Глава 6

Ей было пять лет. Ее самые ранние воспоминания были связаны со множеством обнаженных незнакомых мужчин, сменявших друг друга в постели ее матери.

– Они – твои дяди, – объясняла ей мать. – Ты должна относиться к ним с уважением.

Все они были грубыми, вульгарными и совсем не страдали от избытка нежности. Они оставались на ночь, на неделю, на месяц, потом исчезали. После ухода одного Долорес Пиньеро тут же подыскивала себе другого.

В молодости Долорес Пиньеро была красавицей, и Грасиэла унаследовала внешность своей матери. Еще будучи ребенком, Грасиэла привлекала к себе внимание своим красивым лицом с высокими скулами, смуглой гладкой кожей, блестящими черными волосами и длинными густыми ресницами. Ее прекрасное тело обещало стать еще более соблазнительным.

С годами Долорес Пиньеро располнела, неумолимое время сделало обрюзгшим ее некогда прелестное лицо. Уже не будучи красавицей, она по-прежнему оставалась доступной и слыла страстной любовницей. Любовное ремесло было единственным, в чем она преуспела, и она пользовалась им, ублажая мужчин, пытаясь привязать их к себе в надежде купить любовь в обмен на свое тело. Она едва зарабатывала себе на жизнь шитьем, поскольку была посредственной портнихой и ее услугами в городке пользовались лишь те женщины, которые не могли позволить себе ничего лучшего.

Долорес Пиньеро была жестока по отношению к своей дочери, потому что та постоянно напоминала ей о единственном человеке, которого она когда-либо любила. Отцом Грасиэлы был молодой красивый механик, сделавший предложение прекрасной Долорес, и та охотно позволила ему соблазнить себя. Но когда она сообщила ему о том, что беременна, он скрылся, оставив Долорес вымещать злобу на его потомстве.

У Долорес был скверный нрав, и она обрушила свою месть на ребенка. Стоило Грасиэле чем-то ей не угодить, как мать тут же набрасывалась на нее с криком: «Ты такая же бестолочь, как и твой отец!»

Ребенку некуда было деться от нескончаемых побоев и постоянных воплей. Просыпаясь по утрам, Грасиэла молилась: «Прошу Тебя, Боже, сделай так, чтобы мама меня сегодня не била. Сделай так, Господи, чтобы у мамы сегодня было хорошее настроение. Боже, как я хочу, чтобы мама сегодня сказала, что любит меня».

Если мать не ругала Грасиэлу, то она просто не замечала ее. Грасиэла сама готовила себе еду и следила за своей одеждой. Приготовив себе завтрак, она брала его в школу и говорила учителю: «Сегодня моя мама испекла мне пирожки. Она знает, как я люблю пирожки с мясом». Или: «Я порвала платье, но мама его зашила. Она с удовольствием все для меня делает». Или: «Завтра мы с мамой пойдем в кино».

Сердце учителя разрывалось от жалости. Лас-Навас-дель-Маркес был маленьким городком в часе езды от Авилы, и там, как это бывает во всех городишках, все про всех все знали. Образ жизни Долорес Пиньеро подвергался всеобщему осуждению, и это сказывалось на Грасиэле. Матери не разрешали своим детям играть с девочкой, чтобы оградить их от дурного влияния. Грасиэла ходила в школу, расположенную на пласолета дель Кристо, но у нее не было ни друзей, ни подруг. Она была одной из самых способных учениц в школе, но имела плохие оценки. Ей было трудно сосредоточиться, потому что она постоянно чувствовала себя усталой.

«Ты должна раньше ложиться спать, Грасиэла, – говорил ей учитель. – Тебе нужен полноценный отдых, чтобы ты могла как следует выполнять домашние задания».

