Глава 5

Генрих, находившийся в крепости Шинон, что на Луаре, пребывал в приподнятом настроении. Он наконец усмирил своего брата Жоффруа и завладел замками Мирабо, Шинон и Лудон, поднявшими против него мятеж. Шинон сдался этим утром, на рассвете. Жоффруа сложил оружие и принял неизбежное пусть и не с большой охотой, но, по крайней мере, с суровой покорностью. Он уже второй раз бунтовал против Генриха. Шинон, Мирабо и Лудон оставались вечным яблоком раздора между братьями, и разногласия между ними вряд ли улягутся. Жоффруа напирал на то, что отец отписал эти замки именно ему. Но поскольку его стараниями они каждый раз становились очагом мятежа, не могло быть и речи о том, чтобы младший брат получил эти земли в полноправное владение.

– Сир, позвольте мне высказать некоторые соображения.

Генрих развернулся от бойницы и увидел своего канцлера. В этой кампании Томас показал себя как человек совершенно незаменимый: он проворно справлялся с ежедневными задачами и содержал государственные финансы в порядке. И товарищем он был веселым и нескучным, к тому же всегда знал, где найти выгоду.

– Сделай одолжение.

– Думается, ваш б-брат в обозримом будущем не откажется от своих притязаний. Как только вы отвернетесь, он примется за старое.

– А я не собираюсь отворачиваться, – отрезал Генрих. – Однако продолжай.

– Возможно, имей он свой удел, например какую-то часть земли в другой провинции, это было бы и вам полезно.

Генрих потеребил бороду:

– Ты имеешь в виду…

– Бретань, сир. Там недавно бунтовали против герцога, и после некоторых увещеваний бретонцев можно убедить призвать на трон вашего б-брата. Он будет занят удержанием подданных в узде, и в то же время таким образом Бретань перейдет в сферу вашего влияния. Получив долгожданный титул и повысив свой статус, Жоффруа утихомирится.

Глаза Генриха заблестели.

– А это мысль! Отправить его на периферию, но не в Ирландию.

Бекет с изяществом повел рукой; при этом гранаты и жемчужины на обшлагах его рукава замерцали.

– Это надо хорошенько обдумать, но идея недурна. – Генрих одобрительно похлопал канцлера по плечу. – Томас, ты молодец.

– Я просто честно выполняю свои обязанности, сир.

– О нет, ты не просто выполняешь обязанности, это доставляет тебе удовольствие, – уточнил Генрих с понимающей улыбкой.

В дверях показался только что прибывший гонец. В недавно захваченном Шиноне посланцы так и сновали туда-сюда, доставляя и увозя письма, но король узнал одного из герольдов Алиеноры. Его первой мыслью было – жена сообщает о рождении ребенка, – и он жестом приказал человеку подойти. Но когда, следуя за дворецким, гонец приблизился, Генрих понял: что-то стряслось. Лицо вестника было скорбно-серьезным, и награды за радостную новость он явно не ожидал.

– Сир! – Посыльный упал на колено, извлек из наплечной сумки единственный тонкий свиток, скрепленный печатью Алиеноры, склонил голову и уткнулся взглядом в пол.

Генрих взял письмо и сломал печать. Он уже не хотел читать послание, но долг велел ему сделать это, и немедленно, ибо от него могли потребоваться действия.

Алиенора писала ему официальным тоном, не как супруга, а как королева, и известие было столь ошеломляющим и страшным, что Генрих долго не мог взять в толк, о чем речь, словно ему предлагали проглотить камень. Казалось, он перестал дышать. Король поднял голову от послания и стал блуждать взглядом по комнате: по каменным стенам, занавесям, по усыпанному драгоценностями рукаву бекетовского одеяния, сверкающим граням хрусталя. Все эти предметы были реальными. Он видел их, мог протянуть руку и коснуться; но в письме говорилось о чем-то столь ужасном, что невозможно даже вообразить. От одного только предположения, будто такое могло случиться, Генрих утратил способность говорить.

