С высокого балкона VIP-зоны ночного клуба виден общий зал: вытянутый прямоугольник барных стоек, танцпол, хаотичное множество столиков и беспокойное, горячее, жадное движение плотной массы человеческой плоти, пестрящей яркими пятнами одежд. Толпа пульсирует вместе с низкими звуками музыкального ритма, и в такт ему лихорадочно бьются сотни сердец, гонящих по венам разгоряченную кровь, насыщенную гормонами и алкоголем. Мерцают и вспыхивают белые, синие, голубоватые лучи света, и горячий воздух несет снизу будоражащие запахи парфюмерии, возбуждения и человеческих тел, которые здесь, наверху, смешиваются с ароматами кальянного и сигарного дыма.

За низким столиком в глубоких кожаных креслах сидят двое немолодых мужчин в компании двух очень молодых девушек. Бутылка шампанского в ведерке со льдом покрыта капельками влаги, янтарным светом сияет в стаканах скотч, фрукты на большой тарелке кажутся искусственными в неживом свете, рассеивающем полумрак, как кажется искусственной лихорадочно пульсирующая жизнь вокруг.

Один из мужчин, безупречно ухоженный, невысокий, с коротко постриженными седеющими волосами, смотрит на крупный циферблат тяжелых часов на запястье и поднимается из-за стола. «Я на минуту», — коротко бросает он своим спутникам и идет к лестнице. Его белая рубашка отсвечивает синевой в лучах клубных прожекторов. Он спускается вниз, мимо охранника, оберегающего неприкосновенность VIP-зоны, протискивается сквозь плотную стену разгоряченных тел и выходит в холл. Там, у гардероба, его уже ждет водитель, высокий, крепкий, на черной гладкой коже куртки поблескивают капли дождя. Мужчина берет у него небольшую сумку, говорит: «Подожди» — и уходит в туалет. Он закрывает за собой матовую стеклянную дверь кабинки, защелкивает замок, садится и открывает сумку. Изнутри она покрыта блестящим мягким материалом, напоминающим фольгу: такие сумки используются, чтобы сохранить определенную температуру своего содержимого. Мужчина достает оттуда небольшую бутылочку из темного стекла, похожую на те, в которые разливаются пробники дорогого вина, только на этой бутылочке нет никаких этикеток. Стекло теплое и как будто живое на ощупь. Он открывает пробку, по привычке нюхает содержимое, а потом двумя большими глотками выпивает темно-красную жидкость. В едком парфюмированном воздухе уборной разливается тонкий запах вина, каких-то специй, а еще горячего железа и сырого мяса. Человек убирает в сумку пустую бутылочку, выходит, отдает сумку водителю и, ни слова не говоря, проходит обратно в клуб сквозь пеструю толпу, похожую на бесконечное множество мотыльков, слетевшихся на призрачные, мерцающие огни.

В большом, приземистом особняке престижного пригорода тускло светится одно окно. За ним, в огромной кухне-гостиной, за широкой стойкой сидит пожилой, грузный человек с жестким ежиком седых волос и тяжелым, суровым лицом, какое приобретается долгими годами руководства силовыми структурами. Перед мужчиной стоит хрустальная пепельница, полная окурков. В дальнем конце погруженной в полумрак гостиной беззвучно мерцает широкий плоский экран телевизора, на котором мелькают населяющие эфир призраки. Человек смотрит на лежащие перед ним часы с массивным золотым браслетом, подходит к кухонному шкафчику и достает оттуда завернутую в плотную ткань и фольгу небольшую бутылочку. Он открывает пробку и одним махом вливает себе в рот пахнущую вином, специями, металлом и мясом жидкость. Зачем-то с сопением нюхает рукав, видимо повинуясь многолетней привычке, потом ставит пустую бутылочку обратно в шкафчик, выключает телевизор и по широкой пологой лестнице идет на второй этаж, в спальню, где давно уже спит его жена.

В призрачном свете экрана ноутбука бледное лицо Маши Галачьянц отливает неживым оттенком синевы, а большие черные глаза кажутся еще больше и темнее. Она сидит за письменным столом в полумраке своей комнаты на втором этаже готического особняка на Островах. На экране компьютера перед ней открыто окно социальной сети, а еще белеет электронный лист текстового файла, наполовину покрытый частыми штрихами строчек. Быстро и сухо щелкают клавиши. Рядом с ноутбуком под настольной лампой стоит большая пластиковая банка, в которой на пожелтевшем листке сидит черная бабочка. Маша время от времени отрывается от экрана и смотрит на нее, и тогда бабочка, словно чувствуя взгляд, чуть шевелит усиками и крыльями, давая понять, что она еще жива.

Раздается осторожный тихий стук в дверь. Светлый прямоугольник дверного проема почти полностью закрывает высокая тень.

— Ты не спишь, дочка? — спрашивает Герман Андреевич.

Маша не отвечает. Папа и так прекрасно знает, что она сейчас не спит.

Галачьянц неловко входит в комнату. Его широкоплечая, угловатая фигура выглядит сейчас еще более сутулой, словно на плечах лежит тяжкое и неприятное бремя. Маша смотрит на отца. Он похож на человека, выполняющего нелегкий, но необходимый долг.

— Машенька, вот, нужно выпить… лекарство, — говорит он и протягивает ей темную бутылочку.

Маша некоторое время смотрит на него своими большими черными глазами, потом протягивает руку и прикасается к теплому стеклу. Она пьет медленно, длинными глотками, ощущая, как тягучая жидкость бежит по языку, в гортань и наполняет ее теплом, силой и, как всегда, ощущением безотчетного страха. Впрочем, страх быстро проходит, а тепло и сила остаются. Маша знает, что они останутся с ней до следующего месяца, когда отец снова придет к ней в комнату с лицом человека, выполняющего нелегкий долг.

Герман Андреевич целует дочь в лоб, обнимает ее и говорит:

— Волшебных снов тебе, принцесса.

Потом он выходит, как-то боком, тихо притворив за собой дверь.

Маша знает, что снов не будет. Никаких. Они перестали ей сниться в декабре прошлого годами она сомневается, что когда-нибудь увидит еще хотя бы один.

Я в аду. Здесь тесно, жарко, душно, и с каждым вдохом я втягиваю в себя вместе с густым горячим воздухом тяжелые алкогольные пары, запахи пота, кожи и похоти. Толпа обитателей ада стиснута так плотно, что двигаются они, едва передвигая ноги и покачиваясь, как зомби, а любой чуть более широкий шаг вызывает нарастающую волну, которая заканчивается шумной свалкой где-нибудь на танцполе, пьяными визгами, гоготом и звоном посуды. Впрочем, чаще всего этого не слышно: чудовищный грохот динамиков глушит все звуки, поэтому те, кто яростно штурмует барную стойку, надсадно разевают рты в крике, и лица их, и без того раскрасневшиеся, натужно багровеют, контрастируя с надувающимися синевой венами. Этот неистовый штурм отбивают девушки-бармены, реющие за стойкой как разъяренные гарпии: с резвостью, которой позавидовали бы и самые расторопные черти, они выхватывают мокрые мятые купюры, которые тянут к ним задние ряды штурмующих через головы передних, пригнувшихся над бокалами, наливают прозрачную, янтарную красноватую жидкость на глаз и наугад и протягивают стаканы навстречу жадным рукам. Иногда из колонок, перекрывая музыкальное грохотание, несутся вопли ведущего, похожие то ли на боевой клич индейских племен, то ли на возгласы впавшего в экстаз шамана:

— Ваши руки, «Винчестер»! А теперь — ВАШИ ГОЛОСА!

