Глава 15
Микротрещины
Дата: пятница, 15 мая 200917:07
Тема: метеорит
Глубокоуважаемая миссис Уэйр!
Надеюсь, что у вас все хорошо и вашу последнюю статью про концентрацию редкоземельных элементов в Омолоне оценили по достоинству.
Я чувствую себя гораздо лучше. Серьезных приступов не было уже много месяцев. Доктор Эндерби отмечает явный прогресс и говорит, что в будущем мне, возможно, даже удастся отказаться от карбамазепина, хотя пока что это отдаленная перспектива. По правде говоря, меня это не тревожит: утренняя таблетка давно стала привычкой, вроде чистки зубов. Смогу обходиться без нее — хорошо, нет — так нет, и ничего страшного. Зато расставаться с ежедневной медитацией я не собираюсь, независимо от состояния здоровья. Она здорово помогает мне не только бороться с эпилепсией, но и сохранять спокойствие.
Пишу я вам по делу. Через месяц с небольшим, в субботу 20 июня, исполняется ровно пять лет со дня падения «моего» метеорита. А в воскресенье 21 июня будет пять лет, как вы забрали осколок, который пробил нашу крышу и на две недели отправил меня в кому.
Некоторое время назад я понял, что камень пробыл у меня достаточно долго. Навещая меня в больнице, вы говорили, что многие хотели бы увидеть его своими глазами. Думаю, вы правы. Трудно объяснить, почему, но я чувствую, что пора мне с ним проститься. Хватит уже за него держаться. Возможно, я решил так потому, что пошел на поправку.
Хочу попросить у вас совета, как лучше обойтись с камнем. Буду рад передать его в Имперский колледж, если вы скажете, что он пригодится для науки, но вообще-то я предпочел бы передать его какому-нибудь музею, где на него сможет полюбоваться как можно больше народу. Если вы знаете такой музей, пожалуйста, сообщите мне. Буду вам очень признателен.
Искренне ваш, Алекс Вудс
Дата: суббота, 16 мая 200910:32
Тема: метеорит
Дорогой Алекс!
У меня все хорошо, спасибо за заботу. И я очень рада, что тебе уже лучше.
Что касается метеорита, это невероятно щедрое предложение, и многие будут счастливы им воспользоваться, но я должна быть уверена, что ты действительно хочешь с ним расстаться. Он принадлежит тебе по праву, и пожелай ты оставить его себе насовсем, никто тебя не упрекнет.
Это действительно великолепный образец железоникелевого метеорита, да еще с такой любопытной историей. Тысячи людей с огромным интересом пришли бы в музей на него полюбоваться. Но решение принимать тебе, и пусть оно будет на сто процентов добровольным.
Если ты все же хочешь подарить метеорит миру, думаю, что лучшее для него место — Лондонский музей естествознания. У них собрана богатая коллекция метеоритов, привезенных со всего света, и они с удовольствием расширят ее за счет нового экземпляра. Только имей в виду: если ты пожертвуешь метеорит музею, об этом обязательно напишут в газетах, что привлечет к тебе внимание журналистов. Тебя наверняка попросят приехать, чтобы лично передать метеорит музею и рассказать его историю, так сказать, от первого лица.
Жду твоего ответа с нетерпением, но все-таки прошу отложить решение на несколько дней и как следует подумать. Не стоит пороть горячку. Кроме того, будет нечестно, если я позволю тебе расстаться с метеоритом, не сообщив его рыночную стоимость, а она довольно внушительна. 1 грамм металлического метеорита обычно оценивается в 1 фунт стерлингов, но крупные образцы, к тому же имеющие серьезное научное и историческое значение, стоят намного дороже. В случае с твоим метеоритом к стандартной рыночной цене можно смело дописать нолик. Так что подумай хорошенько! Если ты все же захочешь отдать метеорит музею, я с удовольствием свяжусь с ними от твоего имени и помогу уладить формальности. И, разумеется, я с радостью отвечу на все вопросы, которые у тебя возникнут. Пиши мне на мейл или звони на рабочий номер.