Но причина ее усталости была совсем не в том, что она поздно ложилась. Грасиэла жила со своей матерью в маленькой двухкомнатной квартире. Девочка спала на кушетке в крошечной комнатке, отделенной от спальни лишь тонкой старой занавеской. Как могла Грасиэла рассказать учителю о непристойных звуках, будивших ее среди ночи и не дававших ей потом уснуть? Она лежала и слушала, как мать занимается любовью с очередным мужчиной, оказавшимся в ее постели.

Когда Грасиэла приносила домой свой табель успеваемости, мать начинала кричать: «Я так и знала, что ты принесешь такие ужасные оценки, а знаешь, почему у тебя такие плохие оценки? Потому что ты глупа. Бестолочь!»

И Грасиэла верила этому и изо всех сил сдерживала слезы.

Днем после занятий Грасиэла, предоставленная самой себе, бродила в одиночестве по узким извилистым улочкам, вдоль которых росли акации и платаны, мимо белых каменных домиков, где любящие отцы жили со своими семьями. У Грасиэлы было много друзей, но все они жили в ее воображении: красивые девочки и мальчики, приглашавшие ее на праздники, где ее угощали чудесными пирогами и мороженым. Ее воображаемые друзья были милыми и добрыми, и все они считали ее очень умной и хорошей. Когда матери не было, Грасиэла подолгу разговаривала с ними.

«Ты не поможешь мне сделать домашнее задание, Грасиэла? Я не умею решать задачи, а у тебя так хорошо получается».

«Что мы будем делать сегодня вечером, Грасиэла? Можно было бы пойти в кино или погулять по городу и выпить кока-колы».

«Твоя мама отпустит тебя к нам пообедать, Грасиэла? У нас будет плов».

«Боюсь, что нет. Маме всегда очень одиноко без меня. Ведь, кроме меня, у нее никого нет».

По воскресеньям Грасиэла вставала рано и, стараясь одеться как можно тише, чтобы не разбудить мать и очередного дядю в ее постели, шла в церковь Сан-Хуан Баутиста, где отец Перес рассказывал о радостях жизни после смерти, о сказочной жизни в Царстве Христа; и Грасиэла хотела поскорее умереть, чтобы встретиться с Богом.

Отец Перес отличался приятной внешностью, ему было немногим более сорока. Приехав в Лас-Навас-дель-Маркес несколько лет назад, он одинаково участливо относился к богатым и бедным, больным и здоровым, и в городке не было такой тайны, в которую он не был бы посвящен. Отец Перес видел, что Грасиэла регулярно ходит в церковь, ему были очень хорошо известны истории о бесчисленных любовниках Долорес Пиньеро. Девочке, конечно, было невыносимо тяжело в таких условиях, но кто мог ей помочь? Священника искренне удивляло, что Грасиэла росла такой доброй, отзывчивой и никогда не жаловалась на свою жизнь.

Каждое воскресное утро Грасиэла появлялась в церкви в чистой опрятной одежде, которую, как он был уверен, она стирала сама. Отец Перес знал, что все дети городка избегают Грасиэлу, и всем сердцем жалел ее. Каждое воскресенье он старался регулярно уделять ей после службы какое-то время, а когда был не очень занят, брал ее с собой в маленькое кафе, чтобы угостить мороженым.

Зимой жизнь Грасиелы становилась еще более скучной, однообразной и мрачной. Лас-Навас-дель-Маркес был расположен в долине, окруженной со всех сторон горами, и поэтому зимы здесь продолжались по шесть месяцев.

Летом было несколько легче: с наплывом в городок многочисленных туристов город наполнялся радостным весельем, улицы оживали. Туристы собирались на площади Мануэля Дельгадо Барредо возле небольшой эстрады и под звуки оркестра наблюдали, как местные жители босиком, взявшись за руки, встав в пестрый круг, грациозно двигались, исполняя сардину – старинный каталонский народный танец. Грасиэла любила смотреть, как туристы, расположившись в уличных кафе, пили аперитивы, ходили по рыбному базару, заходили в аптеку. В час дня винный погребок заполнялся туристами, которые пили вино, закусывая крабами, оливками, жареным картофелем.

