Сквозь толстое дымчатое стекло мир за окном кажется призрачным. Возможно, таким он выглядит из другой, параллельной реальности: странные размытые тени домов, неясные силуэты машин, фигурки людей, словно нарисованные несколькими карандашными штрихами, и неестественно темное небо. Все это подернуто желтовато-коричневой пленкой сепии, как будто смотришь на старую фотографию под стеклом и замечаешь, что старинные экипажи и люди на ней едва заметно движутся, продолжая жить там, в двумерном пространстве далекого прошлого. Иногда изнутри этого плоского немого мира долетают капли бесконечного дождя, мерцающими круглыми крапинками покрывая стекло, и это доказывает, что мир за окном действительно существует, не подозревая о том, что он — лишь смазанная блеклая картинка, на которую кто-то смотрит с другой стороны реальности.

Бесшумный дождь взвился, бросая на дымчатое стекло россыпи дрожащих капель, чуть продвинулись силуэты людей и машин, и Кардинал вспомнил парадоксальный вопрос Свифта, язвительно переиначившего слова Фомы Аквинского: «Сколько ангелов может одновременно танцевать на кончике иглы?» Свифт зря насмешничал: к его вопросу вполне серьезно отнеслись бы современные физики-теоретики, и даже могли бы рассказать про бесконечное множество миров, одновременно находящихся в любой точке пространства. Но и без богословских и научных интеллектуальных изысков очевидно, что даже в этом зримом, плоском мире за окном каждый человек существует в отдельной микроскопической вселенной, думая, двигаясь и действуя в соответствии с ее законами, которые он принимает, не осмысливая и не пытаясь с ними спорить.

В своей параллельной реальности Кардинал живет уже много лет, практически всю жизнь, а может быть, и несколько жизней, в одной из которых, навсегда оставшейся в пространстве старой фотографии плоского мира, затерялось имя, которое он когда-то носил.

Существуют сотни и тысячи тайных обществ и секретных организаций, и далеко не все они связаны с оккультными науками или древними мрачными ритуалами. Большинство из них сохраняют секретность своего существования по причинам вполне рациональным: так удобнее действовать в собственных интересах или в интересах тех, кто вынужден прибегать к их услугам. Этнические и транснациональные преступные синдикаты; нелегальные научные лаборатории и подпольные исследовательские институты; негласно аффилированные с правительствами разных стран оружейные поставщики; секретные подразделения внутри официальных государственных организаций; наконец, частные армии и службы агентурной разведки. И если знаменитая Academi, более известная как Black Water, — это настоящие вооруженные силы, с различными военными подразделениями, бронетехникой, авиацией и даже карманным военно-промышленным комплексом, то организацию Кардинала можно было бы назвать, например, частной МИ-6. Только, в отличие и от Academi, и от МИ-6, ее имя никогда не называлось настолько громко, чтобы быть услышанным в плоском мире, за толстым дымчатым стеклом.

Реального масштаба этой структуры не знал никто. Но информационные и агентурные возможности организации Кардинала были огромны, и не исключено, что превосходили возможности разведывательных служб многих крупных государств. К нему обращались правительства разных стран, когда не хотели или не могли использовать собственные ресурсы: ведь агенты Кардинала были наемниками, а значит, в случае их провала можно было не опасаться последствий в виде политического скандала. Прибегали к услугам Кардинала и частные лица, которые не имели возможностей для решения возникших проблем, и тогда из-за толстого дымчатого стекла в мир старой фотографии отправлялись серыми тенями его посланцы. Обратиться к Кардиналу было все равно, что воззвать к помощи сверхъестественных сил: не каждый мог это сделать, не всегда на это воззвание откликались, но если уж сила отзывалась, то гарантированно делала свое дело, за исполнение которого воззвавшему всегда приходилось платить цену гораздо большую, чем можно было выразить в материальном эквиваленте.

Кардинал появился в Петербурге чуть больше двадцати лет назад. Никто не знал, где была его штаб-квартира до этого и почему он перебрался сюда, но он появился и стал устраиваться здесь так, как устраивается в купе поезда дальнего следования привыкший к комфорту пассажир. Он полностью купил шестиэтажный дом на Петроградской стороне и долго, тщательно обустраивал его, с тем чтобы расположить в нем и личные апартаменты, и рабочие помещения. Конечно, это не прошло незамеченным. На протяжении первого полугода к нему пытались проявить небескорыстный интерес различные неформальные силовые структуры, а проще говоря, расплодившиеся, как ядовитые грибы после дождя наступившего беззакония, преступные группировки. После того как на каждое такое проявление интереса следовал ошеломляюще асимметричный ответ, а количество грибов стало сокращаться с угрожающей для всей популяции скоростью, криминальные авторитеты сделали вид, что не замечают присутствия в городе странного чужака, тем более что он ни в коей мере не посягал на их сферы влияния. Следом за неформальными организациями последовали официальные, но и с властями города Кардинал достиг своего рода консенсуса, заключавшегося во взаимном нейтралитете и невмешательстве в дела друг друга. Очень скоро и те и другие поняли, что лучше иметь в его лице друга, а не противника, и изредка обращались с просьбами, в которых он чаще всего не отказывал, так что авторитет Кардинала и его влияние в городе с годами возросли настолько, что, вздумай он ими воспользоваться, картинка за дымчатым стеклом могла бы претерпеть весьма значительные изменения. Но интересы Кардинала лежали далеко за пределами Петербурга, а влияние и возможности он использовал только тогда, когда они были необходимы для разрешения какой-либо проблемы, с которой к нему обращались и которую он брался решить. Он не покупал больше ни домов, ни квартир, не затевал строительства, не захватывал предприятий, а просто спокойно жил и работал здесь, иногда покидая город или оставаясь за дымчатыми стеклами кабинета в своем шестиэтажном доме. С ассиметричными ответами и крайними проявлениями силы тоже давно уже было покончено, потому что на протяжении полутора десятков лет никто не осмеливался сказать ему «нет», особенно после того, что случилось с тем последним, кто это слово все-таки сказал.