С наилучшими пожеланиями, Моника Уэйр
Дата: суббота, 16 мая 20095:15
Тема: метеорит
Глубокоуважаемая миссис Уэйр!
Спасибо большое за ваши советы.
Пожалуйста, свяжитесь с Лондонским музеем естествознания прямо сейчас. Я благодарен вам за беспокойство и понимаю, почему вы считаете, что мне нужно еще подумать. Но, как я уже писал, это не спонтанное решение. Я размышлял несколько месяцев и уверен, что готов расстаться с камнем. И что сейчас для этого самый подходящий момент.
Что касается его рыночной стоимости, то она меня не интересует: я не смогу его продать. Это было бы предательством, если вы понимаете, что я имею в виду. Например, я бы никогда и ни за какие деньги не продал нашу кошку. Но я мог бы ее отдать в добрые руки, если буду точно знать, что для нее это лучше. Особенно если смог бы время от времени ее навещать. Надеюсь, я понятно объясняю. Насчет того, что мне надо будет приехать в Лондон, чтобы передать метеорит, то я с удовольствием побываю в Музее естествознания. (После вашего письма я зашел на их сайт — интересное местечко.) Правда, мне лучше бы обойтись без внимания журналистов — во всяком случае, пока я буду в Лондоне. Если музей захочет выложить информацию о встрече в интернет, я не против, но пусть сделают это после того, как я уеду.
Как я уже писал, 20 июня представляется мне идеальной датой. Это суббота, и мне не придется даже отпрашиваться с уроков. Пожалуйста, узнайте, подходит ли этот день музею. И, разумеется, я был бы очень рад, если бы вы присутствовали при передаче камня. Если вам это удобно.
Единственное, что меня беспокоит, — вряд ли мама сможет привезти меня в Лондон. По субботам она очень загружена, особенно летом. К тому же это канун летнего солнцестояния, а она в такие дни встает до рассвета. Но я надеюсь, кто-нибудь подбросит меня до вокзала в Бристоле, а оттуда до Лондона езды меньше двух часов. Нельзя ли устроить, чтобы кто-нибудь встретил меня на Паддингтонском вокзале? Я совсем не ориентируюсь в Лондоне. У меня есть схема метро, но, боюсь, я не очень понимаю, как ею пользоваться. Если можно, пришлите мне пошаговую инструкцию. Я читал, что люди пишут на форумах, но так и не разобрался.
Надеюсь на скорый ответ.
Искренне ваш, Алекс Вудс
Следуя пошаговой инструкции доктора Уэйр, я спустился по нескольким эскалаторам на станцию метро «Паддингтон», сел на поезд кольцевой линии в южном направлении и вышел на станции «Саут-Кенсингтон». Как и говорилось в инструкции, в переходе висели указатели — выход к Музею науки и Лондонскому музею естествознания. Я поднялся в город, увидел справа большое здание из светлого кирпича и сразу понял, что оно-то мне и нужно. С множеством окон, декоративных арок и двумя башенками, оно в сером утреннем свете выглядело торжественно и строго, совсем не похоже на музей. Честно говоря, оно больше напоминало собор, и внутри это впечатление только усиливалось. Такие же широкие и гулкие залы были в Уэллском кафедральном соборе. Сходство подчеркивала тишина: я приехал рано утром, когда в музее не было ни души.
Мы с доктором Уэйр договорились встретиться за полчаса до открытия музея, чтобы я успел познакомиться с директором и посмотреть галерею, где предполагалось выставить метеорит. В 9.20, как и было условлено, Моника Уэйр ждала меня у каменной лестницы со стороны главного входа на Кромвель-роуд. Мы не виделись пять лет, но я сразу ее узнал. Ее манера одеваться — твидовое пальто до колена, классические черные брюки и туристские ботинки — не оставляла сомнений: она погружена в размышления о Серьезных Предметах. На мне были джинсы, кроссовки, купленные в «честном» магазине, торгующем товарами, произведенными без применения рабского труда, и новый анорак.