И ад вздрагивает от немыслимого, чудовищного рева, от которого звенят стаканы, дрожат стены, сыплется сор с потолка, а в открытую, покосившуюся дверь бара сметающим все на своем пути селевым потоком с улицы лезут все новые и новые тела, ошалело поводящие глазами и вдавливающие себя в жаркую толщу толпы.

Давка меня не беспокоит. Я стою у края барной стойки с внутренней ее стороны, куда заказан ход для других, вместе еще с двумя-тремя постоянными гостями, которым тоже даровано такое молчаливое право вместе с привилегией наливать самому себе виски. И этой привилегией я пользуюсь сегодня в полной мере. Внутри у меня свой собственный ад: тягучая, выматывающая душу тоска, которая отступает со змеиным шипением под очередной порцией алкоголя, но не уходит, а продолжает сдавливать сердце черными холодными кольцами. И сколько бы я ни пил, кто-то недобрый и мстительный внутри меня с издевательской настойчивостью показывает одни и те же картинки: мертвую девушку под холодным дождем и исчезающую в черном провале подвала быструю тень. Я оборачиваюсь: на полке между бутылок до сих пор стоит фотография Марины в траурной рамке — она тоже здесь, в этом аду, словно даже и после смерти не покинула рабочего места. Ее улыбка, при виде которой и самая горькая человеческая жизнь уверовала бы в то, что она прекрасна, сейчас уже не выглядит веселой, а взгляд кажется полным укоризны. Да, Мариша. Тебя я тоже не уберег от смерти на разделочной доске грязного асфальта. А вчера не смог спасти еще одну девушку от того, чтобы она не стала разорванной оберткой человека, мусорным мешком, набитым стынущим мясом, брошенным в холодную лужу.

— Ваши руки, «Винчестер»! А теперь — ВАШИ ГОЛОСА!

Дом вздрагивает от подвала до чердака, словно от чудовищной икоты, сотрясшей его чрево. Определенно, то, что набилось сюда в эту ночь, может вызвать изжогу даже у каменного желудка. Я смотрю на лица в толпе, наливаю виски и пытаюсь договориться с самим собой — самым трудным и упрямым оппонентом на свете.

Конечно, ты облажался, дружище. Не спас человеческую жизнь. Наверное, Алина права, и то дело, которым ты занимался когда-то и за которое взялся снова, действительно не твое. Но хорошо, предположим, ты ее спас. Не опоздал на несколько минут, и вот Пожарская жива, только напугана, да еще измазала грязью модные джинсы и курточку. Испуг пройдет рано или поздно, одежда отстирается, и она будет жить дальше. Втиснется в толпу, заполняющую «Винчестер» или другой бар. Будет скакать на танцполе, вскидывать руки и добавлять свой голос к общему реву. Знакомиться — вот, например, с этим потным типом в полосатой рубашке, который старается смыть алкоголем размышления о квартальных бонусах и взносах за кредитную «камри», оставив на их месте клубящуюся пустоту, потому что других размышлений у него никогда не бывало. Потом она уедет с ним из бара, а позже будет обсуждать это приключение с подружками. Может быть, она станет с ним встречаться и называть его «мой МЧ». Будет ездить с ним на отдых, выкладывать фотографии в социальную сеть, а через некоторое время, преодолев неубедительное сопротивление, женит его на себе, и они начнут размножаться в ипотечной квартире. Да, парень, похоже, мир много потерял от того, что ты не успел ее спасти. Чертовски много.

Я знаю, что индуцированный приступ мизантропии это не выход, но продолжаю заводить себя, всматриваясь в бесконечное хаотичное движение пустых лиц. Поношенная девица в вызывающе нарядном вечернем платье и с маленькой сумочкой, выглядящая на редкость нелепо в демократичной обстановке бара. Тип в плохом костюме с болтающимся ослабленным галстуком — видимо, сбежал сюда прямо из офиса. Краснорожая туша, с утробным рыком наваливающаяся на спины в стремлении пробиться к алкогольному водопою. Клетки бессмысленной животной массы.

Я делаю глоток, жидкий огонек обжигающего торфяного пламени присоединяется к разгорающемуся пожару внутри. Снова доливаю себе виски, и в этот момент стены опять вздрагивают от оглушительного акустического удара, а у дверей возникает какое-то новое движение: кто-то останавливается, кто-то оборачивается, человеческая масса беспокойно колышется, и в ней образуются просветы, как бывает, когда сильный ветер рвет плотный слой облаков. Сначала я вижу машину: черные глянцевые бока тяжелого «Continental», припаркованного прямо у входа, блестят от дождя, как шкура породистой лошади. А потом я вижу ее.

Она входит в бар, как инопланетная принцесса, сверкающей звездой спустившаяся с ночных небес другого мира — бесконечно прекрасная и бесконечно чужая. Вокруг нее сразу образуется свободное пространство; она легко поводит плечами, и стоящий у двери охранник Гера бросается вперед, чтобы подхватить темно-красный кожаный плащ. Он держит его на вытянутых руках, глядя то на машину, то на нее так, как и следует глядеть человеку на внезапно представшее ему неземное существо, а потом бережно вешает плащ на давно уже переполненную вешалку у входа, сбросив для этого на пол несколько пальто, которые сейчас смотрятся невзрачными тряпками. Она идет прямо к стойке, и толпа расступается, словно волны Красного моря перед Моисеем. Учитывая тесную давку, это кажется чудом не меньшим, чем библейское. Мир вокруг поблек, как старая черно-белая фотография, и в нем остались только несколько ярких цветов: глубокий черный цвет волос, ниспадающих гладкой блестящей волной, красный оттенок губ и ослепительно-белый цвет майки на лямках, оттеняющий золотистый теплый бархат смуглой кожи. Кажется, даже динамики вдруг поперхнулись грохотом, а ведущий Пауль, худой паренек в оранжевой футболке, вытянув шею, смотрит на нее со своего места изумленно вытаращенными глазами. Я мотаю головой и несколько раз моргаю, прогоняя наваждение, и в этот момент она видит меня, улыбается так, что от людей остаются лишь тени, и подходит к стойке.

— Родион, привет! Не ожидала вас тут встретить, очень рада!

Высокий барный стул у торца стойки рядом со мной освободился так быстро, что я не могу вспомнить, кто на нем сидел.

— Здравствуйте, Кристина. Не знал, что вы тоже тут бываете.

Кристина садится, откидывает волосы и снова улыбается.

Мир вокруг еще раз качнулся и снова стал прежним: взревел музыкальный грохот, толпа сбилась в плотную массу тел, и все вокруг словно бы делало вид, что ничего не произошло, и только женщины бросали на Кристину быстрые косые, недобрые взгляды.