Это произошло примерно пять лет спустя после прибытия Кардинала в город. К тому времени все те, кто жил здесь и знал, кто он такой, давно оставили мысль о самой возможности каких-либо конфликтов. Но случилось так, что Кардинал взялся урегулировать некий спор, возникший у кого-то из местных влиятельных персон с не менее влиятельным человеком из столицы. Встреча Кардинала со столичным гостем состоялась на крыше Гранд Отеля, в ресторане, который был по такому случаю закрыт для посетителей, так что там не было никого, кроме двух собеседников и двух десятков человек их охраны, из которых только двое были людьми Кардинала. Разумеется, визави Кардинала слышал о нем, но, видимо, не вполне представлял, с кем имеет дело, так что переговоры очень быстро зашли в тупик. Надо сказать, что Кардинал никогда не давил, не угрожал, не повышал голос: он просто предлагал свое решение — всегда разумное и не унижающее собеседника больше, чем тот мог бы выдержать, — и мягко описывал возможные негативные последствия, которые наступят, если это решение не будет принято. Но увы, в тот раз ни его мягкость, ни разумность предложения оценены не были. Собеседник Кардинала был действительно очень влиятельным человеком в столице, к тому же прошедшим суровую жизненную школу старой закалки, и на все предложения он ответил «нет», причем, по слухам, в довольно резких и непарламентских выражениях. Он встал, обозначая окончание встречи, залпом допил коньяк, к которому активно прикладывался во время переговоров, и бросил в рот дольку лимона — видимо, по старой генеральской привычке. Кардинал по-прежнему сидел в кресле, не сводя с него взгляда. Внезапно лицо столичного гостя побагровело, стало наливаться синюшной кровью, темнеть, рот широко открылся, пытаясь набрать воздуха в судорожно трепещущие легкие, глаза выкатились из орбит, и он тяжело упал на роскошный паркетный пол ресторана. К нему мгновенно бросились охранники, через полминуты снизу уже бежал, перескакивая через ступеньки, гостиничный врач, а еще через две минуты по улицам неслась, завывая как банши, карета «скорой помощи». Кардинал продолжал сидеть, глядя, как несколько человек суетятся вокруг упавшего тела, пытаясь делать непрямой массаж сердца и искусственное дыхание. Первое было бесполезно, а второе оказалось даже губительно: никто из тех, кто пытался спасти задыхающегося человека, не знал, что он подавился лимонной косточкой, намертво закупорившей трахею. Подоспевшие за рекордные десять минут врачи «скорой» уже ничего не смогли сделать. Так умер, поперхнувшись лимоном, человек, последним сказавший «нет» Кардиналу. Надо полагать, что последним, что он видел в своей жизни, когда взгляд его застилался удушливой красной пеленой, было лицо Кардинала, так и не поднявшегося с кресла.

— Я хочу, чтобы ты это имела в виду, когда мы будем с ним разговаривать, — сказал Гронский.

За окном промелькнуло массивное и серое, как туча, здание Военно-морской академии. Джип Гронского въехал на мост; с низкого неба лился дождь, становясь все крупнее, и само небо наливалось тяжелым холодом.

— А откуда ты про него знаешь? — спросила Алина.

— Когда-то я с ним работал, — ответил Гронский. — Хотя правильнее было бы сказать «на него». Мне пришлось позвонить и попросить разрешить ситуацию, которая сложилась после… этого происшествия в твоей квартире, хотя мы не разговаривали уже два года. К сожалению, сам я при всем желании не смог бы объяснить полиции, что там произошло. Так что теперь мы должны Кардиналу дружескую услугу, и уж как минимум, визит вежливости.

«Кто бы мне самой объяснил, что там произошло», — подумала Алина, вздрогнув при воспоминании о том, что Гронский деликатно назвал «происшествием».

Они проехали по Большому проспекту и свернули направо, в одну из неприметных улиц.

— Кардинал обязательно спросит о том, почему случилось то, что случилось. Говорить буду я, но, возможно, он захочет послушать тебя. В этом случае не лги ему. Можно попробовать умолчать о чем-то, но только не лгать. Потому что он неизбежно это заметит, и тогда наш разговор может принять неприятный оборот.

Гронский остановил джип на тротуаре — проезжая часть узкой улицы была слишком мала для парковки — и они вышли под холодный дождь.

Дом был высоким, вытянутым вверх, причудливым эклектичным строением, похожим на средневековый замок, каким его мог себе представить гениальный до помешательства архитектор девятнадцатого века. Темно-серые стены хаотично утыканы окнами самых разных типов и размеров: большими квадратными в мелкой клетке частых переплетов, классическими готическими, узкими и прямоугольными, как бойницы, полукруглыми и даже круглыми. Так же причудлива была и крыша, заостряющаяся несколькими длинными узкими куполами и шпилями, с выступающими над фасадом мансардами, как будто каменные горгульи высунули с чердаков свои угловатые морды. Только на первом этаже окна были обычной формы, выстроены в ровный прямой ряд и все без исключения забраны железными жалюзи. Алина отметила, что серые стены дома совершенно чистые, в отличие от желтоватых боков своих покосившихся угрюмых соседей, испещренных грязноватым граффити и пестрящих слоящейся шелухой рваных объявлений. В дом вела только одна металлическая дверь, отделанная черным матовым деревом. Рядом не было ни табличек, ни вывесок, ни камер наблюдения или переговорных устройств: только маленькая серая кнопка звонка слегка выступала из стены.

Гронский нажал на кнопку, и почти сразу же массивная бронированная дверь медленно отворилась, впуская их внутрь.

— Проходи, — сказал он Алине. — Нас ждут.