Но больше всего Грасиэле нравилось по вечерам смотреть на площадь. Юноши и девушки группками прогуливались по главной площади, мальчики поглядывали на девочек, в то время как их родители, бабушки и дедушки бдительно следили за ними, сидя со своими друзьями в уличных кафе. Это было нечто похожее на традиционные смотрины, вековой ритуал. Грасиэле очень хотелось принять в нем участие, но мать запрещала ей.

«Ты что, хочешь стать шлюхой? – кричала она на Грасиэлу. – Держись от мальчишек подальше. Им нужно от тебя только одно. Я знаю это по своему опыту», – горько добавляла она.

День пролетал почти незаметно, и наступала мучительная ночь. Сквозь тонкую занавеску, разделявшую их кровати, Грасиэла слышала животные стоны, возню, частое дыхание, непременно сопровождавшееся непристойностями.

Грасиэле не было и десяти лет, когда она уже знала все неприличные слова испанского языка. Они произносились шепотом и выкрикивались с дрожью в голосе и со стоном. Крики страсти вызывали у Грасиэлы отвращение и в то же время пробуждали в ней незнакомое томление.

Мавр появился в доме, когда Грасиэле было четырнадцать лет. Таких великанов ей еще никогда не доводилось видеть. Его кожа была черной и блестящей, голова побрита. У него были здоровенные плечи, могучая грудь и огромные ручищи. Он появился ночью, когда Грасиэла спала, и она увидела его только утром: откинув занавеску, он прошел совершенно голый мимо кровати Грасиэлы в уборную. Посмотрев на него, Грасиэла чуть не ахнула – настолько он весь был огромен. «Он же убьет мою маму», – подумала она.

Мавр уставился на нее:

– Так-так. Это кто такой здесь?

Долорес Пиньеро, поспешно вскочив с кровати, встала рядом с ним.

– Это моя дочь, – коротко сказала она.

Смущение волной накатило на Грасиэлу, когда она увидела голое тело матери рядом с мужчиной.

Мавр улыбнулся, обнажив красивые ровные белые зубы.

– Как тебя зовут, красавица?

Смущенная его наготой, Грасиэла не могла ничего сказать.

– Ее зовут Грасиэла. Она глуповата.

– Она – красавица. Уверен, ты была такой же в молодости.

– Я и сейчас молодая, – оборвала его Долорес и повернулась к дочери: – Одевайся. Ты опоздаешь в школу.

– Да, мама.

Мавр все еще стоял и смотрел на нее. Взяв его за руку, женщина кокетливо сказала:

– Пойдем в постель, дорогой. Мы еще не закончили.

– Обожди, – ответил Мавр, продолжая смотреть на Грасиэлу.

Мавр поселился у них. Каждый день, возвращаясь домой из школы, Грасиэла молилась, чтобы он ушел. По непонятным причинам он внушал ей какой-то страх. Он всегда был с ней вежлив, никогда ничего не позволял себе по отношению к ней, однако одной мысли о нем было достаточно, чтобы привести ее в дрожь.

Его отношение к матери было несколько иным. Большую часть времени Мавр проводил во флигеле за бутылкой. Он забирал у Долорес все заработанные ею деньги. Часто ночью Грасиэла слышала, как он бил мать, и утром Долорес появлялась с синяком под глазом или с рассеченной губой.

– Зачем он тебе нужен, мама? – спрашивала Грасиэла.

– Тебе не понять, – угрюмо отвечала мать. – Он настоящий мужчина, не такой коротышка, как другие. И он знает, что нужно женщине. – Затем, кокетливо поправив рукой волосы, она добавляла: – Кроме того, он безумно меня любит.

Грасиэла не верила этому. Она знала, что Мавр просто пользуется ее матерью, но не осмеливалась возражать. Она слишком боялась гнева матери, потому что когда Долорес Пиньеро выходила из себя, ею овладевало нечто вроде безумия. Она как-то гонялась за Грасиэлой с кухонным ножом лишь из-за того, что девочка осмелилась приготовить чай для одного из «дядей».