Она забрасывает одну длинную ногу на другую — голубые джинсы, длинные черные сапоги на шпильках — и подается ко мне, чтобы лучше слышать друг друга в окружающем шуме. Сквозь перфорированную ткань треугольного декольте в виде орла с распростертыми крыльями я вижу, как мягко движутся теплые тени и блестит золотая цепочка. Предплечья длинных рук обвивает тонкий рисунок татуировок, похожий на браслеты в виде переплетенных растений и змей.

— Я здесь не бываю, заехала первый раз. Просто много слышала про это место, говорят, тут весело, — она обводит взглядом бар, и он сразу начинает казаться грязнее, теснее и темнее. — А вы сюда часто заходите?

— Я тут живу, — отвечаю я.

Кристина смеется, закидывая голову, и смотрит на меня сияющими темными глазами.

— Ну тогда рассказывайте, что здесь стоит попробовать.

Я пытаюсь определить, сколько ей лет. Тогда, в доме Галачьянца, мне казалось, что ей за тридцать, а сейчас едва ли можно дать двадцать пять.

— Полагаю, мне нужно предложить вам что-нибудь безалкогольное, — говорю я. — Вы за рулем.

— Я все-таки рискну и выпью какой-нибудь коктейль. Ради нашей случайной встречи.

— Тогда попробуйте местный «лонг-айленд». Он изготавливается здесь по особому секретному рецепту.

Она улыбается и кивает.

Секретный рецепт здешнего «лонг-айленда» прост и эффективен: бармены просто смешивают в высоком стакане весь крепкий алкоголь, до которого могут дотянуться, а потом добавляют немного колы для цвета — страшное и действенное оружие соблазнения. Снежана, с ревнивым любопытством прислушивавшаяся к нашему диалогу, кивает мне с понимающей улыбкой и начинает готовить эту адскую смесь.

— Не боитесь за машину? — спрашиваю я. — Здесь часто бывают эвакуаторы.

— Ерунда, — Кристина небрежно машет рукой. — «Bentley» сразу не эвакуируют. Проверят номера, увидят, чья машина, встанут рядом и будут охранять. А потом будут клянчить немного денег за услуги.

Снежана ставит на стойку перед Кристиной стакан с коктейлем. Я поднимаю свой бокал, и мы выпиваем за встречу.

— А тут мило, — замечает Кристина.

— О да, — отвечаю я. — Очень. Муж не против того, что вы гуляете по ночам одна?

Она щурится, как большая кошка.

— Герман мне не муж. Я сама решаю, где мне гулять и с кем.

Я ловлю на себе мужские взгляды: одобрительные, восхищенные, завистливые. На Кристину местные охотники за удовольствиями на одну ночь посматривают украдкой и пока боятся приближаться к ней, по-шакальи затаившись в углах. Ее красота и исходящее ощущение какой-то чарующей энергии пугают их и обостряют комплексы неполноценности.

Кристина внимательно смотрит на меня.

— Вы невеселы, Родион. Тяжелый день?

В голове у меня уже гудит, постепенно разгораясь, пламя торфяного пожара.

— Тяжелая ночь, — отвечаю я. — Позавчера. И неожиданно для самого себя добавляю: — Я не смог спасти человека.

— Понимаю, — протяжно говорит она. — Вы же врач.

Снова этот внимательный взгляд. Она знает, или понимает, или догадывается, а у меня нет никакого желания играть.

— Я не врач.

Кристина молча кивает и потягивает коктейль.

Я делаю большой глоток виски и смотрю ей в глаза. Они черные, как глубокий бархат ночного неба, и я вижу в их глубине серебряные искры далеких звезд. Внезапно я чувствую, что мы остались наедине: грохот музыки словно отделяет нас от остального мира незримыми стенами, и я начинаю говорить. Мне хочется рассказать ей все: про Марину, про виски и одиночество, про несчастную девушку, погибшую по моей вине, даже про серую тень, которую я безуспешно преследовал. Слова путаются, и речь мою вряд ли можно назвать связной, но Кристина смотрит и слушает так внимательно, что уже не важно, как и о чем я говорю. Важно, насколько близко к моей руке на стойке бара лежит ее изящная рука, а я смотрю ей в глаза, и в этот момент мне кажется, что ничего и никого прекраснее я в жизни не видел. Может быть, причина этому скотч, а может быть, это что-то большее. И сейчас я хочу думать именно так.

Сверху нависает чья-то громоздкая тень, как будто слон нахрапом лезет в закрытую лавку чудес. Шум музыки снова врывается между нами и глушит слова. Я поднимаю глаза и вижу, что кто-то из местных искателей приключений все-таки решился подойти к Кристине: здоровенный тип в туго натянутой на животе розовой рубашке, сто двадцать кило грузной самоуверенности, подкрепленной алкоголем, внушительными габаритами, статусом коммерческого директора в какой-нибудь торговой конторе и выплаченным кредитом за «Infinity». Он смотрит на меня сверху вниз и покровительственно подмигивает поросячьим глазом, явно намереваясь продемонстрировать мастер-класс обольщения.

— Привет, — говорит он Кристине, изображая улыбку. — Классные у тебя тату!

Кристина молчит и смотрит прямо перед собой с непроницаемым выражением лица.

— Чё пьешь? — осведомляется он, и меня передергивает. — Давай угощу!

— Спасибо, не нужно, — холодно бросает Кристина, по-прежнему не глядя в его сторону. — Я замужем.

Похоже, семейное положение Кристины имеет свойство меняться в зависимости от ситуации.

— Ну и что, я тоже женат! — бодро отвечает детина. Наверное, был отличником на корпоративном тренинге по работе с возражениями.

Я ловлю его взгляд. Он осекается, и несколько секунд мы смотрим друг на друга. Потом он мотает головой, что-то недовольно бурчит и удаляется, проходя сквозь толпу, как боевой бегемот.

Сердце зло и тяжело колотится, справляясь с темным потоком бушующей крови. Кристина слегка улыбается и покачивает головой:

— Как жаль, похоже, я упустила завидного кавалера.

Некоторое время мы молчим. Нить прерванного разговора тает, ускользая вместе с разрушенным ощущением волшебства.

— Сейчас вернусь, — говорю я, встаю и поднимаюсь по ступенькам в узкий коридор.

Крошечная тесная уборная чудом оказывается свободной. На стенах шелушится сплошная чешуя фотографий: летопись прошедших вечеринок. Я закрываю расшатанную дверь, включаю воду и некоторое время стою, склонившись над раковиной и пытаясь привести в порядок ураганный хаос мыслей, чувств и эмоций, пропитанных алкоголем. Потом набираю полные ладони холодной воды и выплескиваю себе в лицо — раз, другой, третий, пока не чувствую, что могу уже более или менее адекватно воспринимать окружающую реальность. Вода капает с волос, стекает с лица на рубашку. Я кое-как вытираюсь бумажными полотенцами и иду обратно.

