Они остановились в одной гостинице в Альтштадте. Николаю казалось, что он чувствует все свои кости, до того разбитым он себя ощущал. Он поклялся себе, что никогда больше не пустится в такое путешествие. Почему они не отправились на корабле? Во время одного падения кареты Магдалена вывернула себе шею и только теперь понемногу обрела снова возможность двигать головой. Так провели они первый день в своей комнате, впервые за десять дней им не приходилось болтаться из стороны в сторону или задыхаться в переполненной зале дешевого кабака, дыша невыносимой вонью.

Их первая прогулка по городу оказалась недолгой. Холод был настолько силен, что не прошло и часа, как они буквально бегством спаслись в гостинице и принялись отогреваться горячим чаем. У Николая возникло ощущение, что он попал в далекое прошлое. Как здесь одевались люди! На улице ему повстречались двое адвокатов. Они были одеты в черные сюртуки и маленькие плащи, с трудом сходившиеся на спине. Нижняя часть плаща была засунута в карман сюртука, такая мода прошла уже лет пятьдесят назад. С шляпами дело обстояло немногим лучше. Что же касается языка, то он вообще производил впечатление иностранного и не мог быть менее понятным. Хозяева гостиницы говорили между собой на диалекте, из которого он не понимал ни единого слова. Кроме того, повсюду стоял запах жженого солода, словно в этой части города им пользовались не только пивовары, но и простые горожане по собственной надобности варили солодовое пиво.

Но не только внешний мир казался ему чуждым. Что-то изменилось и в нем самом. Снова и снова доставал он карту ди Тасси и внимательно рассматривал ее. Он заново перечитал похищенные письма, сравнил приведенные в них названия населенных пунктов с отмеченными на карте, долго рассматривал рисунок вблизи и издали, менял ракурсы и становился все более молчаливым. Магдалена долго с удивлением смотрела на него и наконец спросила, что он делает, но Николай не ответил. Когда стемнело, они пошли в кофейню и поужинали.

— Что мы будем делать дальше? — спросила она его.

— Завтра я хочу посетить университет, послушать один курс, — ответил Николай.

— Какой курс?

— Хочу послушать лекцию господина профессора Канта.

— Кто это такой?

— Это один прославленный человек. Думаю, что Максимилиан приезжал сюда из-за него.

Она бросила на него изумленный взгляд.

— Ах вот как, но откуда ты о нем узнал?

— Пару дней назад я разговаривал с одним купцом, который часто ездит по дороге между Берлином и Кенигсбергом. Он сказал, что уже несколько лет, как по этой дороге устремился поток паломников-студентов всех состояний и сословий, которые хотят прослушать здесь курс метафизики. Быть может, именно поэтому сюда приезжал и Максимилиан. Он же изучал метафизику, помнишь? Об этом рассказал Фальк. Максимилиан слушал курс Зейдлица.

Магдалена черпала ложкой суп и печально смотрела перед собой.

— Что с тобой? — спросил он.

— Не знаю, — угрюмо ответила она. — Кажется, на меня так действует это место. Оно просто ужасно. Холодно и серо.

Я уже вообще не понимаю, зачем я сюда приехала. Мне не надо было слушать Филиппа. Я делаю в точности то же, что сделал бы он сам. Я потеряла себя.

Он внимательно посмотрел на ее красивые длинные волосы. У корней стал виден их естественный светлый цвет. Это погрузило его в воспоминания, и он подумал о том. что вообще она сделала, чтобы следовать по пятам за ди Тасси. Но что там произошло в действительности? Каждый раз она излагала другую версию событий. Она все время лгала ему. Пение в том доме в Заальфельде доказывало, что и она принадлежала к тем людям. Она всегда что-то от него утаивала. Видела ли она то преступление в лесу?

— Почему ты мне все время лжешь? — спросил он вдруг. Она не ответила.

— Почему ты наконец не скажешь мне правду? Ты же знаешь, кто убил Зеллинга? Ты наблюдала это.

Она медленно покачала головой.

— Я видела, как Зеллинг ехал верхом от замка. Вскоре за ним последовал Циннлехнер. У меня не было коня, поэтому я пошла за ними пешком. На снегу следы были видны очень отчетливо. Когда я вышла на поляну…

Она замолчала, но потом продолжила:

— …там были три человека. Но они меня не заметили. Зеллинг уже неподвижно лежал на земле, а на нем сидел обнаженный человек. Я никогда не забуду эту картину. Он был с ног до головы залит кровью. Лицо, волосы, руки — все было покрыто кровью.