Ранним воскресным утром Грасиэла стала собираться в церковь. Мать ушла еще раньше, отнести готовые платья. Когда Грасиэла скинула с себя ночную рубашку, занавеска отодвинулась и появился Мавр. Он был голый.

– Где твоя мать, красавица?

– Мама ушла рано. Ей надо разнести заказы.

Мавр разглядывал обнаженное тело Грасиэлы.

– Ты и впрямь красавица, – ласково сказал он.

Грасиэла почувствовала, как ее лицо вспыхнуло. Она знала, что ей следовало делать. Ей надо было прикрыть свою наготу, надеть блузку, юбку и уйти. Но она стояла и не могла сдвинуться с места. Она смотрела, как его мужская плоть начала увеличиваться и расти прямо на ее глазах. Она слышала, как в ее ушах звучат голоса: «Быстрее... глубже!»

Она чувствовала, что чуть не падает в обморок.

– Ты еще совсем ребенок, – хрипло сказал Мавр. – Одевайся и уходи.

Неожиданно для себя Грасиэла пошла. Пошла к нему. Протянув руки, она обняла его за талию и ощутила его напряженное тело.

– Нет, – простонала она. – Я не ребенок.

Последовавшая за этим боль была ни с чем не сравнима. Она была мучительной, невыносимой и вместе с тем пьянящей, прекрасной. Крепко обхватив Мавра обеими руками, она кричала в экстазе, испытывая оргазм за оргазмом. «Так вот что это за тайна», – думала Грасиэла. Как чудесно было узнать наконец тайну мироздания, стать частью самой жизни, узнать радость настоящую и вечную!

– Чем это вы здесь занимаетесь? – раздался визг Долорес Пиньеро, и в ту же секунду все словно замерло, застыло во времени. Она стояла возле кровати, глядя на свою дочь и Мавра.

Онемевшая от ужаса Грасиэла посмотрела на мать. В глазах Долорес была безумная ярость.

– Ах ты сука! – взвизгнула она. – Ты мерзкая тварь!

– Мама, прошу тебя...

Схватив тяжелую железную пепельницу, стоявшую возле кровати, Долорес с силой ударила ею дочь по голове. Это было последним, что помнила Грасиэла.

Она очнулась в больнице в большой светлой палате, где стояло две дюжины кроватей и все были заняты. Взад и вперед сновали санитарки.

Голова Грасиэлы раскалывалась от мучительной боли. Стоило ей пошевелиться – и боль огнем разливалась по всему телу. Она лежала, слушая крики и стоны других пациентов.

Вечером к ее кровати подошел молодой врач. Ему было немногим больше тридцати, но он выглядел постаревшим от усталости.

– Вот мы и проснулись, – сказал он.

– Где я? – Ей было больно говорить.

– Ты в благотворительной палате провинциальной больницы в Авиле. Тебя привезли к нам вчера. Ты была в жутком состоянии. Нам пришлось зашивать тебе лоб, – продолжал врач. – Наш главный хирург решил наложить тебе швы сам. Он сказал, ты слишком красива, чтобы ходить со шрамами.

«Он ошибается, – подумала Грасиэла. – Шрам останется на всю жизнь».

На следующий день Грасиэлу навестил отец Перес. Санитарка подвинула стул к койке. Священник посмотрел на бледную прекрасную девочку, и его сердце сжалось. Жуткое происшествие с ней вызвало скандал в Лас-Навас-дель-Маркес, но ничего уже нельзя было изменить. Долорес Пиньеро заявила в полиции, что ее дочь упала и разбила себе голову.

– Тебе лучше, дитя мое? – спросил отец Перес.

Грасиэла кивнула, от этого движения у нее тут же застучало в голове.

– Полиция хочет знать, что случилось. Не хотела бы ты рассказать мне что-нибудь?

Наступило долгое молчание.

– Я упала, – наконец сказала она.