Доктор Уэйр улыбнулась и протянула мне руку. Пожимая ее, я чувствовал, как перекатывается в рюкзаке метеорит.
— Привет, Алекс, — поздоровалась доктор Уэйр. — Хорошо выглядишь.
— Здравствуйте, миссис Уэйр.
— Как вырос!..
— Ну да.
— Ох, прости, я глупость сказала.
— Все нормально. С тех пор, как вы видели меня в последний раз, я, по-моему, стал старше на пятьдесят процентов. Наверное, действительно немного изменился.
— Что правда, то правда.
— Не считая шрама.
— Даже странно. Шрам практически такой же, каким был.
— Точка контакта.
Доктор Уэйр задумчиво кивнула.
— Мне говорили, что он постепенно уменьшится. Но пока что-то не уменьшается. И волосы на этом месте так и не растут. Так и осталась тонкая белая полоска.
— Не всяких шрамов следует стыдиться, Алекс. Некоторыми можно гордиться.
— Я тоже так думаю. Наверное, если бы он исчез, мне бы его не хватало.
— Скорее всего. Ну ладно, может, пойдем? Директору не терпится с тобой познакомиться.
— Мне тоже.
Директор музея оказался высоким седым джентльменом в костюме без галстука и с голосом диктора Би-би-си из 1950-х. Такие голоса звучат на старых записях новостей, сообщающих, например, о визите в Англию Юрия Гагарина, недавно вернувшегося из космоса. Разумеется, директор тоже был ученым. Доктор Маркус Лин. За пару дней до поездки я почитал о нем в интернете. Биолог по специальности, он много лет изучал в Кембридже экстремофилов — это такие крохотные существа, способные выживать в экстремальных условиях: у жерла подводного вулкана, в концентрированном растворе кислоты, под десятиметровой толщей льда на Южном полюсе и так далее. Его исследованиями заинтересовались астробиологи, которые считали, что если в Солнечной системе и существуют внеземные формы жизни, то только аналогичные экстремофилам, например, бактерии в покрытых ледяной коркой морях Европы — спутника Юпитера или в метановых озерах спутника Сатурна Титана. Понимая, что доктор Лин — величина в мире науки, я хотел произвести на него впечатление, но у меня, к сожалению, ничего не получилось. Когда он подошел к нам, я увидел у него за левым плечом скелет диплодока размером с автобус на огромном постаменте. Челюсть у меня упала — хорошо хоть не до земли, и я так и стоял с разинутым ртом, упустив возможность смотреть при знакомстве директору в глаза, а руку ему пожал довольно вяло, хотя обычно у меня крепкое рукопожатие. К счастью, доктор Лин не обиделся на мою невоспитанность и пообещал рассказать про основные экспонаты Сокровищницы — так называется галерея, где выставлены метеориты и другие ценные камни.
— Следуйте за мной, — предложил он. — Галерея в полуэтаже. Вверх по главной лестнице, справа от Дарвина.
Он, разумеется, имел в виду Чарлза Дарвина, который в виде двухтонной мраморной статуи восседал на вершине исполинской лестницы, окидывая вестибюль серьезным умным взглядом, и был похож на доктора, подбирающего слова, чтобы сообщить пациенту плохие новости. В мятом костюме викторианской эпохи, явно недовольный, что его выставили на всеобщее обозрение, он производил впечатление человека, который предпочел бы копать червей у себя в саду, но, как я понимаю, такие статуи ваять не принято.
Хранилище располагалось в конце галереи с минералами, в величественном зале с каменными колоннами и арками. В красивых дубовых витринах были выставлены самые настоящие сокровища: золотые самородки, сапфиры, изумруды, а в одном — алмаз размером с мячик для гольфа. Метеоритам в такой компании легко затеряться.
