Гостиница, по счастью, находилась неподалеку. Только что наступил вечер, и народа было немного. Они поднялись по винтовой лестнице и вошли в амбар, который при малых затратах, но зато с большой выдумкой был перестроен в обеденный зал. Столы были на цепях подвешены к потолочным балкам. Стульями служили деревянные ящики. Над головой посетителей нависала кровельная черепица. Фальк целенаправленно устремился в самый конец зала. Воздух помещения был наполнен восхитительным ароматом жареной баранины. Теперь и Николай ощутил голод. Как давно он ел горячую пищу? Им принесли заказанную пузатую бутылку красного вина и поставили ее на середину стола. Хлеб был просто великолепен, и Николай съел три куска, не в силах дождаться, когда принесут мясо.

Вино развязало язык собеседнику Николая. Прошло не так много времени, и Николай узнал, что его новый знакомый родом из Пфальца, а в Лейпциге должен был выучиться на пастора. Отец сделал все, чтобы передать сыну свой приход, но Фальку это было уже не по вкусу. Его заветной мечтой было писать пьесы для театра, но сейчас состояние театра таково, что дело это представлялось ему совершенно безнадежным.

— Почему же безнадежным?

— Вы в последнее время бывали в немецких театрах? — спросил Фальк.

Николай ответил, что нет.

— Так вот ни один директор театра не возьмет вашу пьесу, если вы не напишете в ней об убийце-поджигателе, меланхолическом самоубийце или сумасшедшем чудаке. Правила в Германии таковы, что главный герой должен по ходу пьесы убить двенадцать — пятнадцать других персонажей, а потом, в конце череды этих похвальных деяний, вонзить кинжал себе в грудь.

— Люди ищут именно такого разговора на равных, а не поучений, — развеселившись, ответил на это Николай.

— Вам легко говорить. Даже актеры уже жалуются, что им приходится постоянно учиться умирать на разный манер, когда люди, что-то выкрикивая и дергаясь в конвульсиях, должны по полчаса лежать при последнем издыхании. Они валяются на сцене вчетвером или впятером, вцепившись друг в друга в смертных судорогах, и околевают, продолжая свои бесконечные декламации. Партер аплодирует каждому новому содроганию их членов. Вкус публики просто ужасен.

— И чем это можно объяснить?

— Этого я не знаю. Может быть, прежде всего тем, что в театр повалила толпа черни. Известно, что чернь обожает глазеть на казни и трупы.

Принесли мясо. Николай принялся за еду, а Фальк продолжал изливать наболевшее.

— Посмотрите только на авторов этих, почитаемых за гениальные, так называемых пьес, — с отвращением продолжал он. — Эти представители так называемой бури и натиска носятся с миром, о котором они пишут с такой яростью, но с которым они никогда в жизни не имели ничего общего. Ими движет пустая ненависть. И это называют литературной революцией. Но, собственно, это всего лишь пустые разглагольствования и уродование языка. Со сцены в мир выплевывают слова бессвязные, как прорицания оракулов.

Николай имел мало опыта общения с театром, если не сказать, что вовсе не имел такового. Но постепенно он начал получать удовольствие от общения с этим бедным студентом, который яростно и высокомерно высмеивал юных гениев, от которых, если присмотреться, он сам мало чем отличался.

— Словом, так же как в тайных обществах? — дополнил он высказывание Фалька, единственно с тем, чтобы вернуть разговор к нужной ему теме.

— О такой связи я пока не думал, — признался Фальк. — Откуда только это пришло — тяга к оракулам, тайным орденам и братствам? Почти каждый студент здесь вступил в ложу каменщиков.

Николай пожал плечами.

— Люди нуждаются в таинственности, — предположил он.

— Но таинственности в мире хватает и без этого, — возразил Фальк. — Почему столь многие обладают столь малым, а столь немногие обладают столь многим? Это очень большая тайна, которая заслуживает того, чтобы размышлять о ней.

— Может быть, вам стоит написать об этом пьесу?

— Я уже сделал это, но ее никто не хочет ставить и играть.

— Филипп разделял ваш образ мыслей?

— Филипп был сбитым с толку мечтателем. Он изучал метафизику и читал просвещенных философов. Но в политике он вообще ничего не понимал. По самой своей сути он почти ничем не отличался от Макса Альдорфа. Он думал, что мысль может изменить мир.

— А как думаете вы?

— Мысли — это ничто. В счет идут только дела.