Ему было тяжело смотреть в ее глаза.

– Понимаю.

Он испытывал невероятную душевную боль от того, что должен был сказать ей.

– Грасиэла, я говорил с твоей матерью...

Грасиэла все поняла.

– Мне нельзя возвращаться домой, да?

– Боюсь, что так. Мы еще поговорим об этом. – Отец Перес взял Грасиэлу за руку: – Завтра я навещу тебя.

– Спасибо, падре.

Когда он ушел, Грасиэла лежала и молилась: «Боже милостивый, дай мне умереть. Я не хочу жить».

Ей было некуда и не к кому идти. Она больше никогда не увидит свой дом. Никогда не увидит свою школу, знакомые лица учителей. Для нее ничего не осталось в этом мире.

Возле ее кровати остановилась санитарка:

– Тебе что-нибудь нужно?

Грасиэла с отчаянием посмотрела на нее. Что можно было сказать?

На следующий день вновь появился тот же молодой врач.

– У меня хорошие новости, – сказал он несколько неуверенно. – У тебя уже все в порядке, и ты можешь выписываться. – Это было неправдой, правдой было то, что он добавил: – Нам нужно место в палате.

Она могла идти, но куда?

Часом позже пришел отец Перес, с ним был еще один священник.

– Это отец Беррендо, мой старый друг.

Грасиэла посмотрела на худосочного священника.

– Падре.

«Он прав, – думал отец Беррендо. – Она прекрасна».

Отец Перес рассказал ему обо всем, что случилось с Грасиэлой. Священник ожидал увидеть признаки влияния той среды, в которой жил ребенок: черствость, дерзость или стремление вызвать к себе жалость. Но ничего этого он не нашел в лице девочки.

– Мне очень жаль, что тебе пришлось так трудно, – обратился к ней отец Беррендо.

За этими словами крылось нечто большее.

Отец Перес сказал:

– Грасиэла, мне нужно возвращаться в Лас-Навас-дель-Маркес. Я оставляю тебя на попечение отца Беррендо.

Грасиэлу охватила внезапная паника. Ей казалось, что обрывается последняя ниточка, связывавшая ее с домом.

– Не уходите, – взмолилась она.

Отец Перес взял ее руку в свою.

– Я знаю, что ты чувствуешь себя одинокой, – сказал он с теплотой в голосе. – Но это не так. Поверь мне, дитя мое, это не так.

К кровати подошла санитарка с узелком. Она протянула его Грасиэле:

– Вот твоя одежда. Тебе, к сожалению, надо идти.

Ее охватила еще большая паника.

– Сейчас?

Священники переглянулись.

– Почему бы тебе не одеться и не пойти со мной? – предложил отец Беррендо. – Мы сможем поговорить.

Через пятнадцать минут отец Беррендо и Грасиэла вышли из двери больницы на теплый солнечный свет. Перед больницей был сад, в котором росли яркие красивые цветы, но Грасиэла была настолько подавлена, что даже не замечала их.

Когда они сидели в его кабинете, отец Беррендо сказал:

– Отец Перес говорил, что тебе некуда идти.

Грасиэла кивнула.

– Никаких родственников?

– Только... – Ей было трудно произнести это. – Только моя мама.

– Отец Перес говорил, что ты регулярно ходила в церковь в своем городе.

«В городе, который я никогда больше не увижу».

– Да.

Грасиэла вспомнила о том, как по воскресеньям утром она ходила в церковь, как там было красиво во время службы, и о том, как она хотела поскорее встретиться с Иисусом и избавиться от страданий, причиняемых ей жизнью.

– Грасиэла, не думала ли ты когда-нибудь о том, чтобы уйти в монастырь?

– Нет.

Она вздрогнула от одной мысли об этом.

– Здесь, в Авиле, есть один монастырь. Это цистерцианский монастырь. Там позаботились бы о тебе.

– Я... я не знаю. – Эта мысль пугала ее.