Бекет оцепенело уставился на короля:

– Сир?

Генрих передал ему письмо. Он бы не смог прочитать его еще раз – жестокие слова уже пульсировали в мозгу нестерпимой болью. Он бросился вон из зала и почти бегом ринулся в свою комнату, выгнал оттуда слуг, захлопнул дверь и запер ее на засов. Развернувшись, он прислонился к двери с закрытыми глазами и отдался горю. Этого не может быть. Умирают чужие дети, но не его. Его дети здоровы, и Бог бережет их. Сын унаследует от него английский трон. Внутренним взором Генрих видел, как Вилл без устали, будто заведенный, носится повсюду, размахивая маленьким мечом и весело покрикивая. Чувствовал влажный детский поцелуй на своей щеке и нежную ручку, доверчиво лежащую в его руке, когда они идут через холодный Вестминстерский двор в свете свечей, зажженных по случаю Рождества.

Генрих уронил голову на руку, и из глаз его потекли скупые слезы. В детстве он и сам много раз болел, иногда очень серьезно, но он выжил. Почему же Вилл умер? Почему его организм не справился с болезнью? Вытирая лицо рукавом, Генрих проклинал все на свете и снова плакал, а в душе его кипела бессильная ярость.

Наверняка мальчика можно было спасти, если бы его лучше оберегали. Как же Алиенора допустила это? Почему не позаботилась о том, чтобы он находился в помещении с чистым воздухом? А теперь в легких его сына вообще не было воздуха, один только прах. От мысли, что Вилл, этот жизнелюбивый малыш, находится в царстве разложения и тлена, сознание Генриха помутилось. Он оставил сына на попечение Алиеноры, она должна была защищать его и не справилась со своими обязанностями. Наверняка, по обыкновению, была очень занята тем, что совала нос в политику и прочие мужские дела. Неужели она не пришла на помощь сыну? Думать об этом было невыносимо, и он гнал от себя темные подозрения, чтобы они не разорвали его на части. Генрих вытер кулаками глаза и проглотил слезы. Увы, даже вся земная скорбь не вернет его сына к жизни. Вилл ушел в лучший мир. Его отцу остается лишь молиться о том, чтобы сын скорее попал в рай, но сейчас переступить порог церкви Генрих был не в силах.

В дверь постучали.

– Генрих, впусти меня.

Король высморкался и отодвинул засов. На пороге стоял Амлен с искаженным от горя лицом. Не сразу он произнес:

– Я узнал о трагической вести из Англии. Бекет сказал мне. Пришел спросить, могу ли я что-то сделать? Чем тебе помочь?

– Никто не даст мне того, что нужно, – хрипло отозвался Генрих, но шагнул в сторону, пуская брата в комнату. – Его не воротишь. – Он закрыл дверь и, судорожно дыша, снова прислонился к ней.

– Сообщить об этом двору?

– Нет. Я в состоянии говорить от своего имени. – Генрих попытался взять себя в руки. – При дворе пусть все идет обычным порядком. Отслужим мессу, помолимся за душу моего сына, а потом вернемся к делам живых. Я не намерен устраивать представление из своего горя и другим не позволю устраивать его для меня. Это понятно?

Амлен нахмурился:

– Не вполне, но раз ты так хочешь, так тому и быть. Мне очень жаль. Он был славный мальчуган.

– Да, – сухо проговорил Генрих. – А теперь я должен нарожать новых сыновей, чтобы обеспечить будущее династии.

Он выбрал такой способ справиться с несчастьем: отбросить эмоции, заняться практическими делами, пока не покроешься твердым панцирем, который уже ничто не сможет пробить.

– Ты напишешь Алиеноре? Она, наверное, безутешна.

Генрих плотнее сжал губы, но потом ответил:

– Мы скоро увидимся. Не хочу доверять чувства писарю и изливать печаль на пергамент.