ЧАСТЬ I

Великий кошачий мор 1780 года немного примирил его с судьбой. Николай Рёшлауб с большой пользой проводил ранние утренние часы перед долгим трудовым днем. На его столе лежали десятки замысловатых эскизов, большие листы пергамента, покрытые прямыми линиями, окружностями и эллипсами, поверх которых были во множестве разбросаны крохотные точки, терпеливо нанесенные Николаем с помощью чернил и гусиного пера. Изредка он отрывал голову от сложных рисунков. Тогда взор его упирался в мольберт, на раме которого была натянута большая карта Франконии. Рядом с мольбертом в стене мансарды было окно с зеленоватым стеклом, сквозь которое виднелся выделявшийся на фоне заснеженных крыш шпиль церкви Святого Зебальда. Однако Николай не проявлял никакого интереса к старейшему собору Нюрнберга. Впрочем, и к самому городу он был абсолютно равнодушен. Истина была здесь, перед ним, на бумаге, и именно она, а не звон колоколов, возвещавший о том, что скоро ему придется прерваться, заставляла сильно биться его сердце. Странная истина, открывающаяся необъяснимыми, но таинственно повторяющимися узорами. Пока следовало поостеречься и не говорить открыто об этом знании. Но никто не мог оспорить его тайное торжество — ни поп, ни князь, ни уж тем более завистливый придворный лекарь.

Кошачий мор! Ничего подобного не помнили даже самые старые деревенские жители этих мест. С апреля животные начали погибать в огромном количестве. Никто не мог дать объяснения этому явлению. Все дело в электричестве, полагали некоторые, ссылаясь на недавно открытый физический феномен, о скрытой природе которого никто не знал. Кошки более восприимчивы, чем люди, и поэтому невидимые энергетические заряды действуют на них намного сильнее. Но если дело обстояло именно так, то почему же кошки не вымерли раньше?

Спекуляции по поводу неизвестной болезни постепенно вывели Николая из затянувшейся на месяцы меланхолии. Он перестал ломать себе голову по поводу мнимой опасности, коей грозили миру его наблюдения, и вместо этого вновь посвятил себя своим занятиям. Прошло уже больше года с тех пор, как он публично объявил о том, что явления природы кажутся ему выстроенными вовсе не так, как об этом пишут в книгах. Это выступление кончилось для него весьма плачевно. Вот и сидит он теперь в этом медвежьем углу, начисто лишенный всякой связи с образованными людьми, и может радоваться, что у него не отняли место помощника городского врача Мюллера и грошовый заработок. Здесь, слава богу, никто не знал об идеях, высказанных лиценциатом Николаем Рёшлаубом, идеях, которые год назад, в Фульде, стоили ему лишения средств к существованию, и теперь Николай не испытывал ни малейшего желания обращать на себя внимание общества.

Но кошачий мор не давал ему покоя. В течение всей весны и большую часть лета он, насколько позволяло время, наблюдал случаи смертей среди кошек и фиксировал их. Поступить по-другому он просто не мог, с полным основанием считая, что природа хочет что-то сообщить людям и выбрала для этого язык, который ему еще предстояло выучить. Он записывал и фиксировал каждый случай, становившийся ему известным. Он даже анатомировал некоторых павших животных и всегда находил одну и ту же малопонятную картину: вся брюшная полость была заполнена гнилой, черной, зловонной жидкостью, в которой плавали какие-то темные комья. «Как грязь на дороге», — записал он в своем дневнике.

Работа утешила его, заставила забыть о пережитом в прошлом году унижении, с которым он так и не смог смириться.

В то время он только что сдал выпускные экзамены в Вюрцбургском университете и получил звание лиценциата медицины. Для получения степени самым существенным условием была оплата трехдневного кутежа всего факультета, но на это у новоиспеченного лиценциата не хватило денег. Вот так, не имея ученой степени и под давлением отца, которому нужен был помощник в аптеке, он и оказался в Фульде.