За дверью было пусто и тихо. Широкие пологие марши прекрасно отреставрированной лестницы вели к небольшому холлу. Не было ни будок с охраной, ни золоченых львов, как в «Данко», ни других бросающихся в глаза примет нового времени и дурного вкуса. Дом восстановили изнутри таким, каким, вероятно, видел его и сам архитектор, создавший это необычное здание: сдержанным, холодным и немного надменным. Гронский и Алина прошли через холл и стали подниматься выше по другой лестнице, более узкой, с безупречно чистыми каменными ступенями и перилами, металлические завитки и деревянные поручни которых блестели, как новые. На широких лестничных площадках каждого этажа располагалось только по одной двери из черного дерева и с блестящей латунной ручкой замка. Двери были плотно закрыты, и из-за них не доносилось ни звука, лишь стук шагов отдавался коротким эхом между серыми стенами, облицованными тусклым камнем.

— Кстати, а как мне его называть? — спросила Алина.

— Кардинал, — ответил Гронский.

— Да? А может быть, все-таки лучше по имени?

— Это его имя.

На пятом этаже, когда Алина уже слегка запыхалась от долгого подъема и искоса посматривала на Гронского, который шел ровными и длинными шагами, нисколько не сбив дыхание, их уже ждали. У раскрытой двери стояла высокая, стройная молодая женщина с короткими светлыми волосами, безукоризненно правильными чертами красивого лица и в столь же безупречном сером костюме. Она вежливо, и в то же время сдержанно улыбалась, как умеют улыбаться только истинно профессиональные секретари и личные ассистенты.

— Здравствуйте, — сказала женщина. — Пожалуйста, проходите за мной.

Гронский и Алина вошли следом за ней в длинный коридор с низким потолком, стены которого были покрыты каким-то серым материалом, чуть шершавым и слабо поблескивающим в мягком рассеянном свете. В неглубоких нишах между черными закрытыми дверями висели картины с изображением странных геометрических фигур всех оттенков серого, которые причудливо пересекались множеством граней, как будто принадлежали другому, гораздо более многомерному миру. Алина удивилась совершеннейшей тишине вокруг: не глухой и вязкой, как в оставленной людьми квартире заброшенного дома, не звенящей, не гулкой, какая бывает в пустых помещениях, — это была тишина абсолютного, космического покоя, в которую не долетают голоса шумного мира. Даже звуки шагов были едва слышны и будто скрадывались широкими квадратными плитками пола, образующими шахматную клетку из светло-серых и темно-серых полей.

Они свернули налево и попали в маленькую приемную, обставленную в истинно спартанском духе настоящего минимализма. Стеклянная поверхность стола секретаря была совершенно пуста, исключая один черный телефон и плоский монитор. У стены стоял небольшой черный диван из кожи и хромированного металла, напротив располагался шкаф со стеклянными дверцами и рядами одинаковых папок внутри. Надписей на корешках папок не было.

Девушка с короткой стрижкой открыла дверь в противоположной стене приемной и кивком пригласила Гронского и Алину войти.

Кабинет, в котором они оказались, тоже был сравнительно невелик и обставлен в том же стиле, что и приемная. Слева находился длинный стол для совещаний со столешницей из матового стекла, по обеим сторонам которого стояли шесть черных кожаных стульев на легких металлических каркасах. Во главе этого стола стоял другой, видимо принадлежащий хозяину кабинета. На его черной поверхности лежал закрытый тонкий ноутбук. Большое квадратное окно, находившееся в стене слева, было забрано толстым дымчатым стеклом и походило на экран, на котором неторопливо двигались кадры старинной кинохроники.

— Родион, мой мальчик! Рад тебя видеть!

Алина вздрогнула. Она так увлеклась интерьером кабинета, что не заметила, как из-за стола с ноутбуком поднялся человек. Впрочем, Алина не могла бы поручиться за то, что он был там, когда они вошли, а не материализовался вдруг прямо из высокого черного кресла.

Кардинал широко улыбнулся и шагнул навстречу гостям: среднего роста, крепкий мужчина в прекрасном сером костюме, белоснежной рубашке, с коротко постриженными пепельно-серыми волосами и небольшой седеющей бородкой вокруг рта. Его лицо, которое вполне могло бы подойти и университетскому профессору, и командиру атомного ракетного крейсера, прорезали неглубокие, но заметные морщины, и при взгляде на него Алина подумала, что вот именно это называется «красиво стареть», когда каждый прожитый год не крадет, а приносит с собой толику силы и благородства. На вид Кардиналу можно было дать и сорок пять, и пятьдесят пять лет, но Длина не была уверена ни в минимальной, ни в максимальной своей оценке. А еще в нем было какое-то неуловимое сходство с Гронским: в плавной манере двигаться, в серых холодных глазах, которые оставались серьезными, когда он улыбался, и даже в этом костюме и белой рубашке без галстука.

— Я тоже очень рад, — мрачно отозвался Гронский, и они с Кардиналом пожали друг другу руки. По сравнению с хозяином кабинета ее напарник показался Алине каким-то поношенным и потертым.

— Ты представишь мне свою спутницу?

Кардинал, все так же широко улыбаясь, повернулся к Алине.

— Алина, это Кардинал. Кардинал, это Алина, — безрадостно произнес Гронский.

— Очень приятно познакомиться, — Алина протянула руку и улыбнулась как можно приветливее, забыв про разбитую губу, которая тут же напомнила о себе и заставила болезненно поморщиться.

— Я тоже искренне рад знакомству, — отозвался Кардинал и, к величайшему смущению Алины, поднес ее руку к своим губам. — Друзья Родиона — мои друзья.

Алина почувствовала, что растерялась: и от этого церемонного обмена приветствиями, и от угрюмости Гронского, так несоответствующей радушию хозяина, а еще от быстрого пронзительного взгляда Кардинала, похожего на точный удар ножом, мгновенно доставший до сердца.

