Глава 13

Проливной дождь, не прекращавшийся два дня, превратил дороги в грязное месиво. Погода была промозглая, и Алиенора, закутанная в подбитую мехом накидку, продрогла до костей. Вместе со свитой она верхом ехала по слякотной тропе к королевскому дворцу в Саруме, расположенному на возвышенности, с которой в ясный день открывается вид на известковые холмы Уилтшира. Сейчас же все вокруг затянула серая хмарь, холодные капли дождя больно били в лицо, и всадникам приходилось разглядывать изрытую колеями дорогу через полуприкрытые веки.

Родившийся в сентябре сын Алиеноры Жоффруа путешествовал, лежа в прикрепленной к спине лошади корзине, заботливо завернутый в одеяла и овечьи шкуры. Его маленькое личико, с румяными, как наливные яблоки, щечками, было укрыто козырьком из вощеной парусины, и младенец с большим интересом глазел вокруг. Третьего сына, чье появление на свет внесло свой вклад в укрепление династии, назвали в честь отца Генриха, Жоффруа Красивого, графа Анжуйского. Он был тихим ребенком, и, хотя ему было всего два месяца от роду, Алиенора уже догадывалась, что сын вырастет мудрым, проницательным и склонным к раздумьям человеком.

Гонцы из Нормандии сообщали, что переговоры Генриха продвигаются благополучно. Они с Людовиком официально условились о помолвке Гарри и малолетней принцессы Маргариты. Людовик согласился передать Англии область Вексен вместе с тремя стратегическими крепостями в тот день, когда дети поженятся, а до того времени эти замки будут находиться в распоряжении тамплиеров.

Размышляя об этом в пути, Алиенора морщилась не только из-за докучавшего ей дождя. Людовик настаивал на том, чтобы Алиенора не принимала участия в воспитании Маргариты и девочка росла где-нибудь подальше от нее. Интересно, какое пагубное влияние, по его мнению, она могла оказать на малышку? Объяснить ей, что мужчины – бессовестные обманщики, которым ничего не стоит предать тебя не моргнув глазом? Генрих без возражений согласился на это условие, что Алиенору, конечно же, ничуть не удивило. Погоди, дорогой, еще не вечер. У меня есть Гарри, Ричард, а теперь еще и Жоффруа, и их-то пестовать мне никто не запретит. Если она справится со своей задачей, доверие между ней и детьми будет только укрепляться. А когда Гарри и Маргарита поженятся, Людовик уже не сможет оградить дочь от ее, Алиеноры, влияния, вот тогда посмотрим, кто кого обыграет.

Еще гонцы принесли весть, что все перипетии в Бретани разрешились наилучшим образом. Герцог Конан, претендовавший на нантский престол после смерти Жоффруа, отказался от всех притязаний, как только узнал, что Генрих при поддержке французского короля ведет против него войско. Конан присягнул Генриху на верность и стал его вассалом, сохранив свои земли.

Судя по письму, которое получила Алиенора, Генрих и Людовик крепко сдружились за время переговоров – настолько, что даже посетили вместе аббатство Мон-Сен-Мишель и провели ночь в молитвах. Таким образом, дипломатические отношения двух стран сделались лучше некуда. Однако, хотя мир между Англией и Францией представлялся очень важным для дальнейших политических устремлений Генриха, Алиенора почему-то с большим сомнением относилась к этому подозрительному согласию между ее нынешним мужем и бывшим. Не было ли все это очередной уловкой со стороны Генриха? Чутье подсказывало, что всей правды ей не говорят и что оба короля задумали какой-то хитроумный маневр.

Впереди во мраке проступили беленые стены и башни Солсбери, и до королевской свиты донесся запах дыма из зажженных очагов. Алиенора возблагодарила Бога: скоро они окажутся в теплом и сухом месте. Уже несколько миль вокруг не было видно ничего, кроме сырой травы, промокших овец и стены дождя, и ей казалось, что она едет куда-то на край света.

Порывы ветра усилились, когда они стали подниматься по пологому склону к укрепленному дворцу. Наверху дождь перемежался со снегом. Младенец, который до этого вел себя тише воды ниже травы, начал похныкивать в своей корзинке, за ним заплакал Ричард, и Годиерна принялась успокаивать его. Алиенора совсем озябла. Ей послышалось, как кто-то сказал: «Забытое Богом место». Но почему? Белостенный замок светился в ноябрьских сумерках, колокола собора звонили к вечерне. Лошади процокали под въездными воротами. Во внутреннем дворе слуги уже ждали, чтобы принять коня королевы и проводить ее в покои. Ярко пылающий в очаге огонь создавал уют и хорошо обогревал зал. На покрытом чистой белой скатертью столе уже ждали кувшины с горячим, сдобренным пряностями вином, деревянные миски с дымящейся мясной похлебкой и свежий хлеб, чтобы путешественники могли утолить голод. Кормилица Жоффруа Эдит устроилась на скамье и дала ребенку грудь, Годиерна принялась кормить Ричарда; мальчик уже не нуждался в грудном молоке, но Годиерна все еще баловала его.