– Такая жизнь не для всех, – продолжал отец Беррендо. – Я должен тебя предупредить, что в этом монастыре самые строгие правила. Войдя туда и приняв монашество, ты тем самым даешь Господу обет никогда не покидать стен его обители.

Грасиэла сидела, глядя в окно, и ее голова была полна противоречивых мыслей. Идея полностью удалиться от мира ужасала ее. «Все равно что отправиться в тюрьму». Но с другой стороны, что ей ждать от этого мира? Невыносимую боль и отчаяние. Она часто подумывала о самоубийстве. Это могло бы стать концом ее страданий.

– Ты сама должна решить, дитя мое, – сказал отец Беррендо. – Если хочешь, я познакомлю тебя с преподобной матерью-настоятельницей.

– Хорошо, – кивнула Грасиэла.

Преподобная мать изучала лицо сидевшей перед ней девочки. Прошлой ночью впервые за много-много лет она услышала голос: «К тебе придет юное дитя. Защити его».

– Сколько тебе лет, моя милая?

– Четырнадцать.

«Достаточно большая». В IV веке папа римский издал указ, разрешающий постригаться в монахини девочкам с двенадцатилетнего возраста.

– Мне страшно, – сказала Грасиэла преподобной матери Бетине.

«Мне страшно». Слова эхом отозвались в голове Бетины: «Мне страшно...»

Это было так давно. Она говорила своему священнику:

– Не знаю, это ли мое призвание, падре. Мне страшно.

– Бетина, первое общение с Господом может оказаться очень тревожным, весьма трудно решиться посвятить Ему свою жизнь.

«Как же я нашла свое призвание?» – думала Бетина.

Религия никогда не интересовала ее. Девочкой она не ходила в церковь и не посещала воскресную школу. В подростковом возрасте она больше увлекалась вечеринками, нарядами и мальчиками. Если бы ее мадридских друзей попросили назвать возможных кандидаток в монахини, то она была бы в конце списка. Точнее, ее вообще бы не было в этом списке. Но когда ей исполнилось девятнадцать, последовал ряд событий, изменивших ее жизнь.

Как-то, лежа в постели, она сквозь сон услышала голос: «Бетина, встань и выйди на улицу».

Она открыла глаза и в испуге села. Включив настольную лампу, она увидела, что была одна. «Какой странный сон».

Но голос был таким реальным. Она вновь легла, но уснуть было невозможно.

«Бетина, встань и выйди на улицу».

«Это мое подсознание, – подумала она. – С какой стати мне выходить на улицу посреди ночи?»

Она выключила свет, но через минуту вновь включила его. «Это какое-то сумасшествие».

Однако она надела халат, тапочки и спустилась вниз. В доме все спали.

Она открыла дверь на кухню, и в этот момент ее охватил какой-то страх, потому что она каким-то образом знала, что ей предстояло выйти через заднюю дверь во двор. Она огляделась в темноте и заметила луч лунного света, скользнувший по старому холодильнику, который уже не работал и использовался для хранения инструментов.

Внезапно Бетина поняла, почему она там оказалась. Как загипнотизированная она подошла к холодильнику и открыла его. Внутри без сознания был ее трехлетний братишка.

Это был первый случай. Со временем Бетина отнесла его к разряду совершенно нормальных явлений. «Я, должно быть, слышала, как мой брат встал и вышел во двор. Я знала, что там стоит холодильник. Я забеспокоилась и вышла посмотреть».

Следующий случай объяснить было не так просто. Это произошло месяц спустя.

Бетина во сне услышала голос, который сказал ей: «Ты должна потушить огонь».

Сон как рукой сняло, она села, сердце часто билось. Как и в прошлый раз, она вновь не могла уснуть. Надев халат и тапочки, она вышла в переднюю. Ни дыма, ни огня. Она заглянула в спальню родителей. Там все было нормально. Не было пожара и в братишкиной спальне. Спустившись, она осмотрела все комнаты. Никаких признаков пожара.