— Но мысли предшествуют делам и поступкам, — возразил Николай.

— Возможно, это и так, хотя на свете было предостаточно философов, которые сумели доказать обратное. Мне это безразлично. Но несомненно одно: мысль может воплотиться только в поступке. До этого мысль ничто. Менее весомое, чем даже воздух.

— А те люди, которые поджигали кареты и переводили деньги господам Б. и В., какие мысли хотели воплотить они?

— Попробуйте хотя бы один раз пошевелить мозгами, — ответил Фальк и вызывающе посмотрел на Николая. — После всего того, что вы мне рассказали, я думаю, что вы и сами легко можете сделать правильные выводы.

Николай печально покачал головой.

— Нет, я не могу этого сделать.

— Но это же очевидно. Вспомните письмо вашего советника юстиции. О чем он там пишет?

Николай задумался. Ему не особенно нравилось исполнять роль ученика, которому преподают показательный урок. Кроме того, странные замечания Фалька породили в нем какие-то смутные идеи, которые столпились где-то на задворках сознания, но были настолько неясны, что он не мог сформулировать их. Но было сказано нечто очень важное. Когда мысли становятся реальностью? Об этом стоило подумать на досуге. Но сейчас он должен во что бы то ни стало узнать, что понял Фальк из письма ди Тасси.

— Наверное, я мог бы сделать верные умозаключения, — сказал он, — но если вы их уже знаете, то почему бы вам просто не поделиться ими со мной?

Фальк, очевидно, и сам понимал, что игра получается не слишком забавная. Выражение его лица внезапно изменилось. Он стал очень серьезен, отодвинул тарелку в сторону и сказал:

— Лиценциат Рёшлауб, то, что я вам сейчас скажу, должно остаться между нами. Я ни в коем случае не желаю быть втянутым в это дело. Эти мелочные торговцы тайнами — сумасшедшие безумцы все без исключения, но, как вы сами установили, они тем не менее очень опасны. Что бы вы ни предприняли в будущем, вы не станете впутывать меня в эту игру, вы понимаете меня?

Николай ответил не сразу. Потом он медленно кивнул.

— Сколько у вас денег? — задал Фальк следующий вопрос.

— Для чего?

— Дело в том, что у меня их нет вообще, и я очень в них нуждаюсь. За свои сведения я хочу сто талеров.

— Сто? Это невозможно.

— Ну что ж, сколько вы готовы заплатить за это?

— Но я же не знаю, насколько ценными окажутся для меня ваши сведения.

— Этого я не могу вам гарантировать. Ну хорошо, пятьдесят.

— Так много… так много денег у меня нет, — солгал Николай и озабоченно подумал о восьмидесяти талерах, полученных им от ди Тасси. — Я влип в это дело и почти так же стеснен в средствах, как и вы. Меня преследуют, а я даже не знаю толком, за что. И вы хотите этим воспользоваться. Но хорошо. Я вижу, что вы находитесь в больших финансовых затруднениях. За ваши труды я дам вам десять талеров. Больше я не могу для вас выкроить.

Фальк мрачно посмотрел на него. Потом его напряженное лицо расплылось в широкой улыбке. Этот человек становился ему все более неприятным.

— Ну хорошо, товар надо продавать, пока на него есть покупатель, не так ли?

Николай промолчал. Можно ли вообще верить этому человеку? Он оглядел трактир, но никто не обращал на них ни малейшего внимания. Нет. Этот студент всего лишь обнищал и почуял, что можно быстро получить деньги.

— Как вы думаете, почему после случая в Санпарейле ди Тасси прекратил розыск? — спросил Фальк.

— Этого я не знаю.

— Это очень просто, — ответил за него сам Фальк. — В Санпарейле он убедился, что все это не имеет ни малейшего отношения к иллюминатам. Он шел по ложному следу.

Николай озадаченно помолчал.

— Откуда вы это знаете?

— Иллюминаты не собирают небесную пыль, они пишут гуманистические трактаты о морали и государственной этике. Среди них сплошь чиновники и аристократы, такие люди, как этот барон фон Книге и другие просвещенные прекраснодушные мечтатели. Ну и конечно, там же вы найдете целую свору студентов, их горячих поклонников. Эти люди никогда не будут работать на императора, и еще меньше шансов, что они будут участвовать в заговоре против короля Фридриха. Напротив. Говорят даже, что Фридрих и сам иллюминат.