Завернувшись в меховую шубу, прихлебывая вино со специями, Алиенора протягивала руки к огню и чувствовала, как блаженное тепло проникает в каждую клеточку ее тела. Кипа требующих рассмотрения бумаг дожидалась на столе, но она займется ими позже, когда переведет дух.

Ткани, за которыми королева посылала в Винчестер, уже доставили, и из них предстояло сшить зимние наряды для рождественского приема в Шербуре. Здесь были отрезы красной шерсти, плотной и тяжелой, узорчатый дамаст из Италии и белое полотно для нижних сорочек из города Камбре. Алиенора с удовольствием щупала материю – ей нравились глубокие цвета и гладкая фактура. Хорошо хоть ткани можно получить, просто щелкнув пальцами. Она богата, у нее есть слуги, которые выполняют ее распоряжения и заботятся о ее комфорте.

Алиенора приказала позвать музыкантов, чтобы те развлекли ее приятными мелодиями и пением. Ладан ароматными серебристыми струями поднимался от небольших жаровен, и от горячего воздуха, исходившего от очага, пальцы ее покалывало.

Она сама как эта крепость на одиноком, продуваемом всеми ветрами холме. Внутри одна действительность, снаружи – другая. Завывающий за окном ветер словно отгораживает от внешнего мира, и она выброшена на обочину жизни, за тридевять земель от Аквитании.

Сидя у другого очага, в Руане, Генрих вытянул ноги к догорающим углям и с любопытством воззрился на короля Франции. Людовик заинтриговал его. На первый взгляд он казался кротким и легко шел на уступки; однако было в его поведении нечто странное, что-то, чего Генрих никак не мог ухватить: при всей его внешней податливости создавалось впечатление, что в глубине его натуры таится тончайшее, острое как игла жало. Они опустошили кувшин вина за игрой в шахматы, где каждый выиграл по одной партии. Третью по взаимному согласию начинать не стали – это было бы недипломатично. Говорили о женщинах, и разговор волей-неволей то и дело возвращался к Алиеноре, которая пятнадцать лет прожила в браке с Людовиком. За это время она подарила ему лишь двух дочерей, меж тем как за шесть лет брака с Генрихом родила уже четверых сыновей и дочь. Ни один из собеседников сего факта не упоминал, но оба об этом думали, что вносило в общение некоторую неловкость.

– Алиенора всегда была себе на уме. – Людовик опер подбородок на сложенные домиком кисти с длинными бледными пальцами. – У нее не было доверенных лиц при дворе. Ей следовало бы хоть иногда делиться со мной своими мыслями, но женщины вечно так делают: шепчутся по углам, а главное оставляют при себе. Алиенора никогда не была откровенна со мной, и напрасно. – Людовик постучал по стенке кубка. – Она всегда казалась чересчур своенравной, и потому я не доверял ей.

Генрих не ответил. Он внимательно выслушал все, что сказал француз, но не собирался выражать согласие и изливать душу; французскому королю не обязательно знать лишнее; несмотря на их нынешние дружеские отношения, они все же остаются соперниками. К тому же Людовик, возможно, слегка преувеличивает, чтобы посеять между супругами рознь. Будь Генрих на его месте, он поступил бы именно так. Он-то знает, как укротить Алиенору; в отличие от Людовика, он не дурак и не клюет на женские уловки.

– Думаю, мы друг друга понимаем, – туманно произнес он.

– Вот и замечательно, – с удовлетворением кивнул Людовик. – Я просто хотел вас предостеречь.

В конце декабря анжуйский двор собрался в Шербуре, чтобы отпраздновать Рождество. В канун дня солнцеворота выпал снег, и земля укрылась ослепительно-белым одеялом, серебристо посверкивающим на солнце. Небо сияло чистой зимней голубизной, стоял мороз. Вода в бочках замерзла; длинные острые сосульки свисали с карнизов и сточных желобов; по большим дорогам и маленьким тропинкам разбросали солому и рассыпали золу. Краснощекие ребятишки весело катались с обледенелых горок и играли в снежки, а те, кто постарше, прикрепляли кости волов к подошвам башмаков и катались по замерзшему пруду. Старики же осторожно ступали по скользкой дороге, держа в каждой руке по палке, и устало вздыхали: скорей бы оттепель.

Генрих был счастлив, когда за два дня до Рождества приехала из Англии Алиенора с детьми. Новорожденный сын совершенно его очаровал.

– Что за чудесный малыш! – Генрих пощекотал ребенка под подбородком и одобрительно улыбнулся жене. – Вы просто прелесть, госпожа супруга. Произвели на свет еще одного продолжателя династии.

Алиенора склонила голову, с достоинством принимая похвалу, ибо находилась на людях. В пути она закоченела от холода и мечтала о теплой комнате и горячей пище. Но пренебречь правилами этикета и надлежащими ритуалами было невозможно.

Генрих повернулся к Гарри, закутанному в теплые меха, с пунцовыми от мороза щеками.

– А вот и наш женишок! – Отец погладил мальчика по голове. – Покажись-ка, как ты вырос. Ого! Да ты скоро будешь мне по пояс!

Гарри надулся от важности. При упоминании брака Алиенора недовольно скривила губы.

