СУЖЕНЫЙ
Деревня в годы войны
Повесть

Черные косы, расплетённые с вечера, разметались по подушке, щеки зарделись, будто плеснула на них нежным теплом зорька, заглядывая в окошко.

— Вставай, милая, — тихо звала бабушка Варя. — Вставай, ягодка!

В сумраке избы голос любимой бабули звучал ласково, настойчиво.

— Пора, моя касатка, поднимайся, пойдём в храм.

Она внимала словам бабули, даже чувствовала, как мягкая ладонь гладила её по темени, но не могла откликнуться — сон не выпускал из объятий. Всё же услышанное текло в сознание, и девушка вдруг резко открыла глаза.

Клава откинула ватное одеяло, села на кровати, подпёрла кулачком подбородок, будто ожидала увидеть бабушку Варю и ещё поговорить с нею. Но тут же поняла, что бабуля приходила к ней из небытия, из неведомой дали — только во сне.

Ведь бабушки Варвары давно уже не было на белом свете.

Да и её отца — Ефрема Анатольевича, тоже давненько отвезли на кладбище. Клава запомнила, как всё это случилось. Ефрем Осокин родился в деревне Чурово, тут и вырос, тут, повзрослев, завел семью, взял в жены красавицу и скромницу Софию, свою же деревенскую, у них народилось пятеро детей. Он был мужик справный, опрятный, работящий, уважаемый сельским миром. От деда Игната, слывшего в округе мастером на все руки, внук Ефрем унаследовал кожевенную мастерскую. Клава ни разу не видела прадеда Игната, потому что он отошёл в мир иной ещё до её рождения.

Ну, а мастерская, где отец выделывал овечьи и коровьи шкуры, а после выделки и сушки сдавал их сборщикам сырья, те специально приезжали к нему в деревню, и стала причиной преждевременной смерти. Когда в Чурове, которое было скрыто от бурь революций и войн лесами да озёрами, принуждали народ идти в колхоз, Ефрем Анатольевич наотрез отказался.

Жена сильно разволновалась.

— Как бы через твой отказ идти туда беды какой не случилось, Ефрем, — засомневалась она в поведении мужа.

— Ничего, проживём и на шкурах, — успокоил он Софию Алексеевну. — Да, и земли у нас полно, целый надел, вырастим всё своё. Не помрём с голоду и детей прокормим. А то, понимаешь ли, как это, я должен свою собственную скотину отвести со своего двора и сдать куда-то? Нет, не поведу.

Жена, поразмыслив, согласилась с ним.

Но самостоятельного существования Ефрему Анатольевичу не позволили представители власти, нагрянувшие в Чурово.

Они приехали, в числе их были и вооружённые люди, конфисковать имущество у Осокина.

Приезжие разговаривали с хозяином коротко — отобрать мастерскую, и точка. Без причин, без суда, по одной «революционной необходимости». Нахрапистость, несправедливость властей болью полоснула по сердцу Ефрема Кланя, тогда ещё маленькая, видела, как отец шёл по деревне, вдруг взмахнул руками и упал. Она как раз играла с подружками на дороге.

— Беги, Кланя, за мамкой, — закричал ей старший брат Иван, оказавшийся неожиданно возле упавшего отца, а скорее всего — он шёл за ним следом от мастерской. — Зови её быстрей, видишь, тяте совсем плохо. Беги скорей!

Она вприпрыжку понеслась к дому. Задыхаясь от бега, вскочила в сени, со страхом выпалила:

— Мама, мама, тятька на улице упал, тебя зовут там.

София Алексеевна, как была в фартуке, доставала обед из печи, так и бросилась из дома. Бежала, заглушая тревогу, но уже не застала Ефрема в живых, он был мёртв. Лекари после назвали причину — с Ефремом случился сердечный приступ.

Клава, вспомнив о смерти отца, всхлипнула.

Она откинула косы на плечи, опустилась в тишину, заполнившую избу.

Тикали ходики на стене, доносилось ровное дыхание Софии Алексеевны.

Теперь они остались вдвоём — Клавдия и мать. Всех братьев — Ивана, Павла и Дмитрия — забрали на войну, а сестра Валентина ушла на заработки в город.

Как они там на войне? Что с ними? Клава не знала, письма от братьев приходили редко, а в последние два месяца не было ни одной весточки.

Клаве стало грустно, тоскливо, она тихо заплакала.

Тёплые слезы стекали по щекам, попадали в уголки губ, девушка чувствовала их солоноватый вкус.

И Клава опять вспомнила бабу Варю, пришло на ум, как та однажды говорила, утешая её:

— Плакать без какой-либо причины, ягодка моя, грех, — вздыхала бабуля. — И понапрасну слёзы лить — тоже грех. Пуще же всякого греха грех — это унывать, запомни, моя касатка. Господь даровал быть на земле — живи да радуйся; не кипятись по пустякам, не нервничай, не унывай; жизнь — благо, живи с улыбкой! А коли невмоготу станет, тогда, касатка моя, иди в храм, там найдёшь помощь и защиту.

Клава застыдилась своей слабости перед любимой бабушкой Варварой, будто та увидела её слёзы и укоризненно покачала седой головой.

Девушка вытерла глаза, встала с кровати, прошла в горницу, бросила быстрый взгляд на своё отражение в зеркале, и, ощутив неизбывную теплоту родной избы, улыбнулась.

Дом у Осокиных большой, настоящий пятистенок, из брёвен лиственницы. Брёвна внушительного размера, их, казалось, никогда ни какое время не возьмёт в свой тлен. Ставил избу ещё дед Анатолий.

— Что это я и в самом деле раскисла! — обронила вслух Клава. — Хватит горестей да печалей. Устрою себе праздник!

Она скоренько умылась, расчесала волосы, привела себя в порядок, оделась тепло по-осеннему — на дворе уже начался октябрь.

София Алексеевна ещё спала.

Клава положила на стол записку для неё: «Мама, я ушла в Троицкое».

В селе Троицком, до него от Чурова ходьбы вёрст пять, уцелела церквушка каменная. Её не сломали по удалённости места от города. В ней служил отец Николай, который знал и помнил бабушку Варвару.