которых свисал длинный плащ.
Гронский сделал шаг вперед и медленно поднял обеими руками пистолет. Короткий ствол уставился в сторону незнакомца. Тот по-прежнему не двигался, повернув к Гронскому большое лицо, похожее на уродливую маску с прорезями для глаз. Потом черный плащ чуть колыхнулся от легкого движения, и Гронский увидел, что в длинной руке блеснуло широкое, чуть изогнутое лезвие, похожее на мясницкий тесак:
— Брось нож и встань на колени! — Гронский сказал это громко, но большое гулкое помещение обладало странной акустикой, и ему показалось, что слова прозвучали рядом с губами, словно что-то глушило звук, не давая отразиться от стен.
Но Вервольф услышал.
Он поднял руку, лезвие сверкнуло ртутным блеском, и широкими быстрыми шагами пошел прямо на Гронского.
Два выстрела ударили один за другим. Гронский целился в ноги и был уверен, что не промахнулся, но Вервольф лишь немного сбился с шага, на мгновение оступившись, и продолжал идти все быстрее и быстрее.
Еще два выстрела. Еще два и еще два — пули сорокового калибра били в широкую грудь и живот, исчезая бесследно в черноте длинного плаща и заставляя огромную фигуру лишь чуть покачиваться при ходьбе и на мгновение замедлять стремительное движение. Тяжелые сапоги оборотня стучали по бетонному полу, блестело лезвие и белым пятном маячило лицо — человеческая маска, кое-как прилаженная поверх морды хищного зверя.
Гронский поднял пистолет выше и, чувствуя, как внутри него нарастает ярость и страх, четыре раза подряд выстрелил в белое лицо. Затвор лязгнул и замер, отскочив назад. Вервольф на секунду остановился, помотал большой головой, зарычал и кинулся вперед. Гронский отбросил бесполезный пистолет, и в этот момент тяжелый изогнутый клинок, со свистом рассекая воздух, полетел ему прямо в лицо. Он кувырком ушел от удара, перекатился, поднялся и встал в боевую стойку напротив огромной черной фигуры Вервольфа.
Оборотень издал короткое грозное рычание и шагнул вперед, занося нож. Гронский быстро и хлестко ударил ногой, раз и другой, в колено и бедро противника, и в следующий миг нанес мощный удар локтем в грудь, целясь под сердце.
Ощущение было такое, словно локоть врезался в каменную стену.
Вервольф снова махнул ножом. Гронский едва увернулся, и тут же огромный кулак ударил его в плечо. Он отступил на шаг, с трудом сохранив равновесие, и снова рванулся вперед.
Гронский был быстрее и опережал противника на одно-два движения. Воздух гудел и дрожал от стремительных мощных ударов, но то, что лишило бы сознания и жизни любого человека, заставляло оборотня только покачиваться, рычать и атаковать с удвоенной яростью. Вервольф бил размашисто, сильно и необычайно быстро, так что через несколько секунд Гронский уже не думал об атаке и только с трудом успевал уворачиваться или защищаться. Предплечья болезненно ныли, словно ему приходилось отражать удары ломом или стальной трубой. Нож пару раз просвистел в нескольких миллиметрах от его лица и шеи, а последний взмах кривого лезвия чуть коснулся головы, и Гронский почувствовал, как по затылку потекла теплая струйка крови. Вервольф теснил его в угол, к груде ржавого железного хлама, пока, споткнувшись об изогнутый прут арматуры, человек на мгновение не потерял равновесие.
На этот раз удар большого костистого кулака оборотня пришелся в лицо. Звенящая боль тут же стиснула голову. Гронский попытался отступить, но железные трубы разъехались под ногами, и следующий прямой удар в грудь с сокрушительной силой обрушился на хрустнувшие ребра, опрокинув его спиной на груду металлического мусора. Оглушенный Гронский успел откатиться в сторону по впивающейся в бока острой стальной арматуре, и взмах кривого лезвия, который должен был разрубить его грудь, со звоном высек искры из ржавого металла. Гронский хотел подняться, но железный хлам под ним гремел и раскатывался в стороны, а когда он все-таки, невероятно извернувшись, нащупал точку опоры, огромный сапог поддел его в живот, разом выбив из легких весь воздух и отшвырнув в сторону, словно сдувшийся мяч.
Вервольф шагнул к лежащему на полу человеку. Бой доставил ему удовольствие. Он нечасто встречал достойных противников: за всю его долгую, очень долгую жизнь таких не набралось бы и с десяток. Но этот человек был очень хорош. Ярость и боль, которую причиняли его удары, смешивались с удовлетворением от схватки с настоящим воином, а ведь, чем сильнее враг, тем приятнее победа. Вервольф с удовольствием дал бы ему время прийти в себя и продолжить поединок, но увы — сегодня у него другая миссия, которая уже была выполнена, и теперь нужно уходить, не привлекая к себе лишнего внимания. Но он все же потратит еще немного времени: вырежет своему противнику сердце и съест его в знак уважения и признания его доблести. Ничто не дает столько сил, как сердце храбреца.