Первое, что я вижу, — это необъятных размеров спина, затянутая в розовую ткань. Не теряя времени даром в мое отсутствие, грузный корпоративный верзила вернулся и о чем-то увлеченно вещает Кристине: видимо, излагает свои оригинальные взгляды на институт брака. Кристина видит меня и чуть приподнимает бровь, указывая взглядом на своего собеседника.

— Здесь занято, — говорю я.

Здоровенный тип не удостаивает меня даже взглядом и продолжает что-то говорить Кристине на ухо. Та слегка морщится.

Я делаю глубокий вдох и подхожу к нему. Он тут же разворачивается мне навстречу, выставляя вперед здоровенное тугое брюхо: в нем на десять сантиметров больше роста, килограммов на сорок пять больше веса, и он это прекрасно понимает. Я шагаю вперед, аккуратно беру его за запястье и делаю легкое движение: снизу вверх и чуть вперед. В одно мгновение сто двадцать с лишним килограммов живой массы поднимаются на цыпочки с легкостью, которой позавидовала бы и балерина. Верзила балансирует на кончиках носков, судорожно вытягивается вверх, словно пытаясь оторваться от земли, и широко и беззвучно разевает рот, растягивая мгновенно побледневшую толстую физиономию так, что она напоминает греческую трагическую маску. Этот захват называется «ветка ивы», и я знаю, что он сейчас чувствует, как будто все кости его правой руки выгнулись, напряглись, словно древко натянутого лука, и готовы лопнуть одновременно в трех местах. Собственно, так оно и есть.

— Идем. — Я легко подталкиваю его вперед.

Он идет гарцующим шагом, с удивительной грацией неся на носках свою огромную тушу и вытягивая вверх голову так, что даже становится заметна шея. Мы проходим сквозь толпу к входной двери. Я на секунду останавливаюсь.

— Одежда.

Хватая воздух судорожно раскрытым ртом, он лихорадочно шарит свободной рукой на вешалке, потом выдергивает из мягкой мешанины пальто темную куртку. Уже на пороге я на прощание чуть сильнее надавливаю вверх, перед тем как отпустить его руку, и он вываливается из бара громадным орущим чудищем, спотыкаясь на ступеньках и заставляя броситься врассыпную всех, кто пытался войти.

Моя ладонь горячая и осклизлая от его пота. Я брезгливо вытираю руку о пиджак и начинаю пробираться обратно, то прямо, то боком стараясь протиснуться сквозь плотную массу тел.

Когда я дохожу до стойки, Кристины там уже нет. Я быстро окидываю стойку взглядом, потом проталкиваюсь к узкому коридору, ведущему к черному ходу, — ее нигде не видно. Рывками продираясь сквозь толпу, я возвращаюсь к дверям — но ее нет ни здесь, ни на улице, и я вижу, что «Continental» тоже исчез, как будто его никогда здесь и не было, и там, где стоял массивный автомобиль, поблескивающий темным металлом, только капли дождя разлетаются брызгами по пустому мокрому асфальту. Охранник Гера ловит мой растерянный взгляд, ухмыляется и разводит руками. Инопланетная принцесса исчезла так же неожиданно, как и появилась.

Я снова прохожу в свой угол. Фотографию Марины кто-то уже убрал с полки, и теперь она улыбается мне с обратной стороны стойки бара, пристроившись между пепельниц и пустых стаканов, и улыбка ее кажется мне сочувствующей и понимающей. Я киваю ей в ответ, беру бутылку и наливаю себе бокал до краев…

Четыре часа утра. Бар похож на упрямого боксера в двенадцатом раунде, который, едва стоя на ногах, тяжелыми шагами упрямо идет вперед, покачиваясь и размахивая руками. Музыка не грохочет, а разухабисто ухает диковатыми аккордами. На обеих барных стойках гроздьями висят пьяные девицы, разбавленные редкими и еще более пьяными мужскими особями, и я вынужден постоянно поднимать свой стакан, чтобы в него не угодил чей-нибудь пошатывающийся каблук. Вопли ведущего Пауля напоминают уже не боевой клич, а крики стервятника, кружащего над едва стоящей на ногах толпой на танцполе, а диджейские миксы уступили место ностальгическому алко-диско восьмидесятых. Справа от меня кто-то тощий, бледный и волосатый во всех смыслах этого слова в одном нижнем белье вскарабкался на шаткий стол, извивается в танце, и ему с хохотом засовывают деньги за резинку трусов. Слева на дальней стойке под многоголосый рев и улюлюканье толпы какой-то здоровенный лысый мужик раздевается почти догола и по очереди кидает через весь зал предметы своего гардероба, которые с переменным успехом пытается ловить Пауль. Брюки поймать не удается, и они падают на головы и в стаканы, вызывая всеобщий восторг.

Мир вокруг меня колышется в тошнотворном мареве, которое все больше наливается густой темнотой. Та самая тягучая, холодная тоска, которая сидит во мне уже третий день, выбралась теперь наружу, сжимается вокруг и с прежним садистским удовольствием продолжает показывать мне дождь, мертвую девушку, серую тень, а еще Марину, лежащую на грязном асфальте.

— Чё, не дала?

Я поворачиваю голову на прозвучавший рядом голос. Мой новый знакомый в розовой рубашке, оказывается, вернулся и теперь сидит за стойкой в двух шагах и сверлит меня недобрым взглядом маленьких кабаньих глазок. Физиономия его раскраснелась еще больше, живот воинственно нависает над ремнем, воротник рубашки расстегнут до середины белой пухлой груди. Он сидит вполоборота ко мне, положив локоть на стойку, и сжимает в огромном кулаке стакан с виски.

Я отворачиваюсь.

— Не дала, спрашиваю?

Он вытягивает ногу и с силой пинает стул, на котором я сижу. Похоже, опыт с «веткой ивы» ничему его не научил, и теперь оскорбленное самолюбие вместе с плещущимся в крови алкоголем рождают в нем тяжелую животную агрессию.

Я смотрю на него. Марево вокруг наливается чернотой, как грозовая туча. Видения мелькают чаще, но по-прежнему со страшной отчетливостью: рубленые раны, перерезанное горло, Марина улыбается — а вот уже лежит на земле, и я с трудом узнаю ее. «Ваша ошибка в том, что вы беретесь не за свое дело», — говорит Алина. Я чувствую, как внутри меня с каждым вздохом все выше поднимается холодная темная волна, едва сдерживаемая тонкой ледяной коркой рассудка.

В соседнем зале пол сотрясается от ритмичного топота: настало время музыки из фильмов, и толпа ревет, выкрикивая по слогам имя веселого деревянного человечка.

— Чё молчишь? Приссал? — И детина в розовой рубашке снова бьет ногой по моему стулу.

Я делаю выдох и отпускаю то, что так яростно рвется наружу. В одно мгновение исчезает все: алкогольное марево, видения, тоска, мысли — и сознание наполняет звенящая кристальная пустота.

— Скажите, как его зовут?! — сорванным голосом кричит Пауль.

— БУ! — От рявкающего вопля десятков глоток закладывает уши.

Я нагибаюсь через барную стойку.

— РА!

У меня в руке бокал для шампанского на тонкой ножке.