— Ну что же мы стоим? Проходите сюда, — и Кардинал сделал приглашающий жест в правую часть кабинета, отделенную стеллажом с полками, на которых сквозь туманное стекло виднелись силуэты то ли старинных артефактов, то ли небольших авангардистских скульптур.

Алина осторожно присела на краешек удобного низкого дивана. Гронский устроился на противоположном конце, выложив перед собой на небольшой столик телефон и пачку сигарет с зажигалкой. Кардинал предложил гостям кофе — его, великолепно заваренный, в маленьких белоснежных чашечках через несколько минут принесла девушка с короткой стрижкой, — открыл дверцу массивного деревянного шкафа и достал бутылку виски.

— Тридцатилетний «Ardbeg», — сказал он, с бережной гордостью держа бутылку в руках. — Можно сказать, хранил для особого случая. Не откажетесь?

Алина подумала и не отказалась. Она вдохнула густой, насыщенный аромат дегтя и дыма с рыбацких верфей, сделала глоток, и жидкое торфяное пламя, пробежав по гортани, успокаивающим теплом разлилось в мыслях и чувствах, наполняя их величественной тишиной равнин и прибрежных скал острова Айла. Кардинал достал из хьюмидора сигару, предварительно осведомившись, не против ли леди, и скоро пряный сигарный дым поплыл под потолком кабинета. Алина почувствовала, что постепенно расслабляется: крепкий дымный виски, аромат сигары, тишина и изысканность обстановки придавали ситуации оттенок светского визита.

— Что ж, Родион, — прервал молчание Кардинал, — хотя тебя и привели ко мне определенные трудности, все же я действительно рад, что ты здесь. Сколько мы не виделись?

— Два года, — ответил Гронский. Он допил кофе и теперь курил, стряхивая пепел в большую хрустальную пепельницу. Синеватый дымок сигареты стеснительно вился среди благородных сигарных клубов.

— Да, два года. Как летит время! Когда ты позвонил сегодня, я даже подумал, что оно вдруг повернуло вспять. Подумать только: труп человека, упавшего с высоты на крышу машины! Застреленный автоматчик! — Кардинал с легкой улыбкой покачал головой, как отец, втайне гордящийся озорными выходками сына. — Ничего подобного ты не вытворял уже, наверное, года три?

— Думаю, что почти четыре.

— Время, время… Но выбор оружия, насколько я знаю, все тот же: «Walther» сорокового калибра. Кстати, мне сказали, что из пяти твоих выстрелов в цель попали только три. Что с тобой такое? Отсутствие практики?

— У меня была вчера нелегкая ночь, — ответил Гронский, немного замявшись.

— Влияние нелегких ночей на такие навыки — это и есть следствие отсутствия практики, — назидательно сказал Кардинал.

Алина с удивленным вниманием слушала этот диалог, переводя взгляд с одного собеседника на другого. Кардинал посмотрел на нее и улыбнулся:

— Вероятно, Родион, с присущей ему скромностью, не рассказал вам о том, что он не всегда организовывал похороны… ну, во всяком случае, в том качестве, в каком он занимается этим сейчас? Впрочем, думаю, вы уже об этом догадались, если видели его сегодня в деле.

Алина сдержанно кивнула.

— Видите ли, Родион, в некоторой степени, мой воспитанник, — Кардинал взглянул на Гронского. — Не правда ли?

Гронский тоже молча кивнул. Кардинал посмотрел на него, на Алину, усмехнулся и стряхнул в пепельницу толстый серый столбик слоистого пепла.

— Итак, давайте перейдем к делу. Мне было приятно оказать вам обоим сегодня небольшую услугу, и особых проблем это мне не доставило. Но я понимаю, что сегодняшнее неприятное событие — это только следствие. И мне бы очень хотелось узнать о причинах.

Гронский подался вперед.

— Я расскажу.

Кардинал чуть поднял руку.

— Родион, с твоего разрешения, я бы предпочел, чтобы рассказ начала леди. Во-первых, она является пострадавшей стороной, а во-вторых, мы же джентльмены, верно?

Алина бросила на Гронского быстрый взгляд. Тот молча пожал плечами. Она посмотрела на Кардинала — он улыбнулся и развел руками.

— Считайте это просто небольшим пожеланием хозяина дома.

Гронский повернул голову к Алине и чуть кивнул. Она вздохнула и начала свой рассказ, уже второй раз за этот день, снова не понимая, зачем это делает и о чем можно говорить, а о чем следует умолчать.

Она не упомянула о таинственной гибели своей матери тринадцать лет назад. Но совершенно откровенно рассказала обо всем, начиная с момента обнаружения тела несчастной Марины на заднем дворе бара «Винчестер»: о кровавых убийствах девушек во дворах, о характере нанесенных жертвам ранений, о том, как руководитель судебно-медицинского Бюро Даниил Ильич Кобот скрывал эти преступления, подписывая ложные заключения экспертизы, и о том, как она по совету Гронского дала согласие работать в медицинском центре «Данко», чтобы попытаться узнать причины всех этих странных событий. Иногда Алина смотрела на Гронского: тот спокойно сидел, не глядя на нее, и задумчиво курил. Зато Кардинал не сводил с Алины внимательного, но доброжелательного взгляда, ободряюще кивал, и даже один раз подлил в ее бокал еще виски, который она, разволновавшись, выпила, даже не заметив. Он задал несколько уточняющих вопросов о «Данко», а когда она дошла до состоявшегося по просьбе Гронского визита к Галачьянцу, Кардинал одобрительно кивнул:

— Браво, Родион. Если навыки огневой подготовки ты немного растерял, то исследовательский талант и интуиция по-прежнему с тобой.

— Это было очевидно, — отозвался Гронский.

— Не скромничай, — сказал Кардинал. — Очевидно далеко не для каждого, к тому же не каждый так информирован о некоторых обстоятельствах жизни этой почтенной семьи. Ты не рассказал милейшей Алине, зачем тебе понадобилось делать анализ крови Маши Галачьянц?