В городе, когда он вернулся домой, уже несколько недель свирепствовала повальная лихорадка. Вместе с лихорадкой по городу распространялась паника. Никто не знал, как противостоять болезни. На вскрытиях в животе находили гнилостную, зловонную жидкость и несколько фунтов гноя. Живых жертв лихорадки рвало черной массой. Так как ни одно средство не помогало, паника с каждым днем усиливалась. Из страха перед ядовитыми миазмами, которые, ясное дело, носились по округе, все местные крестьяне, несмотря на страду, отказывались покидать свои дома. Князь послал солдат, чтобы заставить крестьян выйти в поле. Но и солдаты боялись заразы. Кончилось тем, что князь собрал представителей бюргерства и медицинского сословия, чтобы обсудить с ними создавшееся положение. Николай попросил, чтобы ему позволили участвовать в обсуждении. На свою беду он получил такое разрешение.

Усилием воли он остановил поток воспоминаний и снова принялся внимательно рассматривать точки на бумаге. Их узоры оказывали на него неслыханное, колдовское действие. Случайно ли, что иногда рисунки очень похожи друг на друга, а иногда нет? Живет ли каждая отдельная болезнь своей, отличной от других недугов жизнью? Даже если ему было неясно, благодаря какой конкретной причине распространяется болезнь, все же вид распределения случаев безошибочно указывал на то, что те болезни, с которыми он сталкивался за последние годы, должны были иметь разную природу. Таковы были его наблюдения еще тогда, в Фульде. Правда, тогда ему следовало бы держать язык за зубами.

Городской врач доложил о распространении лихорадки и разъяснил собранию, какие меры были предприняты для борьбы с нею. Последовавшая за этим дискуссия живо напомнила Николаю вюрцбургские лекции; это было бесконечное перечисление разнообразных телесных соков и форм их застоя, рассуждения о громе, молнии и ветре, грехах и моральном упадке, каковые все вместе и по отдельности могли послужить причиной возникновения и распространения лихорадки. Ради предосторожности в воздух несколько раз выстрелили из пушки, чтобы ядра разогнали атмосферный яд. Правда, в конце обсуждения была рассмотрена кофейная теория. Так как большинство жертв лихорадки рвало темной слизью, похожей на кофейную гущу, то врачи были вынуждены склониться к мнению, что вспышка лихорадки вызвана употреблением кофе. Так как причина была давно устранена, то у крестьян не было никаких оснований отсиживаться дома и не выходить в поле.

Далее последовала дискуссия о том, как лечить уже заболевших. Некоторые настаивали на применении чая, так как чай — это естественный антидот кофе. Другие ожесточенно возражали. Сошлись в конце концов на пользе кровопусканий и медицинских банок. Представители церкви обратили особое внимание присутствующих на то, что поскольку речь идет о страшной эпидемии, то отвечать за нее должны безбожные евреи. В конце концов, это именно они торгуют кофе. Было предложено изъять у них часть имущества и заодно отслужить несколько молебнов. Это будет угодно Богу и, кроме того, позволит возместить убытки от порчи урожая, в которой повинно это злополучное племя. Князь слушал споры с недовольным видом и наконец возразил, что молебнов и без того было отслужено предостаточно. Кофейни закрыты уже два месяца. Людей мучают кровопусканиями и банками, но толку нет. Он хочет знать только одно — как выгнать на поле крестьян, пока урожай не сгнил на корню.

Вдруг князь видит среди собравшихся какого-то молодого человека. Он носит дешевый парик, от которого, кажется, чешется голова, внимательно слушает выступающих, в диспут не вступает, но во всем его облике сквозит презрение к собранию. Это привлекает князя.

— А ты, там, — обращается князь к молодому человеку, — что ты можешь сказать по поводу несчастья?

Николай оцепенел и, покраснев, опустил голову.

— Это всего лишь лиценциат Рёшлауб, — выкрикнул кто-то, — сын аптекаря Рёшлауба.

— Ну и?.. — гремит князь. — Лиценциатов тоже чему-то учат, не так ли? Выходи вперед и говори!

И тут в Николая вселился какой-то бес. Как только он, жалкий лиценциат, осмелился бросить вызов столь высокому собранию?

— Крестьяне должны выходить в поле только во время полуденной жары, — быстро заговорил он. — И я бы не стал делать кровопускания и ставить банки.

В зале наступила гробовая тишина.