Их тут было множество, разных форм, размеров и цветов: от угольно-черного до карамельного. Самым невзрачным казался метеорит Нахла, напоминавший здоровенный булыжник с обочины. Доктор Лин сказал, что фактически это осколок Марса. Судя по всему, метеороидом «выстрелило» в космос после мощного взрыва на поверхности красной планеты. Он упал на землю в 1911 году, прочертив след в небе над Египтом, где и обнаружили его осколки, включая этот образец. Остальные метеориты из коллекции в момент падения никто не наблюдал, их находили в богом забытых краях вроде Антарктики или необжитых областей Австралии благодаря тому, что они выделялись на фоне однообразного ландшафта. Вообще-то, учитывая, что Земля вот уже четыре с половиной миллиарда лет находится под постоянной бомбардировкой из космоса, метеориты разбросаны у нас по всей планете. Просто на них не обращают внимания.
— Не каждый день они пробивают чью-то крышу, — справедливо заметил доктор Лин.
Мой метеорит, заключенный в полуметровый стеклянный куб, предполагалось разместить в правом углу одного из навесных шкафов. Там же сотрудники музея решили поместить газетную статью с описанием инцидента, чтобы посетители знали предысторию экспоната. У меня в домашней подборке тоже хранилась вырезка из первой страницы «Таймс» с эффектной фотографией, сделанной с вертолета и запечатлевшей зияющую в нашей крыше дыру. Заголовок гласил: «Метеорит попал в мальчика из Сомерсета».
— Мы выбрали наименее истеричную по тональности, — сказал доктор Лин.
Тут я понял, что не могу больше ждать, достал из рюкзака свой железоникелевый метеорит, аккуратно завернутый в два слоя пупырчатой упаковки, и протянул его доктору Лину.
— Господи, — выдохнул тот.
Взяв в руки сверток, он помолодел лет на двадцать. Он рассматривал все знакомые мне выпуклости и углубления, все микротрещинки на поверхности слома. Как ни странно, я в те секунды не испытывал чувства утраты. Оглядывая Сокровищницу, я понимал, что моему метеориту лучше храниться вместе с другими камнями и минералами, чем на моей книжной полке, где он провел последние пять лет. Вместо горечи меня охватило странное, но сильное ощущение, будто время повернуло вспять, нечто вроде дежавю.
Это трудно объяснить, но, думаю, все дело было в том, что я вдруг осознал, что не попади в меня метеорит, все сложилось бы иначе. Я как будто на миг заглянул в призрачную параллельную Вселенную.
Если бы не Камень, я стал бы другим. Мой мозг работал бы иначе, в нем иначе строились бы нейронные связи, выполняя совсем другие функции. Я не рассказывал бы вам сейчас эту историю, потому что никакой истории не было бы.
Мама не устает повторять, что ничто в мире не происходит просто так. Я не согласен. Во всяком случае, в том смысле, какой вкладывает в эти слова мама. Большинство событий происходит случайно. Другое дело, что когда смотришь на некоторые из них по прошествии времени, то понимаешь: они в существенной степени изменили все течение твоей жизни. Бывают в ней такие поворотные моменты… Таким поворотным в моей судьбе стал, как ни удивительно, и тот день — пятая годовщина падения метеорита.
Доктор Лин отвел нас на обед в музейный ресторанчик, расположенный неподалеку от входа на Эксибишн-роуд, и предупредил кассиршу, чтобы не брала с нас денег, что бы мы ни заказали. Затем сказал, что ему приятно было со мной познакомиться и что он заранее приглашает меня на все выставки и прочие музейные мероприятия. Надо только сообщить ему по мейлу, что я хочу приехать, а остальное он берет на себя.
— Спасибо, доктор Лин, — сказал я, на этот раз крепко пожимая ему руку.
Пожалуй, я немного перестарался, но не жалел об этом. Мне хотелось, чтобы он понял: вялое утреннее рукопожатие — исключение, а не правило.
Я взял зеленый салат, тарталетку со шпинатом и рикоттой и три диетические колы. Доктор Уэйр заказала сэндвич с говядиной и бокал красного вина, а потом чашку кофе, который она пила мелкими глоточками, пока я делился с ней впечатлениями.