— И это был Циннлехнер?

— Да, оба его спутника стояли возле лошадей, а Зеллинг лежал на земле. Он был, конечно, уже мертв. Циннлехнер сидел на нем и… вырезал его лицо. Когда Циннлехнер поднялся, он что-то держал в руке. Тогда я подумала, что это какая-то окровавленная тряпка. Я бы никогда не подумала, что человек способен на такое. Потом он пересек поляну, подошел к тому дереву и воткнул в него нож, а после этого стал отмываться снегом.

— И что было потом? — спросил Николай.

— Мне стало страшно. Я буквально вжалась в землю и молила Бога, чтобы они не обнаружили меня. Я не отваживалась поднять глаза. Однажды я все-таки посмотрела на них и снова увидела Циннлехнера. Он был уже одет и шнуровал свои гамаши. Потом он что-то приказал одному из своих сообщников, тот подошел к мертвецу и… отрубил ему руки.

— Но… но зачем?

— Этого я не знаю. Он взял руки… и спрятал их.

— И ты все это видела?

— Да.

— А потом они уехали?

— Да.

— А ты? Что стала делать ты?

— Я вышла на поляну и захотела посмотреть, что там лежит. Но когда я приблизилась к телу на пару шагов, то не смогла двинуться дальше. Вид мертвеца был так ужасен… и ведь я была знакома с Зеллингом. Я увидела культи отрубленных рук, огромную рану на том месте, где было лицо. Я словно оцепенела и не помню, сколько времени я так простояла. Потом я подошла к дереву, но когда увидела, что к нему приколото, то мне захотелось только одного — бежать. Но я не смогла. Я спряталась в лесу, не способная что-либо делать. В какой-то момент я услышала топот копыт. Я увидела, что через лес едут двое людей ди Тасси. Мой брат был прав, подумала я. Максимилиан и его отец привели в движение какое-то страшный замысел. У меня была только одна возможность не потерять след.

— Ди Тасси?

— Да, советник юстиции преследовал их, и таким образом я могла тоже приблизиться к ним.

— И именно поэтому ты разыграла перед нами тот спектакль?

Она кивнула.

— Но почему ты не рассказала ди Тасси, как все это произошло?

Она не ответила.

— Почему, Магдалена, почему?

— Потому что я не доверяю ему. И поскольку у него нет разума, он не смог бы понять правду.

— А мне? Мне ты доверяешь?

Она промолчала, устремив неподвижный взор в тарелку.

— Ты думаешь, что я тоже этого не пойму?

Она устало подняла голову и посмотрела на него. Но ничего не ответила.

— Магдалена, — заговорил он наконец, — здесь, в этом городе, произошло нечто, что привело в движение все эти вещи, и я должен их открыть. Мне нужна твоя помощь. Ты должна наконец сказать мне, что ты обо всем этом знаешь. Ты должна поверить мне.

Она поиграла ложкой, но не стала есть. Он схватил ее за руку.

— Ты же рассказала мне не все?.. Есть еще что-то, о чем я не знаю?..

Она ничего не ответила и отвела взгляд. Несколько мгновений оба молчали. Но Николай продолжал держать ее за руку, которую она не отнимала.

— Мы оба… — зашептал он, — …я хочу сказать… нежность между нами… зачем ты?.. — спросил он потом. — Зачем?

— Потому что… — Она уставилась в пол. — Потому что ты спас мне жизнь. Ты защитил меня от ди Тасси. Но ты упорствуешь… ты так далек… ты не понимаешь… мы не можем быть вместе. Николай, этого не будет.

— Почему не будет? — мягко запротестовал он.

Она отняла руку и убрала волосы со лба. Потом смущенно улыбнулась.

— Ничего не будет, даже если бы я этого хотела.

— Но, значит, ты хочешь? Ну хотя бы немного?

Теперь она покраснела. Совсем немного, но Николай почувствовал, что за всеми ее убеждениями скрывается совершенно другая Магдалена, очаровательная молодая женщина, которой он по крайней мере хотя бы немного, но нравится

— Пойдем, — сказала она. — Здесь так ужасно.

Они пошли по улицам, оба погруженные в свои мысли. Николай обнял ее за плечи, и хотя она не ответила на жест, он все же чувствовал, что его близость приятна ей.