— Я не успел.

— Ну полагаю, что ты еще восполнишь этот пробел. Ведь вы напарники, так? А у напарников не должно быть тайн друг от друга.

Алина хмыкнула.

— Вижу, вы уже успели убедиться в том, что откровенность не входит в число добродетелей Родиона, — заметил Кардинал. — Так что же было дальше?

— Дальше Алина решила самостоятельно исследовать закрытую зону «Данко», — быстро сказал Гронский. — Хотя я категорически не советовал ей этого делать.

Кардинал укоризненно покачал головой.

— Родион, ты невежлив. Дай леди самой продолжить рассказ.

Алина поняла: ей следовало умолчать о том, как они пытались спасти очередную жертву таинственного убийцы, и рассказывать теперь о событиях прошлой ночи. Происходящее стало напоминать ей какую-то странную игру джентльменов, в которую она оказалась втянута, не зная ни правил, ни ставок в этой игре, и могло статься, что в итоге тот, кто останется в проигрыше, встанет, учтиво поблагодарит победителя за интересную партию и пустит себе пулю в лоб.

Помня предостережение Гронского, Алина обстоятельно рассказала то, что пока не было известно и ему самому: о своих находках во время ночной вылазки, о том, как потом позвонила в Следственный комитет, и о последовавшем за этим утреннем визите в ее квартиру трех тяжеловооруженных громил. Мужчины внимательно слушали, а Кардинал поинтересовался, какими же в итоге оказались результаты анализа крови Маши Галачьянц.

— Совершенно нормальными, — Алина пожала плечами. — Никаких следов патологий или заболеваний.

Кардинал и Гронский переглянулись. Алина замолчала, и на некоторое время в кабинете снова наступила тишина. Кардинал задумчиво вращал в руке стакан с капелькой виски на дне.

— Ну что ж, — наконец сказал он. — В знак благодарности за увлекательное повествование я тоже хочу кое-что рассказать. Ведь вам интересно, кем были посланы те, кто стараниями Родиона освободился сегодня от бремени земного существования?

Гронский и Алина молчали, выжидательно глядя на Кардинала. Он продолжил:

— Личности было установить нетрудно. У того, кто так неловко приземлился на крышу автомобиля, было удостоверение офицера ФСБ — поддельное, разумеется, но имя там было указано настоящее. А у двух других были документы сотрудников частной охранной фирмы. И принадлежит эта фирма некоему Абдулле.

Гронский вздрогнул и бросил взгляд на Кардинала.

— Тот самый?..

— Да, Родион, мой мальчик, тот самый. Я скажу больше: он является официальным и единственным владельцем медицинского центра «Данко», непрезентабельные закоулки которого так отважно исследовала очаровательная Алина. Ты удивлен?

Гронский кивнул. Очаровательная Алина непонимающе смотрела то на него, то на Кардинала. Тот заметил ее взгляд и пояснил:

— Видите ли, получилось так, что этот Абдулла, о котором мы говорим, известен и мне, и Родиону, и известен не с самой лучшей стороны. До недавнего времени он работал в службе безопасности Германа Андреевича Галачьянца — странное совпадение, не правда ли? Точнее сказать, не в самой службе безопасности, а в той неофициальной ее части, которая исповедует принцип, что лучшая защита — это нападение. Но в декабре прошлого года он вдруг оставил это занятие и совершенно неожиданно увлекся оказанием медицинских услуг.

— Теперь понятно, откуда взялись средства на строительство «Данко», — задумчиво сказал Гронский. — И почему во главе его оказался именно Кобот.

— Совершенно верно, — кивнул Кардинал. — Я сначала думал, что Абдулла действует по поручению самого Галачьянца, но очень скоро убедился, что это не так. Он действительно разорвал с ним отношения, по крайней мере как с работодателем, и развил за это время удивительную активность. Создание собственных боевых отрядов из сумасшедших головорезов, которых он выкупает из тюрем и специализированных психиатрических клиник. Бессмысленный захват нескольких не очень крупных бизнесов, совершенный без всякой тонкости, зато с максимальными затратами средств и применением насилия. Чем-то похоже на пьяный загул в масштабах города, только пьяный не от алкоголя, а от неожиданно свалившихся на голову больших денег. Конечно, меня это пока непосредственно не касается, но, тем не менее, примерно с мая месяца мои люди присматривали за Абдуллой, но, видимо, недостаточно внимательно. Да и про убийства девушек я услышал сегодня впервые.

Кардинал помолчал, аккуратно допил виски, поставил бокал на столик и посмотрел на Гронского:

— Теперь многое становится понятным, да?

— Да, — сказал Гронский. — Многое.

«Только не для меня», — подумала Алина, с трудом удерживаясь от вопросов.

— Ну что ж, — Кардинал поднялся из кресла. — Спасибо, что навестили. Наверное, у вас сегодня еще масса важных дел, так что не буду больше докучать вам своим обществом.

Гронский и Алина тоже встали, причем Алина почувствовала, как легко зашумел у нее в голове виски, словно далекий шепот морского прибоя у берегов шотландских островов.

Кардинал проводил их до двери кабинета, еще раз церемонно поцеловал Алине руку на прощание и, когда они уже перешагнули порог, вдруг спросил:

— Кстати, Родион, хотел спросить: у тебя нет случайно предположений, чем таким занимались у себя в подвале наши общие знакомые, Кобот и Абдулла? Какие-то идеи, может быть, объясняющие результаты анализа крови Маши Галачьянц?

Алина замерла на месте. Гронский покачал головой:

— Я теряюсь в догадках.

Несколько секунд они с Кардиналом смотрели друг другу в глаза.

— И конечно, у тебя нет никакой иной заинтересованности в этом деле, кроме альтруистического желания помочь в изобличении убийцы?

— Никакой.

Алина почему-то подумала про лимонную косточку.