— Пожалуй, мне больше понравились не самые крупные экспонаты, — сказал я. — Метеориты, само собой, а еще минералы и насекомые. Динозавры, конечно, впечатляют, но слишком уж они большие. Невозможно толком осмотреть, все время отвлекаешься на детали. Зато экспонаты поменьше…
Я замолчал, подбирая нужное слово. Доктор Уэйр терпеливо ждала. Мне хотелось сказать, что в залах с мелкими экспонатами обстановка гораздо уютнее, но я засомневался, подходит ли это слово. Чтобы не выглядеть смешным, я решил обойтись без него, а просто рассказать, что чувствую.
— Понимаете, вокруг мелких предметов больше пространства и больше свободы, чтобы подумать. Постоять, сосредоточиться. Услышать эхо своих шагов в коридоре, представить, каким был этот музей сотню лет назад.
Доктор Уэйр закивала:
— Как раз за это я люблю бабочек.
Мы немного помолчали. Потом она спросила:
— Как дела в школе?
— Получше, — ответил я. — Своим я не стал, но со мной вроде смирились. А что касается самих уроков… Учиться мне в принципе нравится.
Она снова кивнула и сделала новый глоток кофе.
— Лично я был бы счастлив по шесть часов в день сидеть и решать задачи по алгебре. Наверное, это ненормально. Остальные алгебру ненавидят. Большинство еле высиживают до перемены, чтобы погонять мяч. Вот чего мне не понять. Это же пустая трата времени и сил. Разве футбол помогает узнавать что-то новое о мире? Тем более его менять? Не представляю, как можно увлекаться футболом.
Доктор Уэйр пару раз провела указательным пальцем по ободку чашки.
— С точки зрения эволюционной антропологии, — сказала она, — это увлечение, скорее всего, связано с древними охотничьими инстинктами. Как и большинство видов спорта. Футбол — это погоня за добычей. Он требует скорости, меткости, координации движений, реакции и смекалки — иначе не перехитришь противника. На совершенствовании этих качеств держится любой командный спорт. Способность получать от подобных занятий удовольствие — древнее свойство человеческой психики, особенно мужской, хотя, конечно, из этого правила есть исключения.
— Ну, значит, во мне охотничьи инстинкты не развиты, — сказал я.
Доктор Уэйр улыбнулась:
— В таком виде — нет. Но они проявляются по-разному. Например, многие ученые считают, что наши математические способности отчасти восходят к навыкам пространственной ориентации наших предков. Во время охоты с копьем они рассчитывали траекторию его полета, скорость и силу удара. Человек постепенно постигал законы природы, и одновременно развивался его мозг. Так что, когда ты решаешь уравнения, а твои сверстники играют в футбол, возможно, вы испытываете сходные чувства. Во всяком случае, у них общее происхождение.
— Вряд ли наши футболисты с этим согласятся, — сказал я.
— Скорее всего, не согласятся. На самом деле, Алекс, в том, чтобы жить головой, нет ничего плохого. И мне кажется, через несколько лет ты ко многому станешь относиться проще.
— Надеюсь.
— Не передумал учиться на невролога?
Мне понравилось, как она об этом спросила. Мечта стать неврологом появилась у меня лет с одиннадцати, но когда я об этом говорил, никто не воспринимал мои слова всерьез. Одни смеялись, другие удивлялись, третьи с фальшивым восторгом восклицали: «Надо же, как интересно!» Но доктор Уэйр с самого начала отнеслась ко мне как к равному. Это было здорово, хотя у меня уже зрели другие планы.
— Пожалуй, я все же склоняюсь к физике, — признался я.
Доктор Уэйр улыбнулась.