— Но тогда эта другая группа — эти розенкрейцеры?

—Да, вот это теплее. Это полная противоположность иллюминатам. Они рекрутируют сторонников в ультракатолических, реакционных кругах. Эта машина, которую вы мне описали, типична для них. Они рассматривают метеоритную пыль primamateria, первородное вещество.

— И что с ней делают? — покорно спросил Николай. Он уже раскаивался в том, что заключил эту сделку. К чему это могло привести?

— Из нее производят универсальную настойку, бальзам, который служит для того, чтобы помазывать королей.

— В Санпарейле собирали метеоритную пыль для того, чтобы помазать на царство какого-то короля?

— Да, это очевидно. Но при этом напрашивается вопрос — какого короля?

— Очевидно, не короля Фридриха, — предположил Николай.

— Нет, конечно, нет. Но тогда какого?

Николай беспомощно пожал плечами.

— Что написано в письме ди Тасси? — продолжал Фальк. — Годятся все средства для того, чтобы ослабить прусского колосса. Значит, если речь не идет о короле Фридрихе, то остается только один претендент. Или нет?

Николай оцепенел.

— Вы имеете в виду… наследника престола?

Фальк кивнул.

— Да, Фридриха Вильгельма II.

Николай лишился дара речи. Фальк в полной мере насладился этим недоумением, прежде чем объяснить это невероятно зловещее утверждение.

— Этот наследник престола — лучшее, что может подойти Австрии, — сказал Фальк. — И король Фридрих Прусский прекрасно это знает. Принц Фридрих Вильгельм никогда не сможет сыграть роль короля. Не стоит говорить о том, что вообще очень трудно найти кого бы то ни было, кто смог бы стать достойным наследником Фридриха. Кто может править, как Фридрих Великий? Надо быть сверхчеловеком, чтобы не дать Пруссии распасться и одновременно защитить ее от Австрии, Франции и России. Наследник престола никак не подходит для этого. Он не может толком справиться даже с гаремом своих наложниц.

Фальк налил себе вина и сделал добрый глоток. Николай не говорил ни слова. Он все еще не мог понять, каким образом все это связано с графом Альдорфом. Это непонимание было столь явно написано на его лице, что Фальк снова приступил к объяснениям.

— Пруссия — это вечная заноза для Австрии, — начал он. — Более глубокого противостояния, чем то, какое существует между Пруссией и Австрией, вообще невозможно придумать. Все, что происходит в Германской империи, в конце концов происходит между Берлином и Веной. Прогресс или реакция.

Николай стал возражать.

— С тех пор, как в Австрии у власти находится Иосиф II, некоторый прогресс наметился и в Австрии.

— Ах вот даже как? — насмешливо произнес Фальк.

— Я хочу сказать, что он закрыл семьсот монастырей, отменил пытки и крепостное право и даже позволил селиться в Австрии некатоликам.

Фальк презрительно фыркнул.

— Да вы посмотрите, как это делается в Вене. Древняя окостеневшая католическая вера душит и давит всякое свободомыслие и любое живое движение. Порабощение народа. Реакция и бесправие, куда ни посмотри. Да даже если Австрия и проведет пару реформочек, то она все равно никогда не сможет достичь того, что смог сделать Фридрих в Пруссии! Это луч свободы. Именно Пруссия борется с рабством, за столетия вросшим в почву между Эльбой и Приголей, и когда-нибудь искоренит его до конца. Именно она даст жестокий бой проклятому юнкерству и сословным привилегиям. Если народу Германской империи суждено когда-нибудь стать свободным, то это освобождение начнется с того, что Пруссия преодолеет свой внутренний раскол.

Он отпил еще вина. Николаю оставалось только надеяться, что Фальк не станет слишком агрессивным. Но напротив, Фальк наклонился вперед и заговорил, даже немного понизив голос:

— Если кто-нибудь когда-нибудь будет писать историю этого десятилетия, то он наверняка напишет следующее: Австрия или Пруссия — раздробленная, бездуховная, беззащитная Германия, ведомая мракобесами и кабинетными габсбургскими политиками, или здоровая, возвышающаяся, богатая духом Германия под руководством современного государства просвещенных образованных граждан. Пока этого, может быть, не видно, но здесь развертывается культурная борьба. Если Пруссия падет, то немецкая империя будет ввергнута в средневековье, станет отсталым, бессильным и парализованным образованием из полутора тысяч карликовых государств, прикрытых, словно саваном, монашеской сутаной. А теперь посмотрите, кому предстоит управлять Пруссией. Фридриху Вильгельму II. Человеку, не обладающему ни талантом, ни способностями, имеющему общеизвестную склонность к увеселениям, не приличествующим королевскому двору. У него слабый сентиментальный характер. Каждый, кто знает его, говорит это. Он любезный простофиля. Король знает это. Кроме того, он и сам немного этому содействовал. Принц постоянно окружает себя мерзавцами, он не дорос до права быть королем. Но не это самое худшее. Вы знаете, что хуже всего?