— ТИ!

Я разбиваю бокал о край стойки, соскальзываю со стула и резким движением всаживаю длинный острый осколок стекла в лицо человека в розовой рубашке.

— НООО!!!

— ОООО!!!

Его крик на мгновение перекрывает и грохот музыки, и крики толпы. Я чувствую, как тонкое стекло с хрустом сминается о лицевую кость, оставаясь торчать в разрезанной плоти зазубренными осколками. Алая кровь широкой волной выплескивается на рубашку и стойку. Толпа вокруг мгновенно расступается, образуя широкий полукруг, а опытная Снежана делает быстрый шаг назад, чтобы капли крови не попали на одежду. Детина орет, закрывая лицо руками. Я делаю шаг, кладу руку ему на затылок и резко бью лицом о стойку. Удар приходится точно в его стакан с виски, который с треском разламывается вместе с переносицей. Вопли становятся воем. Ко мне с двух сторон бросаются охранники Гера и Гоша, но я поднимаю вверх руки, и они замирают рядом. Я подхожу к вешалке, срываю свое пальто и выхожу на улицу, в холодную мокрую тьму.

Некоторое время я стою, подставляя лицо каплям дождя и чувствуя себя сейчас единым целым с ветром, холодом, стылой влагой и ненастной ночью. Потом надеваю пальто. Когда я вытаскиваю из кармана пиджака сигареты, пальцы натыкаются на сложенную вдвое салфетку. Я вынимаю и разворачиваю ее. Аккуратным почерком на ней начертаны семь цифр, а ниже выведено имя: Кристина.

Часы на приборной доске автомобиля показывали половину второго ночи. Еще десять минут. Нет, пятнадцать минут она подождет в машине, еще раз соберет и успокоит мысли, а потом начнет действовать.

Красный «Peugeot» был припаркован в темном переулке, метрах в ста пятидесяти впереди темнело огромное здание медицинского центра «Данко», а чуть дальше проносились по набережной огни редких машин. Капли частого мелкого дождя мелькали в неярком свете фар, словно бесконечный рой прозрачных ночных насекомых. Алина положила руки на руль и мысленно прошлась по всем пунктам плана, который составила за эти два дня.

Итак, на сегодня есть одно открытое уголовное дело о гибели в начале августа девушки-телохранителя, в рамках которого Кобот получал постановление об эксгумации. Заключение по исследованию останков составлено Алиной и совершенно адекватно отражает действительность: ведь Кобот сам хотел настоящую экспертизу и реальных результатов. Это заключение Алина завтра же отправит тому следователю, который подписал постановление, а копия уйдет в Следственный комитет. Туда же она отправит материалы по вскрытию другого тела, которое до сих пор хранится в морге Бюро судебно-медицинской экспертизы. Это заключение тоже подготовлено для Кобота, сделано Алиной и содержит описание признаков насильственной смерти: разрез на горле, разрубленная грудная клетка, травмы лица. Кроме того, за вчерашний день она закончила исследование тела несчастной Алисы Пожарской, и, хотя на этот раз убийца не успел довести свое дело до конца, разрез на горле и обескровленный труп полностью соответствуют признакам других, совершенных ранее убийств. К тому же на месте совершения последнего злодеяния было полно свидетелей: сотрудников полиции, следователей, санитаров, — которые, несомненно, видели жертву насилия, а не какого-то мифического нападения собак. Три экспертных заключения, отправленных в Следственный комитет, по трем однотипным убийствам, — это повод для расследования такого масштаба и на таком уровне, что ни Кобот, ни тот, кто за ним стоит, не смогут больше скрывать страшную правду о маньяке, орудующем в Петербурге с начала весны, жертвами которого стали уже десять человек. Кроме того, Алина решила еще немного подстраховаться и передать все имеющиеся у нее материалы в прокуратуру, а если вдруг результат все-таки будет недостаточным — что ж, есть еще и журналисты, для которых у нее найдется по-настоящему сенсационный материал.

Все это она должна была сделать еще раньше, две недели назад, когда впервые увидела такие страшно знакомые раны на теле убитой девушки-бармена. Ну или минимум на неделю позже, завершив исследования двух других тел. И если бы не Гронский с его загадочными намеками, мистическими теориями и странными просьбами, она бы давно уже поступила именно так, и два дня назад ей не пришлось бы видеть, как очередной удар ножа зловещего убийцы оборвал еще одну жизнь.

Да, Гронский… Она решила, что обязательно позвонит ему, когда все закончится, и расскажет, что сделала и чего добилась. Вообще, с желанием позвонить ему она боролась все эти два дня. Ей хотелось извиниться за резкие слова, которые наговорила ему тогда, во дворе, и, хотя сама Алина никогда не призналась бы себе в этом, она была бы не прочь посоветоваться с ним в отношении своих планов. Нет, конечно, что бы ни сказал Гронский, она бы не отступила от задуманного, но все же… Все же он каким-то немыслимым образом узнал, кто окажется следующей жертвой убийцы. Был прав, когда посоветовал ей принять предложение Кобота и внедриться в его медицинский центр: здесь действительно было что-то неладно, и это неладное имело прямое отношение к таинственным убийствам. А еще именно Гронский связал вместе древний алхимический трактат и ритуалы красной магии с тем, как были убиты несчастные девушки, а легендарный ассиратум — со странным в своей безупречности здоровьем пациентов «Данко». И на настоящий момент это было единственным объяснением всего происходящего, пусть даже такое объяснение Алина ни при каких обстоятельствах не готова была принять. Но сегодня она сама выяснит если не все, то очень-очень многое из того, что еще было непонятным. Вот тогда можно будет звонить Гронскому: и с извинениями, и с рассказами.

Впрочем, в плане своей победоносной кампании Алина видела один небольшой изъян. Существовала вероятность, что Коботу удастся уйти от наказания: в конце концов, все фальшивые заключения судебно-медицинской экспертизы были подписаны Эдипом и Мампорией, которые, конечно, могут свидетельствовать против своего шефа, но могут и промолчать, сославшись на собственные ошибки и признавшись в полной некомпетентности. Расследование пойдет обычным порядком, а подозреваемый номер один, виновный в сокрытии всех этих убийств, останется вне поля зрения следователей. Был только один надежный способ не дать Коботу уйти от ответственности: раздобыть серьезные, неопровержимые улики, которые связывали бы его и «Данко» со всей этой кровавой вакханалией. Алина была практически уверена в том, что если такие улики имеются, то искать их следует в закрытой зоне медицинского центра. Туда она и собиралась проникнуть сегодня ночью. Это будет последним, но очень важным штрихом к общей картине, которую она с удовольствием передаст в дар следственным органам.

Алина еще раз взглянула на часы. Без двадцати два. Все, пора. Она глубоко вздохнула, завела двигатель и рванула машину с места, набирая скорость на коротком отрезке до набережной.

Маленький автомобиль влетел в черно-белое поле зрения камер наблюдения и резко остановился в туче водяных брызг прямо у входа. Алина заглушила двигатель, достала телефон, прижала его к уху и, сделав озабоченное лицо, выскочила из машины.