— Меня очень интересует неврология, — поспешил уточнить я, — но… Понимаете, в физике все сводится к очень простым вещам, и это просто потрясает. Невероятно сложные явления можно объяснить элементарными законами. Например: e = mc2. Гениальная формула! Умещается на почтовой марке и описывает, как устроены звезды. Не думаю, что в других науках есть похожие. Да и в жизни тоже. Честно говоря, неврологии до такого совершенства далеко. Хоть тысячу лет изучай мозг, все равно человека не поймешь.
— Возможно, ты прав, — хмыкнула доктор Уэйр. — Но в любом случае, какое бы направление ты ни выбрал, надеюсь, ты будешь поступать к нам, в Имперский колледж. Наши факультеты естественных наук самые сильные в стране.
— Было бы неплохо, — сказал я. — Правда, тогда мне придется жить в Лондоне. А здесь столько народу… Не знаю, смогу ли я тут выдержать.
— Понимаю. Я тоже родилась не в Лондоне. Я, как и ты, росла в глуши, в Корнуолле. А сейчас у меня в голове не укладывается, как можно жить вдали от города. Здесь жизнь кипит, здесь тебе и библиотеки, и музеи… Единственное, с чем я так и не смирилась, — это ночное освещение. В лондонском небе и Полярную звезду трудно разглядеть, я уж не говорю про другие, не считая звезд первой и второй величины.
Я попытался представить себе, что учусь в Лондоне, — представить в виде конкретной картинки, но у меня почему-то ничего не вышло.
— Доктор Уэйр, а с какими оценками берут в Имперский колледж?
— Ты должен сдать как минимум три экзамена на «отлично», из них два — по естественным наукам или математике.
Я снова задумался, а потом сказал:
— Попробую сдать на «отлично» четыре. Физику, химию, биологию и математику. Чтоб уж наверняка.
Примерно в половине девятого вечера мистер Питерсон приехал встречать меня на вокзал в Бристоле, и в дороге я целых полчаса делился впечатлениями от Лондона. Не по порядку, а взахлеб: какая толкучка в метро, сколько народу на улицах, до чего сам город огромный — в нем бы поместилось пятнадцать Бристолей, что доктор Уэйр сказала, что если я буду и дальше хорошо учиться, то смогу поступить в Имперский колледж; что я все-таки решил стать физиком, а не неврологом, и работать над теорией всего, важнее которой в современной космологии нет ничего, потому что она должна объяснить, как функционирует Вселенная. Мистер Питерсон сказал, что это достойная цель, но больше не произнес ни слова. Он давно не ездил в город, отвык подолгу сидеть за рулем и, хотя движение на дороге было не слишком плотным, заметно устал. Впрочем, он ведь вообще не отличался болтливостью. Наверное, мне следовало сдержаться и не отвлекать его разговором, но меня прямо-таки распирало: три диетколы не прошли даром. Как бы там ни было, мы выбрались из города без происшествий и свернули на шоссе до Гластонбери и Уэллса. Мистера Питерсона наконец немного отпустило, да и я выдохся — откинулся на спинку сиденья и погрузился в мечты о будущей карьере ученого.
В машине было тепло, на дороге — спокойно. В зеркале заднего вида отражался закат цвета сигнальной ракеты. Я начал клевать носом.
Следующее, что я помню, — это несущийся на нас белый микроавтобус. Я видел его ясно, как днем. Я видел, а мистер Питерсон — нет. Знай себе выруливал на круговой перекресток, словно на пустую парковку. Между тем до микроавтобуса оставалось не больше пяти метров, и это расстояние быстро сокращалось.
Стряхнув с себя остатки полудремы, я заорал: «Тормоз!». От толчка внутри меня будто что-то взорвалось, и по телу волнами пробежала дрожь. Мир качнулся вправо на сорок пять градусов и застыл. Нас под косым углом развернуло к перекрестку, в паре метров от затормозившего микроавтобуса.
— Черт! — выругался мистер Питерсон. — Ты живой, парень?