— Пусть так. — Кардинал улыбнулся. — Может быть, мы еще к этому вернемся. Постарайся быть осторожнее и береги свою спутницу. Ты же знаешь: в таких делах иногда нельзя предвидеть, чего ожидать.

Последняя фраза прозвучала зловеще.

Они вышли на улицу, когда едва миновал полдень, и даже скудный свет сумрачного дождливого дня показался Алине слишком ярким после приглушенных серых интерьеров. Они сели в машину, и едва отъехали от дома Кардинала, как Алина перестала сдерживаться:

— И что это было? Ты что, знал Кобота раньше? И этого Абдуллу? Откуда? И что ты знаешь про Галачьянца? И ради всего святого, почему ты мне вообще ничего не рассказывал и не рассказываешь? И что это за истории про твое умение стрелять и еще какую-то чертовщину? А еще скажи мне, пожалуйста, куда мы сейчас едем?!

— Мы едем ко мне, — спокойно сказал Гронский. — Сейчас для тебя это самое безопасное место.

И пока Алина пыталась осмыслить это самое неожиданное и безапелляционное из приглашений, которое она когда-либо слышала от мужчины, Гронский сказал:

— Я не знаю Кобота лично. Как не знал ни Машу Галачьянц, ни ее отца, ни Абдуллу. Но про них всех мне действительно кое-что известно.

Это случилось два года назад, когда Маше Галачьянц как раз исполнилось четырнадцать лет. Ее пригласили на день рождения к подруге, дочери знакомых Германа Андреевича, с которой Маша училась в одном классе. В то время у нее еще были подружки и одноклассники. В загородном доме собралось человек пятьдесят тинейджеров от четырнадцати до семнадцати лет, и, как часто бывает на таких вечеринках, здесь были не только гости, лично приглашенные виновницей торжества, но и те, кого позвали сюда друзья и друзья друзей, так что общество собралось несколько пестрое и далеко не все были знакомы друг с другом. Машу, как обычно, привезли двое охранников, проводили до дверей дома, а сами остались ждать в машине. Это было нормально: что за вечеринка, на которой охранники стоят вдоль стен и мрачными статуями возвышаются над толпой веселящихся подростков? К тому же Маше уже приходилось там бывать, пригласившая ее девочка была из хорошей семьи, и охрана сочла, что никакая опасность не может угрожать их подопечной в доме, полном людей, музыки, яркого света и веселья. Но в этот раз все пошло не так.

Маша, как обычно, держалась в стороне от радостного мельтешения толпы и в какой-то момент времени оказалась одна. Тоненькая, бледная девочка, с огромными черными глазами на правильном фарфоровом личике, привлекла внимание трех шестнадцатилетних пьяных подонков. Они затащили ее в комнату на втором этаже, жестоко избили и по очереди изнасиловали, пока остальные благополучно пили и танцевали внизу, не подозревая о происходящем и, конечно, не услышав ни звука среди шума музыки и общего полупьяного гомона. Оставшиеся на улице охранники спокойно курили в компании коллег, тоже ожидавших своих подопечных, и конечно, не обратили внимания на трех молодых людей, которые быстро вышли из дверей дома и растворились в ночи, как летучие мыши. В конце концов, мало ли кто и почему захотел уйти с вечеринки пораньше? Тревога поднялась только минут через сорок, когда Машу, избитую, окровавленную, охрипшую от криков и почти задушенную подушкой, которой насильники эти крики глушили, нашла парочка подростков, бродивших по дому в поисках укромного места для добровольного занятия тем, что с Машей проделали трижды и насильно.

Дальше события развивались лавинообразно. Перепуганные насмерть подружки вывели находящуюся в полубессознательном состоянии Машу из дома, и уже через минуту охранники мчали ее на бешеной скорости в личную клинику Галачьянца, и их виски стремительно седели при мысли о том, каким будет наказание за недосмотр. Через две минуты о случившемся узнал сам Герман Андреевич. Через три ему уже звонили хозяева дома, родители той самой одноклассницы Маши, и в ужасе выкрикивали в трубку извинения и вопросы о том, чем они могут помочь, страстно желая одного — чтобы помочь им разрешили. Галачьянц не стал с ними разговаривать. Еще через четыре минуты он уже сам летел к дочери, и его «Maybach» мчался по ночным улицам в сопровождении двух черных джипов, разрывающих темноту вспышками стробоскопов и тоскливым воем сирен. Через пять минут сначала в пригородном районе, а потом и в самом городе был введен план «Перехват», и на улицы вырвались десятки полицейских машин и черных автомобилей службы безопасности Галачьянца, хищными тенями помчавшихся по округе. Еще не добравшись до больницы, Галачьянц позвонил Кардиналу: разумеется, они были знакомы и до этого случая, и вот теперь несчастный отец обратился к нему с просьбой помочь найти тех, кто изувечил его дочь, и попросил сразу, как только трое насильников будут найдены, передать их Абдулле. Самому Абдулле он кратко описал ситуацию и сказал, что хочет адекватного наказания для малолетних негодяев. Выбор казни Галачьянц оставил на его усмотрение, хотя возможно, что если бы он представлял всю меру кошмарной изобретательности своего охранника, то дал бы тому более четкие и конкретные указания, а трое насильников отделались бы короткой поездкой в один конец в сторону лесных болот.

Свой личный план «Перехват» Кардинал начал уже через десять минут после того, как в дверях загородного дома появилась истерзанная насильниками Маша, тут же взяв под контроль не только транспортные магистрали, но и входящие и исходящие мобильные вызовы, операции с кредитными картами, телефоны службы такси, уличные камеры видеонаблюдения, и послал нескольких человек в загородный дом, где в тишине, среди печальных атрибутов трагически прервавшегося праздника, стремительно трезвели напуганные подростки в компании своих прибывающих родителей.