Было холоднее, чем вчера. Все, кто попадался им навстречу, были закутаны с головы до ног и, низко опустив голову, прятались от пронизывающего ледяного ветра. Было всего восемь часов, когда они пришли в гостиницу, но и там уже все спали. Они поднялись по скрипучей лестнице в свою комнату и заперли за собой дверь. Магдалена так замерзла, что осталась сидеть в шубе и шапке, пока Николай зажигал и ставил на стол огарок свечи, чтобы при свете найти кровати. Но когда он обернулся и в теплом свете свечи увидел ее лицо под вязаной шерстяной шапочкой, то понял, что не сможет иначе. Он подошел к Магдалене и поцеловал ее. Сначала она не отреагировала, потом медленно покачала головой. Он снова поцеловал и крепко обнял ее.

— Николай… — прошептала она.

Он не ответил. Вместо этого он провел рукой под ее кофтой и обхватил ее стройное тело, которое затрепетало в его объятии. Она подняла голову. Он смотрел на нее сверху вниз. Потом их губы слились в долгом поцелуе.

— Ничего не будет… — снова прошептала она.

Потом она ничего не говорила — ни тогда, когда его правая рука ласкала ее спину, ни тогда, когда его левая рука расстегнула последние пуговицы шубки и сбросила ее с плеч на пол. Он расстегнул ее вязаную кофточку, потом стянул с ее плеч рубашку, опустился на колени и погрузил лицо между ее грудями. Наконец он почувствовал, как ее рука гладит его по волосам, и сказал себе, что был бы готов сто раз вытерпеть дорогу до Кенигсберга, если бы каждый раз в ее конце его ждали объятия этой женщины. Он вдыхал аромат ее тела и ласкал его. Он никогда больше не отпустит ее, никогда. Тем временем она тоже опустилась на колени и нашла своими губами его губы. Одновременно она начала снимать с него панталоны и ласкала его такими же прикосновениями, как тогда, в пристройке. Она снова начала произносить молитву. Но была ли это действительно молитва? Нет, для него это сейчас была настоящая поэзия. Она снова говорила о духовных потоках, которые текут через их тела, говорила о разделенных душах, которые ищут свой путь в безбрежном море и там сливаются друг с другом.

Когда они позже лежали рядом под одеялом, он спросил ее, откуда эти слова. Она ответила, что это медитация мадам де Гийон, французского мистика, которая переняла свое учение у убитого римскими сатанистами Мигеля Молиноса и принесла его во Францию.

— И о чем это учение?

— Оно учит, что истинная молитва должна быть безмолвной.

— И за это его преследовали?

— Он проповедовал, что Бог не вне нас, а в нас.

— И это все?

— Да, его преследовали, в 1685 году арестовали, а два года спустя осудили. В наказание его замуровали в монастырской келье живым. Он умер в 1696 году.

У Николая расширились глаза.

— Десять лет прожить замурованным в монастырской келье? Должно быть, он действительно совершил что-то плохое.

— Да. Он настаивал на безмолвной молитве. Такая молитва ненавистна церкви. Человек не должен лично общаться с Богом, но только через латинскую болтовню Гансов-Колбасников и поглощение идолов.

— Но почему он так упорствовал с молчаливой молитвой?

— Для того, чтобы слышать Бога, требуется тройное молчание.

— И что это значит? — спросил он.

Она приложила палец к его губам и сказала:

— Первое молчание — это молчание слова. Оно делает тебя скромным.

Николай поцеловал кончик ее пальца.

— А второе?

Она тихо рассмеялась. Легонько провела пальцем по его щеке, по шее, по груди, все ниже и ниже, до самого лона.

— Второе молчание, — шепотом произнесла она, — это молчание вожделения.

Он закрыл глаза, наслаждаясь ее прикосновением. Но она тотчас убрала свою руку и строго произнесла:

— Тебе еще предстоит очень далекий путь.

Он открыл глаза и ласково провел рукой по ее волосам.

— А третье? В чем заключается третье молчание?

— Это самое сокровенное и самое важное из всех молчаний. Оно касается места, где все начинается и все заканчивается. Молчание слова совершенно. Молчание вожделения совершеннее. Но третье молчание самое совершенное, ибо только оно может все исцелить.

— И, — спросил Николай, — в чем же заключается это молчание?

Она снова скользнула рукой по его телу и на мгновение задержала ее на его сердце. Он вопрошающе посмотрел на нее и хотел что-то сказать, но она в ответ покачала головой. Она провела ладонью по его плечам, по щеке, по бровям, по ушам, и наконец ее ладонь остановилась на его темени.