— Вот как? — Князь был заинтригован. — И что же ты предлагаешь?

— Крестьяне должны оставаться дома, при закрытых дверях и жечь в комнатах немного серы. Урожай они могут собирать только с полудня до четырех часов. Я полагаю, что зверьки миазмы, которые вызывают болезнь, переносятся мухами.

Собравшиеся разразились громким хохотом. Продолжая смеяться, придворный лекарь покачал головой.

— Ваше превосходительство, очевидно, лиценциат Рёшлауб, учась в Вюрцбурге, начитался теорий так называемых контагионистов, кои утверждают, что болезни переносятся некими aniinalculi, сиречь зверьками, которых, к сожалению, никто еще не видел. В этих зверьков не верит никто, кроме их изобретателей, которые хотят прослыть оригиналами.

— Что такое зверьки миазмы? — грубо спросил князь.

— Это маленькие живые существа, которые внедряются в тело человека и могут стать причиной болезни, — ответил Николай.

Придворный врач согнулся в поклоне и добавил:

— Ваше превосходительство, лиценциат Рёшлауб хочет этим сказать, что ничтожный, грязный червь, должно быть, обладает божественным даром ранить и вас при всем великолепии вашей власти и силы и тем самым причинить вам болезнь.

— Как это может сделать любая ядовитая змея, если вы, ваше превосходительство, наступите на ее ничтожный хвост, — отпарировал Николай.

По залу прокатился едва слышный ропот. Этот молодой врач оказался наглым выскочкой.

— Однако змей мы можем видеть глазами, чего нельзя сказать о зверьках миазмах, — смеясь, возразил придворный врач, — не так ли, дорогие коллеги? Кроме того, змея — это библейская тварь.

Князь мрачно оглядел зал. Николай неуверенно поклонился и сел на место. Как ему вообще пришло в голову тягаться с придворным врачом?

— Кто позволил тебе сесть? — набросился князь на молодого врача.

Николай тотчас поднялся, чувствуя, что все взоры прикованы к его персоне.

— Где живут эти зверьки миазмы? — спросил государь.

— Они живут… они живут везде, — заикаясь, проговорил Рёшлауб.

— И почему же они, как нарочно, оказались здесь?

— Потому что… я не знаю. Они появляются… при определенных условиях.

— Что это за условия?

— Это скорее всего зависит от тепла, влажности… и… никто этого точно не знает.

— Значит, ты тоже не знаешь! Но при этом имеешь наглость утверждать, что крестьяне должны прятаться от этих зверьков, позволяя моему урожаю гнить в поле. Что же ты за врач?

В этот миг Николаем овладело неподдельное бешенство. Он чувствовал на себе злобные взгляды других врачей. Надо было сесть и молча снести свое поражение. Почему он просто не закрыл рот? Но он не захотел выглядеть глупцом.

— Если ваше превосходительство позволит, — начал он, — я охотно обосную свои утверждения наблюдениями, которые легко можно будет объяснить и крестьянам для большего их успокоения.

От удивления в зале установилась мертвая тишина. Откуда у этого молодчика столько самоуверенности, что он позволяет себе говорить такое? Но князь смотрел на молодого врача с любопытством, и никто из врачей не осмелился прервать наглеца без разрешения владетельного государя. Даже придворный врач удрученно молчал. Он, казалось, понимал, что мальчик своими руками роет себе могилу. Князь коротко кивнул, но кожа на его лбу собралась в глубокие морщины.

— Говори!

Николай медленно заговорил, стараясь, насколько это было возможно, никого не обидеть:

— Согласно моим наблюдениям, лихорадка проявляет особое упорство и приводит к смерти именно там, где делают кровопускания и ставят банки. В отдаленных местах, которые также сильно были затронуты лихорадкой, наблюдалось меньше смертных случаев, и там болезнь уже отступила в большей степени, чем в городе и его окрестностях, где очень часто ставили банки.

По залу снова прокатился возмущенный ропот. Чудовищно! Слушать такое из уст неоперившегося птенца!

— Дальше! — приказал князь. — Меня не интересует, что получается от банок. Что делать со зверьками миазмами? Я хочу это знать.