Ситуацию осложняли несколько обстоятельств. Во-первых, с момента исчезновения троих малолетних насильников с места преступления прошел уже почти час — время, достаточное для того, чтобы далеко уйти и хорошо спрятаться. К тому же оказалось, что никто толком не знал, кем были эти трое: они были приглашены случайно, какими-то общими знакомыми, не все из которых и сами пришли на праздник. Так что, хотя все присутствовавшие на злополучной вечеринке с большим энтузиазмом давали показания десятку очень серьезных людей в серых костюмах, на определение личности и места жительства каждого из злодеев ушло примерно полчаса. Тут же были отработаны все их ближние и дальние контакты, вскрыты ящики электронной почты и страницы в социальной сети, и количество людей, разбуженных и поднятых на ноги среди ночи тревожными и настойчивыми звонками в дверь, стало расти в геометрической прогрессии. В числе первых оказались, разумеется, родители этой троицы, которые очень скоро прокляли день и час, когда судьба уготовила им знакомство друг с другом, чтобы впоследствии произвести на свет виновников бед такого масштаба, и они очень старательно изложили все тем же серьезным людям информацию обо всех мыслимых и немыслимых местах возможного пребывания своих отпрысков. Некоторая трудность возникла только с одной из матерей, женщиной сильного характера, закаленного многолетним управлением небольшой сетью магазинов бытовой техники, но трудность была преодолена за пять минут при помощи молотка, пары гвоздей и случившейся под рукой зажигалки Zippo. С отцами, кстати, проблем не было почему-то вообще: они всячески выказывали желание помочь в поисках, а один из них, косясь на жену, тяжело переживавшую последствия тесного общения с молотком, гвоздями и зажигалкой, даже требовал дать ему оружие и принять в ряды карательного отряда.

Вторым осложняющим обстоятельством было то, что искомые подростки протрезвели гораздо быстрее, чем того можно было ожидать, и, вместо того чтобы спать пьяным сном дома или у знакомых в ожидании неизбежной расправы, начали прятаться. Очень трудно найти в многомиллионном городе человека, если он хочет спрятаться по-настоящему, особенно когда он напуган до смерти и успел снять почти все деньги с банковской карточки родителей, до того как она была заблокирована.

Причины быть напуганными у них, конечно, были. Кто-то из них вспомнил, что девушку, павшую жертвой сочетания пубертатных гормонов и алкоголя, зовут Маша. Другой, ощутив смутный укол беспокойства, позвонил своему знакомому из тех, кто пригласил его на вечеринку, но сам почему-то не пришел, и поинтересовался фамилией Маши. После того как они узнали, что оставили за небрежно прикрытой дверью в чужую спальню Марию Германовну Галачьянц, едва живую от боли, страха и слез, хмель покинул их окончательно, а на смену опьянению пришла паника. Деньги были сняты с кредитных карт родителей в максимальных объемах, которые только позволили банкоматы, после чего кредитки безжалостно выбросили. За кредитками последовали сломанные сим-карты и разбитые телефоны. Они пересаживались из одной случайно пойманной машины в другую, каждый раз останавливаясь на безлюдных, глухих улицах и забиваясь все дальше и дальше в темные щели городских трущоб.

Всех троих люди Кардинала нашли чуть более чем через сутки. Были проверены все гостиницы, мини-отели, все квартиры и комнаты, сданные любыми способами за прошедший день. На трассах останавливали и досматривали грузовые машины дальнего следования и легковые автомобили, в которых сидело более двух человек. На вокзалах, платформах пригородных электричек и в аэропортах постоянно дежурили агенты вместе с нарядами полиции. Участковые прочесывали подвалы и чердаки. Были выставлены сторожевые посты по всем адресам, куда могли пойти трое искомых подростков. Велся мониторинг сотовой связи. Это была настоящая широкомасштабная поисковая операция, проводимая силами Кардинала, службы безопасности Галачьянца и полиции. Однако сутки уже были на исходе, а результаты оставались нулевыми: неуловимые подростки словно скрылись от готового настичь их возмездия где-то за гранью реальности. Тогда Кардинал решил проверить последний вариант, которым могли воспользоваться тинейджеры, не привыкшие и не умеющие прятаться в трущобных закоулках и на свалках, но имевшие на руках в общей сложности примерно полмиллиона рублей. Их взяли в одном из борделей на Петроградской стороне: не самом большом, не принадлежащем к сетевым заведениям такого рода, но вполне уютном, домашнем, который молодые дарования арендовали на сутки с продлением, используя тамошних сотрудниц не только по их прямому профессиональному назначению, но и для покупки продуктов и алкоголя, а также в качестве поваров. Возможно, они хотели отсидеться, пока хватит денег, и решить, что делать дальше. Во всяком случае, их затянувшийся визит был прерван, к вящему неудовольствию хозяйки заведения и к неописуемому ужасу самих юных гостей. Несколько человек буквально вынесли их из квартиры вниз по длинной, узкой лестнице, забросили в микроавтобус и передали Абдулле, у которого все уже было готово для того, что в его понимании являлось тем самым «адекватным наказанием».

— Даже страшно слушать дальше. Все, что приходит в голову, настолько отвратительно, что не хочется держать это там дольше одной секунды.

— Мне не рассказывать?..

— Продолжай, конечно. Просто после того, что я сегодня пережила и чего наслушалась, картины представляются самые жуткие.

— Боюсь, что действительность может их превзойти. Потому что теперь в этой истории появляется наш общий знакомый, Даниил Ильич Кобот, который сейчас раскроется перед тобой с еще одной выразительной стороны.