Тяжелые двустворчатые двери медицинского центра были закрыты. Она нажала на кнопку звонка, подождала пару секунд и снова надавила: раз, другой, третий, создавая впечатление тревожной спешки. Раздался негромкий щелчок, дверь открылась. Алина ворвалась внутрь и стала почти бегом подниматься по лестнице к посту охраны, нарочито громко говоря в телефон:

— Все, я уже здесь, Даниил Ильич, вот буквально поднимаюсь по лестнице… да, да… Даниил Ильич, я доехала за десять минут, как могла… да, я все поняла, не волнуйтесь, все будет сделано и подготовлено… Когда приедет клиент? Все, поняла, принято, я справлюсь…

Охранник вышел из своей будки и настороженно уставился на Алину. За его спиной тускло мерцал экран маленького телевизора и лежал на столе раскрытый журнал со сканвордами. Алина отодвинула трубку от уха и быстро проговорила:

— Мастер-ключ от всех дверей и закрытой зоны, прямо сейчас!

В глазах охранника метнулось беспокойство. Он посмотрел на Алину и мотнул головой:

— Нужно разрешение.

— У меня не разрешение, у меня личное распоряжение шефа, ключ давайте быстро!

Охранник набычился и не сдвинулся с места.

— Нужно, чтобы Даниил Ильич сам подтвердил. Иначе нельзя.

Алина сделала непроницаемо холодное лицо, отступила на шаг и, с ледяной ненавистью глядя охраннику в глаза, сказала в телефон:

— Даниил Ильич, все отменяется. Я сама сообщу клиенту, что он может не приезжать. Почему? Потому что охрана отказывается выполнять ваши распоряжения. Как вас зовут? — требовательно спросила она у упрямого стража.

— Георгий, — ответил охранник и переступил с ноги на ногу.

Да, все верно, Георгий. Тот самый, который рассказал Эдипу про ночной визит вора в законе, ставшего потом пациентом «Данко». Алина специально узнала, что именно он будет дежурить сегодня, в ночь с пятницы на субботу.

— Даниил Ильич, охранник по имени Георгий отменил визит вашего клиента и требует, чтобы вы лично сюда прибыли и с ним пообщались.

Алина отодвинула трубку от уха и слегка поморщилась, словно не в силах выдержать дикого крика и потока брани, несущегося из динамика. Потом протянула телефон переминающемуся у своей будки Георгию и, глядя ему в глаза, спросила:

— Есть желание поговорить лично?

Настал момент истины. Если сейчас охранник возьмет ее телефон и услышит там тишину, ей придется отступить ни с чем. Неизвестно, каких трудов потом будет стоить убедить следствие провести обыск в «Данко», в котором к этому моменту уже будут уничтожены все возможные свидетельства преступной деятельности, если они там имелись.

Георгий посмотрел на телефон, на Алину, продолжавшую сверлить его яростным взглядом, повернулся и молча полез за ключом.

— Даниил Ильич, — сказала Алина в трубку звенящим голосом. — Проблема улажена. Ключ у меня, все подготовлю. Да, все… не волнуйтесь, Даниил Ильич… да, позвоню, как только закончим…

Алина дрожащей рукой убрала телефон в нагрудный карман и выдохнула. Охранник Георгий протянул ей пластиковый ключ-карту.

— Распишитесь, — он подвинул Алине журнал, и она вывела свою фамилию и поставила торопливый корявый росчерк. — Там от закрытой зоны еще механический ключ, он у Даниила Ильича в кабинете…

— Знаю! — рявкнула Алина. Пальцы сомкнулись на теплой пластиковой поверхности карты.

— Только я с вами пойду, — сказал Георгий, упрямо нагнув голову. Он был похож на выпоротого, но не смирившегося с поражением школьного двоечника.

— Вы что, не поняли? — Алина постаралась довести градус бешенства в своем голосе до максимального накала. — Мне как еще объяснить? Через двадцать минут тут будут люди, клиент на носилках, кто им дверь откроет?! Подготовьте все для встречи, вызовите помощь, если нужно, и оставайтесь здесь!

Не дожидаясь ответа, Алина с неистово бьющимся сердцем быстро стала подниматься вверх по лестнице, качая головой и что-то негодующе бормоча себе под нос. Охранник провожал ее угрюмым взглядом.

Огромное пространство вестибюля было наполнено гулкой пустой тишиной. В полумраке светились редкие лампочки дежурного освещения. Алина быстро поднялась на четвертый этаж и открыла дверь в длинный коридор, обитый деревянными панелями. Итак, у нее есть двадцать минут, если, конечно, охранник Георгий прямо сейчас не набирает номер мобильного телефона Кобота. В этом случае могут возникнуть такие осложнения, что лучше о них не думать.

Толстые ковры глушили звук ее торопливых шагов. Алина прошла мимо пустого зала переговоров, мельком взглянув на стоящие вокруг длинного стола стулья, словно собравшиеся на ночное заседание неведомого тайного общества, быстро миновала приемную и открыла дверь в кабинет Кобота.

Даже ночью тут стояла та же странная, душная жара, которая так удивила ее в прошлый раз. Тускло поблескивали в неверном ночном свете стекла шкафов и глаза охотничьих трофеев хозяина кабинета: кабан и олень, казалось, кидали на Алину недобрые взгляды. Возможно, они и не пылали любовью к тому, кто лишил их жизни, но и непрошеной ночной гостье тоже не были рады.

Алина подошла к столу. В первом ящике оказалось несколько папок с бумагами: какие-то записи от руки, столбики цифр, химические формулы, несколько листов с распечатками лабораторных анализов — похоже, Кобот занимался какой-то научной деятельностью. Алина на секунду задумалась, не захватить ли бумаги с собой, но решила, что сейчас это неважно, да и не нужно раньше времени тревожить хозяина кабинета: если все же ей удастся обнаружить что-то важное в таинственной закрытой зоне здания, то все эти документы в любом случае попадут в нужные руки, когда будут изъяты при обыске. Алина аккуратно осмотрела ящик, закрыла и открыла следующий. Он был почти пустой, и среди раскатившихся карандашей, старых ручек и скрепок Алина увидела большой стальной ключ. Сердце учащенно забилось. Алина взяла ключ, оказавшийся тяжелым и нагретым на ощупь, закрыла ящик, вышла из кабинета и почти бегом устремилась к железной двери в противоположном конце коридора.

Механический замок глухо лязгнул, отзываясь на повороты ключа: один, два, три, четыре раза. Теперь ключ-карта: Алина вставила ее в считывающее устройство, и через мгновение красный огонек сменился зеленым, раздался характерный щелчок, и дверь приоткрылась. Путь в запретную зону был свободен.

Пространство за дверью было заполнено непроницаемой черной темнотой. Алина, похвалив себя за предусмотрительность, достала из кармана фонарик, и желтый луч осветил уходящий вдаль длинный узкий коридор с закрытыми дверями. Алина сделала шаг, и дверь за ее спиной мягко захлопнулась с тихим щелчком. На электронном замке снова зажглась красная лампочка.