Вервольф нагнулся, прижал человека плотнее к каменному полу и занес нож.
* * *
Остатки пехоты Абдуллы дрогнули примерно через две минуты после того, как их хозяин получил в сердце осиновую стрелу, прибившую его, словно гвоздем, к спинке автомобильного сиденья. Их исступленная ярость уступила место столь же исступленному ужасу неминуемой смерти — убийцы и насильники не знают доблести. Они разбегались в разные стороны, огрызаясь короткими автоматными очередями и выстрелами из ружей, преследуемые черными безликими тенями, словно демонами мщения, не дававшими им уйти от возмездия. Некоторые пытались укрыться в темных каменных лабиринтах завода, и оттуда время от времени доносились короткие выстрелы и слышались мгновенно обрывающиеся отчаянные крики: разведчики Хлои настигали их среди серых стен и в пустых коридорах цехов.
Несколько бойцов Кардинала окружили неподвижный черный джип, держа наготове широкие тубусы пушек с сетями. Кардинал в сопровождении Алекса и Виктора подошел к машине. Откуда-то из темноты, прихрамывая, появился Карл и тоже присоединился к ним. Некоторое время они молча смотрели на стоящий с горящими фарами автомобиль и темный недвижный силуэт на переднем сиденье.
— Что за черт? — пробормотал Кардинал. Дурное предчувствие нахлынуло мутной волной. Не может быть…
Он быстро подошел к дверце и рванул ее на себя.
На водительском месте сидел полуразложившийся труп, покрытый странными белесыми нитями, похожими то ли на могильную плесень, то ли на паутину. Сквозь нее виднелся отвратительный оскал черепа, обтянутого прогнившей коричневой кожей. Из черной кожаной куртки Абдуллы напротив сердца торчал короткий треугольник оперения. Толстая стрела вошла в тело почти полностью, и зазубренный серебряный наконечник высунулся с обратной стороны кресла. От резкого движения открывшейся двери голова мертвеца качнулась, и он уставился на Кардинала безжизненными глазами, подернутыми белесой пеленой смерти.
Кардинал несколько секунд молча смотрел в мертвые глаза Абдуллы. Потом еще раз взглянул на оперение стрелы, оценил угол, под которым она вошла в грудь, проследил взглядом направление ее возможного полета и уставился на скрытую дождем и мраком крышу. Крышу, с которой так и не прозвучало ни одного выстрела.
— Карл, группу наверх, быстро! Пусть обыщут там все… если еще не поздно.
Кардинал медленно прикрыл дверцу машины и огляделся вокруг. Под проливным дождем догорали подбитые джипы; пламя уже не было таким высоким и ярким, багровые языки огня с шипением торопливо подъедали остатки: краску, обшивку салона и почерневшую человеческую плоть, которая потрескивала, покрываясь лопающимися пузырями жира. Пахло раскаленным железом, порохом, кровью, горелым мясом, а еще холодом и водой. Вокруг лежали десятки неподвижных изуродованных тел. С разных сторон доносились выстрелы: последние короткие перестрелки вспыхивали и тут же гасли, подобно языкам умирающего пламени. Кардинал посмотрел наверх. Рваные тени серых облаков метались так, словно души погибших сегодня людей пытались пробиться сквозь свинцовую толщу небес. Но небеса оставались непроницаемы и глухи к этим попыткам, и душам ничего не оставалось, как вернуться обратно вместе с холодным дождем и просочиться сквозь грязный асфальт и мокрую землю вниз, туда, где многих из них давно уже ждали.
— Похоже, все было зря, — заметил Алекс. Дождь смыл его деловой лоск, и теперь он был похож не на преуспевающего бизнесмена, а на школьника, принарядившегося по случаю выпускного бала, которого окатили водой из ведра злокозненные одноклассники. — Жаль… столько сил впустую.
Кардинал пожал плечами.
— Пусть это зачтется нам как бескорыстное доброе дело, — сказал он. — На несколько десятков мерзавцев в этом мире стало меньше. А Абдуллу, я думаю, можно одного посчитать за сотню. Воздух в городе станет чище. — Он подумал и добавил: — Хотя и ненамного…
Совсем рядом снова загремели выстрелы: два подряд из пистолета, потом коротко ударила автоматная очередь, которую прервал сухой стрекот пистолет-пулеметов. Кардинал услышал, как звонкий женский голос несколько раз выкрикнул его имя. Он обернулся: двое бойцов вели к нему невысокую молодую женщину в черной куртке и с растрепанными рыжими волосами, стремительно намокающими под дождем.
— Здравствуйте, Алина, — устало сказал Кардинал. — Не могу сказать, что очень сильно удивлен нашей встречей. А где же ваш спутник?..
* * *
Холодный каменный пол. Тусклая серая мгла. Голова звенит от раскалывающей боли. Сильнее болят только ребра, и в груди что-то нехорошо скрипит при каждом вздохе. Жесткая рука прижимает меня к полу. Похоже, меня снова избили. Это уже было. Или происходит сейчас?.. Затуманенное сознание отказывается различать прошлое и будущее. Но в любом случае, я знаю, что нужно сделать.