Николай отрицательно покачал головой.

— Его пристрастие к мистике. Он уже давно подпал под ее влияние. И если деньги попали в распоряжение тех, о ком написано в письме, то можно считать, что принц полностью и всецело окажется в их руках.

— В чьих?

— Велльнера и Бишоффвердера. Это те самые имена, которые в письме ди Тасси скрываются за инициалами В. и Б. Они договорились с Альдорфом, что он предоставит им средства, которые были нужны им, чтобы прибрать принца к рукам. Вероятно, были другие дарители денег, внесшие свой вклад в это дело. Образ жизни наследника прусского престола пожирает бешеные суммы. Король едва ли дает ему большой апанаж. Это слабое место, которое очень легко использовать. Но главная слабость заключается не в денежном кошельке наследника престола, а в его душе, которую обуяла тяга к мистическому. Тот, кто обладает деньгами и может тешить наследника мистицизмом, будет через пару лет править Пруссией и сможет повернуть ее в любом удобном для себя направлении.

Николай изо всех сил пытался поспевать за рассуждениями Фалька и увязывать их с впечатлением, которое сложилось у него о графе Альдорфе.

— Откуда у вас такие сведения о душевном состоянии Фридриха Вильгельма? — спросил он.

— Поезжайте в Берлин, — ответил Фальк, — поговорите там с людьми. Духовное воскрешение Фридриха Вильгельма в лагере возле Шатцлара стало на два года темой всех салонных сплетен. Люди смеются над тем, что бонвиван и кутила вдруг в одночасье превратился в блаженного и святого. Дело было так: он сидел перед своей палаткой, когда чья-то рука коснулась его плеча. Знак милости свыше. Потом он услышал тихо произнесенное слово «Иисус» и воспринял его как знак своего приобщения к кругу избранных. Обернуться он не смог, так как это противоречит законам мистики. Если бы он это сделал, то увидел бы не Иисуса, а обыкновенного герцога Фридриха Августа Брауншвейгского, который тоже называет себя розенкрейцером. Отсюда родилась шутка «Иисус Брауншвейгский». С тех пор разум наследника еще больше помрачился. Фридрих Вильгельм стал серьезным, погрузился в себя, стал грустным и унылым. При нем всегда находится Велльнер, который и организует все явления привидений и призраков.

— И король не пытается этому противостоять?

— Пытается. Естественно, пытается. Он укрепляет аппарат. Еще не перевелись люди, подобные Зедлицу и другим таким же чиновникам, готовые словом и делом бороться с мракобесами даже тогда, когда Фридриха больше не будет в живых. Но в противоположность королям придворных и чиновников можно заменять. Кто завладеет головой короля, тот и будет управлять государством.

Теперь Николай налил себе вина и сделал большой глоток.

— И вы полагаете, что Австрия участвует в этом деле?

— Разумеется. За событиями в Пруссии очень внимательно наблюдают. Как вы думаете, зачем ди Тасси появился в Альдорфе? У кого монополия на имперскую почту? У Габсбургов! Нигде не знают о состоянии дел в империи лучше, чем в Вене. Вы же своими глазами видели, как организована шпионская сеть ди Тасси. И если, как в случае Альдорфа, исчезла огромная сумма денег, то в Вене очень хотели бы знать, в каких карманах эта сумма осела. У друга или у врага. Именно поэтому туда послали ди Тасси. Он ошибся, полагая, что за нападениями и поджогами карет стояли иллюминаты. Именно поэтому он и начал выслеживать и преследовать поджигателей. Однако в Санпарейле ему стало ясно, что он ошибся. Он нашел машину розенкрейцеров. Кроме того, по ходу дела выяснилось, какой банк осуществил передачу денег, и стало понятно, что деньги предназначаются наследнику прусского престола. Прочтите письмо. Там все написано. Вы попали в неприятное положение только из-за того, что произошла ошибка в австрийской шпионской системе.