— Эта лихорадка не местного происхождения. Она занесена в наши края извне. Тип ее распространения отличается от типа распространения известных здесь лихорадок. Я позволил себе зарегистрировать все случаи заболевания и нанес их на карту. Стоит лишь сравнить эти записи с наблюдениями прежних лихорадок, как разница сама бросается в глаза.

Николай не слишком далеко зашел в своих объяснениях. Он сказал, что, как представляется, существуют болезни, которые начинаются в одном определенном месте, в то время как другие болезни, напротив, появляются во многих местах одновременно. Один английский врач, чью книгу читал Николай, изучив это обстоятельство, говорил о местных и занесенных миазмах, болезни, ими вызванные, развиваются по-разному. Николай попросил позволения принести свои карты и показать, что в окрестностях города изначально существовали пять изолированных друг от друга областей, в которых одновременно появилась лихорадка. На своих картах он документально подтвердил это тесно нанесенными в определенных местах точками, из которых каждая соответствует одному случаю заболевания. Из этого наблюдения можно заключить, что болезнь относится к занесенным миазмам. Между прочим, своеобразие болезни заключается еще и в том, что лихорадка уже свирепствовала в городе, когда странствующие по деревням врачи начали пускать кровь ее жертвам. По его наблюдениям, кровопускание мало помогало, так как болезнь, очевидно, проникает в тело снаружи, а не изнутри.

— Довольно! — багровея лицом, крикнул придворный врач, и в зале тотчас поднялся невообразимый шум.

— Что он этим сказал? — ворчливо обратился князь к придворному врачу. Тот бросил на Николая желчный злобный взгляд.

— Выводы лиценциата Рёшлауба скандальны. Давно доказано, что болезни вызываются телесными раздражениями, кои и нарушают предустановленную гармонию соков. Именно это может привести к образованию болезнетворных зверьков. Но они являются из тела больного. Собственно, откуда еще они могут взяться?

Николай энергично покачал головой.

— Франческо Реди доказал, что болезнетворные зародыши проникают в тело извне. Omne vivum ex ovo. Все живое происходит из яйца. А яйцо, каким бы мелким оно ни было, кто-то должен отложить.

— Можешь ли ты это доказать? — спросил князь.

— Оставьте два куска мяса на воздухе. Положите один кусок в открытый сосуд, а второй — в сосуд, прикрытый тонким газом. Вы увидите, что в мясе, оставленном в открытом сосуде, вскоре появятся личинки, так как привлеченные запахом гниения мухи отложили там свои яйца. Мясо во втором сосуде тоже будет привлекать мух, но они отложат яйца в материи, откуда личинки попытаются проникнуть в мясо. Однако в самом мясе личинки не возникают.

— Что вы скажете на это? — Князь обернулся к придворному врачу.

— Как вы тогда объясните появление червей на мертвецах, которые защищены от мух отнюдь не газом, а трехдюймовой крышкой гроба?

— Но эти черви — не личинки мух, — ответил Николай, стараясь перекричать всеобщий смех.

— И почему, — торжествуя, продолжал придворный врач, — почему зверьки миазмы облюбовали именно наш край? Неужели мы воняем, как кусок протухшего мяса? Может ли лиценциат Рёшлауб объяснить это своими теориями?

На этот раз захохотал и сам князь. Смеясь, он взмахом руки отпустил Николая.

Следующие недели были для Николая Рёшлауба просто ужасны. Отец осыпал его жестокими упреками. Выходило, что молодой Рёшлауб учился в Вюрцбурге не медицине, а дешевым спекуляциям. Он — шарлатан, презирающий стариков. Надежда получить место врача оказалась призрачной. Когда люди начали все чаще и чаще обходить стороной аптеку, так как честный и порядочный человек использует на работе такого никудышного сына, отец не выдержал. Для него это было уже слишком. Пусть сын сам пробивает себе дорогу где-нибудь в другом городе. Здесь для него нет места, и он не потерпит, чтобы вся семья страдала от его чудачеств. Незадолго до Рождества 1779 года Николай покинул Фульду.

Прошло четыре месяца, прежде чем он, совершенно изголодавшись, сумел найти в Нюрнберге скудно оплачиваемое место помощника городского врача.