Я кивнул. Сердце колотилось как бешеное — ударов сто восемьдесят в минуту, не меньше, но в голове царила удивительная ясность. Меня как будто окунули в прорубь. Мы вышли осмотреть повреждения. Все вокруг казалось необычно четким. На асфальте, усыпанном крошевом из стекла и пластика от разбитой правой передней фары, чернели следы шин. Капот слегка сплюснуло, пространство между бампером и колесной аркой покрылось сетью сколов и вмятин, но серьезных повреждений не было. У микроавтобуса, как выяснилось позже, между бампером и левым передним колесом осталась микротрещина, но тогда я ее не разглядел. С виду он совсем не пострадал. Со своего места мы видели на кузове надпись «Супервантуз». Водитель — судя по всему, водопроводчик, — яростно жестикулируя, указывал нам на отходившую от перекрестка узкую улицу, куда мы изначально и направлялись. Мы с мистером Питерсоном одновременно закивали. Водитель завел мотор, еще раз ткнул пальцем вперед, резко взял с места и припарковался на обочине метрах в десяти от перекрестка. Мы с мистером Питерсоном проехали за ним.
Водопроводчик вышел из машины, подчеркнуто громко хлопнув дверью, и, несколько раз сердито щелкнув зажигалкой, закурил. Что он так нервничает, если ничего страшного, в сущности, не произошло, недоумевал я, приглядываясь к водителю микроавтобуса. Небольшого росточка почти лысый мужичонка с красным — ни дать ни взять вареный рак — лицом. Одет в черно-красную клетчатую рубаху и грязные джинсы, на ногах — огромные резиновые сапоги. Я мог пялиться на него сколько угодно, потому что он на меня не смотрел, а все щурился на свой бампер, злобно бормоча что-то себе под нос. Мне показалось, он явно переигрывает. Мистер Питерсон был того же мнения.
— Мы влипли, — буркнул он. — Похоже, огребли проблем на свою задницу.
— Может, в полицию позвоним?
Мистер Питерсон фыркнул.
— Разве при аварии не обязательно вызывать полицию? — настаивал я.
— Тоже мне авария, — отмахнулся мистер Питерсон. — Полиции тут нечего делать. Запишем номера машин, а дальше пусть разбирается моя страховая.
— Ваша страховая?
— Да, моя.
— Разве это вы виноваты?
— Естественно, я виноват! Я же его не заметил.
— То есть как — не заметили? — Все это не укладывалось у меня в голове. — Как можно было его не заметить?
— Откуда я знаю?! Не заметил, и все!
— Да он же ехал прямо на нас…
— Алекс, я его не видел! Видел бы — затормозил!
— На перекрестках нужно быть предельно внимательным, — напомнил я.
— Я и был предельно внимателен! — рявкнул мистер Питерсон. — Но все равно его не видел. Черт, как тебе объяснить? Все иногда ошибаются!
— А вы случайно не под кайфом?
— Ты что, охренел? Ни под каким я не под кайфом! Я что, похож на обкуренного?
— Пожалуй, нет, — признал я.
Если бы мистер Питерсон действительно накурился, он бы не приехал меня встречать. Забыл бы.
— Водопроводчик явно злится, — заметил я.
— Пусть позлится, ничего ему не сделается. Подай-ка мне трость. Пойдем. И сделай милость, заткнись, парень. Говорить буду я.
Мы вышли из машины. Супервантуз смотрел уже не на бампер, а на нас, но продолжал бормотать и качал при этом головой. Мистер Питерсон протянул ему руку.
— Айзек Питерсон, — представился он. Супервантуз молча выпустил облако дыма. Мистер Питерсон прокашлялся.
— Слушайте, я виноват. Не знаю, как так вышло. Приношу свои извинения. С машиной все в порядке?
Супервантуз сплюнул на асфальт.
— Я вас убить мог, — произнес он таким тоном, словно жалел об упущенной возможности. — Какого хрена вас под колеса понесло? Вы каким местом на дорогу смотрели?
Мистер Питерсон судорожно вздохнул и, как мне показалось, сосчитал про себя до трех.