«Вот идиотка, – подумала Бетина. – Это же был просто сон».

Она уже ложилась в постель, когда дом зашатался от взрыва. Она и вся семья остались невредимы, пожарным удалось потушить огонь.

– Загорелся подвал, – объяснил пожарный, – и бойлер взорвался.

Следующий случай произошел тремя неделями позже. На этот раз все было не во сне.

Бетина сидела возле дома и читала, через двор проходил какой-то незнакомец. Он посмотрел на нее, и в ту же секунду она почувствовала, как от него исходило нечто зловещее, что она ощутила почти физически. Повернувшись, он ушел.

Бетина никак не могла выкинуть его из головы.

Через три дня, оказавшись в одном учреждении, она ждала лифта. Дверь лифта открылась, и она уже была готова войти туда, когда ее взгляд упал на лифтера. Это был тот самый человек, которого она видела в саду возле своего дома. В испуге Бетина попятилась. Дверь закрылась, и лифт стал подниматься. Но через несколько секунд он, сорвавшись, полетел вниз, и все, кто был в нем, погибли.

В ближайшее воскресенье Бетина пошла в церковь.

«Боже милостивый, я не знаю, что со мной происходит, и мне страшно. Прошу Тебя, направь меня и скажи, что Ты хочешь от меня?»

Ответ она получила той же ночью во сне. Голос произнес единственное слово: «Посвящение».

Она думала об этом всю ночь и наутро пошла к священнику. Он внимательно выслушал ее.

– О! Тебе посчастливилось быть избранной. Тебя избрал сам Господь.

– Для чего избрал?

– Желаешь ли ты посвятить свою жизнь Господу, дитя мое? – Я... я не знаю. Мне страшно.

Но в конце концов она ушла в монастырь.

«Я выбрала правильный путь, – думала преподобная мать Бетина, – потому что я никогда не испытывала большего счастья...»

И вот теперь это раздавленное судьбой дитя говорило ей: «Мне страшно».

Преподобная мать взяла Грасиэлу за руку:

– Не спеши, Грасиэла. Бог не оставит тебя. Подумай хорошенько и приходи, тогда мы обсудим это.

Но о чем ей было думать? «Мне в этом мире некуда идти, – подумала Грасиэла. – А тишина принесла бы мне долгожданный покой. Я слышала слишком много ужасных звуков». Взглянув на преподобную мать, она сказала:

– Я с радостью приму безмолвие.

Это было семнадцать лет назад, с тех пор Грасиэла впервые обрела умиротворение. Ее жизнь была посвящена Богу. С прошлым ее больше ничего не связывало. Ей были прощены все те ужасы, среди которых она росла. Она – невеста Христа, и в конце жизни она придет к Нему.

Годы проходили в глубоком безмолвии, и, несмотря на мучившие ее время от времени ночные кошмары, ужасные звуки постепенно стирались из ее памяти.

Сестре Грасиэле было поручено работать в саду, где она ухаживала за цветами – чудом Господнего творения.

Они были похожи на крошечные радуги, и Грасиэла не уставала любоваться их красотой.

Высокие стены монастыря, возвышаясь каменными горами, окружали ее со всех сторон, но Грасиэла никогда не чувствовала себя в заточении. Его стены ограждали ее от того ужасного мира, мира, который она не хотела больше видеть.

Жизнь Грасиэлы в монастыре была спокойной и умиротворенной. Но вдруг теперь ее жуткие кошмары стали реальностью. В ее мир вторглись варвары. Они выгнали ее из тихого пристанища в тот мир, от которого она навсегда отреклась. Вновь все ее грехи обрушились на нее, вселяя в нее ужас. Вернулся Мавр. Она чувствовала на своем лице его горячее дыхание. Сопротивляясь, Грасиэла открыла глаза. Монах, навалившись на нее, пытался овладеть ею, повторяя:

– Не брыкайся, сестра. Тебе понравится!

– Мама! – закричала Грасиэла. – Мама! Помоги!