Генрих подхватил и поцеловал Матильду, затем вертящегося на руках у Годиерны Ричарда. Потом снова обернулся к жене.

– Ты, должно быть, смертельно устала и продрогла, – участливо произнес он. – Я пекусь о тебе, хотя ты так и не думаешь. Приказал приготовить покои и принести что-нибудь поесть.

Алиенора удивленно взглянула на него и чуть было не спросила: и что от меня за это потребуется? Но решила поверить ему на слово. Разве он не может просто проявить заботу? Они не виделись почти год, и, если супруг желает освежить их отношения, не стоит противиться.

– Спасибо. – Она одарила его искренней улыбкой, и муж ответил тем же.

Покои и правда оказались уютными: ставни занавешены плотными шторами, пылающий очаг и свечи озаряют комнату теплым мерцающим светом, воздух наполнен ее любимым чувственным ароматом лампадного масла. Она заметила на сундуке две новые книги и, прежде чем подойти и посмотреть их, с благодарностью взглянула на Генриха. Одна была в переплете, украшенном пластинами слоновой кости и мелкими драгоценными камнями.

– Я подумал, тебе захочется что-нибудь почитать, – сказал Генрих. – Мне очень понравились сочинения Гальфрида Монмутского, а другая книга – песнопения на окситанском языке. Потом расскажешь, угодил ли я тебе.

Алиенора была польщена, но подозрения все еще не покидали ее. Что, если он просто хочет умилостивить ее, памятуя, как она возражала против брака Гарри? Раз так, то ничего не выйдет, но хотя бы можно насладиться плодами его усилий. Однако она хорошо знает Генриха: у него наверняка есть какой-то хитрый умысел.

Еду и питье слуги расставили на столе перед очагом. Здесь был хлеб, сыр разных сортов, финики и ореховые печенья, посыпанные сахаром, ватрушки и похлебка с накрошенным хлебом для детей.

Генрих сел отобедать с ними. Для Алиеноры это был блаженный момент семейного согласия, выхваченный из тревожных и хлопотных будней королевы, обремененной государственными делами, тем более ценный, что это так не похоже на Генриха. Обычно заставить его спокойно посидеть с семьей за столом было задачей непосильной.

Наконец, насытившись и согревшись, она задремала у очага, время от времени просыпаясь и прихлебывая сладкого пряного вина. Меж тем Генрих рассказывал детям о короле Вацлаве и о могущественных и благочестивых владыках древности. Матильда забралась к отцу на колени и свернулась калачиком, как котенок, положив ручки под щеку. Улыбаясь, Генрих погладил ее по спине и взглянул на Алиенору поверх пламени очага.

Пришли няньки и увели детей, оставив родителей одних. Алиенора была утомлена путешествием, но сквозь дремоту подалась к Генриху, когда он подсел рядом и приобнял ее.

– Ты простила меня? – Супруг уткнулся носом в ее шею.

Она развернулась к нему лицом и ощутила его мужскую силу.

– Почему ты думаешь, что я прощу тебя за то, что ты действовал у меня за спиной и обручил нашего сына с дочерью моего бывшего мужа? – строго вопросила Алиенора.

Генрих ущипнул ее за мочку уха и обвил рукой ее бедра:

– Что, если на следующее Рождество я подарю тебе Тулузу? Тогда ты простишь меня?

От слова «Тулуза» она загорелась, как стог сена от случайной искры, и, чрезвычайно оживившись, выпрямилась в его руках.

– Да-да, – произнес он, широко улыбаясь. – С тех пор как я заключил мир с Людовиком, у меня появилась возможность вернуть Тулузу и вставить ее, как драгоценный камень, в нашу корону. К лету я соберу войско. Томас уже получил распоряжения. Это будет величайшая армия, не хуже той, что Людовик повел на Антиохию, когда я еще был ребенком.

При этих словах Алиенора затрепетала. Она тоже участвовала в том походе, со всей его жестокостью, всем его тщеславием и понесенным в конце концов горьким поражением. И возненавидела своего первого мужа именно во время этой бесславной кампании.

– Будем надеяться, что ты преуспеешь больше, чем он.

– Ах, ну почему надо обязательно ехидничать? – запротестовал Генрих. – Дареному коню в зубы не смотрят. Так ты не ответила на мой вопрос.

Алиенора обвила руками его шею и приблизила свои губы вплотную к его рту.

– За Тулузу я бы простила тебе почти все на свете, – прошептала она.

– Почти? – Он взял ее на руки и понес на кровать.

– Я много раз говорила, Генрих, не смей пренебрегать мной и не обещай мне Тулузу, когда ты не собираешься выполнять обещание.

– Верь мне, – отвечал он, снимая котту и нижнюю рубашку и обнажая мускулистый торс. Золотисто-каштановые волосы крестообразно покрывали грудь и струились вниз, переходя в паху в густые заросли. – Я тебя не разочарую.

Алиенора страстно устремилась ему навстречу и с наслаждением отдалась его жарким ласкам. После долгой разлуки вожделение разгорелось в ней с неимоверной силой, но, даже пылко отвечая на его любовь, она не верила ему ни на йоту.