— Я ж не спорю, вина на мне. Но все ведь обошлось, все живы-здоровы… Ущерба особого нет. Могло быть гораздо хуже…
— Вот именно! — воскликнул Супервантуз и в сердцах швырнул окурок на обочину.
— Знаете, от этого пожар бывает, — начал я.
— Молчи, — напомнил мистер Питерсон.
— Твой дед нас чуть не угробил, — сказал Супервантуз, повернувшись ко мне.
— Мой дед давно умер, — ответил я. — Во всяком случае, тот, про которого я что-то знаю.
Супервантуз на этом утратил ко мне интерес и повернулся к мистеру Питерсону.
— Кто вас вообще за руль пустил? Вы же на ногах не стоите!
— А вы не пробовали своим супервантузом себе рот прочистить? — разозлился мистер Питерсон.
Супервантуз не отреагировал на эту реплику — может, не расслышал? Вот и к лучшему, решил я.
— Ладно, — продолжил мистер Питерсон. — Я раз извинился, и хватит. Можете стоять здесь сколько влезет, махать руками и ругаться, дело ваше. А мое — дать вам номер своей страховой. Выправите вмятину, которой никто не видит, — отправьте им счет. Идем, Алекс. Нам тут больше делать нечего.
Мистер Питерсон направился назад к машине, я — за ним.
— К окулисту сходи, дед! — крикнул нам вслед Супервантуз.
— Если человек работает с дерьмом, значит, в других местах не прижился, — буркнул мистер Питерсон.
— Вы как? — спросил я.
— Что значит «как»? Со мной все хорошо. Я ж не виноват, что нам такой козел попался. Что-то развелось их…
— Это точно, — подтвердил я.
— Сейчас номер ему напишем и двинем отсюда.
— Давайте я один выйду и отдам ему номер? — предложил я.
— Нет уж. Вместе пойдем.
— Постарайтесь разуть глаза, пока будете ехать домой, — сказал Супервантуз, обмениваясь с мистером Питерсоном телефонами.
— Приятно было познакомиться, — процедил мистер Питерсон.
Я промолчал.
Супервантуз еще раз сплюнул, забрался в микроавтобус, снова громко хлопнул дверью, развернулся — машина противно взвизгнула — и укатил, оставив за собой облако вонючей пыли. Я поморщился.
— Засранец, — буркнул мистер Питерсон.
Если с социальными навыками у Супервантуза дело обстояло не очень, то по одному важному пункту я с ним все-таки соглашался: как вышло, что мистер Питерсон не заметил приближающийся микроавтобус?
— Может, дальше я поведу? — предложил я, когда мы садились в машину. — Мне кажется, так будет лучше. С учетом случившегося.
— Лучше? Да ты что? Один раз пронесло, больше не повезет. Представляешь, что будет, если копы нас остановят? Машина-то вся помятая. А еще за рулем малолетка? Передачи мне носить будешь.
— Я предложил из соображений безопасности, — уточнил я. — Подумал, что это важнее…
— Никакой опасности нет, черт побери! Я и отключился-то всего на секунду. Отвык водить на такие расстояния.
— А в прошлый раз вы не говорили, что отключились. Сказали, что не заметили микроавтобус. Я потому и беспокоюсь.
— Сам не пойму, что это было. Перед глазами вдруг поплыло, и…
— В прямом или в переносном смысле?
— Черт, да прекрати ты наконец! Обещаю, что буду вести внимательно! Успокоился?
— Нет, — ответил я.
Мистер Питерсон завел мотор. Несколько минут мы ехали в молчании, а потом я сказал:
— Мистер Питерсон, я согласен, что Супервантуз — засранец. Это факт. Но, может, вам и правда сходить к окулисту? Так, на всякий случай.
Он молчал, вперив взгляд в дорогу. И тут меня осенило.
— Ас вами такое впервые? Ну, когда вы за рулем?
— Впервые! — рявкнул мистер Питерсон.
Но рявкнул подозрительно быстро.
Меня это насторожило.