Николай не сразу нашелся, что сказать. Выводы Фалька вызвали в нем недоумение. Все было очень логично. Но он не мог понять одной вещи. Если Альдорф был участником этого заговора, то почему он целенаправленно старался сохранить свое участие в тайне от таких людей, как ди Тасси? Граф Альдорф половину жизни провел при венском дворе. Его там хорошо знали. Может быть, именно там завязались его сношения с представителями розенкрейцеров. Но этим можно было объяснить только часть всех происшедших событий. Политика великих держав? Действительно, это был истинный аспект. Но какая польза была берлинским заговорщикам в том, что из сгоревших карет сложился крест над Германской империей? Почему окруженный иллюминат, розенкрейцер или кто он там еще мог быть, застрелился у них на глазах? Почему убили Зеллинга и изрубили его мертвое тело? И куда скрылся Циннлехнер?

— Вы назвали два имени. Кто эти люди?

— Велльнер — советник в земельных владениях принца Генриха, брата короля. Этот человек всегда на виду, он появляется как среди вольных каменщиков, так и среди просветителей. Я думаю, что он — самый опасный. Он знает все группы, но сам в конечном счете не принадлежит ни к одной. Он использует их все. Но самым лучшим его инструментом является Бишоффвердер. В отличие от Велльнера, который является скользким как угорь лицемером и притворщиком, Бишоффвердер сам верит в тот мистический вздор, который он нашептывает принцу. Этот человек представляет собой замечательное зрелище, он настоящий маг. Принц полностью подпал под влияние этого человека. Кроме всего прочего, Бишоффвердер унаследовал аппарат Шрепфера, с помощью которого он морочит принцу голову всякими духовными явлениями.

— Кто такой Шрепфер и что это за аппарат?

— Шесть лет назад здесь, в окрестностях Лейпцига, произошел один скандал. Хозяин лейпцигской кофейни Шрепфер застрелился в Розентале на глазах у товарища по ложе. Этот человек был большим должником. Но потом заговорили, что он в действительности пытался проявить себя как дух. К узкому кругу людей, которые наблюдали этот прискорбный случай, принадлежал и Бишоффвердер. Он и один тайный военный советник из Хопфгартена провели вечер, предшествовавший событию, вместе с Шрепфером, и, как они позже говорили, он сказал им, что готовится утром явить чудо. Делу не был дан законный ход, но Бишоффвердер унаследовал вогнутые зеркала Шрепфера, с помощью которых он производил свои прежние духовные магические обряды и заклинания.

Застрелиться на глазах своего друга? Николай содрогнулся. Значит, событие, которое произошло возле Швабаха, не было чем-то из ряда вон выходящим?

— Незадолго до ареста Филипп получил от своего друга, члена ложи, письмо из Берлина, и в этом письме описывались тамошние события. Осенью 1779 года орден розенкрейцеров нашел доступ в очень высокие сферы, так же как и в круги самых влиятельных течений масонских братств. В Берлине возник особый кружок розенкрейцеров, возглавляемый Велльнером. В этот кружок вступил и Бишоффвердер.

— Именно в это время Максимилиан Альдорф был в Берлине? — спросил Николай.

— Да. Приблизительно. Максимилиан Альдорф был там немного раньше. Но в то время, когда произошло слияние тайных обществ с розенкрейцерами, он уже уехал в Кенигсберг.

— И что он там делал?

— Этого я не знаю.

— О чем еще сообщали из Берлина?

— Самое интересное сообщение касалось цели ордена: уничтожение просвещения, для чего прежде всего необходимо было привлечь в члены ордена Ормеза Великого.

— Ормеза Великого?

Фальк взял стакан, но не стал пить, а принялся рассеянно вертеть его в руках.

— Да, будущего короля Пруссии. Когда король Пруссии умрет, то, таким образом, они получат возможность подчинить себе Пруссию. Если Фридрих Вильгельм станет королем, то больше ничто не сможет помешать ордену.

Потом он снова замолчал. Николай смущенно потупил глаза.

— Ну так как, — произнес Фальк и насмешливо поднял бокал, — стоят ли эти сведения ваших десяти талеров?

Но Николай не ответил. Лицо его стало мертвенно-бледным. У входа в зал появились два человека. Один из них заговорил с хозяином, но другой окинул помещение внимательным взглядом.

Это был Камецкий!