Абдулла и Кобот были знакомы уже давно. Ходили слухи, что когда-то Кобот, будучи военным хирургом на Кавказе, помог раненому Абдулле: того подобрали на месте боя федеральных сил с местными бандитами, к числу которых он принадлежал, и Кобот не только успешно прооперировал его, но и выдал каким-то образом за пострадавшего бойца спецназа, чем практически второй раз спас ему жизнь. Думаю, что Абдулла нашел способ, как отблагодарить чуткого доктора. И вот теперь, много лет спустя, он снова вспомнил о Коботе и обратился к нему за помощью, разумеется, не бескорыстной. Для того чтобы привести в исполнение задуманную Абдуллой казнь, требовалась хорошая операционная, трое хирургов и один анестезиолог. Операционную Кобот сумел арендовать на ночь в Военно-медицинской академии, нашел анестезиолога, а в качестве еще двух хирургов пригласил… догадайся, кого?

— О, Боже…

— Совершенно верно, еще двоих твоих знакомых, Эдипа Иванова и Георгия Мампорию. Как видишь, когда Кобот делал тебе предложение о сотрудничестве, он оказывал большую честь присоединиться к маленькому, но давно сплоченному коллективу мерзавцев.

Несчастных насильников привезли среди ночи в Военно-медицинскую академию и разложили на хирургических столах. Абдулла отдельно настаивал, чтобы они оставались в сознании, так что анестезиологу пришлось применить все свое искусство, чтобы так и было на протяжении того времени, пока склонившиеся над столами хирурги в масках отрезали лежащим подросткам руки и ноги. После того как руки были отделены от туловищ по плечевым суставам, а ноги были вынуты из бедренных, наступила очередь ампутации гениталий. Последними были глаза, которые извлекли из орбит, и языки, аккуратно вырезанные из ротовой полости. Операционная была залита кровью, а ампутированные конечности заполнили собой два больших оцинкованных корыта. К утру от трех молодых людей остались только человеческие обрубки, лишенные половых органов, слепые, мотающие безглазыми головами и издающие мучительное мычание. Впрочем, один из них все-таки умер после завершения операции: видимо, не выдержало сердце, а двое других были тщательно перевязаны и оставлены на пороге одной из больниц. Не исключено, что они живы до сих пор: в вечной темноте, немые, заключенные в гниющий обрубок беспомощной плоти. Говорят, что, когда Абдулла бодро отчитывался Галачьянцу о проделанной работе, тот сказал только одно слово: «Хорошо». И все.

— Кошмар какой-то…

— Да, кошмар. Но не больший, чем узнать, что твоя единственная и любимая дочь четырнадцати лет от роду жестоко избита, изнасилована, а кроме того, обречена на скорую и мучительную смерть. Дело в том, что в конце этой драматической истории прозвучал еще один аккорд, превратившей ее в настоящую трагедию.

У Маши Галачьянц обнаружили ВИЧ. Это выяснилось через три недели, при повторных лабораторных исследованиях крови, когда отец и дочь молча сидели рядом в пустом коридоре клиники, где ее лечили от последствий посещения дня рождения школьной подруги. Маша не плакала, а просто сидела и смотрела в стену перед собой своими огромными черными глазами, в которых уже не было слез, не отвечала на вопросы, не реагировала на слова, так что, когда в коридоре появился смертельно бледный врач с результатами анализов крови, навстречу ему поднялся один Герман Андреевич. Неизвестно, знал ли один из насильников, что где-то подхватил смертельную заразу, или нет — да это и неважно. Зато теперь Галачьянц узнал о том, что кроме сломанного носа, ушибов лица и многочисленных разрывов тканей полуночные кавалеры наградили его дочь вирусом, который с этого момента поселился в ее крови и останется там до тех пор, пока рано или поздно не сведет в могилу. Страшно подумать о том, что он испытал в эти минуты.

Галачьянц воспитывал Машу один: ее мама, его жена, умерла, когда Маше было два или три года, так что на протяжении долгих лет дочка была единственной и главной женщиной в его жизни. И конечно, он приложил все мыслимые и немыслимые усилия к тому, чтобы не дать развиться в ее организме смертельному заболеванию. Но увы — больше года назад ВИЧ активизировался, и наступила активная стадия СПИДа, прогрессирующая быстро и неумолимо. Я знаю об этом потому, что информация о болезни дочери Галачьянца мгновенно разлетелась по всем похоронным агентствам города, которые стали ждать ее смерти с голодным предвкушением гиен, рассчитывающих первыми добраться до организации обещающих быть невероятно пышными похорон. Новости об ухудшающемся состоянии здоровья приходили почти ежедневно: пневмоцистная пневмония, саркома Капоши, кандидоз пищевода, внелегочный туберкулез — девочка мучительно умирала, и похоронные агенты отслеживали неумолимую поступь смерти подобно шакалам, следящим за последними шагами обреченного животного.

— Необычно быстрое течение заболевания, — заметила Алина. — Обычно этот вирус убивает гораздо медленнее, человек вполне может прожить с момента заражения еще десяток лет.

Гронский кивнул:

— Да, но, видимо, нет правил без исключений, и одно из них пришлось как раз на случай Маши. Смерть не дала ей отсрочки и сидела у изголовья постели девочки, ожидая развязки и внимательно наблюдая за тем, как мрачная стая болезней, этих зловещих эмиссаров вечности, разрывает на части тело, едва удерживающее душу в слабеющих объятиях.

А потом все закончилось. Новости от врачей перестали покупать, сиделки и санитары были отпущены из дома Галачьянца, и большинство похоронных агентов сошлись во мнении, что Маша умерла, а Галачьянц похоронил ее тайно, не желая делать свое горе достоянием широкой общественности. Поэтому можешь себе представить мое удивление, когда и услышал от тебя, что Маша жива, и даже здорова, в чем я и сам имел возможность убедиться. Вот почему я попросил тебя о том визите к Галачьянцу и об анализе крови его дочери.

— Я могу тебе со всей ответственностью заявить, что в ее крови нет ни следа не только ВИЧ, но и вообще каких бы то ни было вирусов или заболеваний. Девочка совершенно здорова.

— Я знаю. И теперь, когда и ты знаешь обо всем, попробуй убедить себя в том, что причиной ее выздоровления не является ассиратум.