Воздух был душным и жарким. Стены и пол покрывал тонкий слой пыли, и только под ногами посередине коридора тускло поблескивал линолеум: там пыль была стерта подошвами тех, кто здесь проходил. Алина пошла вперед по этой блестящей, как слюда, дорожке, одну за одной открывая незапертые боковые двери.

Помещения по обе стороны коридора были большими, квадратными и почти пустыми. В одном из них жара была еще сильнее: на всех четырех стенах висели обогреватели, над которыми тянулись ряды длинных полок — пустых, но не пыльных, а значит, совсем недавно ими пользовались. В углу она увидела несколько лежащих на полу открытых сумок, выложенных изнутри мягким блестящим материалом, напоминающим фольгу. В двух других комнатах было прохладнее, обогреватели выключены, а на полках скопилась пыль. В одном из пустых кабинетов находились несколько чемоданов: металлических, с кодовыми замками, слоем уплотняющей резины, но, судя по весу, пустых. В другом кабинете стояло несколько коробок с множеством небольших бутылочек, похожих на те, в которые разливают пробники вина. Бутылочки были сделаны из темного непрозрачного стекла. Еще две стоящих рядом коробки оказались заполнены маленькими пробками.

Алина миновала коридор и толкнула дверь в самом его конце. За дверью оказалась лестница, пролеты вели вниз, к тем закрытым этажам, входа на которые не было из других помещений «Данко». Сама лестница была узкой, простой, с обыкновенными железными перилами, покрытыми черным дешевым пластиком. Как бы то ни было, это место явно не предназначалось для посещения гостями и клиентами медицинского центра. Алина посмотрела на часы. У нее оставалось примерно семь минут до того момента, как не дождавшийся прибытия ночного пациента охранник Георгий начнет проявлять признаки беспокойства, но возвращаться обратно сейчас было совершенно немыслимо, и Алина стала спускаться вниз.

Помещения на третьем этаже были заполнены медицинским оборудованием. Луч фонаря выхватывал из темноты зачехленные, накрытые прозрачным пластиком, а иногда даже не распакованные рентгеновские аппараты, оборудование для УЗИ и флюорографических исследований, два огромных агрегата МРТ, операционные столы, сложенные кое-как большие и маленькие коробки с логотипами производителей: современное дорогостоящее оборудование было составлено без всякого порядка и покрывалось серой пылью, которая толстым слоем лежала на упаковочном пластике и картоне. Еще два кабинета оказались завалены хаотичными залежами медицинских халатов, операционной одежды, россыпью инструментов, перевязочных материалов и даже лекарств. Чувствовалось что-то зловещее в этом молчаливом хранилище того, что было предназначено для спасения человеческой жизни, а сейчас пылилось тут в мрачном забвении.

Алина снова вернулась на лестницу и стала спускаться ниже. Здесь было заметно прохладнее, а когда Алина толкнула дверь второго этажа, холод сделался еще более ощутимым. Она посветила фонариком, и луч его мгновенно затерялся в темноте огромного пространства.

Второй этаж не был разделен на кабинеты, окна оказались заложены кирпичом, а большое холодное помещение уставлено рядами коробок с вином. Алина быстро прошла вдоль штабелей, читая названия: кто бы ни занимался материальным снабжением этой странной части «Данко», он явно не экономил ни на медицинском оборудовании, ни на алкоголе. Все вино было известных марок, лучших сортов и с прекрасно подобранными годами урожая — во всяком случае, насколько об этом могла судить Алина, которая, благодаря отцу и его бизнесу, волей-неволей научилась разбираться в винах.

Двадцать минут истекли. Собственно, это случилось уже минут пять назад, так что скоро сверху вполне могут послышаться шаги охранника Георгия, а возможно, и не его одного. Алина опять оказалась на лестнице, которая заканчивалась на втором этаже узкой площадкой. Похоже, придется возвращаться ни с чем: жаркие помещения с полками, пустые бутылки, пылящееся без дела медицинское оборудование и запасы вина — это, конечно, очень интригующе, и, будь здесь Гронский, он бы сумел объяснить все какой-нибудь очередной увлекательной теорией, но только вот ничто из этого не подходит на роль изобличающих улик. Алина повернулась и уже поставила ногу на ступеньку, как луч фонаря, скользнув по стенам лестничной площадки, высветил в противоположной стене еще одну металлическую дверь.

Алина подошла ближе, подергала за круглую ручку: дверь была заперта на механический замок. Не особо рассчитывая на успех, Алина вставила стальной ключ в чернеющую скважину, и он неожиданно легко повернулся все четыре раза. Дверь открылась. Сразу за ней, на расстоянии полуметра, оказалась еще одна дверь, деревянная, рассохшаяся от времени, покрытая чешуйками облупившейся краски. Алина толкнула ее, и та с легким скрипом отворилась. Пахнуло сыростью, и прямо перед ней распахнулись темные недра старой квартиры в том самом заброшенном доме, к стене которого примыкал медицинский центр. Алина поколебалась несколько мгновений, но все же сделала шаг и вошла в затхлую тьму.

Воздух здесь был пыльным и пропитанным запахом тления. Старые половицы кряхтели и мягко проседали под ногами. Холод и сырость проникали через разбитые окна вместе с призрачным синеватым светом и монотонным далеким гулом ночного города, похожим на долгие вздохи огромного живого существа. Алину окружала неприветливая глухая тишина, как будто квартира затаила злобу на тех, кто бросил ее умирать и разваливаться изнутри, а заодно и на весь человеческий род. Луч фонаря встревоженно метался вокруг, тускло освещая свешивающиеся со стен лоскуты обоев, покосившуюся мебель, выдвинутые ящики столов, продавленный диван, покрытый гниющими тряпками. На полу были разбросаны игральные карты, и снизу вверх смотрели пиковые короли и валеты, словно предвещая несчастья. Алине стало не по себе: казалось, что в этой квартире, навсегда оставленной людьми, поселились теперь какие-то другие люди, такие же обветшалые, грязные, подгнившие и очень недобрые, как и все здесь.

Алина двигалась вперед, осторожно заглядывая в открытые комнаты по обе стороны длинного коридора. Приметы ушедшего быта оставляли гнетущее впечатление: пожелтевший плакат календаря за какой-то забытый год, свисающая рваная занавеска, разбросанные и распухшие от плесени книги — все это, когда-то бывшее атрибутами жизни, теперь стало печальными свидетельствами смерти. Особенно было неприятно думать о том, чьи руки разбросали игральные карты по полу, или выдвинули ящики стола, или раскрыли одну из книг посередине, да так и оставили, словно собираясь вернуться. Видение другого человека, восседающего на дырявом стуле за трухлявым столом и читающего книгу, покрытую черными пятнами плесени, заставило Алину нервно ускорить шаг.

Коридор заканчивался большой кухней. На плите и столах стоили почерневшие мятые кастрюли, в буфете среди пыли виднелась забытая тарелка. В дальнем углу кухни темнел дверной проем, и Алина направилась туда, стараясь унять страх и подавить растущее паническое чувство, что она здесь не одна, что, стоит ей обернуться, и она увидит тех, чьи взгляды ощущает спиной.