Я открываю глаза и вижу склонившуюся надо мной огромную темную фигуру и лицо, белеющее во мраке, словно лик привидения. Я улыбаюсь ему и резко бью коленом в пах. Он воет, запрокидывая голову, разжимает свою железную хватку, но тут же незряче тыкает ножом. Я чувствую, как лезвие входит в левое плечо, словно раскаленная игла в восковую фигурку, но у меня все же получается приподняться, захватить левой рукой поросший жесткой шерстью затылок и ладонью правой резко ударить в основание носа. Раздается мокрый хруст. Он с воплем отшатывается и закрывает лицо руками. Сквозь узловатые толстые пальцы течет темная, густая жидкость.
Я вскакиваю на ноги. Боль полыхает ослепительной вспышкой и сразу гаснет, выключенная милосердным сознанием, но я не знаю, насколько меня еще хватит. И пока он стоит, прижав руки к лицу, я с лязгом вытягиваю из груды ржавого железа трубу длиной почти в мой собственный рост и широко размахиваюсь. Труба с низким гудением рассекает воздух и обрушивается на его лоб как раз тогда, когда он наконец опускает руки. Темная рана прочерчивает белую маску лица, черная кровь широкой волной заливает провалы глаз. Он стонет, почти как человек, шатается, но остается стоять на ногах. Потом смотрит на меня, широко разевает пасть и рычит, скаля желтые клыки и обдавая меня тяжелым кровавым дыханием хищника.
Я понимаю, что победить его мне не под силу. Уйти живым он мне тоже не даст, так что о том, чтобы попытаться сбежать, не стоит и думать. Я смотрю ему за плечо: до огромного, во всю стену, окна чуть больше пятнадцати метров. Если нельзя одолеть его в схватке, то можно попытаться хотя бы выбросить наружу. Конечно, это его не убьет, но сейчас я, пожалуй, согласен на ничью.
Я делаю шаг вперед, резко бью одним концом трубы в бетонный пол, ставлю ее вертикально, подпрыгиваю, держась обеими руками, и изо всех сил вращаюсь вокруг, как заправская стриптизерша. Удар двумя ногами приходится ему в грудь. Он снова рычит и отступает на несколько шагов, пытаясь сохранить равновесие. Я быстро шагаю вперед, труба снова лязгает о бетон, и я еще раз бью его обеими ногами с разворота, вкладывая в этот удар все остатки быстро покидающих меня сил. На этот раз он спотыкается и падает. До окна остается несколько метров. Он встает, в ярости размахивая ножом и ощеривая в оскале острые зубы, но еще один удар отбрасывает его почти к самому окну. Мне нужно сделать еще одно, последнее движение, и тогда я вышвырну его сквозь стекла и рамы вниз, в темноту узкого прохода между заводскими корпусами. И я снова бью в пол железной трубой и прыгаю.
Но тут что-то идет не так. Тело все-таки подводит меня, и страшная боль внезапно обрушивается с такой силой, что я на мгновение теряю сознание. Руки выпускают холодное железо, труба со звоном падает, а вместо сокрушительного удара, который должен был выбросить моего противника наружу, получается только толчок, впрочем, достаточно сильный для того, чтобы снова опрокинуть его на спину. Я лежу на холодном бетоне, едва дыша от боли, и вижу, как он падает и разбивает головой пыльное стекло окна у самого пола.
Старые оконные переплеты дрожат и через мгновение рассыпаются крошевом гнилых щепок. Огромное стекло тяжело скользит вниз, как нож гильотины. Я успеваю повернуться на бок, закрыть лицо и голову руками и чувствую содрогание каменного пола, когда стекло ударяется в нижний край стены, а потом с грохотом рассыпается на множество осколков.
Становится очень тихо. Затхлое пространство цеха мгновенно заливает холодный влажный воздух. Я чувствую, как на мою щеку падают долетающие снаружи капли дождя. Я приподнимаюсь и смотрю туда, где несколько мгновений назад было окно. У самого края разверзшейся темной бездны лежит обезглавленное тело большого черного волка. Широкая ткань плаща раскинулась вокруг него, как погребальное покрывало. Среди засыпавших его стеклянных осколков тускло блестит лезвие кривого ножа.
Я не знаю, сколько времени пролежал без чувств и без мыслей. Помню только, как хрустели подо мной стекла, когда я пытался повернуться так, чтобы унять разрывающую ребра боль. Мотом были шаги, перекрещивающиеся лучи фонарей, голоса, и чьи-то холодные пальцы трогали меня за запястья и шею. Сквозь заливающее сознание мягкое забытье я чувствовал, как нарастает вокруг меня суета, а потом услышал знакомый женский голос.
— О, Господи! — воскликнула женщина.
Я почувствовал, как быстрые руки ощупали мои раны, потом дотронулись до ребер, и я снова потерял сознание.