— Это молчание мысли, — сказала она.

Николай, ничего не понимая, поглядел на Магдалену.

— Потому что это самое опасное, что есть в нас.

— Но и самое чудесное, — возразил он.

— Да. Но чтобы познать истинную природу мысли, ты должен сначала пройти сквозь нее. Ты должен увидеть ее в свете благодати, но не в свете разума.

— Как это?

— Это учение Молиноса. Ты должен научиться видеть ее сущность, ее оборотную сторону, если хочешь. Именно ту ее часть, которую видит только Бог, ее молчащую, немую сторону. Как иначе сможешь ты решить что-то относительно мысли?

Николай задумался.

— Тем, что высказываю ее. Тем, что делюсь ею с другими людьми, выпускаю ее в мир?

Глаза ее застыли от ужаса. Она отдернула руку от его головы и села.

— В мир? — ошеломленно вскричала она. — Но знаешь ли ты, что может она в нем натворить?

Николай вскинул руки в умиротворяющем жесте.

— Нет, этого я не могу знать наперед, — сказал он. — Но человек не может проверить мысли и идеи через них самих. Надо воплотить их в действительность, тогда только можно судить о них, каковы они. Их нельзя контролировать. Они просто приходят нам на ум. Они вдруг появляются, и все.

Она энергично затрясла головой.

— Все идеи от Бога, — сказала она.

— Даже плохие?

— Мысли не могут быть ни хорошими, ни плохими. Хорошими или плохими могут быть решения.

Николай наморщил лоб.

— Что за решения?

— Решения о том, какой род мира мы хотим иметь.

— Но есть еще верные и неверные мысли?

— Нет, есть только мысли. Различные мысли порождают различные миры, в которых и существуют истины, порожденные мыслями. Есть одна абсолютная истина, но она существует в Боге. Для человека она недоступна.

— Значит, совершенно безразлично, какие мысли я для себя избираю?

— Нет, потому что они порождают разные миры. Некоторые из них близки Богу, но некоторые очень далеки от него.

— Но как я могу отличить первое от второго?

— Молитвой. Молчанием. Ты должен пройти сквозь мысль. Другого пути нет. Вот почему так важно тщательно выдержать в молчании все мысли, прежде чем выпустить их в мир.

— И как долго надо молчать?

— Это зависит от мысли. Один год. Десять лет. Триста лет. О некоторых мыслях надо молчать вечно. Они никогда не должны появиться в мире.

— Магдалена, — возразил Николай. — Должен ли я десять лет молчать об идее, с помощью которой я, возможно, смог бы исцелять какую-нибудь болезнь?

— Ты вообще не можешь исцелять болезни. Это может только Бог.

— Хорошо, согласен. Но, возможно, я смог бы помочь в этом Богу. Может быть, это именно Бог послал мне мысль о том, что растение, на которое я не обращал внимания, может вылечить какую-нибудь болезнь. Должен ли я ждать десять лет, прежде чем выпустить на волю эту идею?

— Нет, это вообще не мысль, это открытие. Ты все перепутал. Кто говорит о времени? Время ничего не значит. В счет идет только молчаливая сторона твоей мысли. Только после того, как ты достиг уверенности в том, что ты увидел оборотную сторону мысли, можешь ты заговорить. До этого — нет.

— Но если я услышу суждения других людей о моей мысли, то смогу скорее удостовериться в том, является она верной или нет, не так ли?

— Зачем?

— Чтобы совместно проверить правильность мысли и доказать ее.

— Доказать? Никто не может проверить и испытать мысль. Можно только молитвой приблизиться к ее природе и принять решение на ее счет. Все возможно. Все мыслимо. Бог бесконечен. Если он пожелает, то может ниспослать нам мысли, которые позволят нам летать по воздуху и дышать под водой. Он может заманить нас в мир, где нет королей или где крестьяне повелевают королями. Он может подарить нам идеи, с помощью которых мы будем жить сто пятьдесят лет, не страдая ни от голода, ни от холода. Но вопрос всегда остается одним и тем же. Что бы это был за мир? И каких миров не стало бы благодаря этому? Приблизимся мы к Богу или нет? Все остальное не важно.

Николай на мгновение замолк. Все в нем восстало против ее слов. Она была не права. Он знал, что она не права. Но в этот момент в нем проснулась совершенно иная мысль. Одна сказанная ею фраза распахнула дверь в его сознании.

Есть некоторые мысли, которые не смеют являться в мир!