Алина почти бегом миновала маленькую прихожую, успев отметить, что на вешалке висит какое-то серое одеяние, похожее на пальто и саван одновременно, и выскочила на лестничную площадку. Сюда выходили двери еще трех квартир, все приоткрытые, как прищуренные веки, из-под которых что-то наблюдает за вторгшимся чужаком пустыми провалами глазниц.

Алина внимательно осмотрелась. На полу, в пыли и крошеве осыпавшейся штукатурки, были видны следы, точнее, едва заметная тропа. Кто бы ни проходил здесь, его путь шел не в соседние квартиры, а вниз по лестнице. Алина стала спускаться, стараясь ступать как можно тише и ощущая, как три этажа пустого дома нависают сверху гнетущим темным молчанием.

Лестница вела все ниже и ниже, мимо пустых квартир первого этажа, заколоченной двери подъезда, пока последний, самый короткий пролет из покосившихся ступеней не уперся в подвальную дверь: низкую, толстую, обитую листами крашеного железа. Петли для навесного замка свободно болтались, торча в разные стороны. Алина мгновение помедлила, а потом потянула дверь на себя.

За дверью оказалась еще одна лестница из десятка ступеней, плавно поворачивающая вправо, в темноту огромного подвала. Снизу несло застарелой сыростью, влажным кирпичом, а еще металлом и едва уловимым, но таким знакомым запахом морга. Алина посветила фонариком: рядом с дверью на стене был большой старинный рубильник. Она с усилием нажала на него, рукоятка, громко щелкнув, упала вниз, и в подвале с гудением и стеклянным потрескиванием одна за другой вспыхнули лампы дневного света. Алина спустилась вниз, посмотрела на то, что осветили лампы, и поняла, что на этот раз она пришла туда, куда надо.

Подвал был огромным, шириной во всю площадь находящегося над ним дома, с довольно высоким потолком и плотно утрамбованным земляным полом, от которого тянуло холодом. Справа от входа в два ряда стояли большие железные клетки из толстых прутьев, верхние концы которых уходили в камень потолка, а нижние были приварены к металлическим плитам в основании. Тяжелые цепи с висячими замками запирали решетчатые двери. Всего клеток было шесть; Алина увидела внутри табуреты, брошенные на пол дырявые старые матрасы и стоящие прямо на полу пожелтевшие фаянсовые унитазы. За клетками у правой стены подвала стояли два больших железных стола, покрашенных серой, уже облупившейся краской. Ножки столов были снабжены колесами, а сами столы — двумя парами грубых толстых ремней и широкими желобами кровостоков, покрытых вязкой черно-багровой запекшейся коркой. Над столами свисали хирургические лампы и цепи со стальными мясницкими крюками. В двух железных шкафах без дверец были разложены хирургические инструменты, новые и старые, чистые и покрытые бурыми пятнами: прямые и изогнутые пилы, ланцеты, скальпели, ножницы всех размеров, щипцы и ручные толстые сверла. Рядом прямо в кирпичную стену было вбито несколько загнутых вверх гвоздей, на которых висели грязносерые и синие халаты. Здесь же располагалась покрытая пятнами ржавчины металлическая раковина с одним краном и огрызком хозяйственного мыла. В углу у раковины грязной кучей валялись заскорузлые от крови фартуки. Чуть дальше, у задней стены подвала, стояли шесть больших, в человеческий рост, железных холодильников, похожих на сейф и гроб одновременно. Они были заперты на висячие замки, и от каждого холодильника вился толстый черный кабель, подключенный к одной из шести промышленных розеток внизу стены.

Алина шла, стараясь ступать как можно легче по земляному полу, словно боясь потревожить неподвижную тишину. В дальнем правом углу она увидела небольшую железную дверь с грубо намалеванным белой краской каким-то странным символом. Замочной скважины на двери не было, а когда Алина попыталась ее открыть, та лишь слегка подалась в пазах, а изнутри послышалось едва различимое звяканье засова.

Левая часть подвала была отгорожена короткой и низкой кирпичной стеной. За ней Алина увидела помещение, в котором безошибочно можно было узнать лабораторию: вытянутый прямоугольник из серых металлических стен с большими окнами, забранными толстым стеклом, которые отделяли ее от остального подвала. Внутри аккуратно размещалось оборудование для химического анализа, рабочий стол с разнообразной посудой и два холодильника, которые обычно используются для хранения биологических образцов. Алина подошла ближе и заглянула внутрь. Пол в этом помещении был не земляным, а плиточным, очень чистым, а рядом с входом на плечиках вешалки висел новый рабочий лабораторный костюм. Она взялась за матовую стальную ручку двери, подергала, потом попробовала вставить свой мастер-ключ в электронный замок, но дверь по-прежнему осталась закрытой. Алина прошла чуть дальше и в углу подвала увидела низкую широкую дыру, образованную неровно осыпавшейся кирпичной кладкой. Она посветила туда фонариком. Желтоватый луч потерялся в кромешной тьме уходящего вниз глубокого провала. Из темноты доносились запахи потревоженной земли, влаги и разложения. Где-то в глубине одиноко прозвучала упавшая капля воды.

Алина еще раз окинула взглядом лабораторию, клетки, железные столы с ремнями и потеками крови, цепи, огромные холодильники — и решительно направилась к выходу. Ей было достаточно. Что бы ни происходило в этом подвале, это уж точно не было лечебно-оздоровительными процедурами. Даже если бы на железных столах и разбросанных грязных халатах не было красноречивых кровавых пятен, тяжелая гнетущая обстановка подземелья, пропитанная болью, страхом и смертью, говорила сама за себя.

Алина поспешно поднялась по лестнице к выходу, выключила рубильник и плотно закрыла низкую дверь. Когда на обратном пути она снова проходила через заброшенную квартиру, наполненную холодной и злой духотой, ей почему-то уже совсем не было страшно.

Она аккуратно заперла дверь в закрытую зону, вернулась в кабинет Кобота, положила ключ на место и стала спускаться по лестнице к выходу. С момента ее решительного вторжения в «Данко» прошло уже чуть больше часа, но менее всего Алину сейчас волновало, какие чувства и тревоги испытывает охранник Георгий. Даже если бы на выходе ей преградил дорогу целый отряд его коллег во главе с самим Коботом, это вряд ли произвело бы на нее впечатление более сильное, чем недавняя экскурсия по подземельям.

Впрочем, Георгий смирно сидел на своем месте, глядя в телевизор. Он только мрачно взглянул на Алину, которая отдала ему ключ, и кивнул, когда она сказала: «Клиент не доехал. Увы, так бывает».

Алина миновала пост охраны и через минуту уже вдыхала промозглый холодный воздух, показавшийся ей сейчас сладким и свежим. Некоторое время она стояла, переводя дыхание, рядом с машиной, потом открыла салон, села внутрь и достала телефон.

— Следственный комитет, дежурный, слушаю, — услышала она в трубке.

— Здравствуйте, — сказала Алина. — Я Назарова Алина Сергеевна, старший эксперт Бюро судебно-медицинской экспертизы. Пожалуйста, примите оперативную информацию.